Заклинание ангела Западного окна 4 page

– А в чём заключается риск?

– Не исключена вероятность фальсификаций со стороны… со стороны… ну скажем, вашей собственной фантазии… Кроме того, медиумический галлюциноз со временем превращается в нечто вроде духовного морфинизма, с такими же печальными последствиями: распад личности, абстиненция… Вот разве что вам удастся…

– Что удастся?..

– «Выйти».

– Что вы хотите сказать?

– Выйти на «ту» сторону!

– Как?

– Так! – Красный шар вновь, как по волшебству, возник в руке Липотина; он небрежно поиграл им между пальцами.

– Дайте! Я ведь уже вас просил.

– О нет, почтеннейший, я не могу вам передать этот шар! Только теперь я вспомнил, что этого делать нельзя.

Мое терпение стало иссякать:

– Что все это означает?

Липотин сделал серьезное лицо:

– Извините! Дело в том, что я забыл об одной мелочи. Чувствую, без объяснений не обойтись. Этот шар полый.

– Знаю.

– Он содержит известную пудру.

– Знаю.

– Откуда, чёрт побери, вы знаете?.. – липотинские брови поползли вверх.

– Маленький фокус! Сдаётся мне, я вам уже однажды говорил: слишком хорошо мне известен подарок господина Маске, добытый им в склепе Святого Дунстана! Дадите вы мне его, наконец?

Липотин отпрянул назад.

– Что вы такое несёте о Маске и Святом Дунстане?! Я не понимаю ни слова. Этот шар не имеет ничего общего с почтенным Маске! Сам я получил его в подарок много лет назад в скальном гроте нагорья Линг‑Па у вершины Дпал‑бар. От дугпа в красной тиаре.

– Вы опять пытаетесь меня мистифицировать, Липотин?

– Ни в коем случае. Серьезен, дальше некуда! Разве я посмел бы морочить вам голову сказками! Дело было так: за несколько лет до начала русско‑японской войны[32]я был послан одним богатым русским меценатом с особым заданием в Северный Китай, на китайско‑тибетскую границу; я должен был приобрести кое‑какие тибетские раритеты, ценности поистине фантастической: речь шла о храмовых образах и о древних китайских миниатюрах на шелку. Однако, прежде чем думать о сделке, необходимо поближе сойтись с партнером, желательно даже подружиться. Среди тех, с кем мне пришлось иметь дело, были и обитатели Дпал‑бар‑скид. Секта называлась «Ян», и отличал её в высшей степени странный ритуал. Познакомиться с ним конкретно крайне сложно, ещё сложнее уловить его смысл, даже мне это было нелегко, хотя я неплохо разбираюсь в дальневосточной магии… Этот инициатический ритуал являет собой «таинство красного шара». Лишь один‑единственный раз удалось мне присутствовать на церемонии. Каким образом, к делу не относится… Неофиты вдыхали в себя дымы тлеющей пудры, которая хранилась в красных шарах из слоновой кости. Техника традиционна, и описывать её сейчас не имеет никакого смысла. Скажу только, что обрядом «Инь‑Ян» руководил верховный жрец, а двое молодых монахов помогали ему; неофит должен был пережить «свадьбу в герметическом круге». Что они имели в виду, назвав так свой ритуал посвящения, так и осталось для меня загадкой. Язык не поворачивается строить домыслы. Знаю единственно с их слов, что, вдыхая дымы красной пудры, неофит получает возможность «выхода» из тела, после чего способен шагнуть за порог смерти и, заключив брачный союз со своей женской, в земной жизни почти всегда скрытой «второй половиной», приобщиться к немыслимым магическим энергиям и обрести отныне право на реальное бессмертие своего Я, остановку колеса рождений, – короче, он восходит на ту божественную ступень небесной иерархии, на которую не ступит ни один смертный до тех пор, пока не будет посвящён в таинство красных шаров. В основании данного учения, очевидно, лежат идеи, символически воспроизведенные в государственном гербе Кореи: мужской и женский принципы, слитые в едином круге неизменного… Ну ладно, будет соловьем разливаться, вы, почтеннейший, наверняка смыслите во всём этом куда больше.

О, сколько ядовитой иронии было заключено в этой лицемерно‑уничижительной интонации! Липотин был явно невысокого мнения о моих познаниях в символике западноазиатской мистики. Однако символ Инь‑Ян столь широко распространён в Западной Азии и пользуется таким почитанием, что даже я, европейский литераторишка, был с ним знаком. Он изображается в виде круга, разделенного изгибом синусоиды на две части – одна красная, другая голубая, – слитые воедино в пределах окружности: геометрическая иллюстрация соития Неба и Земли – мужского и женского начал.

А Липотин, пренебрегая произведенным эффектом, как ни в чём не бывало продолжал:

– Для секты «Ян» сакральным смыслом этого символа является сохранение, фиксация магнетических энергий обоих принципов, которые при разделении полов растрачиваются впустую. Другими словами, они исповедуют доктрину… гермафродитического брака…

И вновь меня всего сверху донизу пронизывает ослепительная вспышка, испепеляющая, как мне кажется, всё внутри!.. Потом громовым раскатом в моём сознании откликается: Инь‑Ян – Бафомет! Одно и то же!.. Одно и то же! «Вот он, путь к королеве!» – ликует во мне какой‑то голос столь неистово, что крик этот доносится даже до моих ушей. И одновременно чудесный покой снисходит в мои взбудораженные мысли и чувства.

Липотин, прищурившись, наблюдает за мной: от него, конечно же, не ускользнула ни одна из стадий моего душевного состояния – от испуганной бледности до уверенной, осененной странным спокойствием усмешки; и он усмехается в ответ с той же хладнокровной уверенностью.

– А вы, я вижу, знакомы с древним таинством Гермафродита, – говорит он, выдержав небольшую паузу. – Ну‑с, в горном дацане мне объяснили, что содержимое этого красного шара реализует соитие нашего мужского аспекта с женским…

– Дайте! – холодно и властно сказал я; это был уже приказ.

Лицо Липотина стало торжественным.

– Повторяю, несколько минут назад я вдруг вспомнил… Видите ли, с этим шаром связано одно условие, особо оговоренное дугпой в красной тиаре. Я поклялся ему уничтожить содержимое шара, если сам не пожелаю использовать его, но ни в коем случае не передавать в третьи руки, если только этот третий не потребует твёрдо и непреклонно…

– Я требую! – воскликнул я.

Однако Липотин и бровью не повел:

– Вы ведь знаете, как обходятся путешественники с экзотическими подарками туземцев: за время долгого пути их скапливается такое количество, что об отдельных просто забываешь: Всё это летит в чемодан, ты едешь дальше, а в конце пути, растерянно глядя на диковинный хлам, которым наполнен твой багаж, недоуменно разводишь руками. Ну скажите на милость, зачем мне этот шар секты «Ян»? Что касается меня, то я никогда не испытывал ни малейшего желания навеки уложить мой «Ян» в одну койку с моей «Инь»… Или замкнуть себя своей же женской половиной в какой‑то герметический круг!.. Нет уж! Спасибо! Есть ещё порох в пороховнице!..

Липотин цинично ухмыльнулся и сделал отвратительно непристойный жест.

Но я не дал себя этим отвлечь и настойчиво повторил:

– Вы слышите, я требую! Решительно и со всей серьёзностью! И да поможет мне Бог! – прибавил я и уже хотел было клятвенно поднять руку, но Липотин меня оборвал:

– Если уж вы во что бы то ни стало решили по клясться, то давайте в таком случае – ну хотя бы шутки ради! – следовать методе секты «Ян». Согласны?

Я кивнул. Липотин велел мне приложить левую руку к полу и произнести: «Требую и все последствия беру на себя, дабы не тяготело над тем, кто вручил мне красный шар, кармическое возмездие».

Я усмехнулся: не мог отделаться от впечатления какой‑то дурацкой комедии, тем не менее во время клятвы мне стало не по себе.

– Ну вот, теперь другое дело! – удовлетворенно потёр руки Липотин. – Извините за столь пространную преамбулу, но мы, русские, тоже немного азиаты, и мне бы не хотелось быть непочтительным в отношении моих тибетских собратьев.

И без долгих слов сунул мне в руки красный шар. Я сразу заметил тончайшую линию, экватор, где сходились два полушария слоновой кости. Неужели он никогда не принадлежал Джону Ди и аптекарю Келли?.. Развинтив половинки, я осторожно приподнял верхнюю… Алая с перламутровым отливом пудра, примерно столько, сколько вместилось бы в скорлупу грецкого ореха…

Липотин стоял уже рядом. Глянув косо мне через плечо, он заговорил. Голос его звучал странно монотонно, безжизненно, далёким эхом:

– Приготовьте каменную чашу и чистый огонь; лучше всего пламя спирта. Спирт плесните в чашу. Зажгите. Высыпьте в пламя содержимое шара. Пудра вспыхнет… Дождитесь, когда выгорит спирт, и пусть восходят дымы… Должен присутствовать верховный жрец, который голову неофита…

Но я уже не слушал этот потусторонний инструктаж; быстро протёр ониксовую чашу, служившую мне пепельницей, плеснул в неё немного спирта – спиртовка всегда стояла у меня на столе, – зажёг его и высыпал содержимое красного полушария в пламя… Липотин жался в сторонке; я не обращал на него внимания. Спирт выгорел быстро. Раскаленные остатки в ониксовой чаше тлели и медленно курились, восходя вертикально вверх голубовато‑зелёными ниточками дыма, которые потом закручивались спиралями и повисали туманными слоями…

– В сущности, как всё это опрометчиво и глупо, – донеслось до меня саркастическое брюзжание Липотина, – вечно эти европейцы торопятся и только расходуют понапрасну драгоценную пудру… Ну как же, им ведь даже некогда убедиться, все ли условия соблюдены… Взять хотя бы вас, почтеннейший; ну кто вам сказал, что верховный жрец, без которого успех невозможен, присутствует? Кто же будет руководить вашей инициацией? К счастью – между прочим, совершенно не заслуженному вами, почтеннейший, – мэтр на месте; ибо я – здесь, я – посвященный дугпа секты «Ян»…

Я ещё видел, правда, всё вокруг отодвинулось куда‑то далеко‑далеко… Липотин странно преобразился: он стоял в фиолетовой мантии с необычным, вертикально торчащим красным воротником, а его голову венчала пурпурная тиара; на ней попарно, друг над другом, сверкали шесть стеклянных человеческих.глаз… Его искаженное дьявольской ухмылкой лицо с коварными раскосыми глазами вдруг приблизилось ко мне…

Я хотел что‑то крикнуть, что‑то отчаянное, что‑то похожее на «нет!», но дар речи был уже утрачен… Липотин, или страшный дугпа в пурпурной тиаре, или сам дьявол схватил меня за волосы железной рукой и с нечеловеческой силой пригнул мою голову к ониксовой чаше, прямо в восходящие курения алой пудры. Сладостная горечь, проникая через нос, затопила мой мозг, потом – невыносимое стеснение в груди, удушье, переходящее в предсмертные конвульсии такой неописуемо ужасной силы и продолжительности, что я почувствовал, как инфернальные кошмары целых поколений бесконечным потоком хлынули сквозь мою душу… Потом… потом моё сознание потухло…

Практически ничего не осталось в моей памяти из того, что я пережил там, «по ту сторону». И кажется мне, я с полным правом могу сказать: слава Богу! Так как те бессвязные клочья воспоминаний, которые время от времени ураганом проносятся через моё погруженное в глубокий сон сознание, пропитаны – как кровью вещественные доказательства – таким умопомрачительным кошмаром, что накрыть мою страждущую душу саваном амнезии было поистине высшим благодеянием. Лишь смутные реминисценции каких‑то сумрачно‑зелёных морских глубин, фантастических подводных миров, очень похожих на те, в ночных безднах которых госпожа Фромм встречала Исаис Чёрную… Я тоже столкнулся там кое с кем. В паническом страхе спасался я бегством от преследовавших меня… кошек, – да, сдается мне, эти апокалиптические монстры с огнедышащими пастями и тлеющими угольями глаз были чёрными кошками… Господи, но разве забытые сны поддаются реставрации!..

И на протяжении всей этой сумасшедшей погони во мне вызревала спасительная мысль: «Только бы дотянуть до древа!.. Только бы успеть добежать до матери из красно‑голубого круга… тогда спасён». Не знаю, не мираж ли то был, но мне как будто померещился Бафомет… Там, вдали, высоко над отрогами стеклянных гор, над непроходимыми трясинами и непреодолимыми препятствиями! Потом увидел… мать Елизавету… она подавала мне с древа какие‑то загадочные знаки – вот только какие, уже не помню… но сразу, узрев её, успокоилось моё бешено колотящееся сердце, и я очнулся… Очнулся с таким чувством, словно пробудился после многовековых странствий в изумрудной бездне.

А когда не очень уверенно – голова, как после наркоза, кружилась – поднял глаза, то увидел Липотина; он сидел, не сводя с меня неподвижного взгляда, и поигрывал пустым красным полушарием. Я находился у себя в кабинете, и всё вокруг было таким же, как до… до…

– Три минуты. Вполне достаточно, – угрюмо буркнул Липотин и с каким‑то недовольным выражением лица сунул часы в карман.

Я никогда не забуду то загадочное разочарование, которое прозвучало в его голосе, когда он меня спросил:

– Неужели вам и в самом деле удалось уйти от когтей дьявола? Ну что ж, это свидетельствует о солидной конституции. Как бы то ни было, от души поздравляю! Думаю, теперь‑то вы сможете с большим успехом манипулировать этим антрацитом. Он заряжен, я в этом только, что убедился.

Я обрушил на него град вопросов. Мне было совершенно ясно, что я прошел традиционное испытание токсичными дымами, которое издавна получило широкое распространение во всех магических практиках. Галлюциноз мой был вызван ингаляцией курений дикой конопли, опия или белены – я чувствовал это по лёгкой дурноте, которую оставили после себя ядовитые пары.

Липотин был по‑прежнему односложен и казался необычайно ворчливым. Уже раскланиваясь, бросил на прощанье несколько ироничных фраз:

– Ну что ж, адрес у вас есть, почтеннейший: Дпал‑бар‑скид. Вас там встретят с распростёртыми объятиями. Отныне вы имеете полное право претендовать на пост наместника Дхармы Раджи из Бутана: только что вы положили в лузу самый трудный шар, какой только может случиться в партии под названием «человеческая жизнь». Итак, на сей раз баллотировка прошла для вас удачно, теперь вы член самого высшего и, смею вас уверить, самого замкнутого – герметичного! – круга из всех, коими располагает этот шарик – имею в виду Землю, почтеннейший. Невероятно, чёрт возьми, но вам это удалось!.. моё почтение, мастер!

И, подхватив шляпу, ретировался с прямо‑таки неприличной поспешностью…

Из прихожей послышались голоса: Липотин с кем‑то вежливо здоровался – ага, вернулась! – хлопнула входная дверь, и в следующее мгновение госпожа Фромм со следами крайнего волнения на лице возникла на пороге:

– Я не должна была вас покидать! Не прощу себе…

– Простите, простите, милая… – При виде того, с каким ужасом отшатнулась от меня госпожа Фромм, слова замерли на моих губах. – Что с вами, дорогая?

– На тебе знак! Знак! – обреченно пролепетала она. – О, теперь для меня… всё… всё… кончено!

Я вовремя успел поддержать её. Она бессильно повисла, обвив меня руками за шею.

Внезапно вспыхнувшее чувство трогательной сопричастности, проникнутое щемящим состраданием, ощущение какой‑то тёмной вины, долга и ещё множество других эмоций, уже совсем смутных и непонятных, но от этого никак не менее сильных, подхватили меня и понесли…

Сильно обеспокоенный состоянием Иоганны, я попытался заглянуть в крепко прижатое к моей груди лицо – и вдруг поцеловал её, как… как после вековой разлуки. Закрыв глаза, повиснув в полуобмороке в моих объятиях, она ответила на мой поцелуй – так страстно, так неистово, так самозабвенно… Потрясенный, я не знал, что и думать: такая тихая и робкая женщина – и вдруг…

Вдруг?.. Господи, да что я такое пишу? А как же может быть иначе? Ведь этот взрыв не имеет ни малейшего отношения к человеческим чувствам, всегда одинаково неповоротливым и инертным. Никакого намерения, желания, даже ничего похожего на «любовь с первого взгляда» здесь не было! Это был – и есть! – рок, неизбежность, долг, изначальная необходимость!..

Итак, у нас друг от друга больше секретов нет: Яна Фромон и Иоганна Фромм, так же как я и Джон Ди… как бы это лучше сказать?.. мы – одно сплетение на предвечном ковре, сплетение, которое повторяется до тех пор, пока не будет закончен орнамент.

Значит, я и есть тот самый «англичанин», которого с детства «знало» раздвоенное сознание Иоганны. Встреча эта так меня потрясла, что я и думать не хотел ни о ком, кроме Иоганны, моей жены, с которой нас связали через века роковые узы! Ну вот, невольно подумал я, то хорошо, что хорошо кончается… И в самом деле, наш странный парапсихологический роман мог бы иметь вполне банальный эпилог, если бы не Иоганна…

Когда приступ слабости миновал, она твердо стояла на своём: всё, что было между нами, иссякло, ибо было проклято изначально. Говорила, что потеряла всякую надежду, а всё её сверхчеловеческие усилия жертвенной любви напрасны, так как «Другая» сильнее. Она, наверное, могла бы помешать «Другой», но победить её, а тем более отправить в небытие – нет, нет и нет!

Пытаясь сменить тему, она заговорила о том, что её так испугало, когда она вошла в кабинет: над моей головой висело яркое, чётко очерченное сияние – лучезарный карбункул, величиной с кулак и прозрачный, как алмаз.

Отметая все варианты моих «правдоподобных» объяснений этого феномена – обман зрения и т. д., – Иоганна не давала себя смутить: по своим «состояниям» она знает этот знак давно и очень хорошо. Якобы ей было указано, что он возвещает конец всем её надеждам. И уверенность эта оказалась непоколебимой.

Иоганна не уклонялась от поцелуев, не пыталась оборвать поток нежных слов, льющихся из моей души. Говорила, что она моя, моей и останется… «Зачем нам жениться, мы ведь давным‑давно обвенчаны, и нашему браку столько лет, что мои супружеские права не сможет оспорить ни одна из ныне живущих женщин…» И тогда я наконец отступил. Величие её чистой, самозабвенной любви повергло меня к её ногам, я целовал их как древнюю и вечно юную святыню. В эту минуту я чувствовал себя как жрец пред статуей Исиды в храме.

И тут Иоганна вдруг отпрянула, отчаянно умоляя меня подняться; при этом она жестикулировала как безумная, рыдала и выкрикивала сквозь слезы:

– На мне, мне одной вся вина! Я, только я должна молить о милости и отпущении… Только жертвой искуплю я мой грех!

Больше от нее ничего нельзя было добиться.

Понимая, что такое нервное перенапряжение ей не по силам, я как мог постарался успокоить Иоганну и даже сам, не обращая внимания на сопротивление, уложил её в постель.

Она так и заснула, как ребёнок, сжимая мою руку. Ну что ж, глубокий сон пойдет ей на пользу.

Как‑то она будет себя чувствовать, когда проснётся?