Подарок ко дню рождения

Обязанности врача и сами пациенты порушили множество моих планов. В тот знаменательный день я пропустила балетный класс и сразу после школы помчалась домой. Хенни я застала на кухне, она трудилась над ужином, меню которого было составлено мной и состояло из любимых блюд Пола. Мясо по креольски с креветками, крабами, рисом, зеленым перцем, луком и грибами — столько всего, что я замаялась отмеривать чайные ложки того и этого. Потом грибы и овощи надо было тушить. Вряд ли я еще раз согласилась бы готовить такое затейливое блюдо.

Едва поставив все в духовку, я принялась печь второй торт из того, что было под рукой, первый не поднялся в середине и не пропекся. Я прикрыла провал толстым слоем глазури и отдала его соседским ребятишкам.

Хенни суетилась вокруг и бросала на меня неодобрительные взгляды.

Когда я уже выкладывала кремом последнюю розочку, прибежал с черного хода Крис с подарком в руках.

— Я не опоздал? — спросил он, переводя дыхание. — Я могу пробыть только до десяти, мне надо успеть на вечернюю перекличку.

— Ты как раз вовремя, — сказала я торопливо, мне уже было пора мчаться наверх, принимать душ и переодеваться. — Накрывай на стол, а Хенни доделает салат.

Конечно, накрывать на стол было ниже его достоинства, но тут он безропотно согласился.

Я вымыла голову и уложила волосы крупными локонами, накрасила серебристо-розовым лаком ногти на руках и на ногах. Сделала макияж, используя весь опыт, который я приобрела из долгих бесед с мадам Маришей и разговоров с продавщицами парфюмерных отделов. Теперь, глядя на меня, никто бы не подумал, что мне только семнадцать. Я спустилась с лестницы, купаясь в восхищенных взглядах Криса, завистливых Кэрри и радостных Хенни.

Я быстро переставила все на столе, переложила хлопушки, дудки и смешные разноцветные клоунские шапочки. Крис надул несколько шариков и подвесил их к люстре. Затем мы сели и стали ждать, когда придет Пол и насладится устроенным для него праздником.

Шли часы, а он не приходил, и тогда я стала шагать взад и вперед по комнате, как шагала мама в тридцать Шестой день рождения папы, а он так и не пришел домой — никогда.

Наконец Крису пора было ехать. Кэрри стала зевать и капризничать. Мы покормили ее и отправили спать. Теперь она спала в собственной комнате, обставленной в бордово-красных тонах. Остались только я и Хенни, мы сидели, смотрели телевизор, а жаркое по-креольски остывало и высыхало, салат таял, потом Хенни стала зевать и отправилась спать. Праздник погиб, я осталась одна, ходила по комнате и волновалась.

В десять часов я услышала, как подъехала машина Пола, и он вошел через заднюю дверь с двумя чемоданами, которые брал с собой в Чикаго. Он кинул мне обычное «Привет!» и только потом заметил, как нарядно я одета.

— Эй, — сказал он, осматривая празднично украшенную столовую, — я что, как-то нарушил ваши планы?

Он был настолько необеспокоен своим опозданием на три часа, что я бы его убила, если бы так не любила. Я бросилась на него, так всегда поступают те, кто хочет скрыть правду.

— Что ты забыл на этом медицинском конгрессе? Мог бы и догадаться, что мы что-то готовим к твоему дню рождения. Но ты туда все-таки отправился. Что же ты позвонил и сказал, когда возвращаешься, а сам на три часа опоздал?

— Самолет задержали… — начал объяснять он.

— Я выложилась, пока пекла тебе торт, который получился не хуже, чем у твоей мамы, — перебила его я, — а ты так и не явился!

Я бросилась на кухню и вытащила жаровню из духовки.

— Я голоден, как волк, — извиняющимся тоном сказал Пол. — Если ты не ела, мы можем вместе хоть как-то отметить этот день. Сжалься надо мной, Кэти! Я же не управляю погодой.

Я коротко кивнула, чтобы показать, что слегка ему сочувствую. Он улыбнулся и легко дотронулся до моей щеки.

— Ты выглядишь изумительно, — нежно выдохнул он, — поэтому перестань хмуриться и подавай на стол. Я буду готов через десять минут.

За десять минут он принял душ, побрился и переоделся. Мы сели за длинный обеденный стол, освещенный четырьмя свечами. Я сидела слева от него. Я устроила все так, что мне не нужно было вскакивать то за тем, то за этим. Все необходимое стояло на тележке рядом. Блюда, которые надо было подавать горячими, стояли «а морми-тах, а шампанское остужалось в ведерке со льдом.

— Шампанское — от Криса, — объяснила я. — В последнее время он его полюбил.

Он взял со льда бутылку и взглянул на этикетку.

— Хорошего года. Должно быть, дорогое. Твой брат становится гурманом.

Мы ели медленно, и мне казалось, что каждый раз, когда я поднимаю глаза, я встречаю его взгляд. Он появился такой усталый, замученный, а теперь он заметно посвежел. Его не было две недели, две долгих недели. Пустые недели, в которые так не хватало его присутствия У двери в мою комнату, где я занималась у станка, разминаясь перед завтраком под прекрасную музыку, от которой у меня ныла душа.

Когда ужин закончился, я бросилась в кухню и торжественно внесла великолепный кокосовый торт с крохотными зелеными свечками, вставленными в розочки из алой глазури. Поверху я выписала кремом, как могла аккуратно «С днем рождения, Пол!».

— Ну и как тебе? — спросил Пол, когда свечи были задуты.

— Как мне что? — переспросила я, ставя на стол торт с двадцатью шестью свечами, потому что для меня это был его возраст, возраст, в котором я хотела его видеть.

Я чувствовала себя подростком, которого затягивают зыбучие пески взрослого мира. Мое короткое простое платье было из ярко-алого шифона, на бретельках и очень открытое. Но даже если и удались мои попытки выглядеть умудренной, у меня все плыло перед глазами, пока я пыталась играть роль соблазнительницы.

— Мои усы, ты ведь заметила? Ты на них полчаса смотрела.

— Очень мило, — выдавила я, став примерно одного цвета с платьем. — Тебе идет.

— С того самого дня, как вы приехали, ты постоянно намекала, что с усами я был бы гораздо красивее и привлекательнее. А теперь, когда я наконец взял на себя труд их отрастить, ты говоришь «мило». Мило — такое невыразительное слово, Кэтрин.

— Это потому… потому что ты стал таким красивым… — замямлила я, — и я не могу подобрать слов. Боюсь, Тельма Меркель уже нашла те слова, которыми тебе польстить.

— Откуда, черт подери, ты о ней знаешь? — взвился он, сощурив свои прекрасные глаза.

Ну должен же он понимать, сплетни повсюду, поэтому я сказала так:

— Я пошла в ту больницу, где Тельма Меркель старшая сестра на третьем этаже. Я села около поста и часа два за ней наблюдала. На мой взгляд она не слишком красивая, но приятная, и она показалась мне ужасной командиршей. И еще она заигрывает со всеми врачами, если ты этого не знаешь.

Я оставила его хохочущим во все горло. Тельма Меркель была старшей сестрой Клермонтской больницы, и, казалось, все знают, что она решила стать второй миссис Пол Шеффилд. Но она была всего лишь медсестрой в белоснежном халате далеко-далеко отсюда, а я была у него перед глазами, и запах моих новых духов щекотал ему ноздри (в рекламе говорилось, что это таинственный, завораживающий, соблазнительный запах, перед которым не может устоять ни один мужчина). Какие шансы были у двадцатидевятилетней Тельмы Меркель против меня? От трех бокалов Крисова шампанского у меня закружилась голова, и я плохо соображала, когда Пол начал разворачивать подарки, которые Кэрри, Крис и я купили на сэкономленные деньги. Я вышила ему шерстью картину — пряничный домик с деревьями над крышей и кусочком кирпичной стены, за которым виднелись цветы. Крис сделал для меня рисунок, и я потратила много часов, чтобы все это вышить.

— Это же изумительно красиво! — сказал он потрясен-но. Я не могла не вспомнить бабушку, она всегда с жестокостью отвергала все наши попытки завоевать ее расположение. — Большое спасибо, Кэтрин, за то, что ты меня не забыла. Я повешу ее у себя в кабинете, пусть ее все видят.

Слезы полились у меня из глаз, грим потек, и я пыталась незаметно вытереть лицо, пока он не понял, что я такая красивая не только из-за света свечей, но и из-за трех часов тщательной подготовки. Слава Богу, он не заметил ни моих слез, ни носового платка, который я вынула из-за корсажа. Он все рассматривал крохотные стежки, которые я так аккуратно накладывала. Потом он отложил подарок в сторону, взглянул на меня сияющими глазами и поднялся, чтобы предложить мне руку.

— Ночь слишком прекрасна, чтобы просто отправиться спать, — сказал он, взглянув на часы. — Меня охватило желание прогуляться по залитому луной саду. Тебя когда-нибудь охватывали подобные желания?

Желания? Да я была соткана из желаний, причем большая часть из них были подростковыми и совершенно невыполнимыми. И все же, когда я шла рядом с ним по его чудесному японскому садику, по красному мостику, когда мы держались за руки и спускались по мраморным ступенькам, мне казалось, что мы в волшебной стране. Конечно, мне так казалось из-за мраморных статуй в человеческий рост, которые стояли вокруг нас, сияя холодной совершенной наготой.

Ветер развевал ветки испанского лишайника, поэтому Полу пришлось пригнуться, а я стояла и улыбалась, ведь с моим ростом у меня не было таких проблем.

— Ты смеешься надо мной, Кэт-рин, — сказал он так, как дразня меня говорил Крис, произнося мое имя по слогам: «Леди Кэт-рин».

Я побежала вперед, к центру, где возвышался «Поцелуй» Родена. Все было залито серебристо-голубым светом и казалось нереальным, луна была огромная и яркая, полная и как будто улыбающаяся, а когда длинные темные облака проплывали по ней, она на мгновение мрачнела, потом опять выглядывала из-за них веселая и радостная. Я вздохнула, потому что это так напоминало ту странную ночь, когда мы с Крисом вылезли на крышу в Фоксворт Холле в страхе от того, что нам придется вечно гореть в адском пламени.

— Жаль, что ты здесь со мной, а не с тем красивым юношей, с которым танцуешь, — сказал Пол, отрывая меня от мыслей о прошлом.

— Это ты о Джулиане? — с удивлением спросила я. — Он сейчас в Нью-Йорке, но на следующие выходные, наверное, приедет.

— О, — сказал он, — тогда следующая неделя будет принадлежать ему, а не мне.

— Это все зависит…

— От чего?

— Иногда мне хочется с ним общаться, иногда нет. Временами он кажется мне всего лишь мальчиком, а мне нужен мужчина. Потом он опять выглядит умудренным, и это производит на меня впечатление. А когда я с ним танцую, я до безумия влюбляюсь в принца, которого он изображает. Он так великолепно выглядит в этих костюмах.

— Да, — сказал он, — даже я это заметил.

— У него иссиня-черные волосы, а у тебя — с каштановым отливом.

— Я подозреваю, что иссиня-черные романтичнее, чем с каштановым отливом? — спросил он, поддразнивая.

— Смотря для кого.

— Кэтрин, ты — женщина с головы до ног. Перестань говорить загадками.

— Никаких загадок. Я просто хочу сказать, что ни любви, ни романтики недостаточно для жизни. Я хочу быть подготовленной к жизни и не запирать своих детей на чердаке, чтобы завладеть наследством, которого я не заработала. Я хочу уметь зарабатывать так, чтобы нам хватило, даже если не будет мужчины, на которого можно будет опереться.

— Кэтрин, Кэтрин, — ласково проговорил он, крепко беря меня за обе руки. — Какой же удар нанесла тебе твоя мать. Ты говоришь так по-взрослому, так жестко. Не допусти, чтобы горечь воспоминаний лишила тебя твоего главного достоинства —нежности и ласки. Мужчине нравится заботиться о женщине, которую он любит, о детях. Мужчине нравится, когда на него полагаются, когда его слушают, уважают. Агрессивная, властная женщина всегда внушает страх.

Я вырвалась от него, побежала к качелям и уселась на сиденье. Я стала раскачиваться выше и выше, быстрее и быстрее, я поднялась так высоко, что вновь вернулась мыслями на чердак, к тамошним качелям, к долгим душным ночам. Теперь я была на воле абсолютно свободная и раскачивалась на качелях, чтобы унестись назад, на чердак! Встреча с мамой и ее мужем вселила в меня отчаянье, пробудила желанье того, с чем следовало подождать.

Я раскачивалась так высоко, так безудержно, что подол моего платья взлетел вверх и закрыл мне лицо. У меня вдруг закружилась голова, и я свалилась на землю. Пол бросился ко мне и подхватил меня на руки.

— Ты ударилась? — спросил он и поцеловал меня прежде, чем я успела ответить.

Не ударилась. Я же была танцовщицей и умела падать. Он стал шептать мне на ухо нежные слова, которые мне так надо было услышать. Он целовал меня все медленнее и все дольше, а от его взгляда я пьянела сильнее, чем от какого-то французского шампанского.

Мои губы раздвинулись под его поцелуями. У меня перехватило дыхание: его язык дотронулся до моего. Он покрывал горячими, нежными поцелуями мои веки, щеки, подбородок, шею, плечи, грудь, а руки в непрекращающейся ласке искали самые потаенные уголки моего тела.

— Кэтрин, — наконец выдохнул он, отодвигаясь от меня и продолжая пожирать меня своим горящим взглядом, — ты же еще ребенок. Мы не должны доводить до этого. Я поклялся, что этого никогда не произойдет с тобой.

Бесполезные слова, от которых я просто отмахнулась, обвив свои руки вокруг его шеи. Мои пальцы вплелись в гущу его волос, и я хрипло сказала:

— Я хотела подарить тебе на день рождения серебристый кадиллак, но у меня не хватило денег. Поэтому я решила сделать почти такой же замечательный подарок — себя.

Он тихо застонал.

— Я не могу тебе этого позволить, ты мной не владеешь. Я засмеялась и, отбросив стыд, поцеловала его долгим крепким поцелуем.

— Пол, да это ты мной владеешь. Ты слишком много и слишком жадно на меня смотрел, чтобы говорить, что не хочешь меня. Скажи так, и ты солжешь. Ты считаешь меня ребенком. Но я давно выросла. Не хочешь, не люби меня. Потому что я тебя люблю, и мне этого достаточно. Я знаю, ты полюбишь меня так, как я хочу этого, потому что, хоть ты в этом и не сознаешься, ты уже любишь и хочешь меня.

Лунный свет искрился в его глазах, даже когда он говорил:

— Глупо считать, что это сработает, — его взгляд говорил о другом.

На мой взгляд его сдержанность говорила лишь об одном, как он любит меня. Люби он меня меньше, он давно бы получил то, в чем я и так не хотела ему отказывать. Поэтому, когда он встал, чтобы оставить меня и покончить с искушением, я взяла его руку и положила туда, где мне было особенно приятно ее прикосновение. Он застонал. И застонал еще громче, когда я положила свою руку на места, особенно приятные для него. Я знала, что веду себя бесстыдно. Я постаралась отключиться от того, что подумает Крис, что бабушка сочтет меня закоренелой распутницей. Удачей или нет было, что книжка в комоде около маминой кровати объяснила мне, как доставить мужчине удовольствие, и как реагировать на его ласки.

Я подумала, что он возьмет меня прямо на траве, под звездами, но он поднял меня на руки и отнес в дом. Бесшумно прокрался он по задней лестнице. Мы оба молчали, и только мои губы блуждали по его лицу и шее. Далеко из комнаты у кухни доносились звуки телевизора — это Хенни смотрела ночное шоу.

Он уложил меня на свою кровать и начал глазами заниматься со мной любовью, и я утонула в этих глазах, все поплыло вокруг, чувства мои звенели, захлестывали меня, как накативший прибой. Мы соприкасались кожей, просто прижимаясь друг к другу и упиваясь счастьем принять наконец то, что мы могли дать друг другу. Каждое прикосновение его губ, его рук пронзало меня, как током насквозь, и, наконец, я обезумела от нетерпения: мне хотелось только одного, чтобы он вошел в меня, вошел не нежно, а сгорая от своего всепоглощающего, сокрушительного желания достигнуть тех же высот, которых искала я.

— Кэтрин, Кэтрин! Скорее же кончай!

О чем это он? Я была под ним и делала, что могла. Кончать что? Он был мокрым и скользким от пота. Мои ноги обхватывали его за талию, и я чувствовала, как он напряжен всем своим телом, а он все говорил, чтобы я кончала. Потом он дико застонал и сдался.

Горячие потоки вырвались из него, и я с восторгом почувствовала, как они орошают мои внутренности, а потом — все было кончено, и он вышел из меня. Но я не достигла вершины, не слышала звона колокольчиков, не взорвалась изнутри, как он. Это было написано у него на лице: теперь оно было успокоенным, умиротворенным и светилось счастьем. Как мужчинам это легко дается! А мне хотелось еще. Я только что была в предвкушении праздничных фейерверков, и внезапно все кончилось. Все кончилось, лишь его сонные руки блуждали по долинам и пригоркам моего тела, а потом он заснул. Его нога придавила своей тяжестью мою. А я лежала, смотрела в потолок, и слезы стояли в моих глазах. Прощай, Кристофер Долл, ты наконец свободен.

Меня разбудил солнечный свет. Пол, опершись на локоть, мечтательно смотрел на меня.

— Ты такая молодая, такая красивая, такая желанная. Ты ведь ни о чем не жалеешь, правда? Надеюсь, тебе теперь не хочется, чтобы все было по-другому?

Я теснее прижалась к нему.

— Объясни, пожалуйста, одну вещь. Почему ты все время просил меня кончить? Он расхохотался.

— Кэтрин, любовь моя, — наконец смог выговорить он. — Я чуть не умер, пытаясь сдержаться, чтобы и ты достигла оргазма. А теперь ты смотришь на меня невинными голубыми глазами и спрашиваешь, что я имел в виду. Я думал, твои балетные партнеры все тебе объяснили. Только не говори, что ты ничего не читала об этом в книжках.

— Ну, у мамы в комоде лежала одна книга… Но я только смотрела фотографии. Текста я не читала. Правда, Крис читал, но он и ходил в ее спальню чаще, чем я.

Он прокашлялся.

— Я мог бы рассказать тебе, что я имел в виду, но лучше это показывать. Слушай, ты правда представления об этом не имеешь?

— Ну, конечно, имею, — ответила я, защищаясь. — Предполагается, что меня должны пронзить молнии, так что я остолбенею и потеряю сознание, потом я расщеплюсь на атомы и буду плавать в пространстве, а потом опять соберусь воедино, только эти атомы будут мельтешиться во мне, поэтому я вернусь в реальный мир с отблесками звезд в мечтательном взоре, такими же, какие были у тебя.

— Кэтрин, не вынуждай меня любить тебя слишком сильно.

Он казался серьезным, как будто в таком случае я нанесла бы ему глубокую рану.

— Я постараюсь любить тебя так, как ты этого хочешь.

— Сначала я побреюсь, — сказал он, отбрасывая покрывало и собираясь вставать. Я потянула его назад.

— Мне нравится, какой ты сейчас — темный и опасный.

Я с готовностью отдалась всем желаниям Пола. Мы тщательно скрывали наши свидания от Хенни. В выходные Хенни я стирала простыни, которые были точь-в-точь такие же, как испачканные нами, а те я прятала, выжидая удобного момента, чтобы постирать и их. Кэрри была совершенно ненаблюдательна, как существо из другого мира. Но когда дома бывал Крис, мы были вдвойне осторожны и даже не смотрели друг на друга, чтобы не выдать себя. Теперь я чувствовала себя чужой Крису, как будто я его предала.

Я не знала, долго ли будет продолжаться наше безумие. Я мечтала о неугасимой страсти, о вечном экстазе. Но в глубине души я догадывалась, что такой восторг не может длиться бесконечно. Я должна была скоро наскучить ему, ведь я была всего лишь ребенком, чей интеллектуальный уровень не соответствовал его, и он должен был вернуться к своим старым привычкам, к Тельме Меркель, например. Может Тельма Меркель была с ним на том конгрессе, правда, у меня хватало ума не спрашивать его о том, чем он занимался до меня. Я хотела давать ему все то, в чем ему отказывала Джулия, и давать с радостью, не выставляя счетов при расставании.

Но в моменты страсти я чувствовала себя такой боль-шой и великодушной, я торжествовала от бескорыстности наших отношений. И я думаю, что бабушка с ее разговорами о зле и грехе преувеличивала специально, потому что это было так опасно.

Для меня было очень важно, что подумает Крис. Я не хотела, чтобы Крис думал обо мне дурно. «Господи, пожалуйста, дай Крису узнать, почему я это делаю! Я люблю Пола, действительно люблю!»

После Дня Благодарения у Криса было несколько дней каникул, и когда мы все сидели в столовой, а Хенни суетилась рядом, Пол спросил нас, чего бы мы хотели на Рождество. Это должно было быть наше третье Рождество с Полом. В конце января я заканчивала школу, времени у меня было немного, потому что моей следующей станцией должен был быть Нью-Йорк.

Я ответила первой и сказала Полу, что я хочу на Рождество. Я хотела в Фоксворт Холл. Крис удивленно уставился на меня, а Кэрри начала плакать.

— Нет! — твердо заявил Крис. — Мы не будем бередить залеченные раны.

— Мои раны не залечены! — так же твердо ответила я. — И не будут залечены, пока не свершится правосудие!