Мечты сбываются

Наступило Рождество. Елка упиралась верхушкой в двадцатифутовый потолок, а подарков под ней было столько, что вполне хватило бы десятку детей, даром что мы с Крисом уже не дети. Кэрри бурно радовалась всему, что принес ей Санта Клаус. А мы с Крисом употребили последние украденные на чердаке деньги, чтобы купить Полу роскошный красный домашний халат, а Хенни — потрясающее рубиново-красное бархатное платье пятьдесят восьмого размера! Довольная и благодарная, она долго нам на радость рассматривала его, потом написала: «Хорошее платье — в церковь ходить. Порадовали всех друзей».

Пол примерил новый халат. В красном он выглядел божественно, и сидел халат прекрасно.

А затем последовал главный сюрприз. Пол шагнул ко мне, склонился до земли и вытащил из бумажника пять больших желтых билетов. Если бы он целый год сидел и думал только о том, как порадовать меня сильнее, он бы не смог придумать ничего лучше. В его большой красивой руке были билеты на «Щелкунчика» в постановке балетной школы Розенковой.

— Я слышал, это весьма профессиональная труппа, — пояснил Пол. — Сам я не много знаю о балете, но я поспрашивал людей, говорят, эта одна из лучших. При ней же и школа: начальная, средняя и продвинутая группы. Ты на каком уровне?

— На высшем! — провозгласил Крис, я же, онемев от счастья, только молча смотрела на Пола. — Кэти была начинающей, когда мы попали на чердак. Но там случилось удивительное превращение, словно дух Анны Павловой вселился в ее тело. Она сама научилась вставать на пуанты.

Вечером все мы, включая Хенни, совершенно очарованные, сидели в третьем ряду партера. Танцоры на сцене были не просто хороши — они были великолепны! Особенно красивый молодой человек по имени Джулиан Маркет, исполнявший главную роль. Как во сне, в антракте я пошла с Полом за кулисы познакомиться с танцорами!

Он подвел нас к стоящей рука об руку супружеской паре.

— Мадам, Джордж, — обратился он к крошечной женщине, лоснящейся, как тюлень, и мужчине ненамного ее выше. — Позвольте вам представить мою воспитанницу Кэтрин Долл, о которой я вам рассказывал. Это ее брат Кристофер, а младшая красавица — Кэрри. С Генриеттой Бич вы уже знакомы.

— Да, конечно, — сказала дама.

Она выглядела, как балерина, говорила, как балерина, и причесывалась, как балерина: к гладко зачесанным назад черным волосам прикалывала огромный шиньон. На ней было развевающееся черное шифоновое платье поверх черного трико, а поверх платья — болеро из леопардовых шкур. Ее муж Джордж был спокойный мускулистый мужчина с бледным лицом, неестественно черными волосами и неестественно яркими губами, цвета запекшейся крови. Впрочем, и она была под стать ему: ее рот был, как алая рана, а глаза, как угольки от костра в бледном сдобном тесте лица. Две пары черных глаз ощупали меня и затем Криса.

— Вы тоже танцуете? — спросили они моего брата. Интересно, они всегда говорят в один голос?

— Нет, я не танцую, — ответил Крис, смутившись.

— Ах, как жаль, — с сожалением вздохнула мадам. — Вы двое составили бы прекрасную пару на сцене. Народ валом валил бы посмотреть на эту красоту, которой обладаете вы и ваша сестра.

Она посмотрела вниз на маленькую Кэрри, испуганно прижавшуюся к моей руке, и, по-видимому, решила ее игнорировать.

— Крис хочет стать врачом, — объяснил доктор Пол.

— Ха! — насмешливо выдохнула она, словно Криса здесь не было, или он внезапно лишился чувств и не мог слышать.

И оба они обратили свои эбеновые глазки ко мне, сконцентрировавшись с такой силой, что мне стало неловко, и я покраснела.

— Вы учились тэнцевать? (Она произносила «тэнцевать», словно там было «э»).

— Да, — тихо ответила я.

— В каком возрасте начали?

— Мне было четыре года.

— А сейчас вам?…

— В апреле будет шестнадцать.

— Хорошо. Очень, очень хорошо. — Она соединила ладони своих длинных костистых рук. — Одиннадцать лет профессиональной подготовки. В каком возрасте вы встали на пуанты?

— В двенадцать лет.

— Удивительно! — вскричала она. — Я никогда не ставлю девочек на пуанты раньше тринадцати, если только они не отличны.

Она с подозрением нахмурилась.

— Вы отличны, или вы посредственны?

— Не знаю.

— Вы хотите сказать, что вам никто не говорил?

— Никто.

— Тогда вы, должно быть, только посредственны. Она кивнула, повернулась к мужу и величественно помахала рукой, отпуская нас.

— Подождите минутку! — взорвался Крис, покрасневший и очень рассерженный. — Сегодня на сцене нет ни одной балерины, которая могла бы сравниться с Кэти! Ни одной! Эта девушка, которая танцует Клару, главную партию, иногда она совершенно не попадает в такт музыки, Кэти же очень точно слышит музыку, у нее абсолютный слух. Даже если она танцует под одну и ту же мелодию, она всякий раз немного изменяет свой танец, никогда не повторяется, импровизирует, стараясь сделать его лучше, красивее, трогательнее. Найти такую балерину, как Кэти — счастье для вашей труппы!

Они покосились на него, подчеркивая неуместную горячность его сообщения.

— Вы такой авторитет в области балета? — спросила она с некоторым презрением. — Вы знаете, как отличить одаренного танцовщика от посредственного?

Крис стоял, словно вросши ногами в пол, как во сне, он заговорил голосом, внезапно охрипшим от обуревавших его чувств:

— Я знаю лишь то, что я видел, а еще — какие чувства Кэти пробуждает во мне своим танцем. Я знаю, что когда начинает звучать музыка, и она начинает двигаться в такт ей, мое сердце останавливается, а когда ее танец кончается, я знаю, что жить не страшно, потому что такая красота есть на свете. Она не просто танцует какую-то партию, она перевоплощается в свою героиню, она заставляет поверить в это перевоплощение, потому что верит сама, и в вашей труппе нет ни одной девушки, которая тронула бы мое сердце, заставила бы его трепетать и сжиматься. Так что давайте, не принимайте ее, другая труппа только выиграет от вашей глупости.

Угольные глазки мадам долго и пронзительно глядели на Криса, столь же долгим был взгляд нашего доктора. Затем мадам Розенкова медленно повернулась ко мне, и я была оценена, взвешена и измерена буквально с ног до головы.

— Завтра, ровно в час. Я назначаю вам просмотр в моей студии.

Это была не просьба, а команда, которую нельзя не выполнить, и почему-то, хотя я должна бы быть счастлива, я рассердилась.

— Завтра слишком рано, — сказала я. — У меня нет ни костюма, ни трико, ни пуантов.

Все эти вещи остались на чердаке Фоксворт Холла.

— Пустяки, — сказала она, сопроводив слово презрительным волнообразным жестом своей точеной руки. — Подберем все, что нужно, приходите и не опаздывайте, мы требуем от наших танцоров дисциплины во всем.

И с королевским жестом она грациозно выплыла вон в сопровождении своего мужа, оставив меня в совершенном ошеломлении, без слов и с открытым ртом. Я поймала на себе изучающий взгляд одного из танцовщиков, который, должно быть, слышал каждое слово нашего разговора. Его черные глаза светились восхищением и интересом.

— Гордись, Кэтрин, — сказал он мне. — Как правило, у них с Джорджем добиваются просмотра месяцами, а то и годами!

Вечером я плакала в объятиях Криса.

— Я не в форме, я давно не тренировалась, — всхлипывала я, — завтра я опозорюсь. Как плохо, что она не дала мне времени для подготовки! Я должна размяться. А так я буду неловкой, неуклюжей, и меня не примут, я знаю, не примут!

— Ой, Кэти, прекрати, — сказал он, обнимая меня крепче. — Я видел уже здесь, как ты у спинки кровати делала свои «плие» и «тандю». Ты безусловно в форме, ты не будешь ни неловкой, ни неуклюжей, ты просто испугалась от неожиданности. У тебя только страх перед сценой, вот и все. И нечего волноваться, ты будешь великолепна. Я уверен в этом, да и ты это знаешь.

Он легко поцеловал меня в губы: «Спокойной ночи», разжал объятия и повернулся к двери.

— Ночью я встану на колени и буду за тебя молиться. Я попрошу Господа сделать так, чтобы завтра ты поразила их. А я буду злорадствовать, глядя на их вытянутые физиономии: никто из них не ожидает, что ты так удивительно танцуешь.

И он ушел, а я осталась со своими волнениями и страхами. Свернувшись под одеялом, я не могла заснуть в тревожном ожидании.

Завтра мой звездный час, мой шанс доказать, что я такое, доказать, что я обладаю всем, чем нужно, чтобы достичь вершин. Я должна быть лучшей, на меньшее я не согласна. Я должна доказать маме, бабушке, Полу, Крису, всем! Я не исчадие ада, не испорченная, не дьяволово отродье! Я — это я, лучшая балерина в мире!

Кэрри мирно спала, а я мучилась, ворочалась, мне снились кошмары, в которых на просмотре я все делала не так, и, что еще хуже, все не так было в моей жизни! Мне снилось, что я — иссохшая старуха и прошу подаяния на улицах какого-то огромного города, и в темноте прохожу с протянутой рукой мимо мамы, которая осталась молодой и прекрасной, и богато одета, в мехах и драгоценностях, и с ней вечно юный Барт Уинслоу.

Я проснулась. Была ночь. Какая длинная ночь! Я спустилась по лестнице к елке. Лампочки на елке горели, а на полу лежал Крис и смотрел вверх, в путаницу ветвей. Мы любили так делать, когда были детьми. Меня вдруг непреодолимо потянуло к нему, и я легла рядом и тоже стала смотреть в мерцающий сказочный мир веток рождественской елки.

— Я думал, ты забыла, — пробормотал Крис, не глядя на меня. — Помнишь, в Фоксворт Холле елка бывала такой маленькой, что ее ставили на стол, и нельзя было вот так лежать под ней. А теперь видишь… Давай запомним навсегда. Даже если наши будущие елки будут всего в фут, мы поднимем их повыше, чтобы можно было лечь вот так и смотреть сквозь ветки…

Его слова взволновали меня, я медленно повернула голову и долго смотрела на его профиль. Он был так красив в мерцающем свете елочных лампочек. На его волосы падали отблески всех цветов радуги, а когда он повернул голову и заглянул мне в глаза, в них тоже отражались елочные огни.

— Ты божественно красив, — сдавленным голосом сказала я. — В твоих глазах я вижу леденцы… или бриллианты английской короны…

— Все это я вижу в твоих глазах, Кэти. Ты так прелестна в этой белой ночной рубашке. Мне нравится, когда ты в белой ночной рубашке с голубыми шелковыми лентами. Мне нравится, когда твои волосы веером разбросаны по ковру, и ты кладешь на них щеку, как на шелковую подушку.

Он подвинулся ближе, так что его голова тоже легла на мои волосы. Еще ближе, коснулся лбом моего лба, я ощутила на лице его теплое дыхание. Я отодвинулась, закинув голову назад и выгнув шею. Я словно бы не чувствовала, что его теплые губы целуют впадинку у горла, дыхание прервалось. Бесконечно длинное мгновение я ждала, когда же он отодвинется, и сама хотела отодвинуться, но почему-то не могла. На меня вдруг снизошел такой мир, такой покой, плоть моя затрепетала в сладком предвкушении.

— Больше не целуй меня, — прошептала я, теснее прижимаясь к нему и удерживая его голову у горла.

— Я люблю тебя, — задохнулся он. — Кроме тебя у меня никого никогда не будет. Когда я стану стариком, я вспомню эту ночь с тобой под елкой, и как ты была добра, позволив мне держать тебя вот так.

— Крис, а тебе обязательно надо уезжать учиться на врача? Ты не можешь остаться здесь и придумать что-нибудь еще?

Он поднял голову и заглянул мне в глаза:

— Кэти, как ты можешь спрашивать? Я мечтал об этом всю свою жизнь, а ты…

Я снова всхлипнула. Я не хотела, чтобы он уезжал! Я стала щекотать его лицо своими локонами, вдруг он вскрикнул и поцеловал меня в губы. Легким таким поцелуем, но, испуганная, я отпрянула, пока он не перерос во что-то большое. Он начал говорить сумасшедшие, дикие вещи, что-то о том, как я похожа на ангела.

— Кэти, посмотри на меня! Не отворачивайся и не притворяйся, что ты не понимаешь, что я делаю, что я говорю! Посмотри, как ты меня мучаешь! Как я могу найти кого-нибудь еще, если ты — частица меня? Моя кровь бежит быстрее — и твоя тоже! Твои глаза вспыхивают ярче-и мои тоже! Не отвергай меня!

Его дрожащие пальцы расстегивали крошечные обтянутые шелком пуговки моей ночной рубашки, открывая меня до талии. Я закрыла глаза, и как однажды на чердаке, когда он нечаянно поранил мне бок ножницами, лежала бледная, страдающая, ожидая, когда же он поцелуями снимет боль.

— Как прекрасны твои груди, — глубоко вздохнув, сказал он, наклоняясь и прильнув к ним губами. — Я помню, как ты была совсем плоской, а потом грудки начали расти, и ты так стеснялась этого, старалась носить свитеры посвободнее, чтобы я ничего не заметил. Почему ты так стеснялась?

Я парила где-то под облаками, ощущая на груди его нежные поцелуи, но в то же время где-то глубоко-глубоко, в тайных глубинах сознания, я содрогалась. Почему я позволяю ему это? Мои руки прижали его крепче, и когда наши губы опять встретились, именно мои пальцы расстегнули пуговицы его пижамы, чтобы его обнаженная грудь легла на мою обнаженную грудь. Мы томились в жарком слиянии неудовлетворенной страсти, и вдруг я закричала:

— Нет! Это грех!

— Ну так согрешим!

— Тогда не покидай меня! Забудь о том, чтобы стать врачом! Останься со мной! Не уезжай, не оставляй меня! Без тебя я самой себя боюсь. Иногда я делаю безумные вещи. Крис, пожалуйста, не оставляй меня одну! Я никогда еще не оставалась одна, пожалуйста, останься!

— Я должен стать врачом, — сказал они вдруг застонал. — Вели мне отказаться от чего угодно, я отвечу «да». Но не проси меня отказаться от того, что делает меня мной. Ты ведь не откажешься от танцев, правда?

Я не знаю, наверное, я отвечала на его жадные поцелуи, потому что огонь, сжигавший нас, пылал все сильнее, толкая к краю пропасти.

— Порой я так люблю тебя, что не в силах держать себя в руках, — плакал он. — Если бы я обладал тобою сейчас, ты испытала бы не боль, а одну лишь радость.

Внезапно он раздвинул свои горячие губы и языком заставил раскрыться мои; меня словно пронзил разряд электрического тока.

— Я люблю тебя, о, как я люблю тебя! Я думаю о тебе все время, ты снишься мне во сне, — бормотал он, и его дыхание становилось все чаще и тяжелее, и мое тело победило меня: оно было полно желания и готово его удовлетворить.

Разумом я хотела оттолкнуть его, но не могла, я его желала! Я задыхалась от стыда!

— Не здесь, — говорил он между поцелуями. — Наверху, в моей комнате.

— Нет! Я твоя сестра, и твоя комната слишком близко от Пола. Он услышит.

— Тогда в твоей. Кэрри из пушки не разбудишь.

Не успела я понять, что происходит, как он схватил меня на руки, подбежал к задней лестнице, поднялся в мою комнату и упал вместе со мной на кровать. Сняв с меня ночную рубашку, а с себя пижаму, он принялся завершать то, что начал. Я не хотела этого! Я не хотела, чтобы это когда-нибудь случилось снова!

— Перестань! — крикнула я, выкатилась из-под него и упала на пол.

В мгновение ока он оказался на полу со мной. Мы катались по полу и боролись, два обнаженных тела, как вдруг наткнулись на что-то жесткое.

И тогда он остановился. Он смотрел на коробку печенья, буханку хлеба, яблоки, апельсины, фунт сыра чеддер, несколько банок рыбных консервов, бобы, томатный сок. Консервный нож, тарелки, стаканы, ложки и вилки.

— Кэти! Зачем ты таскаешь у Пола продукты и прячешь их у себя под кроватью?

Я потрясла головой, смутно понимая, зачем я взяла и спрятала еду, села и дотянулась до своей ночной рубашки и стыдливо прикрылась ею.

— Уйди! Оставь меня! Я люблю тебя только как брата, Кристофер!

Он подошел, обнял меня и положил голову мне на плечо.

— Прости. Милая, я знаю, зачем ты прячешь еду. Ты боишься, что в один прекрасный день нас опять запрут и хочешь быть во всеоружии. Ты понимаешь, что я — тот единственный человек, который это понимает? Позволь мне любить тебя еще раз, Кэти, всего только раз, чтобы пронести это сквозь свою жизнь. Позволь мне дать тебе наслаждение, какого я не давал тебе прежде, на всю оставшуюся жизнь!

Я влепила ему пощечину!

— Нет! — вскричала я. — Больше никогда! Ты обещал, к я думала, ты сдержишь обещание! Если тебе нужно стать врачом, уехать и покинуть меня — нет, и всегда будет нет! — Я быстро замолчала. Я не хотела этого сказать. — Крис… не смотри на меня так, пожалуйста!

Он медленно натягивал пижаму, с горечью глядя на меня.

— Мне не будет жизни, если я не стану врачом, Кэти.

Я зажала рот обеими руками, чтобы не закричать. Что со мной творится? Я не могу требовать, чтобы он отказался от своей заветной мечты. Я не хочу быть, как моя мать, которая заставляет страдать всех вокруг, чтобы ей было хорошо. Я кинулась в его объятия и заплакала. Случилось так, что мой брат стал моей первой, вечной, юной любовью, которой никогда, никогда не расцвести!

Потом я лежала одна, с открытыми глазами, и безнадежно слушала, как за окнами завывает холодный ветер.