Разыгрывается гамбит

Сняв маленький коттедж на полпути из Клермонта в Грингленн, я сразу набросала письмо матери, намереваясь ее шантажировать. Я погрязла в долгах, у меня на руках был ребенок, да и о Кэрри надо было позаботиться. До сих пор оставались неоплаченными огромные долги Джулиана в нью-йоркских магазинах, так же, как и счета за пребывание в больнице и похороны, плюс мой собственный больничный счет за роды. Кредитные карточки всех проблем не решали. Ни на секунду я не могла допустить мысли о том, чтобы занять у Пола. Он и без того достаточно сделал. Мне необходимо было доказать, что я лучше мамы, умнее и находчивее ее… И что иное могла я предпринять, если не написать ей письмо, подобно тому, как сама она написала бабушке после гибели папы? Отчего бы не попросить у нее какой-то жалкий миллион? Почему бы нет? Она сильно нам задолжала! Эти деньги принадлежали и нам тоже! Получив их, я смогла бы расплатиться со всеми долгами, вернуть полученное от Пола и сделать что-нибудь для того, чтобы Кэрри стала счастливее. Если у меня и были какие-то угрызения совести, поскольку я некоторым образом собиралась поступить так же, как некогда она, то я отмела их, подумав, что она сама виновата! Сама напросилась! Джори не будет жить в нужде, в то время как она имеет так много!

Наконец после нескольких неудачных попыток я создала по моим представлениям совершенное во всех отношениях послание вымогательницы:

«Дорогая миссис Уинслоу!

В давние пенсильванские времена жили-были муж с женой, у них было четверо детей, которых вы звали дрезденскими куколками. Ныне одна из этих куколок лежит в сырой земле, а другая не вышла ростом, потому что была лишена солнечного света, свежего воздуха и любви, в которой ей отказала мать, когда она более всего в этом нуждалась. Теперь у куколки-балерины есть крошка-сын и нет денег. Зная, что Вы, миссис Уинслоу, не слишком благоволите к детям, из-за которых на ласкающее Вас солнышко может набежать тучка, я с Вашего разрешения перейду прямо к делу. Кукла-балерина требует себе один миллион долларов, если Вы желаете сохранить остальные Ваши миллионы или миллиарды. Можете выслать мне чек на мой абонентский ящик и будьте уверены, миссис Уинслоу, если Вы этого не сделаете, достопочтенный адвокат, господин Бартоломью Уинслоу, наслушается разных страшных историй, чего, я уверена, Вам вовсе не хочется. Искренне Ваша куколка-балерина, Кэтрин Доллангенджер Маркет».

Каждый день я ждала, что получу с почтой чек. И каждый новый день приносил мне разочарование. Я написала еще одно письмо, затем еще и еще. Семь дней подряд я отправляла ей письма, а в сердце у меня закипала бешеная злоба. Что значил для нее какой-то паршивый миллион при ее-то богатстве? Я ведь не просила многого. Так или иначе, часть этих денег причиталась нам.

После нескольких месяцев бесплодного ожидания, когда миновали Рождество и Новый год, я решила, что прождала достаточно долго. Она думала просто проигнорировать меня. Я заглянула в телефонный справочник и тут же условилась о встрече с адвокатом Бартоломью Уинслоу.

Шел февраль. Джори исполнилось три года. Он должен был провести вторую половину дня с Хенни и Кэрри, а я, одевшись как можно лучше и тщательно уложив волосы, вошла в шикарно обставленную контору, чтобы полюбоваться на мужа своей матери. Наконец-то я могла поглядеть на него вблизи, и глаза его на этот раз были открыты.

Он медленно поднялся с растерянным выражением на лице, будто он помнил, что встречал меня раньше, но никак не мог припомнить, где же именно. В памяти у меня выплыла та ночь, когда я тайком пробралась в огромные апартаменты матери в Фоксворт Холле и обнаружила Барта Уинслоу, спящим в кресле. Тогда у него были длинные темные усы, и я осмелилась поцеловать его, считая, что он крепко спит… а это оказалось не так! Он видел меня и решил, что я ему привиделась во сне. Последствия одного поцелуя украдкой, о котором позже довелось услышать Крису, привели нас с братом на путь, каким мы никогда бы не пошли по доброй воле. А теперь мы держали ответ за это, и по ее вине мы с Крисом жили в разлуке, силясь пресечь зло, которое она породила. Я не могла пойти на то, чтобы Пол стал моим мужем, пока не заставлю ее за все заплатить, причем не только деньгами. Тем временем он улыбался мне броско, красивый муж моей матери, и я впервые убедилась в неотразимости его обаяния. Вдруг глаза его загорелись светом узнавания:

— Не сойти мне с этого места, если передо мной не мисс Кэтрин Дал, изумительная балерина, при взгляде на которую у меня перехватывает дыхание, стоит ей появиться на сцене. Я необыкновенно счастлив, что вам понадобился адвокат, и вы выбрали меня, хоть и теряюсь в догадках по поводу причины, приведшей вас сюда.

— Вы видели мои выступления? — спросила я ошелом-ленно.

Если это так, то значит мама должна была быть с ним! А я и ведать не ведала! Я оживилась, затем притихла, погрустнела и смешалась. Где-то глубоко в душе еще теплилась не задушенная до конца ненавистью искра той любви, которую я питала к матери, будучи юной и доверчивой.

— Моя жена — любительница балета, — продолжал он. — Честно говоря, меня он не слишком привлекал до того, как она стала вытаскивать меня на каждое ваше выступление. Но скоро я научился получать удовольствие, в особенности, когда вы и ваш муж танцевали ведущие партии. Вообще-то, жена, кажется интересуется балетом только в вашем исполнении. Я было начал опасаться, не влюбилась ли она в вашего мужа: он немного на меня похож.

Уинслоу взял мою руку и поднес ее к губам, вскинув глаза и улыбнувшись с подкупающей непосредственностью человека, знающего себе цену дамского угодника, привыкшего вести счет победам.

— Вне сцены вы даже красивее, чем на сцене. Что вы делаете в этих краях?

— Я здесь живу.

Он пододвинул мне стул и усадил поближе к себе, чтобы видеть мои скрещенные ноги. Он облокотился на край стола и наклонился ко мне, предлагая мне сигарету, от которой я отказалась. Он зажег свою и спросил:

— Вы в отпуске? Приехали навестить мать своего мужа? Я поняла, что он ничего не знает о Джулиане.

— Мистер Уинслоу, мой муж скончался от травм, полученных в автокатастрофе, больше трех лет назад, вы не слышали об этом?

Казалось, он был потрясен и немного растерялся.

— Нет, не слышал. Мне очень жаль. Примите мои запоздалые соболезнования. — Он вздохнул и затушил сигарету. — Вы были великолепны в танце. Ужасно жаль. Вы производили такое впечатление на мою жену, что она плакала.

А как же! Еще бы ей не впечатлиться. Я предупредила последующие вопросы, перейдя прямо к цели своего визита, и вручила ему страховой полис Джулиана.

— Он застраховался вскоре после нашей свадьбы, а теперь они не желают платить, считая, что он перерезал трубку капельницы. Но, как видите, после выплаты взноса в течение двух лет оговорка о самоубийстве потеряла силу.

Он сел, чтобы внимательнее прочесть документ, потом опять посмотрел на меня.

— Посмотрим, что я смогу сделать. Деньги нужны вам немедленно?

— Кому же они не нужны, мистер Уинслоу? Разве что миллионерам, — я улыбнулась и чуть вскинула голову, подражая матери. — У меня есть сотни счетов и маленький сын, которого надо растить.

Он спросил, сколько лет моему сыну. Я ему сказала. Он выглядел явно смущенным и сбитым с толку, когда я воззрилась на него полузакрытыми глазами с поволокой, слегка запрокинув голову и немного склонив ее набок, совсем как делала мать, жеманничая с мужчинами. Когда я его поцеловала, мне было всего пятнадцать. Теперь он стал гораздо красивее. Его зрелое лицо было худым и удлиненным, с чересчур выступающими скулами, но при этом обладало необыкновенной мужественной привлекательностью. Что-то в его облике выдавало повышенную чувственность. Я удивилась, что мать так и не послала мне чек. Быть может мои письма до сих пор следовали за ней с места на место.

Барт Уинслоу задал еще около дюжины вопросов и пообещал взвесить, что он сможет предпринять.

— Если уж моя жена разрешает мне оставаться дома и заниматься практикой, стало быть, я неплохой адвокат.

— Ваша супруга весьма богата, не так ли? Это замечание ему явно не понравилось.

— Пожалуй, — сдержанно ответил он, давая понять, что не склонен обсуждать эту тему. Я встала, собираясь уходить.

— Готова поспорить, ваша богатая жена водит вас на расшитом каменьями поводке, точно пуделя, мистер Уинслоу. Богатые женщины, они всегда так. Понятия не имеют о том, что значит зарабатывать на жизнь, и я, по правде говоря, сомневаюсь, ведомо ли это вам.

— Клянусь Богом, — выпалил он, вскакивая из-за стола, и встал, широко расставив ноги, — если вы действительно так полагаете, зачем тогда пришли сюда? Обратитесь к другому адвокату, мисс Дал. Я не заинтересован в клиенте, который меня оскорбляет и без уважения относится к моим возможностям.

— Нет, мистер Уинслоу, мне нужны вы. Я хочу, чтобы вы подтвердили, что знаете свое дело, как заявляете.

— Возможно и для вас это будет случай кое-что доказать самому себе; например, что вы все-таки не купленная богачкой игрушка.

— У вас лицо ангела и язык блудницы, мисс Дал! Я позабочусь о том, чтобы страховка вашего мужа была выплачена. Я вызову их в суд и пригрожу предъявить иск. Ставлю десять к одному, они все выполнят за десять дней.

— Замечательно, — сказала я. — Дайте тогда мне знать, потому что, как только я получу деньги, я перееду.

— Куда? — спросил он, шагнув вперед и удерживая меня за руку.

Я рассмеялась, глядя ему прямо в лицо и употребляя обычные ужимки женщины, стремящейся заинтересовать мужчину.

— Если вы хотите поддерживать контакт, я так и быть сообщу вам, куда еду.

Через десять дней Бартоломью Уинслоу, верный своему слову, приехал ко мне в балетную школу с чеком на сто тысяч долларов.

— Ваш гонорар? — спросила я, знаком отсылая сбежавшихся девчонок и мальчишек.

На мне был облегающий тренировочный костюм, и он прямо-таки ел меня глазами.

— Ужин в восемь часов во вторник на той неделе. Оденьтесь в голубое под цвет ваших глаз, и мы обсудим размеры моего гонорара, — ответил он и направился к выходу, даже не дожидаясь моей реакции.

Когда он ушел, я обвела взглядом ребятишек, занятых упражнениями, точно взирая на происходящее с высоты, и ощутила горькое презрение к собственной жалкой персоне, которой так восторгается эта невинная мелюзга. Мне стало грустно и за себя, и за них.

— Кто это привозил тебе чек? — поинтересовалась мадам Мариша после того, как занятия закончились.

— Адвокат, которого я наняла, чтобы заставить раскошелиться страховую компанию Джулиана. Он этого добился.

А, — протянула она, тяжело опускаясь на свой старый вращающийся табурет. — Теперь у тебя завелись деньги, ты можешь заплатить по счетам, и, я думаю,ты уйдешь из школы и куда-нибудь уедешь, да?

— Я пока не совсем представляю, что делать дальше. Но вы должны согласиться, мадам, что мы с вами не очень-то ладили, правда?

— Слишком уж у тебя много идей, которые мне не по душе. Ты воображаешь, что знаешь больше моего! Возомнила, что проработала здесь несколько месяцев и можешь отправляться открывать новую школу! — Она злорадно улыбнулась, увидев, как я вздрогнула от неожиданности, подтвердив верность ее догадок. — Так… По-твоему, я тоже круглая дура? Да тебе по гроб жизни не найти другую такую, как я. Я тебя насквозь вижу, Кэтрин. Ты меня не любишь, не любила и любить не будешь. И все-таки ты явилась сюда, чтобы понять, как браться задело… я опять права? Ну и что, мне плевать. Балетные школы появляются и исчезают, но школа балета Розенковых будет всегда! Когда-то я собиралась передать ее Джулиану, но он погиб, и тогда я решила, что после моей смерти я завещаю ее тебе. Но я не сделаю этого, если ты увезешь сына и не дашь мне его учить!

— Воля ваша, мадам, но я заберу Джори с собой;

— Зачем? Ты думаешь, что сможешь учить его так же хорошо, как я?

— Не скажу наверняка, но надеюсь, что смогу. Мой сын может и не захотеть становиться танцовщиком, — продолжала я, не обращая внимания на ее неподвижный тяжелый взгляд. — Если в один прекрасный день он предпочтет именно это, думаю, что буду хорошим учителем, не хуже прочих.

— Если он предпочтет именно это! — она точно стреляла словами. — Разве есть у сына Джулиана какой-то другой выбор, кроме балета? Он у него в крови, а еще более, в сердце! Он либо будет танцевать, либо сгинет!

Я встала, собираясь уходить. Я намеревалась быть с ней доброй, думала позволить ей участвовать в воспитании Джори… Но злоба в ее холодных глазах побудила меня переменить решение. Она превратит моего сына в то же, во что превратила Джулиана: в человека, имеющего один-единственный выбор, а потому обреченного никогда не обрести удовлетворения жизнью.

— Я не предполагала говорить вам это сегодня, мадам, но вы вынуждаете меня так поступить. Вы заставили Джулиана поверить, что если он не сможет танцевать, жизнь утратит всякий смысл. И он оправился бы от перелома шеи и внутренних повреждений, но не от ваших слов, что больше ему не танцевать. А ведь он вас услышал. Он не спал. И предпочёл умереть! Само по себе то, что он был в состоянии двигать свободной рукой и даже оказался способен стащить ножницы из кармана той сиделки, уже свидетельствует о начавшемся выздоровлении, но впереди он не видел ничего, кроме унылой пустыни, где не существует балета! Так вот, мадам… с моим сыном вы такого не сделаете! Мой сын получит возможность сам выбрать, какой жизни ему хочется, и я молю Бога, чтобы это был не балет!

— Ты дура! — выпалила она, вскакивая, и принялась ходить туда-сюда перед своим старым, видавшим виды столом. — Нет ничего прекраснее преклонения поклонников, грома аплодисментов, ощущения в ладони колючих стеблей розового букета! И очень скоро ты сама в этом убедишься! Надеешься увезти подальше внука моего мужа и уберечь от балета? Джори будет танцевать, и я не умру, пока не увижу его на сцене, где он будет заниматься тем, что ему на роду написано… или умрет!

Может ты для того рослого красавца-врача хочешь поиграть в мамочку и женушку? — осклабилась она, презрительно выпятив губу. — Ну что же… черт с тобой, Кэтрин, если тебе ничего больше не надо от жизни.

Она запнулась, и откуда-то глубоко изнутри ее гортани поднялись рыдания, сделав ее голос, до этой минуты высокий и пронзительный, снова хриплым и грубым.

— Да, давай… или замуж за этого верзилу-доктора, по которому ты сохла еще с тех времен, когда явилась ко мне со своими сияющими, точно у ребенка, глазками и свежим личиком… Иди, сломай и его жизнь тоже!

— Сломать и его жизнь тоже? — глупо переспросила я. Она все металась туда и обратно.

— Тебя что-то гложет, Кэтрин! Что-то точит тебя изнутри! Кипит ненавистью в твоих глазах и заставляет тебя стискивать зубы! Я знаю таких, как ты. Ты губишь всякого, кого с тобой сводит судьба, и да поможет Бог тому мужчине, который полюбит тебя так же сильно, как любил тебя мой сын!

Неожиданно меня будто окутал какой-то таинственный, невидимый покров, наделивший меня холодной, отрешенной уравновешенностью матери. Никогда раньше я не чувствовала себя настолько неуязвимой.

— Спасибо за то, что вразумили меня, мадам. Прощайте и всего вам доброго. Вы больше не увидите ни меня, ни Джори.

Я повернулась и ушла. Навсегда.

Во вторник вечером Барт Уинслоу возник у дверей моего коттеджа. Он оделся с особым старанием, а я была в голубом. Он улыбнулся, польщенный, что я послушалась и повез меня в китайский ресторан, где мы ели палочками, а весь интерьер был черно-красным.

— Вы самая красивая женщина из всех, с кем я знаком, за исключением моей жены, — сказал он, пока я читала выпавшую мне с заказом записку-сюрприз «Остерегайтесь необдуманных действий».

— Большинство мужчин не упоминают своих жен во время встречи с другой женщиной. Он перебил меня:

— Я — не большинство. Я лишь сообщаю вам, что вы не самая красивая из моих знакомых женщин.

Я мило улыбнулась, пристально глядя ему в глаза. Мне было ясно, что я раздражала, притягивала и более всего интриговала его. А когда мы танцевали, я поняла, что еще и возбуждаю в нем волнение.

— Что значит красота при полной безмозглости? — спросила я, приподнявшись на цыпочки и задевая его ухо. — Куда годится красавица, когда она стареет, толстеет и в ней нет больше никакой изюминки?

— Вы — самая дрянная бабенка из всех, кого я встречал! — он сверкнул темными глазами. — Да как вы смеете намекать, что моя жена глупа, стара и толста? Она выглядит очень молодо для своих лет!

— Как и вы, — заметила я с коротким издевательским смешком. Он побагровел. — Но не волнуйтесь, господин адвокат… я не попытаюсь с ней состязаться, мне не нужен домашний пуделек.

— Леди, — холодно произнес он, — вам это и не грозит. Скоро я уезжаю открывать отделение моей конторы в Виргинии. Мать моей жены неважно себя чувствует, и при ней должен кто-то находиться. Как только вы со мной рассчитаетесь, можете попрощаться с человеком, к которому вы совершенно очевидно поворачиваетесь наиболее неприглядной стороной своей натуры.

— Вы так и не назвали размер гонорара.

— Я еще не решил.

Отныне я знала, куда мне направиться: обратно в Виргинию, чтобы обосноваться где-то поблизости от Фоксворт Холла.

Теперь я могла начинать мстить по-настоящему.

— Но Кэти, — слезно взывала ко мне Кэрри, страшно опечаленная, что мы покидаем Пола и Хенни. — Я никуда не хочу! Я люблю доктора Пола и Хенни! Поезжай сама куда твоей душе угодно, но оставь меня тут! Неужели ты не видишь, ведь доктор Пол не хочет, чтобы мы уезжали? Неужто тебе не безразлично, что ты его обижаешь? Ты всегда его обижаешь! А я не хочу!

— Доктор Пол для меня очень много значит, Кэрри, и я не хочу его огорчать. И все-таки есть некоторые вещи, которые мне приходится делать. А твое место со мной и Джори, Кэрри. Пола надо избавить от стольких нахлебников, чтобы он мог найти себе жену. Ты разве не замечаешь, что мы для него обуза?

Она попятилась и уставилась на меня:

— Кэти, но он хочет, чтобы его женой была ты!

— Он не говорил мне этого уже очень, очень давно.

— Не говорил, потому что тебя уже заклинило на отъезде. Мне он сказал, что желает тебе достичь того, к чему ты стремишься. Он слишком тебя любит. Будь я на его месте, я заставила бы тебя остаться и не посмотрела на то, что тебе там взбрело на ум! — Тут она разрыдалась и выбежала из моей комнаты, с грохотом захлопнув дверь своей спальни.

Я пошла к Полу и объяснила ему, куда и зачем еду. Счастливое выражение у него на лице сменилось грустью, и глаза затуманились.

— Да, я все время подозревал, что ты ощутишь необхо-димость вернуться туда и встретиться с матерью лицом к лицу. Я наблюдал, как ты вынашиваешь свои планы и надеялся, что ты попросишь меня отправиться вместе с тобой.

— Это я должна сделать сама, — сказала я, взяв обе его руки в свои. — Пойми, пожалуйста, пойми, что я по-прежнему люблю тебя и всегда буду любить.

— Я понимаю, — просто ответил он. — Желаю удачи, моя Кэтрин. Желаю счастья. Пусть тебя ждут впереди только ясные, солнечные дни, и пусть ты добьешься того, чего хочешь, независимо, вхожу я в твои планы или нет. Когда я тебе понадоблюсь, если я вообще тебе понадоблюсь, то буду здесь ждать случая снова сделать все, что смогу. И каждую минуту буду любить тебя и скучать по тебе… Просто помни: стоит тебе захотеть, я окажусь тут как тут.

Я не заслуживала его. Он был чересчур хорош для такой, как я.

Мне не хотелось, чтобы Крис или Кэрри знали, куда именно я направляюсь в Виргинии. Крис писал мне раз или два в неделю, и я отвечала на каждое письмо, но ни словом не обмолвилась о переезде… Он сам поймет, когда увидит новый адрес.

Стоял май месяц, когда на следующий день после двадцатилетия Кэрри, которое мы отметили без Криса, Кэрри, Джори и я отбывали в путь, медленно выезжая на шоссе с аллеи перед домом Пола, куда мы заехали попрощаться. Пол махал нам, и, взглянув в зеркало заднего вида, я увидела, как он полез в нагрудный карман за носовым платком. Продолжая махать, он промокнул слезы в уголках глаз.

Хенни неотрывно смотрела нам вслед. Мне показалось, я поняла, что было написано в ее выразительных черных глазах.

Идиотка, идиотка, идиотка, если уезжаешь и покидаешь такого хорошего человека!

Что ж, лучшим доказательством моего идиотизма было то, что в этот солнечный день я отправлялась в сторону гор Виргинии со своей крошкой-сестрой и сынишкой, устроившимся на соседнем сиденье. Я была вынуждена так поступить, натура побуждала меня искать отмщения в месте нашего давнего заключения.