Время мстить

После безвременной кончины Кэрри в жизни всех нас, любивших ее, образовалась пустота. Теперь настал мой черед лелеять ее фарфоровых кукол. Крис решил поселиться при клинике Виргинского университета и уехал. Он хотел жить поближе ко мне.

— Оставайся, Кэтрин, — взмолился Пол, когда я объявила, что намерена вернуться к себе в горы и стать учительницей танцев. — Не уезжай, не оставляй меня снова одного! Джори нужен отец, мне нужна жена, ему нужен мужчина, которому он мог бы подражать. Мне до смерти надоело любить тебя от случая к случаю.

— Не сейчас, — сказала я с твердой решимостью, высвобождаясь из его объятий. — В один прекрасный день я вернусь к тебе, и мы поженимся, а пока что у меня есть кое-какие незаконченные дела.

И вскоре я опять взялась за свое дело, неподалеку от того места, где Фоксворты жили в своем доме. Я разработала целый план. Без Кэрри у меня прибавилось хлопот с Джори. Он уставал в школе танцев, к тому же ему хотелось играть со сверстниками. Я записала его в специальную подготовительную школу и наняла горничную, чтобы та помогала мне по хозяйству и сидела с Джори в мое отсутствие. Вечерами я выходила на охоту, естественно, в поисках одного-единственного человека. Пока что он ускользал от меня, но рано или поздно судьба устроит нашу встречу, и тогда: да поможет тебе Господь, мамочка!

Местная газета поместила большой панегирик в честь Бартоломью Уинслоу, когда он открыл вторую адвокатскую контору в Хиллендейле, в то время как его младший компаньон остался управлять первой конторой в Грин-гленне. Два офиса, подумала я. Чего только не купишь за деньги! В мои планы не входила такая наглость, чтобы связаться с ним напрямую. Наша встреча должна была произойти «случайно». Оставив Джори на попечение Эммы Линдстром играющим с двумя другими детишками в нашем обнесенном оградой дворе, я села за руль и отправилась в лес неподалеку от Фоксворт Холла.

Барт Уинслоу был в своем роде знаменитостью, и все подробности его частной жизни были прекрасно известны, так что из сообщения в газете я знала, что он имеет привычку по утрам пробегать по несколько миль до завтрака. Очень кстати, здоровое сердце ему как раз пригодится в самом ближайшем будущем.

Я целыми днями изнуряла себя бегом по грязным дорожкам, которые то разветвлялись, то петляли, заваленные мертвыми, сухими и хрустящими листьями. Стоял сентябрь, со дня смерти Кэрри прошел уже месяц. Я с грустью думала о ней, вдыхая едкие запахи костров и вслушиваясь в звуки топора. Запахи и звуки, которые оценила бы Кэрри, — о, Кэрри, они нам заплатят за все! Я их заставлю заплатить. Как-то само собой получилось, что я забыла о том, что Барт Уинслоу не имел к этому никакого отношения. Он — нет, а вот она… Как быстро текло время, а я еще ничего не сумела сделать. Где он скрывается? Прочесывать холостяцкие бары я не могла, это было бы слишком банально и слишком нарочито. Когда мы с ним встретимся, а это рано или поздно произойдет, он скажет какую-нибудь избитость, а может быть я, и это станет началом или концом этой истории, который уже давно рисовался мне с того самого момента, как я увидела его танцующим с моей матерью в рождественскую ночь.

Как это чаще всего случается, встретиться с ним мне довелось отнюдь не на беговой дорожке. Однажды в субботу в середине дня я сидела в грязноватом кафе, как вдруг в дверях возник Барт Уинслоу! Он огляделся, заметил меня за столиком у окна и подошел. На нем был типично адвокатский костюм-тройка, который, наверное, стоил целое состояние. У него был очень важный вид в этом костюме да еще и с атташе-кейсом в руке. Он широко улыбался, при этом его худощавое загорелое лицо имело несколько зловещий вид, а может быть это я сама на себя нагоняла страх.

— Та-ак, — протянул он, — разрази меня гром, если это не Кэтрин Дал, та самая женщина, с которой я уже несколько месяцев, как жду встречи.

Он поставил свой атташе-кейс, не дожидаясь приглашения с моей стороны, уселся напротив и, облокотившись на стол, с напряженным интересом уставился мне прямо в глаза.

— Где вы, черт возьми, прячетесь? — спросил он, одновременно ногой пододвигая свой кейс к себе поближе, чтобы удобнее было приглядывать за ним.

— Нигде я не прячусь, — ответила я, стараясь скрыть охватившую меня нервозность.

Он рассмеялся, и глаза его скользнули по моему обтягивающему свитеру и юбке, и дальше по той части моей нервно подрагивающей ноги, которую он мог видеть. Затем лицо его стало серьезным.

— Я читал в газетах о смерти вашей сестры. Мне очень жаль. Всегда очень жаль узнавать о смерти столь юной особы. Если это не слишком личное, могу я полюбопытствовать, что было причиной смерти? Заболевание? Несчастный случай?

Глаза у меня округлились. Что было причиной смерти? О, об этом я могла бы написать целую книгу!

— Почему бы вам не спросить у своей жены, что послужило причиной смерти моей сестры? — сказала я жестко.

Он, казалось, опешил, а затем выпалил:

— Откуда ей знать, если она не знакома ни с вами, ни с вашей сестрой? Правда, я видел у нее вырезанный из газеты некролог, и, когда я попытался забрать его у нее, она расплакалась. Я потребовал от нее объяснений, но она вскочила и убежала наверх. Она и сейчас отказывается отвечать на мои вопросы. Кто вы такие, черт побери?

Я с новым энтузиазмом впилась в свой сэндвич с ветчиной, помидорами и салатом, разжевывая его нарочито медленно и наблюдая, как в нем нарастает раздражение.

— Почему бы не спросить об этом у нее? — снова сказала я.

— Ненавижу тех, кто отвечает вопросом на вопрос, — резко сказал он.

Затем он подозвал рыжеволосую официантку и заказал то же, что и я.

— Послушайте, — сказал он, придвигая стул. — Некоторое время назад я посетил вашу балетную студию и предъявил вам те письма, в которых вы и сейчас шантажируете мою жену.

Он полез в карман и достал три письма из тех, что были написаны много лет назад. Они были истрепаны и испещрены почтовыми марками и штемпелями, из чего можно было заключить, что они исколесили за нею весь свет, прежде чем оказаться вновь у меня в руках. Он повысил голос:

— Кто вы такие, черт возьми!

Я улыбнулась очаровательной улыбкой. Улыбкой своей матери. Как делает она, я наклонила набок голову и, подняв руку, стала перебирать свой искусственный жемчуг.

— Вам в самом деле нужно задавать эти вопросы? Неужели так трудно догадаться?

— Не стройте из себя невинность. Кто вы в самом деле?

В каких вы отношениях с моей женой? Я знаю, что вы на нее похожи: те же глаза, волосы, даже некоторые манеры. Вы, должно быть, в некотором роде родственницы?..

— Да, можно и так сказать.

— Тогда почему я вас прежде никогда не видел? Вы племянница? Кузина?

Он обладал сильным животным магнетизмом, и это почти испугало меня настолько, что я чуть было не отказалась от задуманной мною игры. Это был не юноша, которого могла поразить бывшая балерина. Его темный зов был слишком силен, он почти что подавил мою волю. О, каким диким любовником он мог бы стать. Я утонула бы в его глазах и, раз став его любовницей, была бы навеки потерян а для всех других мужчин. Он был слишком уверен в своей мужской силе, слишком. Он продолжал улыбаться и вел себя непринужденно, в то время как я суетилась и думала лишь о том, как удрать, прежде чем он сам поведет меня по тому пути, которого я так искала, по крайней мере до этого момента.

— Ну-ну, — сказал он, протягивая ко мне руку, чтобы силой удержать меня, когда я поднялась, чтобы идти, — не надо пугаться, давайте лучше сыграем в ту игру, которая у вас давно на уме.

Он собрал письма и поднес их к моему лицу. Я отвернулась, недовольная сама собой.

— Не отворачивайтесь. Пять или шесть ваших писем пришли в то время, когда мы с женой были в Европе, и, как только она увидала их, она вся побледнела. Всякий раз, когда приходит такое письмо, она нервно сглатывает, как вы сейчас. Она поднимает руку и играет ожерельем в точности, как вы сейчас играете своими бусами. Дважды я видел, как она писала на конверте: «Адресат неизвестен». Однажды я забирал почту и обнаружил в ней вот эти три письма. Я открыл их и прочел.

Он замолчал и наклонился вперед, так что между его и моими губами оставалось не больше нескольких дюймов. Затем он заговорил снова, твердым и холодным голосом, никак не выдававшим той ярости, которую он должен был чувствовать:

— Какое вы имеете право шантажировать мою жену?

Не сомневаюсь, что в эту минуту кровь отхлынула от моего лица. Мне стало нехорошо, я почувствовала слабость, и у меня было только одно желание — побыстрее удрать из этого места и от него. Мне почудилось, будто я слышу голос Криса: «Оставь прошлое в покое. Оставь его, Кэти. Бог сам назначит месть, которой ты жаждешь. Он снимет эту ответственность с твоих плеч и сделает это по своему усмотрению».

Вот это был мой шанс: выплеснуть на него все до конца, все до конца! Объяснить ему, на ком он женат! Почему мои губы отказывались говорить всю правду?

— Почему вы не спросите свою жену, кто я такая? Зачем вы явились ко мне, тогда как у нее есть ответы на все вопросы?

Он откинулся назад на спинку безвкусного ярко-оранжевого пластикового кресла и достал серебряный портсигар со своей монограммой из бриллиантов. Вероятнее всего подарок от моей матери — это так на нее похоже. Он протянул портсигар мне. Я покачала головой. Он легким движением вытряхнул табачные крошки с одного конца сигареты и с помощью серебряной зажигалки раскурил другой. Все это время его темные глаза продолжали, прищурившись, держать меня под прицелом, и подобно мухе,» попавшейся в паутину, которую я сплела собственными руками, я приготовилась к нападению.

— В каждом своем письме вы пишете, что вам отчаянно нужен миллион долларов, — сказал он ровным, ничего не выражающим голосом, а затем выдохнул дым прямо мне в лицо.

Я закашлялась и помахала рукой перед собой, чтобы отогнать дым. Повсюду на стенах висели таблички «Не курить».

— Зачем вам миллион?

Я следила за дымом; он описал круг и вернулся опять ко мне, оплетая мою голову и шею.

— Послушайте, — сказала я, делая отчаянные усилия, чтобы вернуть себе самообладание, — вы знаете, что мой муж умер. Я в это время ждала от него ребенка и была завалена неоплаченными счетами, которые я и не могла оплатить. И даже теперь, когда я получила страховку и некоторую помощь от вас, я на мели. Моя балетная школа вся в долгах. Мне нужно содержать ребенка, покупать ему вещи, копить на его образование, а у вашей жены столько миллионов. Я подумала, она может пожертвовать хотя бы одним из них.

Он улыбнулся слабой и циничной улыбкой. Он пускал табачные кольца, а я опять увертывалась и кашляла.

— С чего бы такой умной женщине, как вы, взбрело в голову, что моя жена расщедрится настолько, чтобы одарить пусть даже одним даймом родственницу, которую она знать не желает?

— Спросите об этом у нее!

— Я уже спрашивал. Я сунул ей в лицо ваши письма и потребовал объяснений. Я десять раз спрашивал ее, кто вы такая и что вас с ней связывает. И каждый раз она говорит, что знает вас, только как балерину, которую она видела на сцене. На сей раз я хочу получить ответ от вас. — Чтобы не дать мне отвернуться или отвести глаза, он вытянул руку и крепко взял меня за подбородок, так что я не могла двинуть головой. — Кто вы такая, черт вас возьми? Что вас связывает с моей женой? С чего вы взяли, что она поддастся на ваш шантаж и раскошелится? И почему от ваших писем она убегает вверх по лестнице и достает фотоальбом, который всегда лежит у нее под замком в ящике стола или сейфе? Тот самый альбом, который она быстренько прячет и запирает на ключ при всяком моем приближении.

— Она брала альбом — голубой альбом с золотым орлом на кожаной обложке? — прошептала я, пораженная.

— Куда бы мы ни ехали, голубой альбом всегда с нами, в одном из ее чемоданов, который она запирает на ключ. Его темные глаза угрожающе сузились.

— Вы описали этот голубой с золотом альбом абсолютно точно, хотя он уже старый и весьма потрепанный. В то время, как моя жена рассматривает этот альбом с фотографиями, моя теща зачитывает до дыр свою Библию. Иногда я застаю свою жену в слезах над фотографиями из этого альбома; подозреваю, что это фотографии ее первого мужа.

Я тяжело вздохнула и закрыла глаза. Я не хотела знать, что она плачет!

— Скажите мне, Кэти. Кто вы такая?

Я чувствовала, что, если я не заговорю сейчас, неважно, о чем именно, он будет держать меня так за подбородок до скончания века, и поэтому, повинуясь какой-то глупой причине, я солгала:

— У вашей жены была сводная сестра — Генриетта Бич. Так вот, у Малькольма Фоксворта была с ней внебрачная связь, в результате которой родились трое детей. Я одна из них. Ваша жена мне наполовину тетка.

— Аа, — вздохнул он, освобождая мой подбородок и откидываясь назад в кресле, как будто удовлетворенный моим ответом. — Значит, у Малькольма была интрижка с Генриеттой Бич, которая родила ему трех внебрачных детей. Какая интересная новость!

Он смеялся надо мной.

— Вот уж не думал, что старина был так силен, особенно после сердечной болезни, сразившей его вскоре после первой свадьбы моей жены. Такая новость может вдохновить любого мужчину. — Затем он посерьезнел и внимательно посмотрел на меня. — Где же теперь ваша мать? Мне бы хотелось повидаться с ней и переговорить кое о чем.

— Она умерла, — сказала я, пряча руки под стол и держа пальцы скрещенными, как глупая суеверная девчонка. — Давным-давно умерла.

— Ясно. Мне все ясно. Трое юных незаконнорожденных детей Фоксворта мечтают получить свою долю наследства, шантажируя мою жену, так?

— Нет, не так! Это делала я одна. Ни брат, ни сестра в этом не участвовали. Когда я писала эти письма, я была действительно в отчаянном положении, да и сейчас не намного лучше. Те сто тысяч, что я получила по страховке, разлетелись в один момент. Мой муж сумел наделать массу долгов, и у нас были огромные задолженности за жилье и машину. К тому же мне пришлось оплатить его больничные счета, расходы на похороны и все, что связано с появлением на свет ребенка. Я могла бы всю ночь рассказывать вам о проблемах своей балетной школы, и как я обманулась, поверив, что это будет прибыльное дело.

— А на самом деле — нет?

— Нет, когда оно зависит от стольких богатеньких девочек, которые по три раза в год уезжают отдыхать, и которым на самом деле нет дела до танцев. Все, что им. нужно — это красиво выглядеть и чувствовать себя грацией. Будь у меня хотя бы один действительно хороший ученик, оно бы того стоило. Но его нет, ни одного.

В глубокой задумчивости он барабанил пальцами по скатерти. Затем он закурил еще сигарету, не оттого, что ему так хотелось курить, а просто чтобы занять чем-нибудь свои беспокойные пальцы. Он глубоко вдохнул в себя дым и посмотрел мне прямо в глаза.

— Буду с вами предельно откровенным, Кэтрин Дал. Во-первых, я не знаю, говорите ли вы правду или лжете, но вы действительно похожи на род Фоксвортов. Во-вторых, мне не нравятся ваши попытки шантажировать мою жену. В-третьих, мне не нравится видеть ее несчастной до такой степени, что она рыдает. В-четвертых, я очень сильно ее люблю, хотя бывают минуты, не стану отрицать, когда мне хочется задушить это прошлое, которое в ней сидит. Она никогда не говорит о нем, она полна тайн, которые никогда не откроет мне. И одна из этих великих тайн, о которых я прежде ничего не слыхал — это то, что Малькольм Нил Фоксворт, добропорядочный, набожный, святой человек, был в любовной связи после сердечного приступа. Я знаю, что до болезни у него был роман, но только один, не более того.

О! Он, оказывается, осведомлен лучше меня! Я запустила стрелу в небо, не подозревая, что она попадет прямо в яблочко!

Барт Уинслоу окинул взглядом кафе. Стали появляться семьи — из тех, кто обедает рано. Наверное он боялся, что его могут узнать и доложить его жене, моей матери.

— Ну что ж, Кэти, пойдемте отсюда, — предложил он, поднимаясь из-за столика и предлагая мне руку. — Вы можете пригласить меня выпить к себе домой, и тогда мы сможем посидеть и обсудить все более подробно.

Спустились сумерки, словно тень, быстро брошенная на горы, и вот уже это был не день, а вечер, и мы уже целую вечность сидели в этом кафе. На улице он протянул мне мою вязаную кофту, чтобы я одела ее, хотя воздух был настолько свеж, что я бы, пожалуй, предпочла пальто или куртку.

— Ваш дом, где это?

Я объяснила, и он слегка смутился.

— Может нам не стоит туда идти? Меня там могут многие увидеть… — (Конечно, тогда он еще не знал, что я выбрала этот коттедж главным образом из-за того, что задней стороной он выходил на лес, и любой человек мог тайком прийти и уйти, не опасаясь, что его увидят.) — Мое лицо часто мелькает в газетах, — продолжал он, — ваши соседи наверняка заметят меня. Может быть лучше вам позвонить своей няньке и попросить ее посидеть с малышом еще какое-то время?

Я так и сделала, поговорив сначала с Эммой Линдст-ром, а затем и с самим Джори, попросив его быть послушным мальчиком и вести себя хорошо, пока мама не придет.

У Барта была холеная черная машина — «Мерседес». Она скользила вперед наподобие одной из шикарных машин Джулиана, причем была такой тяжелой, что не рычала и не громыхала, а уверенно и бесшумно шла по извилистой горной дороге.

— Куда вы меня везете, мистер Уинслоу?

— В то место, где мы сможем поговорить без чужих ушей и глаз. — Он взглянул на меня и ухмыльнулся. — Вы, кажется, изучали мой профиль. Ну и как?

Кровь жарко хлынула мне в лицо. От сознания этого я покраснела еще сильней, и меня обдало жаром. В моей жизни было полно красивых мужчин, но этот мужчина сильно отличался от всех, с кем мне доводилось общаться прежде. Эдакий распущенный бандит, чье присутствие наполняло меня сигналами тревоги: «Потише с этим типом!» Пока я изучала его лицо, моя интуиция предостерегала меня. Все в нем, начиная с его дорогого, красиво сшитого костюма, кричало о том, что если он чего захочет, то добьется своего со всей решимостью.

— Ну-у, — протянула я, пытаясь обратить все в шутку, — ваша внешность велит мне дать деру и побыстрее запереть за собой дверь!

Он снова нехорошо ухмыльнулся, явно довольный собой.

— Значит вы находите меня волнующим и несколько опасным. Прекрасно. Быть красивым, но скучным куда хуже, чем очаровательным уродом, не так ли?

— Вот уж не знаю. Если мужчина приятен и достаточно умен, я подчас забываю, как он в действительности выглядит, и для меня он красив независимо ни от чего.

— Следовательно, вам нетрудно угодить. Я отвела глаза и села прямо.

— На самом деле, мистер Уинслоу…

— Барт.

— На самом деле, Барт, мне очень трудно угодить. Я склонна заранее водружать мужчин на пьедестал и воображать их идеальными. Как только я обнаруживаю, что ноги у них слеплены из глины, я перестаю их любить и становлюсь совершенно безразличной.

— Немногие женщины могут похвастать, что знают так хорошо сами себя,

— задумчиво сказал он. — Большинство так никогда и не узнают, что же скрывается за их собственным фасадом. Ну что ж, по крайней мере я знаю теперь, на что могу рассчитывать — на роль сексуального символа, далекого от пьедестала.

Ну уж! Его-то я уж никогда не поместила бы на пьедестал. Я знала, что это за тип: бабник, дон-жуан, ветер и огонь, способный запросто свести с ума ревнивую жену! Нет сомнения, что моей матери не пришлось покупать учебника по сексу, чтобы научить его когда, и как, и где! Уж он-то знал все сам.

Он резко остановил машину и обернулся ко мне. Даже в темноте блики его темных глаз сверкали. Глаза, слишком полные жизни и желания для мужчины, в котором должны были бы уже прослеживаться признаки старения. Он на восемь лет моложе моей матери. Значит, ему сорок — самый привлекательный возраст для мужчины, самый уязвимый возраст, время задуматься над тем, что молодость проходит. Ему сейчас надлежит одерживать новые победы, прежде чем сладкая и мимолетная птица юности улетит, унося с собой всех молоденьких и хорошеньких девушек, которые могли бы принадлежать ему. И он должен уже чувствовать усталость от жены, которую он так хорошо знает, хотя он и признался, что любит ее. Почему тогда его глаза горят, бросая мне вызов? О, мама, где бы ты ни была, тебе надо встать на колени и молиться, ибо я не намерена щадить тебя, как и ты не пощадила нас!

Сидя в машине и пытаясь разобраться, что он за человек, я пришла к выводу, что это не тот тихий, готовый к самопожертвованию тип мужчины, образцом которого был Пол. Этого мужчину не придется соблазнять. Он сделает это сам, причем в стремительном темпе. Он будет преследовать свою жертву, как черная пантера, пока не добьется своего, а потом удалится, оставив меня одну, и все будет кончено. Он не собирается упускать свой шанс стать наследником миллионного состояния и наслаждаться всеми удовольствиями, которые можно купить за эти миллионы, случайно попавшие в его поле зрения вместе с женой. В голове у меня вспыхивали и гасли красные огни… осторожней… веди себя как следует, ибо в противном случае тебе грозит опасность.

Пока я оценивала его, он точно так же оценивал меня. Не слишком ли сильно я напоминала ему его жену? Тогда для него не будет никакой разницы. Или мое сходство с ней — это преимущество? В конце концов ведь мужчины склонны без конца влюбляться в женщин одного и того же типа.

— Прекрасный вечер, — сказал он. — Это мое любимое время года. Осень так чувственна, даже больше весны. Пройдемся, Кэти? Это место навевает на меня странную меланхолию, как если бы мне следовало торопиться поймать что-то самое прекрасное в моей жизни, которое до сих пор лишь ускользало от меня.

— Вы говорите так поэтично, — сказала я, когда мы вышли из машины, и он взял меня за руку.

Мы пошли вперед, он проворно вел меня за собой, вы не поверите, вдоль железнодорожной колеи где-то за городом! Все казалось таким знакомым. Но ведь этого не может быть, правда? Это была уже не та железная дорога, по которой мы приехали в Фоксворт детьми: мне тогда было двенадцать.

— Барт, не знаю, как у вас, но у меня такое странное чувство, будто я уже когда-то гуляла здесь с вами, и тоже вечером.

— Да, — сказал он, — у меня такое же ощущение. Как будто когда-то давно мы с вами были страстно влюблены и гуляли здесь в лесу. Мы сидели вон на той зеленой скамейке возле вон тех путей. Я был просто обречен привезти вас сегодня сюда, даже если бы я не ведал, куда мы едем.

При этих словах я посмотрела пристально ему в лицо, силясь понять, не шутит ли он. По его смущенному и слегка неловкому выражению я поняла, что он сам себе удивлен.

— Я люблю как следует взвесить любое предложение, которое звучит невероятно или неправдоподобно, — сказала я. — Мне всегда хочется, чтобы все самое невероятное стало возможным, а самое неправдоподобное оказалось вполне реальным. А когда все становится ясным и понятным, мне хочется новых тайн и загадок, с тем чтобы мне опять было о чем поразмыслить.

— Вы романтик.

— А вы — нет?

— Не знаю. Был им, когда был мальчишкой.

— Что же вас заставило перемениться? Вряд ли вы можете оставаться романтически настроенным мальчишкой, когда вы изучаете право и изо дня в день сталкиваетесь с суровой реальностью — убийства, изнасилования, ограбления, коррупция. Ваши профессора вдалбливают вам в голову свои теории, не оставляя там места для романтических мечтаний. Вы начинаете изучать право свежим юнцом, а выходите с дипломом уже жестким, закоренелым мужем, и вы знаете, что каждый шаг на вашем пути, который вам предстоит, вы будете преодолевать с большими усилиями, если хотите чего-нибудь добиться. Очень скоро вы узнаете, что вы далеко не лучший, и конкуренция, в которую вы втянуты, вас просто ошеломляет.

Он повернулся и улыбнулся довольно-таки обаятельной улыбкой.

— Все же я думаю у нас с вами много общего, Кэтрин Дал. Во мне тоже была эта жажда таинственного, жажда быть поставленными в тупик, и жажда иметь предмет для обожания. И вот я влюбился в миллионершу, но эти миллионы, которые она должна была унаследовать, стали на моем пути. Они выбили меня из колеи, испугали. Я знал, что все будут думать, будто я женюсь на ней только из-за денег. Думаю, она и сама так считала, пока я не переубедил ее. Я полюбил ее еще до того, как узнал, кто она. На самом деле я думал, она что-то вроде вас.

— Как вы могли так думать? — спросила я, внутренне сжимаясь от его откровений.

— Да она и была как вы, Кэти, какое-то время. Но вот она получила эти миллионы в наследство и пустилась во все тяжкие, покупая все, что только могла пожелать. И очень скоро не осталось ничего такого, что можно было бы еще хотеть, за исключением ребенка. А ребенка-то как раз она и не могла иметь. Вы представить себе не можете, сколько времени мы с ней проводили у витрин детских магазинов, где продаются маленькие детские вещички, игрушки, мебель. Когда я женился на ней, я знал, что детей мы не сможем иметь, но мне казалось, меня это не волнует. Скоро меня это стало волновать, да еще как. Эти детские магазины притягивали меня, как магнит.

Мы шли по заросшей тропе, которая привела прямо к зеленой скамейке, стоявшей между двумя из четырех шатких старых столбов зеленого цвета, поддерживавших ржавую крышу. Мы сели на скамейку и сидели так, вдыхая холодный горный воздух, а наверху светила луна и то зажигались, то гасли звезды; гудели жуки, точь-в-точь как кровь у меня в жилах.

— Когда-то это была почтовая станция, где загружали и выгружали почту, Кэти. — Он снова закурил. — Теперь поезда здесь не ходят. Богатые люди, которые живут в этих местах, наконец-то получили положительный ответ на свою петицию протеста против железнодорожной компании и положили конец поездам, которые так неучтиво гудели по ночам, нарушая их покой. Мне очень нравились эти паровозные гудки в ночи. Но мне тогда было только двадцать семь, я был молодожен из Фоксворт Холла. Ночами я лежал в постели с женой, над головой у нас был лебедь, можете себе это представить? Она любила спать, положив голову мне на плечо, и всю ночь мы держались за руки. Она принимала снотворное, и поэтому спала крепко. Слишком крепко: она даже не слышала прекрасной музыки, которая играла наверху. Меня это озадачивало, а когда я сказал ей, она ответила, что это плод моего воображения. А потом эта музыка прекратилась, и я подумал, что наверное она была права, это было только мое воображение. Когда музыка прекратилась, мне стало ее недоставать. Мне очень хотелось услышать ее снова. Эта музыка придавала старому скучному дому некое очарование. Я засыпал и видел во сне прекрасную юную девушку, танцующую под эту музыку наверху. Я думал, мне снится моя жена, когда она была молодой. Она рассказывала мне, что часто родители отправляли ее на чердак в порядке наказания и держали там целый день, даже летом, когда температура там наверху доходила до ста и даже больше. Они и зимой ее туда посылали: она рассказывала, что там стоял ледяной холод и у нее пальцы синели. Она говорила, что лежала там скрюченная на полу возле окна и плакала, потому что ее наказывали за какие-то шалости, которые ее родители считали грехом.

— Вы когда-нибудь поднимались взглянуть на этот чердак?

— Нет. Мне хотелось, но двойные двери наверху лестницы всегда были на замке. Да и к тому же все чердаки похожи один на другой: достаточно увидеть один, и вы можете судить о всех остальных. — Он улыбнулся несколько плутовской улыбкой. — А сейчас, когда я столько вам поведал о себе, расскажите и вы о себе. Где вы родились? Где учились? Что вас побудило заняться балетом? И почему вы ни разу не были на балах, которые дают Фоксворты в рождественскую ночь?

Меня прошиб пот, хотя я и озябла.

— С какой стати мне вам что-то рассказывать? Только лишь потому, что вы немного рассказали о себе? Но ничего путного вы как раз и не сказали. Где вы родились? Почему вы пошли в адвокаты? Как вы познакомились со своей женой? Это было летом? Или зимой? В каком году? Знали ли вы, что она до этого была замужем, или она рассказала вам об этом только после свадьбы?

— Вы любопытная малышка, не так ли? Какая разница, где я родился? Моя жизнь не была такой захватывающей, как ваша. Я родился в забытом богом маленьком городишке Грингленн в Южной Каролине. Гражданская война положила конец благополучию моих предков, и мы медленно, но верно катились по наклонной плоскости, как и все друзья нашей семьи. Впрочем, это старая история, рассказанная уже сотню раз. Потом я женился на госпоже Фоксворт, и на юг опять вернулось благоденствие. Моя жена взялась за мой фамильный дом, фактически перестроила его и привела в порядок, истратив больше, чем если бы она купила новый. А чем занимался я все это время? Один из лучших выпускников Гарварда, гоняющий по свету со своей женой. Я мало чего достиг с моим-то образованием, я стал светским мотыльком. Я вел несколько дел в суде, и я помог вам решить ваши проблемы. И кстати говоря, вы так и не расплатились со мной — в том виде, как я ожидал.

— Я послала вам чек на двести долларов! — с жаром возразила я. — Если этого недостаточно, пожалуйста, не говорите мне об этом сейчас, у меня нет больше двухсот долларов.

— Я разве говорил о деньгах? У меня так много денег, что они для меня ничего не значат. В вашем случае я имел в виду совсем другую плату.

— Ну, не надо, не надо, Барт Уинслоу! Вы притащили меня за город. Вы что же, захотите теперь заниматься любовью на траве? Или это мечта всей вашей жизни — заниматься любовью с бывшей балериной? Я не раздаю такие призы и не плачу таким образом. Да и что в вас, собственно, такого привлекательного: просто карманная собачка на коленях у избалованной, испорченной богатой женщины, которая может купить все, что пожелает, в том числе молодого мужа! Просто удивительно, как это она до сих пор не вдела вам в нос кольцо, чтобы вы всегда были подле нее, сидели у ее ног с просящим видом!

И тут он с силой и резко схватил меня и прижался губами к моим губам с такой яростью, что мне стало больно. Я отбивалась кулаками, колотя его по рукам, пытаясь высвободить голову от него, но куда бы ни двигала я головой, вправо или влево, вверх или вниз, я не могла уйти от его поцелуя, настойчиво раздвигавшего мои губы языком. Тогда, осознав, что мне не вырваться из его стальных объятий, я, помимо своей воли, обвила его шею руками. Мои предательские пальцы погрузились в его густую темную шевелюру, и этот поцелуй, казалось, длился целую вечность, пока мы оба не задохнулись от охватившего нас жара, и тогда он отшвырнул меня от себя с такой злостью, что я едва не упала со скамейки.

— Ну что, маленькая мисс Маффет, теперь вы по-прежнему назовете меня карманной собачкой? Или вы теперь Красная Шапочка, повстречавшая Серого Волка?

— Отвезите меня домой!

— Я отвезу вас, но только после того, как получу нечто большее, чем вы только что мне дали.

Он сделал рывок вперед в попытке опять схватить меня, но я успела вскочить и уже бежала к его машине, чтобы забрать свою сумочку, где у меня лежали маникюрные ножницы, которыми я приготовилась его встретить.

Он ухмыльнулся, протянул руку и вырвал их у меня.

— От них будет противная царапина, — издевался он. — А я не люблю царапин, разве что на спине. Когда я выпущу вас, вы получите назад свои крошечные ножнички.

Перед моим домом он протянул мне ножницы.

— Теперь можете делать самое худшее. Выколите мне глаза. Проткните мне сердце, вы и на это способны. Ваш поцелуй — это начало, но я все еще требую полной платы.

ЗА ХВОСТ ТИГРА…

Спустя несколько дней ранним воскресным утром я разогревалась у балетного станка в своей спальне. Мой маленький сынишка с серьезным видом пытался повторять за мной. Было трогательно наблюдать за ним в зеркало, которое я передвинула от шкафа к станку.

— Я танцую? — спросил Джори.

— Да, Джори. Ты танцуешь!

— Я хорошо танцую?

— Да, Джори. Ты великолепен!

Он засмеялся, обхватил меня за ноги и снизу заглянул мне в лицо с выражением полного восторга, какое бывает только на детских мордашках: в его глазах было все удивление жизнью, радость познания нового, которое происходит каждый день.

— Я люблю тебя, мамочка! — Мы говорили это друг другу по десять и больше раз на дню. — У Мери есть папа. Почему у меня нет папы?

Это было действительно больно.

— И у тебя был папа, Джори, но теперь он на небесах. Но может быть, когда-нибудь мамочка найдет тебе нового папу.

Он улыбнулся, потому что ему было приятно это слышать. Папы занимали немалое место в его мире, ибо у всех детей были папы, у всех, кроме Джори.

И тут я услышала звонок в дверь. Знакомый голос позвал меня по имени. Крис! Он уже вошел в дом, а я спешила ему навстречу в своих синих трико и балетных тапочках. Наши глаза встретились. Не говоря ни слова он протянул руки, и я не раздумывая бросилась к нему, но, хотя он хотел поцеловать меня в губы, я подставила ему только щеку. Джори дергал его за серые фланелевые брюки, горя желанием взлететь вверх в сильных мужских руках.

— Как мой Джори? — спросил Крис, расцеловав его в обе пухлые розовые щечки. Мой сынишка смотрел на него широко распахнутыми глазами.

— Дядя Крис, ты мой папа?

— Нет, — ответил он угрюмо, ставя Джори на ноги, — но мне бы хотелось иметь такого сынка.

При этих словах я неловко повернулась, так чтобы он не мог видеть моих глаз, после чего я спросила, что он здесь делает, в то время как ему следовало бы быть со своими больными.

— У меня свободные выходные, и я подумал, почему бы не провести их с вами, если ты позволишь, конечно.

Я слабо кивнула, думая совсем о другом, кто тоже мог бы нагрянуть на эти выходные.

— Я вел себя очень хорошо, как только может врач, живущий при клинике, и вот мне предоставлен свободный выходной, безо всяких дежурств.

Он одарил меня одной из своих самых обезоруживающих улыбок.

— Что-нибудь слышно от Пола? — спросила я. — Он появляется намного реже, чем раньше, да и пишет мало.

— Он в отъезде на очередной медицинской конференции. Я думал, он поддерживает связь с тобой. Он чуточку сделал ударение на «с тобой».

— Крис, я беспокоюсь за Пола. Не в его правилах не отвечать мне на письма.

Он рассмеялся и опустился в кресло, а затем взял Джори на колени.

— Возможно, милая сестрица, ты наконец встретила мужчину, который может устоять перед тобой.

Я не знала, что сказать на это и куда девать свои руки и ноги. Я села и уставилась на пол, чувствуя на себе долгий, испытующий взгляд Криса. Не успела я об этом подумать, как он спросил:

— Кэти, а что ты делаешь здесь, в горах? Что ты задумала? Уж не хочешь ли ты отбить Барта Уинслоу у нашей матушки?

Я резко подняла голову и встретилась с его прищуренными голубыми глазами. Я почувствовала, как у меня от сердца пошла горячая волна.

— Не смей допрашивать меня, как десятилетнюю безмозглую девчонку. Я делаю то, что должна делать, как и ты.

— Конечно. Я знаю это, я мог и не спрашивать. Тебя насквозь видно. Я знаю, чем ты живешь и каков ход твоих мыслей, но оставь ты Барта Уинслоу в покое! Он никогда не бросит ее ради тебя! У нее миллионы, а у тебя — только твоя молодость. Он волен выбирать из тысяч молодых женщин, почему он должен выбрать именно тебя?

Я ничего не сказала, только ответила на его сердитый взгляд уверенной улыбкой, заставившей его вспыхнуть, а затем отвернуться. Я чувствовала себя подлой и жестокой, мне было стыдно.

— Крис, не будем ссориться. Давай останемся друзьями и союзниками. Ты и я — вот все, что осталось от нас четверых.

Его глаза, изучающие меня, потеплели.

— Я только сделал попытку, как всегда, — он огляделся по сторонам, затем снова посмотрел на меня. — В клинике я живу в комнате вдвоем с еще одним врачом. Было бы здорово, если б я мог жить здесь с тобой и Джори. Как когда-то — только мы.

При этих словах я вся напряглась.

— Но тогда тебе пришлось бы каждый день ездить так далеко. И ты не мог бы работать по вызовам. Он вздохнул.

— Знаю. Тогда, как насчет выходных? У меня через раз выпадает свободный уикенд. Это не слишком будет тебе мешать?

— Да, это будет мне мешать. У меня есть своя жизнь, Кристофер.

Я наблюдала, как он закусил нижнюю губу, прежде чем выдавить из себя улыбку.

— Ну хорошо, будь по-твоему… Делай, что ты должна делать, надеюсь на Бога, тебе не придется потом сожалеть.

— Может быть переменим тему? — Я подошла к нему и крепко обняла. — Будь умницей, принимай меня, как я есть — упрямой, как Кэрри. Что бы ты хотел на ланч?

— Я еще не завтракал.

— Тогда пусть это будет первый и второй завтрак вместе.

После этого день прошел быстро.

В воскресенье утром он явился к завтраку, настроившись на свой любимый омлет с сыром. Слава богу, Джори был всеяден. Помимо своей воли я подумала о Крисе, что из него вышел бы хороший отец для Джори. Казалось так естественно, что он сидит с нами за столом, как когда-то,.. и мы с ним играем в родителей. Изо всех сил. А ведь мы сами только дети.

После завтрака мы неторопливо прогуливались по лесу, по всем тем тропинкам, где я каждое утро бегала трусцой. Джори ехал верхом на плечах у Криса. Мы смотрели на мир, простиравшийся сразу за стенами Фок-сворт Холла, смотрели на все те места, которые были недоступны нашим взорам, когда мы сидели на крыше или в своем чердачном плену. Теперь мы стояли вместе, дивясь на огромный дом.

— А мама там? — спросил он сдавленно.

— Нет. Говорят, она в Техасе на курорте для очень богатых дам, пытающихся сбросить лишние пятнадцать фунтов веса.

Насторожившись, он повернулся ко мне:

— Кто тебе это сказал?

— А ты как думаешь?

Он энергично покачал головой, затем спустил Джори на землю; поставив его на ноги.

— Черт бы тебя побрал, Кэти, зачем ты играешь с ним! Я видел его. Он опасен, оставь его в покое. Вернись к Полу и выйди за него замуж, если тебе нужен мужчина. Позволь нашей матери доживать свою жизнь спокойно. Ведь ты и сама не веришь, что она не страдает, ведь правда? Неужели ты думаешь, что она может быть счастлива после всего, что она сделала? Никакие деньги в мире не могут вернуть ей того, что она потеряла — нас! Пусть это и будет твоя месть.

— Нет, этого мало. Я хочу перед Бартом заставить ее посмотреть правде в глаза. А ты можешь торчать здесь хоть сто лет и даже умолять меня на коленях, пока у тебя язык не отсохнет: я все равно пойду дальше и сделаю то, что должна!

Когда Крис оставался у нас, он спал в комнате, где раньше жила Кэрри. Мы очень мало говорили, хотя глазами он следил за каждым моим движением. Он выглядел опустошенным, потерянным… и более всего — обиженным. Мне хотелось сказать ему, что, когда я закончу свое дело, я вернусь к Полу, стану жить с ним спокойной и надежной жизнью, вот тогда у Джори будет отец, который ему так нужен, но я не говорила ничего.

В горах ночи холодные, даже в сентябре, когда днем еще тепло. На том чердаке мы почти плавились от духоты и зноя, и, наверное, мы оба думали об этом, сидя у камина накануне его отъезда. Мой сын уже несколько часов как спал, когда я поднялась, зевнула, широко потянулась, а затем взглянула на каминные часы, показывавшие одиннадцать.

— Пора спать, Крис. Особенно тебе, ведь утром тебе рано вставать.

Он молча проследовал за мной в комнату Джори, и мы вместе посмотрели, как Джори спит на боку с взмокшими черными кудряшками и раскрасневшимися щеками. Он крепко прижимал к себе плюшевого пони, точь-в-точь как живого, какого он мечтал получить в подарок в четыре года.

— Когда он спит, он больше похож на тебя, чем на Джулиана, — прошептал Крис. То же самое говорил мне и Пол.

— Спокойной ночи, Кристофер Долл, — сказала я, когда мы задержались на минуту у двери в комнату Кэрри. — Спи крепко, и пусть тебя не кусают клопы.

Мои слова исказили его лицо болью. Он отвернулся от меня, отворил дверь в комнату, затем резко оглянулся.

— Мы так прощались перед сном, когда спали в одной комнате, — сказал он, повернулся и закрыл за собой дверь.

Когда в семь часов я поднялась, Криса уже не было. Я немного поплакала. Джори уставился на меня широко раскрытыми, изумленными глазами.

— Мамочка?.. — спрашивал он испуганно.

— Все хорошо. Просто мамочка скучает по дяде Крису. И сегодня мама не пойдет на работу.

В самом деле, зачем мне идти? На сегодня у меня только трое студентов, а с ними я прекрасно смогу отзаниматься и завтра, когда у меня будет полный класс.

Слишком уж медленно продвигаются мои дела. Чтобы как-то ускорить их, я попросила Эмму приехать посидеть с Джори, пока я побегаю в лесу.

— Не больше часа, — сказала я. — Пусть поиграет во дворе до ланча, а там и я вернусь.

Одевшись в ярко-синий спортивный костюм с белой отделкой, я пустилась по грязным дорожкам. На сей раз на развилке я свернула вправо, чего прежде не делала, и оказалась в густом сосновом бору. Дорожка была едва различима и извивалась зигзагом, мне приходилось смотреть во все глаза, чтобы не зацепиться за корень. Среди сосен попадались лиственные деревья, которые сейчас красовались всеми красками осенней листвы, как языки пламени на темной зелени сосен, елей и других хвойных. Когда-то давно я придумала про себя, что это год переживает последнюю вспышку любви, прежде чем умереть под морозными укусами зимы.

Кто-то бежал за мной. Я не оборачивалась. Мне доставляло удовольствие похрустывание мертвых листьев под ногой, и я все ускоряла и ускоряла свой бег, позволив ветру нести мои длинные волосы, подобно тому, как красота этого дня унесла мое горе, раскаяние, стыд и чувство вины, превратив их в прозрачные тени, не видимые под лучами солнца.

— Кэти, сбавь скорость! — раздался сзади сильный мужской голос. — Ты слишком быстро бежишь!

Конечно, это был Барт Уинслоу. Рано или поздно это должно было случиться. Судьба не могла без конца обыгрывать меня, и мать моя не могла все время оставаться в победителях. Через плечо я бросила взгляд назад и улыбнулась, увидев его запыхавшееся лицо. Он бежал в стильном костюме для бега цвета кленового сахара, отделанном полосками оранжевого и желтого трикотажа по манжетам, вороту и талии. По бокам свободных брюк тоже спускались сверху донизу желтые и оранжевые полоски. Именно так и должен был выглядеть местный бегун, вышедший на охоту за своей жертвой.

— Здравствуйте, мистер Уинслоу, — прокричала я назад, прибавив скорость. — Если мужчина не может догнать женщину, он не мужчина вообще!

Он принял вызов, и его длинные ноги заработали быстрее, так что мне пришлось подналечь, чтобы сохранить преимущество. Я просто летела, а позади развивались мои длинные волосы. Белки, выклянчивающие орешки прямо на дорожке, только отскакивали от меня в сторону. От ощущения своей силы я смеялась, затем выбросила вперед руки и сделала пируэт, чувствуя себя, как на сцене во время исполнения лучшей роли своей жизни. И вдруг, откуда ни возьмись, за носок моей грязной кроссовки зацепил узловатый корень, и я упала плашмя, лицом в грязь. К счастью, удар был смягчен ковром из листьев.

Повинуясь порыву, я снова вскочила и понеслась вперед, но мое падение дало Барту возможность сократить дистанцию. Задыхаясь и сопя, из чего отчетливо было видно, что у него и близко нет моей выносливости, несмотря на его более длинные ноги, он опять крикнул:

— Остановись, Кэти! Пощади! Ты убьешь меня! Я докажу тебе, что я мужчина, но другим способом!

Никакой пощады! «Если можешь — догони меня, иначе тебе меня не видать». — Я прокричала эти слова ему и продолжала бег, радуясь силе своих балетных ног, моих гибких длинных мышц и всему, что дали мне занятия танцами, превратившие меня теперь в голубую молнию.

Не успели эти самодовольные мысли промелькнуть у меня в голове, как глупое колено вдруг дрогнуло, и я опять оказалась на земле, лицом вниз. На сей раз мне было больно, действительно больно. Перелом? Растяжение? Разрыв связок опять?

Через несколько мгновений возле меня был Барт. Он опустился на колени, перевернул меня и, глядя мне в лицо, с участием спросил:

— Ты ушиблась? Ты так побледнела, где болит?

Мне хотелось сказать, что все в порядке, что танцоры умеют падать, только они не знают, когда упадут, но почему у меня так болит колено? Я уставилась на предательскую ногу, которая уже не раз подводила меня.

— Это все мое колено. Стоит мне задеть локтем за дверь ванной, как у меня начинает болеть и правое колено. Когда у меня болит голова, то за компанию болит и колено. Однажды мне пломбировали зуб, и врач неосторожно поранил мне буром десну: и тут же мое правое колено выстрелило, и я лягнула его ногой в живот.

— Ты смеешься.

— Серьезно, а что у вас нет никаких физических особенностей?

— Во всяком случае ничего такого, что мне хотелось бы обсуждать, — он улыбнулся, и в его темных глазах мелькнул какой-то чертик, затем он помог мне подняться и ощупал колено со знанием дела. — С виду вполне здоровая, нормальная коленка.

— Вы-то откуда знаете?

— У меня лично с коленями все в порядке, поэтому я могу на ощупь различить здоровую коленку. Конечно если бы я мог посмотреть, я мог бы лучше разобраться, что к чему.

— Отправляйтесь домой и разбирайтесь со здоровыми коленками своей жены.

— Почему ты такая злая со мной? — он сузил глаза. — Вот он я, я рад тебя снова видеть, а ты настроена так враждебно.

— Боль всегда делает меня злой, а вас разве нет?

— Когда я страдаю, я мягкий и покорный, правда, это случается нечасто. Так добиваешься большего участия от окружающих, к тому же не забудь, что ты сама бросила вызов, а не я.

— Не было нужды принимать его. Могли бы продолжать свою веселую прогулку и не гнаться за мной.

— Ну вот мы и спорим, — сказал он разочарованной. — Где я хочу сохранить мир, ты хочешь борьбы. Будь со мной поласковей. Скажи, что ты рада меня видеть. Скажи мне, что я выгляжу намного лучше, чем когда мы виделись в последний раз, и что ты находишь меня очень привлекательным. Пусть даже я не мчался как ветер, но у меня есть свои приятные стороны.

— Не сомневаюсь.

— Моя жена все еще на этом женском курорте, и я вот уже много месяцев совсем одинок, замученный до смерти компанией старой леди, которая не может ни двигаться, ни говорить, но умудряется хмуриться всякий раз, как я появляюсь. Однажды вечером я просто сидел у камина, мечтая о том, чтобы кто-нибудь в округе совершил убийство, и тогда у меня было бы интересное дело для разнообразия. Ужасно досадно быть адвокатом и жить в окружении счастливых, нормальных людей, лишенных потаенных страстей, которые могут взыграть в любой момент.

— Поздравляю, Барт! Перед вами стоит особа, полная обид, озлобленности и низменной злости, жаждущая мести, и все это скоро выйдет наружу, уж можете не сомневаться!

Он подумал, что я шучу, играю в кошки-мышки, в извечную игру мужчины и женщины, и он охотно принял правила этой игры, не подозревая ни на минуту о моих истинных намерениях. Он изучающе посмотрел на меня, глазами снимая с меня мой сапфирово-синий тренировочный костюм, голодным взглядом мужчины, жаждущим того, что я могла бы ему дать.

— Почему ты приехала и поселилась здесь, рядом со мной?

Я рассмеялась.

— А вы самонадеянны. Я приехала, чтобы открыть здесь балетную школу.

— Ну, разумеется… Существует Нью-Йорк и твой родной город, где бы он ни был, а ты приезжаешь сюда, чтобы заниматься еще и зимними видами спорта?

Какой зимний вид спорта он имел в виду, я могла без труда прочесть в его глазах.

— Да, я люблю все виды спорта и на закрытых стадионах, и на свежем воздухе, — ответила я невинным голосом.

Он самоуверенно хмыкнул, как и все самовлюбленные мужчины, полагая, что он уже выиграл очко в единственной интимной игре, в которую мужчины действительно охотно играют с женщинами.

— А эта пожилая леди, которая не разговаривает, она что, совсем не двигается? — спросила я.

— Самую малость. Это мать моей жены. Она говорит, но нечленораздельно, и никто, кроме моей жены, ее не понимает.

— И вы оставляете ее совсем одну — это не опасно?

— Она не одна. С ней все время дежурит сиделка, к тому же в доме целый штат слуг. — Он нахмурился, как если бы мои вопросы ему не нравились, но я продолжала настаивать:

— Тогда зачем вообще там оставаться? Почему не предаться всем удовольствиям на стороне, пока кошки нет в доме?

— Ты все-таки и впрямь какая-то злая. Хотя я никогда особенно не был привязан к своей теще, но сейчас, когда она в таком положении, мне ее искренне жаль. А поскольку я немного знаю человеческую натуру, то я не могу в полной мере быть уверенным, что в отсутствие хотя бы одного члена семьи слуги будут ухаживать за ней должным образом. Она совершенно беспомощна и не может даже подняться с кресла без посторонней помощи или встать с постели, если ее не поднять. Поэтому, пока моя жена в отъезде, я должен следить за тем, чтобы мою тещу не обижали и не обкрадывали.

Меня охватило любопытство. Мне захотелось услышать ее имя, ибо я никогда его не слыхала прежде.

— Вы называете ее «миссис Фоксворт»?

Он не понял этого моего интереса к старухе и попытался перевести разговор на другую тему, но я проявила настойчивость.

— Я называю ее Оливия! — отрезал он. — В начале нашего супружества я пробовал вообще с ней не разговаривать, забыть о ее существовании. Теперь я называю ее по имени. Думаю, ей это приятно, хотя не уверен. У нее лицо высечено из камня, всегда с одним застывшим выражением, как у ледяной статуи.

Я представила ее недвижную, если не считать ее серых глаз, сделанных из кремня. Он рассказал мне достаточно. Теперь я могла строить кое-какие планы, оставалось только выяснить одну маленькую деталь.

— А ваша жена, когда вы ждете ее домой?

— А тебе зачем?

— Я тоже одинока, Барт. Когда уходит Эмма, нянька моего маленького сына, я остаюсь с ним наедине. И вот… Я подумала, что может быть у вас вдруг появилось бы желание пообедать с нами…

— Я приду сегодня, — ответил он не раздумывая, при этом его темные глаза сверкнули.

— Наш режим привязан к моему сыну. Летом мы едим в пять тридцать, но сейчас, когда день короткий, мы обедаем в пять.

— Отлично. Покормите его в пять и уложите спать. Я приду в половине восьмого. После обеда мы сможем получше узнать друг друга.

Он уверенно встретил мой задумчивый взгляд, как и подобает адвокату. А потом, поскольку мы слишком долго смотрели друг на друга, мы оба расхохотались.

— И кстати, мистер Уинслоу, если вы пройдете через лес, который начинается позади вашего дома, то вы сможете прийти к нам никем не замеченным, если вы, конечно, не будете слишком выпендриваться.

Он поднял ладонь и кивнул, как если бы мы были заговорщики.

— Пароль — «Благоразумие», мисс Дал.