Малибу, Калифорния

Мне не нужна фотография, чтобы узнать Роя Элиота. Мы встречаемся за чашкой кофе в реставрированной Крепости на пристани Малибу. Окружающие тоже сразу узнают его, но, в отличие от довоенного времени, сохраняют уважительную дистанцию.

— АСУ, вот мой враг: асимптоматический синдром умирания, или апокалипсический синдром ужаса, в зависимости от того, с кем говоришь… Как его ни назови, но он убил больше людей в первые месяцы, чем голод, болезни, насилие или живые мертвецы. Вначале никто не понимал, что происходит. Мы стабилизировали Скалистые горы, очистили зоны безопасности, однако продолжали терять по сотне человек в день. Не из-за самоубийств, хотя их тоже хватало. Нет, это другое. У некоторых имелись легкие ранения или вполне излечимые болезни, другие были совершенно здоровы. Они просто ложились спать и не просыпались утром — психологическая проблема: человек опускает руки, не хочет видеть «завтра», потому что знает — оно принесет лишь новые страдания. Потеря веры, воли к жизни, такое случается в любую войну. В мирное время тоже, просто не в таких масштабах. Это беспомощность — или ощущение беспомощности. Я знаю это чувство. Я снимал кино всю свою сознательную жизнь. Меня называли гением, вундеркиндом, который не ошибается, хотя ошибок я делал немало.

И вдруг я стал никем, Ф-6. Мир катился к чертям, и все мои хваленые таланты ни на что не сгодились. Когда я узнал об АСУ, правительство все еще пыталось замолчать существование синдрома — мне рассказал знакомый из клиники «Седарс-Синай». Услышав новость, я почувствовал, как что-то во мне щелкнуло — будто в момент, когда я сделал свою первую короткометражку в формате супер-8 и показал ее родителям. Вот что я могу делать! Вот с кем буду бороться!

— А остальное — уже история…

— (Смеется). Хотелось бы. Я пошел прямо в правительство. А там меня послали подальше.

— Правда? Никогда бы не подумал, учитывая вашу карьеру.

— Какую карьеру? Им нужны были солдаты и фермеры. нормальные профессии, помните? Примерно так: «Эй, прости, без вариантов, но, быть может, дашь автограф?» Но я так легко не сдаюсь. Когда верю в свои силы, слова «нет» для меня не существует. Я объяснил представителю ДеСтРес, что Дяде Сэму это не будет стоить ни цента. Воспользуюсь собственным оборудованием, наберу своих людей… единственное, что от них требуется — допустить меня к военным. «Позвольте мне показать людям, как вы пытаетесь остановить заразу, — говорил я. — Дайте им надежду».

И снова мне отказали. У военных были задачи поважнее, чем «позировать перед камерой».

— Вы обратились выше?

— К кому? На Гавайи корабли не ходили, а Синклер носился по всему западному побережью. Все, кто мог мне помочь были либо физически недоступны, либо заняты «более важными» вопросами.

— Вы могли бы стать внештатным журналистом и поучить правительственное журналистское удостоверение…

— Это заняло бы слишком много времени. Большая часть СМИ вышла из игры или образовала федерацию. Оставшимся приходилось передавать сообщения на темы общественной безопасности, чтобы любой подключившийся знал, что ему делать. Повсюду все еще царил хаос. У нас даже нормальных дорог не хватало, не говоря уже о механизме, который бы позволил мне получить статус журналиста. Это заняло бы месяцы. А каждый день умирало по сотне человек. Я не мог ждать. Надо было срочно что-то делать. Я взял камеру, запасные батарейки и устройство для подзарядки от солнца. Со мной поехал старший сын в качестве звукооператора и первого администратора. Неделю мы путешествовали вдвоем на горных велосипедах по дорогам в поисках подходящего сюжета. Нам не пришлось далеко ехать.

Сразу за границей Большого Лос-Анджелеса, в городке под названием Клермонт, находятся пять колледжей — Помона, Питцер, Скриппс, Харви-Мадд и Клермонт-Маккенна. В самом начале Великой Паники, когда все в буквальном смысле бежали в горы, триста студентов решили остаться.

Они превратили женский колледж Скриппс в некое подобие средневекового города. Запасы брали из других кампусов, под оружие приспособили сельскохозяйственные инструменты и учебные винтовки с военной кафедры. Разбили сады, вырыли колодцы, укрепили существующую стену. Когда позади пылали горы, а в окружающих пригородах царило насилие, три сотни детей оборонялись от десяти тысяч зомби! Десять тысяч за четыре месяца, пока «Внутренняя империя» наконец-то не успокоилась.[36]Нам посчастливилось добраться туда как раз к заключительной части, когда пали последние мертвецы, а радостные студенты и солдаты выстроились под огромным, сшитым вручную флагом «Олд Глори», развевавшимся на колокольне Помоны. Что за сюжет! Девяносто шесть часов сырого материала на пленке. Я бы остался там подольше, но время не ждало. Сотня в день, вы помните.

Нам пришлось как можно скорее везти отснятый материал обратно. Дома я слепил фильм за день. Жена читала текст. Мы сделали четырнадцать копий, все в разных форматах, и поставили их в субботу вечером в разных лагерях и убежищах по всему Лос-Анджелесу. Я назвал фильм «Победа в Авалоне: битва пяти колледжей».

Название «Авалон» пришло из видео, которое один студент снимал во время осады, в ночь перед последней, самой страшной атакой, когда свежая орда с востока уже четко виднелась на горизонте. Юнцы работали не покладая рук — проверяли оружие, укрепляли оборону, стояли на страже на стенах и башнях. Над кампусом раздавалась песня из громкоговорителя, который без перерыва транслировал музыку, поддерживая боевой дух. Какая-то студентка ангельским голоском напевала песню «Рокси Мьюзик». Прекрасное исполнение, так разительно контрастирующее с предстоящей бурей! Я пустил песню сопровождением к части «Подготовка к сражению». У меня до сих пор в горле комок, когда я ее слышу.

— Как отреагировали зрители?

— Полный провал! Не только эта сцена, ной весь фильм. По крайней мере я так думал. Я ждал более конкретной реакции. Одобрительные возгласы, аплодисменты. Никогда бы никому не признался, даже самому себе, что мечтал, как люди будут подходить ко мне со слезами на глазах, жать руку, благодарить за то, что показал им свет в конце тоннеля. На меня даже не смотрели. Я стоял у дверей, словно какой-нибудь герой-победитель. А они тихо проскальзывали мимо, yе поднимая глаз. Я шел домой той ночью и думал: «Ладно, идея была хороша. Возможно, на картофельном поле в Макартур-Парк нужны рабочие руки».

— Что дальше?

— Прошли две недели. Я нашел настоящую работу, помогал восстанавливать дорогу в Топанга-Каньон. Однажды к моему дому подъехал человек. Вот так, на коне, словно из старого вестерна Сесиля Б. Де Милля. Это был психиатр из государственной больницы в Санта-Барбаре. Они узнали об успехе моего фильма и хотели попросить себе копию.

— Об успехе?

— Я тоже переспросил. Оказалось, после дебюта «Авалона» количество случаев АСУ упало на целых пять процентов! Вначале все грешили на статистическую аномалию, но дальнейшие исследования показали, что снижение характерно только для тех сообществ, где показывали фильм!

— И вам никто не сказал?

— Никто. (Смеется). Ни военные, ни муниципальные власти, ни даже главы сообществ, в которых продолжали показывать фильм без моего ведома. Мне все равно. Самое главное, что это сработало. Дело сдвинулось с мертвой точки, а у меня появилась работа до конца войны. Я собрал нескольких добровольцев, всех из своей бывшей команды, кого смог найти. Взял парня, который снимал видео в ночь перед боем в Клермонте, Малькольма Ван Ризина, да, именно того самого Малькольма,[37]он стал моим ГО.[38]Мы завладели брошенной студией перезаписи в Западном Голливуде и начали гнать копии сотнями. Отсылали их с каждым поездом, каждым караваном, каждым паромом, который шел на север. Реакции пришлось подождать. Но когда мы ее получили…

(Улыбается, вскидывает руки в благодарственном жесте).

— Снижение числа случаев на десять процентов по всей западной зоне безопасности. Я к тому времени находился в пути, снимал новые фильмы. «Анакапа» уже была упакована мы наполовину отсняли «Район Мишен». Едва на экраны вышел «Дос-Пальмос», количество случаев АСУ упало на двадцать три процента… и только тогда мной наконец-то заинтересовалось правительство.

— Дополнительные ресурсы? (Смеется).

— Нет. Я никогда не просил о помощи, а они не собирались предлагать. Но меня допустили к военным, что открыло целый новый мир.

— Тогда вы сняли «Пламя Богов»? (Кивает).

— У армии имелись две действующие программы по разработке лазерного оружия — «Зевс» и МТЛ ВЭ. «Зевс» изначально проектировали для уничтожения мин и невзорвавшихся бомб. Аппарат был достаточно маленьким и легким, чтобы поместиться на специальном «хаммере». Оператор находил цель с помощью коаксиальной камеры, помещал прицельную точку на заданную поверхность, потом выпускал импульсный пучок из того же оптического отверстия. Я загрузил вас техническими подробностями?

— Ничего.

— Извините. Я с головой ушел в проект. Аппарат представлял собой вариант твердотельного промышленного лазера, который используют для резки стали на заводах. Он либо прожигал внешнюю оболочку, либо нагревал бомбу до температуры, при которой взрывался заряд. Тот же принцип действовал и с зомби. На более высоких уровнях энергии он прожигал голову, на более низких — просто нагревал мозг до тех пор, пока он не вытекал через уши, нос и глаза. Мы отсняли потрясающий материал, но «Зевс» был детским пистолетиком по сравнению с МТЛВЭ.

Аббревиатура расшифровывается как «мобильный тактический лазер высокой энергии». Это совместная разработка США и Израиля для уничтожения реактивных снарядов.

Когда Израиль объявил о самоизоляции, а уйма террористических групп обрушила на защитную стену огонь из минометов и ракетных установок, им противопоставили МТ-ЛВЭ. По форме и размеру агрегат напоминал прожектор времен Второй мировой войны, но в действительности был лазером на фтористом дейтерии, гораздо более эффективным, чем «Зевс». Действие сногсшибательное. Он срывает мясо с костей, которые потом нагреваются до белизны, прежде чем рассыпаться в прах. Если просматривать запись на обычной скорости — зрелище потрясающее, а в замедленном режиме… пламя богов.

— Правда ли, что через месяц после выхода фильма количество случаев АСУ уменьшилось вполовину?

— Думаю, это преувеличение, но люди после работы выстраивались в очереди. Некоторые приходили каждый вечер. На афишах крупным планом красовался рассыпающийся зомби. Кадр взяли прямо из фильма. Классический момент, когда утренний туман позволяет увидеть луч. Снизу шла простая надпись: «Следующий». Только одно это уже спасло программу.

— Вашу программу.

— Нет, «Зевс». Да и МТЛ ВЭ тоже.

— Их собирались закрыть?

— МТЛВЭ — через месяц после съемок. «Зевса» уже зарубили. Нам пришлось умолять, клянчить и в буквальном смысле воровать, чтобы применить лазер перед камерами. В ДеСтРес обе программы считали непомерной растратой ресурсов.

— Неужели?

— Да, и это непростительно. «М» в аббревиатуре МТЛВЭ, «мобильный», на самом деле подразумевает конвой из специализированной техники, хрупкой, совсем не вездеходной и взаимозависимой. МТЛВЭ потреблял огромное количество энергии и работал на крайне нестабильных высокотоксичных химикатах.

«Зевс» экономичнее. Этот аппарат легче охладить, легче обслуживать, а поскольку он грузится на «хаммер», его можно доставить куда угодно. Проблема в одном: зачем он нужен? Ведь оператору надо удерживать луч на одном месте — на движущейся мишени, кстати, — несколько секунд хороший снайпер за это время убьет четырех зомби. Нет возможности стрелять быстро, что как раз необходимо при наличии атакующей толпы. К обоим агрегатам пришлось приставить команды стрелков, которым приходилось охранять машины, предназначенные для защиты людей.

— Неужели лазеры были так уж плохи?

— В своей изначальной роли — нет. МТЛВЭ защищал Израиль от бомбардировок террористов, а «Зевса» вернули на службу, чтобы устранять невзорвавшиеся снаряды во время наступления армии. Если использовать их по назначению — это великолепное оружие. Но против зомби они ничто.

— Так зачем же вы их снимали?

— Потому что американцы преклоняются перед технологиями. Это непременная черта национального духа. Сознаем мы это или нет, но даже самый упрямый луддит не станет отрицать техническое искусство нашей страны. Мы расщепили атом, слетали на Луну, наполнили дома и кабинеты большим количеством приборов и агрегатов, чем могли мечтать первые научные фантасты. Не знаю, хорошо ли это, не мне судить. Но знаю: точно так же, как и все бывшие атеисты в окопах, большинство американцев молит о своем спасении бога науки.

— Но он их не спас.

— Не суть важно. Фильм имел такой успех, что меня попросили сделать целый сериал. Я назвал его «Чудо-оружие», семь серий о современных военных технологиях, которые не делали особой погоды, зато психологически воспринимались как принесшие победу.

— Разве это…

— Не ложь? Ничего, можете говорить прямо. Да, это была неправда, но иногда надо солгать. Ложь — это ни хорошо, ни плохо. Как огонь, она может согреть, а может спалить.

Зависит от того, как ее использовать. Ложь, которая исходила от нашего правительства до войны, та, которая должна была держать нас в счастливом неведении, жгла, потому что не позволяла сделать необходимое. Но к тому времени, как я снял «Авалон», все уже выживали как могли. Ложь прошлого давно забылась, повсюду царила правда, шаркала по улицам, взламывала двери, брала за горло. Правда состоит в том, что как бы мы ни старались, но большинству из нас, если не всем, не дано увидеть будущее. Правда в том, что мы стояли на пороге возможного заката человечества, и эта правда насмерть замораживала по сотне людей каждую ночь. Им нужно было чем-то согреться. Вот я и лгал, как президент, как любой врач и священник, как любой командир взвода и любой родитель. «Все будет хорошо». Вот наш посыл. Вот посыл любого кинорежиссера во время войны. Вы слышали о «Героическом Городе»?

— Конечно.

— Великолепный фильм, правда? Марти сделал его во время осады. Один. Снимал все, до чего мог добраться. Какой шедевр! Храбрость, целеустремленность, сила, достоинство, доброта и честь. Фильм по-настоящему заставляет поверить в человеческую расу. Он лучше всего, что я когда-либо делал. Вам стоит посмотреть.

— Я смотрел.

— Какую версию?

— Простите?

— Какую версию вы смотрели?

— Я не знал…

— Что их две? Плохо учили уроки, молодой человек. Марти сделал военную и послевоенную версию «Героического Города». Ваша сколько длилась? Девяносто минут?

— Кажется.

— Там была показана темная сторона города? Насилие и предательство, жестокость, безнравственность, безграничная злоба сердец некоторых «героев»? Нет, конечно, нет. Зачем? Это наша реальность, это заставляло многих людей укладываться в постель, задувать свечу и испускать дух. Марти решил показать другую сторону, ту, которая заставляет людей вставать из постели на следующее утро, заставляет драться за свою жизнь, потому что кто-то говорит им — все будет хорошо. Для такого рода лжи есть одно название. Надежда.