Тень мамы

Мы прожили с нашим доктором полтора года, и время это было полно и трудностей, и радостей. Я была, как крот, выбравшийся на поверхность и увидевший, что ослепительные дни вовсе не такие, как ожидалось.

Я надеялась, что раз мы освободились от Фоксворт Холла, и я уже стала почти взрослой, жизнь поведет меня прямой и ровной дорогой к славе, богатству и счастью. У меня был талант; я видела это по восхищенным глазам мадам и Джорджа. Мадам отрабатывала со мной мельчайшие нюансы. Вся критика, которая мне доставалась, говорила только о том, что я достойна ее стараний сделать из меня не просто замечательную балерину, а выдающуюся.

В летние каникулы Крис работал официантом в кафе с семи утра до семи вечера. В августе он собирался обратно в Дьюкский университет, уже на второй курс. Кэрри проводила время, качаясь на качелях и играя со своими куклами, хотя ей было десять и пора было перестать играть в куклы. Я проводила в балетном классе все пять будней и половину субботы. Моя маленькая сестренка следовала за мной, как тень, когда я приходила домой. Когда меня не было, она была тенью Хенни. Ей нужна была подружка ее возраста, но она никого не могла найти. Теперь она могла доверять свои секреты только фарфоровым куклам: она чувствовала себя слишком взрослой, чтобы вести себя, как ребенок со мной или с Крисом, и еще: она внезапно перестала жаловаться на свой рост. Только ее глаза, грустные молящие глаза говорили о том, как она мечтала быть такой же высокой, как девчонки, которых мы встречали на улицах.

Мне было так больно видеть одиночество Кэрри, и я снова думала о маме и мысленно слала ей всевозможные проклятья. Я надеялась, что ее подвесят за пятки над адским огнем и будут протыкать копьями.

Все чаще я слала маме короткие письма, чтобы она продолжала мучиться, где бы она не была. Она никогда не задерживалась на одном месте достаточно долго, чтобы письма успевали дойти до нее, а если она их и получала, то не отвечала. Я ждала, что письма будут возвращаться со штампом «Адрес неизвестен», но они не возвращались.

Каждый вечер я внимательно прочитывала грингленнс-кую газету, пытаясь выяснить, где моя мать, и чем она занимается. Иногда я что-то находила.

«Миссис Бартоломью Уинслоу вылетела из Парижа в Рим, чтобы посетить новый дом моделей». Я вырезала эту заметку и вклеила ее в свой альбом. О, что я сделаю, когда с ней встречусь! Рано или поздно она вернется в Грин-гленн и будет жить в доме Барта Уинслоу, который стоял отремонтированный и заново обставленный.

Эту заметку я тоже вырезала и долго смотрела на фотографию, которая не льстила ей, как обычно. Это было странно. Обычно она ослепительно улыбалась, чтобы показать всему миру, как она счастлива и довольна своей жизнью.

Крис уехал в свой колледж в августе за две недели до того, как начались мои занятия в школе. В конце января я должна была ее закончить. Я ждала этого с нетерпением, поэтому занималась, как сумасшедшая.

Осень пролетела быстро в отличие от других сезонов, когда время тянулось так однообразно, и мы просто становились старше, а юность была у нас украдена. У меня много времени уходило на то, чтобы следить за действиями и передвижениями матери, а когда я сунула нос в историю семьи Барта, то не пожалела своего драгоценного времени и на это.

Я проводила долгие часы над старыми книгами, читая о семьях, которые основали Грингленн. Его предки появились здесь приблизительно в то время, что и мои — в восемнадцатом веке, они тоже были из Англии и обосновались в той части Виргинии, которая называется сейчас Северной Каролиной. Я подняла голову и уставилась в пространство. Было ли простым совпадением, что и его, и мои предки принадлежали к этой «Потерянной колонии»? Некоторые из мужчин поплыли обратно в Англию, чтобы пополнить запасы, а когда вернулись, то застали колонию заброшенной. Там никто не выжил. И поэтому никто не мог рассказать, что произошло. После революции семейство Уинслоу переехало в Южную Каролину. Как странно. К этому времени Фоксворты тоже были там.

Не проходило ни дня, чтобы я не ожидала встретить свою мать на улицах Грингленна или в магазинах. Я смотрела на каждую встречную блондинку. Ища ее, я заходила в дорогие магазины. Высокомерные продавцы подходили ко мне и спрашивали, чем они могут мне помочь. Конечно, они не могли мне помочь. Я искала свою мать, а на вешалке она не висела. Но она была в городе! Я узнала об этом из светской колонки. Я могла встретиться с ней в любой день!

Одним солнечным воскресным днем я бежала исполнить поручение мадам Мариши, когда вдруг заметила впереди мужчину и женщину, таких знакомых, что у меня чуть сердце не остановилось. Это были они! То, что я увидела ее, так небрежно идущую рядом с ним, наслаждающуюся жизнью, повергло меня в панику! Ком подкатил к горлу. Я осмелилась приблизиться, так что я шла почти рядом. Если она обернется и увидит меня, что я буду делать? Плюну ей в лицо? Да, я мечтала об этом. Я могла бы поставить ей подножку и посмотреть, как она грохнется, потеряв все свое достоинство. Это было бы прелестно. Но я не делала ничего, только дрожала, прислушиваясь к их разговору.

Ее голос был таким нежным и мягким, таким воспитанным и благородным. Я поразилась, какая она до сих пор стройная, какие у нее прекрасные волосы, мягкой волной спадающие с лица. Когда она опять повернулась, чтобы что-то сказать своему спутнику, я увидела ее профиль. Я вздохнула. О, Господи, моя мать в дорогом розовом костюме. Красавица-мать, которую я так любила. Мать-убийца, которая по-прежнему может взять мое сердце и выжать его досуха, потому что я когда-то так ее любила и так ей доверяла; и где-то в глубине меня жила еще маленькая, как Кэрри, девочка, все еще мечтавшая о матери, которую можно любить. Почему, мама? Почему ты любишь деньги больше собственных детей?

Я подавила рыдание, так как она могла бы услышать меня. Чувства мои вышли из-под моего контроля. Я хотела подойти к ней и бросить ей в лицо обвинения прямо перед ее мужем, поразить его и заставить ужаснуться ее. А еще мне хотелось броситься к ней на шею, назвать ее по имени и умолять, чтобы она снова меня полюбила. Но все эти чувства захлестнуло волной презрения и жажды мести. Я не заговорила с ней, ведь я еще не была ни богатой, ни знаменитой. Во мне не было ничего особенного, а она все еще была знаменитой красавицей. Она была одной из самых богатых женщин в округе и одной из самых удачливых.

В тот день я осмелилась на многое, но они не обернулись и меня не увидели. Моя мать была не из тех, кто оборачивается на улице или рассматривает прохожих. Она привыкла к тому, что это на нее все бросают восторженные взгляды. Королевой среди простолюдинов шла она по улице, как будто вокруг не было никого, кроме нее и ее молодого мужа. Насмотревшись вдоволь на нее, я перевела взгляд на ее мужа и стала упиваться его особой, хищной мужской красотой. У него уже не было его пышных усов. Его темные волосы были гладко зачесаны назад и модно подстрижены. Он был немного похож на Джулиана.

Слова, которыми перебрасывались моя мать и ее муж, о многом мне не сказали. Они обсуждали, в какой ресторан пойдут ужинать, и не считает ли он, что мебель, которую они купили сегодня днем, лучше было покупать в Нью-Йорке.

— Я в восторге от дивана, что мы купили, — сказала она голосом, который вернул меня назад в детство. — Он напоминает тот, который я купила как раз перед тем, как убили Криса.

О, да. Тот стоил две с половиной тысячи долларов и был совершенно необходим в одном из углов гостиной. Потом на шоссе погиб папа, и все, что было неоплачено, пришлось возвращать, и его тоже.

Я шла за ними следом, решив, что судьбе решать, заметят они меня или нет. Все равно они здесь и живут в доме Барта Уинслоу. Я тащилась за ними, и меня переполняли мысли о мести, я презирала ее, восхищалась им и думала, как бы ее побольнее ударить. Неужели я трусила! Я не делала ничего, абсолютно ничего! Злясь сама на себя, я помчалась домой и уставилась на себя в зеркало. Я ненавидела собственную внешность, я так была на нее похожа! Провались она пропадом! Я схватила тяжелое пресс-папье с маленького столика, купленного мне Полом, и запустила им в зеркало. «Вот, мамочка! Теперь ты разбилась на куски! Тебя нет, нет, нет!» Потом я долго плакала, а через несколько дней пришел рабочий и заменил зеркало. Дура, вот кто я была, жалкая дура. На это пришлось потратить деньги, которые я отложила на подарок Полу ко дню рождения. Ему исполнялось сорок два.

Но настанет день, и я ей отплачу. Причем так, что меня это не заденет. Это будет больше, чем разбитое зеркало, гораздо, гораздо больше.