На самый‑самый верх

(Из дневника В. Балыбердина)

У меня в руках очень красивый билет на самолёт Москва – Дели – Катманду и обратно.

Наше предстартовое волнение достигло кульминации. Постоянно возвращаемся к мысли, что однажды участники советской экспедиции уже имели такие же билеты, но поездка так и не состоялась. Экспедиция 1959 года на Джомолунгму с севера была подготовлена и экипирована не хуже нашей. А в составе её были люди, создавшие славную школу советского высотного альпинизма.

Привыкший не верить в удачу до тех пор, пока она не станет свершившимся явлением, я всё время боюсь какой‑нибудь роковой случайности. Неужели и сейчас возможен срыв? Столько лет советские альпинисты мечтали об этом! Столько людей готовили экспедицию – от министров до слесарей и вязальщиц, от почтенных ветеранов альпинизма до новичков‑энтузиастов. Все вложили свою душу в дело, которое должны завершить мы – 27 спортсменов и тренеров.

У нас в стране самые высокие горы пройдены вдоль и поперёк по самым сложнейшим маршрутам. Иностранные альпинисты, приезжая на Памир, восхищаются нашими достижениями. Но главный критерий зрелости национальной альпинистской школы – классное восхождение в Гималаях.

Два года назад впервые промелькнуло сообщение об организации экспедиции на Эверест. Спорткомитет СССР разослал в городские федерации альпинизма перечень требований к будущим кандидатам в гималайскую сборную. К моему удивлению, оказалось, что я подхожу по всем параметрам – по числу высотных восхождений, по возрасту, по квалификации в скалолазании. Однако на слуху у всех были имена асов высотного альпинизма. А кто знает меня – рядового кандидата в мастера, всего один раз участвовавшего в чемпионате СССР?

“Конечно, шансов попасть в команду у тебя почти нет, но на всякий случай заявить о своём желании надо”,– сказал мне один из спартаковских тренеров. И вдруг я узнаю, что президиум Федерации альпинизма Ленинграда на основании моих достижений в альпинизме, скалолазании и лыжных гонках (важнейший критерий физической подготовки альпиниста) решил включить меня в число кандидатов от Ленинграда.

Руководство экспедицией и Спорткомитет СССР оказались перед трудной задачей – провести конкурс “абитуриентов”, в котором было десять человек на место. И начались отборы. Сначала посмотрели, чего каждый кандидат добился в прошлом, затем началась очная борьба.

Первое испытание – отборочный сбор под пиком Ленина в 1980 году. Сделав в июле три восхождения на семитысячники Памира, я вместе со своими друзьями‑ленинградцами прибыл в урочище Ачик‑Таш. Впервые познакомился с ребятами из разных городов и республик, представляющих цвет нашего альпинизма.

В соревнованиях по скалолазанию мы выступали в связке с Володей Шопиным и оказались в призёрах. Спасибо нашим карельским скалам и традиционно сильной ленинградской школе скалолазания. А вот за успех по преодолению склона от высоты 3600 до 4200 следует благодарить многолетние лыжные тренировки. До сих пор горжусь, что моё время на склоне – 31 минута 30 секунд – осталось лучшим.

Однако соревнования по физподготовке и альпинистской технике являлись отнюдь не решающими в отборе кандидатов. Альпинизм настолько многоплановый вид спорта, что в очки и секунды его не втиснешь. Огромное значение имеет опыт высотных восхождений, участие в чемпионатах, умение быть полезным в коллективе.

Часто при формировании команды сильного спортсмена не берут потому, что он не вписывается в коллектив. Поэтому в альпинизме так ценится “схоженность”. Это понятие введено даже в правила горовосхождений. И как раз с этим пунктом на сборе были наибольшие трудности: многие из нас не только не имели опыта совместных восхождений, но даже не были знакомы ранее.

В двойной состав, который был сформирован для последующих тренировок и отборов, попали четыре ленинградца, в том числе мы с Володей Шопиным.

Потом была серия сборов в горах и на равнине. Мы отрабатывали гималайскую тактику восхождений и приглядывались друг к другу. Я привык к мысли, что шансы мои попасть в заветную группу невелики, но продолжал работать добросовестно, выкладываться до конца, как научился это делать за долгие тринадцать лет занятий альпинизмом.

Наконец наступил момент последнего, решающего испытания. В июле 1981 года мы должны были подняться по сложному маршруту на пик Коммунизма (7495). Команда работала группами по восемь человек. Каждой группой руководил “играющий тренер”. Это москвичи Эдуард Мысловский и Валентин Иванов, алмаатинец Ерванд Ильинский, включённые в состав экспедиции без отборов, за большие личные достижения в альпинизме.

К сожалению, маршрут, выбранный для последней проверки, оказался слишком лёгким для такой мощной команды. Чувствовалось, что руководители экспедиции остались в неведении относительно действительных сил участников и склоняются положиться на свою интуицию и на учёт авторитета того или иного кандидата среди альпинистов.

Мою судьбу решил случай. Уже после окончания восхождения мы пошли снимать с маршрута палатки, верёвки и прочее снаряжение. Впервые к нашей восьмёрке подключился старший тренер А. Г. Овчинников. Всё имущество высотных лагерей мы запаковали в огромный тюк, который неплохо скользил по снежно‑ледовой части маршрута, страхуемый четырьмя участниками. Однако, когда мы подошли к скальному участку гребня, возник вопрос: либо сделать несколько ходок вверх‑вниз с рюкзаками, либо попробовать спустить весь тюк по крутому снежному кулуару сразу на четыреста метров, придерживая за верёвку. Из‑за огромной трудоёмкости первого варианта сошлись на втором. Но не успели мы спустить груз на сорок метров и подвязать вторую верёвку, как он застрял в одном из сужений кулуара. Вверх такую тяжесть уже не поднять. Оставалось подойти к нему и сопровождать до низа. Я вызвался спуститься. Серёжа Ефимов покачал головой и сказал коротко: “Смертник”.

Вариант действительно был опасный: идущая сверху верёвка могла сбросить на сопровождающего камень любого размера.

Не знаю, как мне удалось убедить старшего тренеpa в том, что при достаточной аккуратности риск можно свести к минимуму.

Меня спустили на дополнительной верёвке, и я пристегнулся к тюку. С большим усилием выдернул его из горловины и в следующую секунду пролетел с ним в обнимку несколько метров до полки. Мелькнула мысль: не порвалась бы верёвка от рывка и не посыпались бы камни. Об ушибах во время полёта не думал. До следующего сужения я благополучно доехал, сидя на тюке, а потом опять встряска. Тут я понял, что в конце концов он либо придавит меня, либо сломает ногу. Попросил выдать мне побольше верёвки и столкнул его со стенки, оставаясь на месте. Скоро мы с тюком научились понимать друг друга и благополучно добрались до длинного, крутого снежного склона, выводящего на ледник. С трудом докричался, чтобы отпустили страхующую верёвку. Я не мог отказать себе в удовольствии прокатиться верхом на моём безмолвном напарнике сотню метров и лихо перепрыгнуть через бергшрунд (Трещина между склоном и ледником).

Когда мы покидали лагерь 4600 под пиком Коммунизма, Анатолий Георгиевич подошёл ко мне и сказал сухо:

– Желаю успеха в предстоящем восхождении на чемпионате СССР и хотел бы видеть вас в составе экспедиции.

От неожиданности и волнения у меня перехватило дыхание, и я только глупо улыбался, забыв опустить руку после рукопожатия.

– Спасибо... Я был бы счастлив...– наконец выдавил я.– Но ведь неизвестно, что решит тренерский совет.

– Не знаю. Я выражаю своё мнение,– сказал он, уже уходя.

Но я знал, что Анатолий Георгиевич слов на ветер не бросает, и весь день ходил как именинник. Потом в душу опять стали закрадываться сомнения, и я ждал октября, никому не говоря о нашем разговоре.

В октябре президиум Федерации назвал наконец двенадцать человек основного состава, и я стал думать уже не о том, что попаду или нет в команду, а состоится или сорвётся экспедиция. С этими мыслями я ехал в аэропорт.

Автобус в Шереметьево‑2 отправлялся с Качалова, 27. Здесь была выделена небольшая комната в полуподвальном помещении. Эту комнату можно назвать малым, или оперативным, штабом экспедиции, в отличие от большого, который возглавлял председатель оргкомитета экспедиции, заместитель председателя Спорткомитета СССР А. И. Колесов и который решал крупные стратегические вопросы.

В “малом” штабе постоянно можно было застать одного из старейших наших альпинистов – заслуженного мастера спорта М. И. Ануфрикова, который был в курсе всех дел по подготовке снаряжения и питания, по оформлению документов, организации сборов и т. д. Часто сюда забегал Е. И. Тамм, приходили участники, вызванные в командировку для решения срочных дел перед отъездом. Последние дни были до отказа забиты неотложными заботами, телефон на столе Михаила Ивановича перегревался от постоянных звонков, а мы метались по городу, закрывая последние позиции в длинном списке необходимого снаряжения.

Месяц тому назад закончился сбор в Крылатском, где мы кроме лыжных тренировок занимались упаковкой грузов. Но оставались ещё кое‑какие недоделки. В Крылатском на велотреке нам выделили помещение под трибунами. Складом его не назовёшь – тесно, неуютно, необорудованно. Едва мы перевеали туда всё снаряжение, стало ясно, что проверять, сортировать, упаковывать его совершенно негде. Поэтому каждый вид снаряжения приходилось вытаскивать в коридоры велотрека, рассматривать, отбраковывать и упаковывать снова. Каждый баул – а их было больше трёхсот,– бочки, ящики маркировались в соответствии с тем местом на склоне Эвереста, где их предстояло использовать. Часть грузов отправлялась только до Катманду. Другая партия должна была остаться в базовом лагере. Остальное снаряжение – для высотных лагерей.

Для сортировки грузов были назначены из участников экспедиции специальные группы по каждому виду снаряжения. Алмаатинцы занимались крючьями, отбраковывали неудачные, на их взгляд, конструкции, проверяли качество изготовления, выбирали наиболее ходовые. Украинцы разрезали километровые бухты верёвки на концы по сорок пять метров, кто‑то занимался пуховым снаряжением, кошками. Здесь же ставили палатки и разводили примуса, тщательно прячась от местных пожарных. Работа кипела. Коридоры были заняты, к большому неудовольствию хозяев велотрека – велосипедистов и механиков. Каждая упаковка должна была весить не больше тридцати килограммов.

2 марта, собравшись на Качалова, 27, мы быстро перепаковали личные вещи и на скорую руку отметили наш отъезд. В маленькой комнатке собралась масса народу – жёны, дети, знакомые наших москвичей. Кто стоя, кто сидя. Появилась пара символических бутылок шампанского. Говорили напутствия.

Перед самым отъездом позвонили из Ленинграда Галя Шопина и моя мама. Несколько человек поехало с нами в аэропорт.

Наконец‑то мы сидим в самолёте. Прогревают двигатели. Выруливают на полосу. Разгон. Взлёт. Ура‑а! Впрочем, подождём момента пересечения границы СССР. Если до этого нас не вернут, то будем считать, что экспедиция началась.

В этот же день наша передовая группа прилетела в Катманду. Четыре дня в столице Непала были полностью заняты таможенным досмотром и перепаковкой грузов для караванного пути. Носильщикам предстояло больше двух недель нести четырнадцать тонн наших вещей до базового лагеря, а мы половину этого пути, до посёлка Лукла, пролетели на самолёте. Руководителем нашей группы в походе до базового лагеря и при обработке ледопада был старший тренер экспедиции Анатолий Георгиевич Овчинников.

Поднимаясь в горы, мы прошли все климатические зоны – от субтропиков до вечных снегов – и посмотрели страну изнутри. Вызывает восхищение древняя культура этой небольшой горной страны, заслуживает глубокого уважения её трудолюбивый и жизнерадостный народ. Мы встречались с самыми разными людьми – от простого крестьянина до премьер‑министра – и всегда видели дружеское, доброжелательное отношение. Особенно близко познакомились мы с шерпами, которые вместе с нами работали на маршруте, жили в одних палатках, переносили все трудности восхождения.

Впервые мы увидели их в Катманду. Ребята нам понравились сразу: они тут же начали помотать в погрузках и упаковках, очень быстро понимали наши просьбы и охотно их выполняли. “Да, сэр. Пожалуйста, сэр”,– подбегали они по первому слову и жесту, но в этом не было лакейской услужливости и подобострастия. Искренняя дружеская помощь без унижения, исполнительность без потери собственного достоинства.

Среди многочисленных народностей, населяющих Непал, шерпы на особом положении. Суровая природа и климат высокогорья накладывают отпечаток не только на уклад жизни, но и на характер этих людей. Они привыкли целиком полагаться на свои собственные силы, ведут почти натуральное хозяйство. Здесь, в высокогорье, не бывает истребительных эпидемий, уносящих человеческие жизни. Горцы с большей уверенностью смотрят в завтрашний день, и это придаёт им независимость и достоинство.

В последние тридцать лет у шерпов появился ещё один вид заработка. По горным тропам путешествует огромное количество иностранных туристов и альпинистов, и это стало основным доходом практически каждой семьи. Они либо сдают на ночлег часть своей жилплощади, либо продают изделия местных промыслов, либо нанимаются носильщиками. Особо выделяются высотные носильщики, занятые в экспедициях на высочайшие вершины Гималаев. Кроме того, что каждая экспедиция выдаёт им полный комплект высотной одежды и снаряжения стоимостью в несколько тысяч рупий, они получают зарплату и специальные премии, возрастающие с высотой подъёма, весом груза, сложностью маршрута.

Особое положение в экспедиции занимает сирдар. Фирма, которая заключает с руководством экспедиции договор на обеспечение доставки грузов в базовый лагерь, передаёт ему все полномочия по управлению караваном, найму носильщиков и погонщиков яков, выбору режима движения по тропе, пунктов остановки на ночлег. Сирдаром становится человек, имеющий хорошую репутацию и среди местного населения, и у непальских властей. Как правило, это альпинист высокой квалификации, покоритель одного или нескольких восьмитысячников, грамотный и хорошо говорящий по‑английски.

Сирдар набирает штат высотных носильщиков, отвечает за сохранность грузов на тропе и вообще за полное соблюдение договора о найме рабочей силы. Работа сложная: иногда приходится платить свои деньги за пропавшую вещь, иногда предотвращать забастовку высотных носильщиков на маршруте, иногда увольнять за нерадивость.

Наш сирдар Пемба Норбу имеет в своём активе двадцать пять экспедиций, бывал на восьмитысячниках, в том числе на Эвересте в 1979 году. Заработав себе достаточный авторитет, он оставил тяжёлую и опасную профессию высотного носильщика и теперь постоянно работает сирдаром. Зная опыт и деловые качества Пембы, его наперебой приглашают многие гималайские экспедиции и всегда остаются довольны. Пемба, в свою очередь, обеспечивает заработком весь клан Норбу: в Лукле мы жили в гостинице его дяди, в Намче‑Базаре – у бабушки, на маршруте работали высотными носильщиками его родственники.

Идя в базовый лагерь по горным тропам, мы оказались в самой гуще жизни. Здесь путешествует очень много туристов со всех концов света. Многие из них уже знают о нашей экспедиции и горячо желают успеха. Но главные обитатели тропы – это, конечно, местные жители.

Тропы в Непале являются основным средством сообщения между населёнными пунктами. Весь груз в горных районах этой страны переносится носильщиками на голове. Широкий кожаный ремень, на котором держится груз, накинут на лоб и опускается за плечи, а груз лежит на спине. Необычный для нас способ, дающий большую нагрузку на шею, однако этот способ отрабатывался в Непале веками, и непальцы не торопятся менять его на европейский рюкзак. В качестве ёмкости часто используются очень лёгкие плетёные корзины, сужающиеся книзу.

По тропам постоянно идут вверх и вниз мужчины, женщины, дети, каждый обязательно что‑нибудь несёт – дрова, сено, продукты, товары, строительные материалы для домов и мостов. В непальских горах нет автотранспорта, вертолётов, лошадей, а яки используются только на больших высотах у подножья ледников.

Относятся непальцы к своим тропам очень внимательно. Тропа представляет собой широкую каменную дорогу, тщательно вымощенную, снабжённую через определённое расстояние специальными каменными скамейками для отдыха уставшего путника, но проехать по этой широкой дороге невозможно, так как из‑за большой крутизны она то и дело переходит в ступеньки. Тропы постоянно подновляются, ставятся новые мосты, ремонтируются старые. Строительство ведётся, конечно, вручную. Огромные камни, величиной с автобус, мешающие прокладке дороги, раскалываются с помощью стальных клиньев. Предварительно перфорируют сверлом или шлямбуром, а потом долгими часами бьют по клину кувалдой.

Вдоль троп постоянно встречаешь камни с высеченными на них молитвами. Порой они выбить прямо на огромных глыбах, лежащих сбоку от тропы, и даже немного подкрашены чёрной и белой красками. Издали смотрятся ярко и рельефно. Часто прямо посередине тропы стоит стенка из отдельных вертикальных плиток, каждая из которых испещрена буддистскими молитвами: “Ом мане падмэ хум”. На ручьях стоят мельницы, в которых, однако, ничего не мелется, а вращаются барабаны, на которых нанесены всё те же молитвы. На возвышенных местах установлены многометровые шесты с развевающимися по ветру молитвенными флажками. Проходя по тропе, молитвенную стенку следует обходить только слева. Правой рукой непальцы касаются плиток, и считается, что они возносят молитвы своим божествам. Если непалец по пути встречает молитвенный барабан, он ударяет по нему рукой не останавливаясь – крутнул и, стало быть, помолился. Ещё проще с молитвенными мельницами. Те вращаются и сами возносят молитвы, без участия человека. Своеобразная механизация религиозных отправлений. Но бывает, что непальцы молятся и по‑другому. Садятся, скрестив ноги, произносят молитву, сложив руки на груди ладонями вместе, бьют поклоны, едят священные семена, жгут жертвенный огонь.

Мы пользовались самым надёжным видом транспорта. Нас не беспокоили перебои с бензином и нелётная погода, недостатки технического обслуживания и пробки на дорогах. Шли своими ногами и всё своё несли с собой. Шли строго по графику, и поэтому после дневного перехода у нас оставалось два‑три свободных часа. Обычно мы с Володей Шопиным в эти часы отправлялись гулять по окрестностям и непременно поднимались на ближайшую вершину. Ещё с самолёта заметили, как непривычно выглядят Гималаи. Это очень молодые горы, поэтому очертания их не успели сгладиться под действием воды и ветра. Над нами возвышались отвесные скальные стены, сверкали висячие ледники, в тёмное небо вонзались острые гранёные пики. Рай для альпинистов любого уровня и любых вкусов. Сначала горы напомнили мне Гиндукуш, как он смотрится с Юго‑Западного Памира, но, увидев их ближе, я понял, что сравнивать это чудо просто не с чем. И вся эта красота ещё ждёт своих покорителей. Большинство экспедиций стремятся к самым высоким вершинам, а “низкие” – шести‑, семитысячники – попадают лишь на фотоснимки восторженных туристов.

Покинув жаркий Катманду всего десять дней назад, мы подходили к месту базового лагеря среди льда и снега в самом начале холодной и ветреной весны высокогорья.

16 марта. Мы были на месте базового лагеря в 11.30. Я знал, что лагерь будет располагаться не на зелёной поляне с серебряным ручьём, но то, что увидел, превзошло мои худшие представления.

Никакого намёка на площадки. Чрезвычайно неровный ледник, заваленный крупными камнями вперемешку с залежами старых консервных банок и другого мусора. Всё это остатки многочисленных экспедиций. Даже для установки высотной палатки пришлось серьёзно поработать ледорубами и лопатами несколько часов. Не говоря уже о кемпинге. С шатром легко: его можно сначала поставить, а потом ровнять площадку, находясь под крышей.

Едва мы успели установить три высотных палатки и шатёр, как начался обильный снегопад. Вечер провели в шатре. Ложась спать, нам пришлось раскапывать палатки, которые были завалены на одну треть.

Планировалось, что все участники экспедиции будут жить по одному‑два человека в больших польских палатках типа “кемпинг”. Палатка очень удобная, имеет небольшой тамбур, где можно сложить снаряжение, и просторную комнатку. Кемпинг достаточно высок, и в нём можно ходить во весь рост. Для альпинистского снаряжения и для аппаратуры нашей киногруппы мы использовали небольшие шатровые палатки, с дном типа “Зима”, изготовленные специально для экспедиции. В качестве кают‑компании и продуктового склада у нас были большие шатровые палатки без дна. Каждому из офицеров связи была выделена маленькая высотная каркасная палатка типа “Салева”. Стены кухни сложили из камней, а сверху накрыли большим сигнальным полотнищем из каландрированного капрона.

Вскоре в базовом лагере появился парнишка с грузом и запиской от Мысловского. А через два‑три часа и сам Эдик и Коля. Они проделали тот же путь, что и мы, за четыре дня. Настроение у всех хорошее. Самочувствие нормальное. Все рады, что завершился важный этап.

Ребята принесли новости.

17 марта. Второй день пребывания в базовом лагере. Вышли на небольшую прогулку к ледопаду. Связка Мысловский – Чёрный проработала часа три, мы трое – не больше часа. Забойщики (Альпинист, работающий впереди, прокладывающий маршрут) вернулись в оптимистическом настроении: дорога ясна, победа будет за нами. Однако уже на следующий день наступило отрезвление. Слишком рано Мысловский взял вправо,– они оказались на ледовых стенках и довольно долго прокопались на одном месте. Мы с Овчинниковым, глядя на их мытарства, от скуки сунулись влево вверх и удивительно быстро по простому пути поднялись верёвок на семь. Однако при вечернем обсуждении все единогласно утверждали, что мы пошли не туда, что я взял слишком влево. Я сначала оправдывался, потом огрызался, даже грубо что‑то сказал Эдику, но Эдик молодец, быстро отошёл.

– Похоже, что простой путь – влево вверх, а потом под большим сколом траверс вправо,– говорил я.

– Это только кажется. Посмотри, сколько верёвок, флажков и даже остатки палатки правее нашего пути, – без тени сомнения отвечал Эдик.

– Но ледник сдвигается на метр в сутки. Все это ещё год назад находилось гораздо выше, то есть как раз там, где я предложил делать траверс.

– Нет, ты не прав, – вступил в разговор Коля, – вспомни литературу: все пишут, что нужно уходить к правому борту гораздо раньше.

– Но может быть, в этом году ледовая обстановка изменилась? Надо руководствоваться логикой, а не догмами. Судя по общему характеру трещин и сераков, несложный и безопасный путь, мне кажется, левее центра до высоты 5800.

– Тебе кажется, а я здесь ходил в позапрошлом году, – уже тоном рассерженного начальника Эдик выдвинул главный аргумент.

– И поэтому залез на стены! – резко бросил я, обиженный ущемлением демократии в теоретической дискуссии.

Наступило молчание. Эдик смешался, удивлённый моей внезапной резкостью и не в силах что‑либо возразить. Анатолий Георгиевич попытался разрядить обстановку:

– Конечно, старые верёвки и флажки ни о чём не говорят, но мне представляется, что простота слева обманчивая, помню, что поляки траверсировали ниже. Во всяком случае, надо посмотреть оба варианта.

– Я спрашивал Наванга, – добавил Володя, – он говорит, что надо уходить вправо.

Оставшись наедине со своим мнением, я больше не спорил. Пусть нашим арбитром будет время.

“Почему они всё время ссылаются на чей‑то опыт?– думал я вечером в палатке. – Ведь у каждого из нас за плечами огромное количество самых разнообразных ледников. У нас самый длинный в мире (77 километров) ледник Федченко на Памире и не очень уступающие ему ледники Тянь‑Шаня в районе пика Победы – самого северного семитысячника планеты. У нас есть сложные ледопады, например на Кавказе, в Безенги, и многокилометровые ледовые лабиринты с бездонными трещинами, например ледник Бивачный под пиком Коммунизма. Причём многие маршруты мы проходили сразу, без разведки и предварительного изучения по книгам (их просто не было), руководствуясь только чутьём и общими закономерностями строения ледников. Особенно богатый опыт у таких старых высотников, как Овчинников, Мысловский, Чёрный, которые одними из первых бывали во многих труднодоступных местах Памира и Тянь‑Шаня. А что имеют болгары и югославы, поляки и испанцы? Ледники в Альпах, где размечен каждый поворот, каждый камень? Самые протоптанные маршруты Памира, где они ходили по нашим следам, под руководством наших тренеров‑инструкторов? Почему мы должны доверять им больше, чем себе, своей интуиции, своему опыту? ”

20 марта. Четвёртый день работы на ледопаде. Из них два – впустую.

Вчера Эдик и Коля спустились с ледника часа в четыре. С восторгом рассказывали, как они проходили трудные участки ледника, какие там страшные трещины и сложные стены. Вернувшись на мои следы, они прошли ещё шесть верёвок, в некоторых местах повесили перила. Вышли на пологую среднюю часть ледопада, но пути на склоны Нупцзе не нашли.

Во время ужина начался сильный ветер. К середине ночи он настолько усилился, что свалил один шатёр, а второй устоял только потому, что в нём спали шерпы, которые лихорадочно сдерживали метания своего дома. Внутри палатки всё было перевёрнуто и разворочено, низ шатра порван почти по всему периметру. В конце концов Дава и Наванг оставили попытки закрепить шатёр и уже под утро пошли спать в высотную палатку. К этому времени (около шести часов) ветер как будто начал стихать. Наш кемпинг выстоял.

Помня, как летали наши кемпинги прошлым летом в базовом лагере в Ванч‑Даре и на “Грузинских ночёвках”, я поставил более прочные растяжки и привалил низ кемпинга большими камнями. Порвалась только одна растяжка. У кемпинга Анатолия Георгиевича тоже порвалась растяжка, и вся конструкция уже собиралась взлететь. Шефу пришлось выскочить на улицу в чём спал и звать на помощь. Помог Эдик, который лежал в соседней палатке.

Я выглянул из палатки и решил, что сегодня выход не состоится: на улице творилось что‑то страшное. Однако погода постепенно наладилась, и мы в этот день очень продуктивно поработали.

Уже при надевании кошек Анатолий Георгиевич заявил:

– Я с вами пойду только полпути и потом вернусь, потому что мне не выдержать ваш темп, а обрабатывать можно вдвоём.

Я сразу возразил:

– Нет никакой необходимости гнаться за нами. Вы нас догоните, пока мы меняем верёвки на перилах. Зато в случае любых разногласий по прокладке маршрута нам будет тяжело принять решение, имея два равноправных голоса. Кроме того, возможно, нужна будет консультация стратегического характера.

Шеф быстро согласился.

К большому сераку мы подошли практически одновременно. Я опять стал засматриваться налево. Предложил оставить весь груз и разведать. Верёвки через три вышли на тропу Эдика. Пройдя по их маршруту, мы совершили полукруг и вышли на три верёвки выше своих рюкзаков.

В этот момент даже Володя, который отличается очень сдержанным характером и до сих пор тщательно пытался сгладить наши противоречия по выбору маршрута и как‑то защитить или оправдать действия забойщиков, не выдержал и сказал открытым текстом всё, что думает. Анатолий Георгиевич постарался смягчить обстановку и показать объективные причины этой ошибки.

Завершающим маневром был наш с Вовиком бросок в сторону склонов Нупцзе. Кажется, дорога ясна.

Вечером Анатолий Георгиевич дал нашей двойке ответственное задание – найти выход на плато. (Эдику и Коле предложил снять свои “кружева”.)

21 марта. Очень хотелось проложить дорогу на плато за один день, поэтому вышли пораньше, в 4.15. Однако не взяли фонарь, надеясь, что дорогу знаем достаточно хорошо, и в нижней части полчаса поплутали по леднику. Надев кошки, довольно быстро проскочили обработанный кусок. Казалось, что выход на 6100 не представит трудностей. Но, пройдя несколько верёвок по простым подушкам выше средней пологой части, упёрлись в систему трещин и стен, отделяющих ледник от склонов Нупцзе. Во многих местах путь оказался опасным. Венцом всего была 60‑метровая стена, в некоторых местах совершенно отвесная, а главное, состоящая из смёрзшихся ледяных глыб, на которые нет никакой надежды.

Проходя её, я натерпелся страха за себя и за Вовика, который стоял внизу: я мог засыпать его одним неловким движением. После этого прошли ещё одну стенку метров пятнадцати и по увалам подошли вплотную к северным скалам гребня Нупцзе.

Отсюда ледник Кхумбу просматривается весь до западных склонов Лхоцзе, левее видна вершина Эвереста и верхняя стенка нашего контрфорса. Я долго бродил по леднику в поисках следов лагеря 6100 предыдущих экспедиций, консультировался с базой по рации, но никаких остатков лагеря и даже намёка на них найти не удалось. Со времени предыдущей экспедиции прошло меньше года, но ледник движется так быстро и со склонов валят снег и лёд так интенсивно, что всё скрывается в толще льда. Ветры завершают работу, заглаживая поверхность ледника.

Оставили палатки на 6100 и пошли на спуск. Опять поволновались на “живой” стене, хотя спускались по верёвке, но без спусковых приспособлений, и на маятнике мне стоило большого труда встегнуть узел в промежуточный карабин.

“Живыми” мы называем отдельные, свободно лежащие камни, которые представляют особую опасность при восхождении. Случайно сдвинутый неосторожным движением, верёвкой или сильным порывом ветра, такой камень может вызвать цепную реакцию и привести к камнепаду или обвалу. Ужасно чувствуешь себя, когда сверху со свистом и воем артиллерийских снарядов несётся целый залп камней самого разного калибра. Возможные места камнепадов мы. стараемся предусмотреть и прокладывать маршрут по гребешкам или под стенками, чтобы, иметь прикрытие.

Самое неприятное, когда всё‑таки приходится идти по “живому”, когда невозможно обойти по монолитной скале или по прочному льду. В этом случае стараешься вообразить себя мухой, как будто в тебе совсем нет веса. Идёшь крайне осторожно, медленно, плавно, без рывков, осматриваешь каждый камень, рассчитываешь каждое движение, старательно укладываешь идущую за тобой верёвку, которая тоже может сдвинуть камень. На “живых” стенках, как правило, невозможно организовать надёжную страховку: нет монолитной скалы, некуда забить крюк, которому ты доверил бы свою жизнь.

Альпинисты очень не любят такие места, и никакая самая крутая, отвесная или даже отрицательная, но прочная стенка не может сравниться по сложности прохождения с некрутым, но разрушенным участком.

Вспоминаю восхождение сборной команды Ленинграда на чемпионате страны. 1979 года по центру северной стены, пика Революции (6975). Один из участков маршрута – стена всего сто метров, крутизной 80 градусов – занял у меня день работы, и всё это время я не знал, что будет в следующую секунду: рухнет подо мной вся эта многотонная масса или мне удастся шагнуть на более прочную опору, выдержит ли только что забитый крюк или вылетит, едва я на него стану ногой. После того как по перилам прошла основная команда и мы сняли верёвки, оказалось, что все они пробиты, камнями и для работы уже непригодны.

Поэтому когда альпинисты изучают маршрут, они интересуются не только крутизной и протяжённостью сложных мест, но и тем, что за порода, насколько она разрушена, какие крючья в ней лучше держат. И высшей квалификацией альпиниста является умение пройти по “живому”, не сбросив ни одного камня.

Технический приём “маятник” используется в альпинизме и скалолазании довольно широко, в основном на отвесных стенах. Например, при переходе с одной вертикальной щели на другую, между которыми невозможно пройти свободным лазанием. В щели забивается крюк, продевается верёвка, альпинист спускаеч тся на несколько метров и, вися на верёвке, отталкиваясь и раскачиваясь вдоль стены, перелетает на параллельную щель.

На среднем плато выдернули жёлтую американскую верёвку, которая прошивала четыре‑пять сераков на глубине одного метра.

Ледопад, как и место базового лагеря, – музей истории покорения Эвереста. Эта гигантская ступенька ледника Кхумбу – как грандиозная витрина с постоянно меняющейся экспозицией, на которой демонстрируется разнообразнейшее снаряжение десятков экспедиций. Хронологически распределение экспонатов напоминает геологический срез: на нижних полках следы пионеров ледопада – британцев и швейцарцев, наверху – богатая коллекция болгарских и японских вещей, оставленных в 1981 году. Там, где ледопад прекращает своё не заметное глазу падение и переходит в спокойный долинный ледник, нам даже удалось найти свидетельства пребывания экспедиции сэра Джона Ханта (1953 г.). Выше, где ледопад открывает и закрывает свои трещины, повторяя изгибы скального ложа, встречались то французская пластиковая банка, то испанская верёвка, то итальянский карабин. Перед выходом на 6100 обнаружили болгарскую лестницу в хорошем состоянии. Иногда эти вещи путём сложного перемещения слоёв выносит на поверхность или даже на верхушку серака, иногда их замечаешь в стенках трещин на пяти‑, десятиметровой глубине. Есть они и глубже, но там темно.

К сожалению, ни капли огромного труда, затраченного альпинистами на прокладку дороги через ледопад, не может быть использовано их последователями. Подвижки ледника и разрушительное действие солнца за три‑четыре недели приводят дорогу в полную негодность.

22 марта. Общий день отдыха. Хотя до сих пор минуты свободной не было.

Итак, наконец‑то собралась почти вся экспедиция, кроме Ефимова, Ильинского, Кононова, Трощиненко. Они до сих пор идут с караваном. Вчера полдня мы “отходили” от работы на маршруте. Надо заметить, что после каждого выхода устаёшь так, что последний подъём к палаткам – три метра перепада – преодолеваешь в несколько приёмов. Особенно изматывает палящее солнце среди царства снега и льда.

В лагере обычная суета новоселья. Устанавливаются палатки и антенны, сортируются продукты и снаряжение, распаковывается и “перенюхивается” личное барахло.

Под личные вещи нам с Володей выделили три баула на двоих, и они были забиты, до отказа. Все мы. впервые участвовали в подобной экспедиции, не имели опыта и чёткого представления о том, что же конкретно нужно брать с собой. Какие кошки будут лучше держать на этом льду? Какие рукавицы потребуются на леднике, какие на скале и какие на самом верху? Все взяли по две‑три пары ботинок, большое количество тёплого белья, носков, солнцезащитных очков. Мы получили абсолютно всё снаряжение, необходимое для жизни и работы, но, конечно, каждый привёз или свою любимую рубашку, или исключительно удобные штормовые брюки, или кошки собственной конструкции, проверенные на многих сложных восхождениях. Я в основном ориентировался на то, что было выдано, но некоторые вещи переделал ещё дома (беседку, рюкзак, ветрозащитный костюм), а другие подгонял уже в базовом лагере.

Между делом, под шумок, нам четверым, занятым на продуктовом складе, удалось помыть головы. Это событие произошло впервые за последние две недели, и мы прямо блаженствовали. А если всё пойдёт нормально, то мы и баню устроим.

Ребята, только что пришедшие в базовый лагерь, чувствуют себя по‑разному. Большинство нормально, у некоторых болит голова. Хуже всех приходится Володе Воскобойникову, который впервые на такой высоте. Вчера почти не вставал. Сегодня отдаёт кое‑какие указания шерпам на кухне.

Владимир Александрович Воскобойников – заместитель генерального директора Всесоюзного научно‑исследовательского института пищевой промышленности и концентратов, кандидат наук, очень грамотный специалист своего дела. Мы познакомились с ним на летнем сборе 1981 года на Памире, куда он приезжал для отработки “гималайского меню”. Он сразу нам понравился, а когда встал за плиту и приготовил несколько блюд, мы. были в восторге и приложили все силы, чтобы уговорить его поехать в экспедицию. И не ошиблись. Безвылазно находясь в базовом лагере в течение двух месяцев, он не уставал придумывать новые блюда, удивлять каждого его любимым лакомством, находить тёплые слова для уставших, расстроенных, огорчённых...

В первые дни на Володю кроме горной болезни обрушилось ещё одно несчастье. Губы. его от ультрафиолетового облучения настолько обгорели и потрескались, что на них было страшно смотреть.

Сегодня обсуждался выход передовой группы на 6500. Мы с Колей Чёрным убедили Анатолия Георгиевича, что завтра выходить в столь серьёзный поход рановато, надо подготовиться. Решили идти послезавтра с одной или двумя ночёвками.

Ужин был праздничным – в честь дня рождения Миши Туркевича. От имени руководства Евгений Игоревич подарил очки “окула”, а от передовой группы мы преподнесли трофеи с ледника Кхумбу – верёвку и карабин. К сожалению, не было ни гитары, ни запевалы, поэтому весело было, только пока ели. Пытались спеть пару песен, но быстро поняли, что без аккомпанемента это безнадёжно. Вдруг вспомнили про записи Высоцкого. Слушали в полной тишине. Может быть, это внимание – признак наступающей ностальгии? Впрочем, вряд ли. Слишком рано.

Между прочим, впервые с момента вылета из Катманду так поздно (уже 23.00) не ложусь спать. Завтра подъём в 8.00, да и тот не обязательный. Завтрак в 9.00. Не узнаю Овчинникова – как же без зарядок? Кстати, на мой взгляд, шеф заметно сдал за прошедший год, стал хуже слышать и быстрее уставать, а главное – нет той жёсткости, непреклонности в отстаивании собственной позиции, которая раньше так бросалась в глаза и вызывала много неудовольствия со стороны наших ребят.

Интересно менялось моё отношение к нему. При первом знакомстве на сборе 1980 года в Ачик‑Таше он мне явно не понравился своей сухостью, педантичностью и требовательностью, которая, казалось, доходила до абсурда.

Постепенно я стал узнавать его глубже. Сначала по некоторым поступкам, потом в наших разговорах, из его рассказов и воспоминаний и, наконец, по совместной работе в походе и на маршруте. Теперь я думаю, что это человек не только очень волевой и целеустремлённый (что было ясно с самого начала), но и добрый, бескорыстный, кристально честный. Я бы сказал – глубоко порядочный. Очень импонирует мне его спортивность, способность “заводиться”. То есть тот спортивный азарт, без которого невозможно добиться больших успехов в спорте. А часто и в жизни.

Возможно, моё мнение изменится. Возможно, будут конфликты, но хочется надеяться, что в главном я не ошибся.

У Евгения Игоревича виски совершенно седые, чего я ещё в Москве не замечал.

23 марта. День подготовки к выходу. Кажется, ничего существенного не произошло, если не считать небольших разногласий с Шопиным по поводу рации.

При распределении груза я, с согласия Эдика, взял себе рацию.

– Рация должна быть у руководителя, – возразил Володя,– получается, что мы проявляем неуважение к нему.

– Но ведь он сам согласился.

– Ну и что? Просто он мягкий человек и не смог тебе отказать.

Рация перешла к Эдику. Но ненадолго. В дальнейшем логика работы заставила меня всё‑таки взять её себе.

Вечером написал письма маме и друзьям‑ленинградцам. 24 марта вышли в 5.15. Вместе с нами вышла группа Онищенко (Хомутов, Голодов, Москальцов). На два часа позже – группа Иванова. Обе группы должны были работать на ледопаде, не выше промежуточного лагеря, и возвратиться в тот же день. Прошли ледопад за семь часов. Мы в связке с Анатолием Георгиевичем шли неплохо. Эдик немного отставал. На 60‑метровой стенке Шопину пришлось вытаскивать рюкзаки Коли и Эдика и их самих. Я тоже немного помог Анатолию Георгиевичу. Он сказал, что это второй случай в его жизни, когда его вытаскивают на верёвке. Первый раз ему помог Миша Хергиани где‑то в Альпах или в Шотландии.

Поднявшись на 6100 очень рано, в 12.00, стали думать: идти дальше или ночевать? Пока готовили чай, погода сильно ухудшилась, и само собой пришло решение подождать до утра. Вечер провели в разговорах. Жалели, что не взяли с собой “Эрудит”. К нашему изумлению, утром погода оказалась не лучше, чем вечером. Видимость сто метров или меньше, ветер, переменная глубина снега. Вышли часов в девять, Эдик шёл впереди. После первого привала, через час, видимо, заметив, что Эдик выдохся, Анатолий Георгиевич предложил мне выйти вперёд. Я с радостью согласился и шёл первым до самого конца.

В часе ходьбы от лагеря 6100 виден весь Западный цирк от склонов Лхоцзе до ледопада. Хотя слово “цирк” предполагает круглое формирование, в альпинизме этим термином обозначается область, окружённая гребнями, как правило, с трёх сторон. Западный цирк ограничен горами в форме буквы “П”, или, как раньше говорили, “покоем”. С востока вздымается мощный скальный склон Лхоцзе (8501) – четвёртой по высоте вершины мира,– который образует перекладину “П”. От неё почти ровным гребнем в несколько километров тянется массив Нупцзе (7900), который обрывается к леднику Кхумбу напротив базового лагеря. Это южный “забор” цирка. А с севера – грандиозная пирамида Эвереста с его великолепной южной стеной и длиннющим западным гребнем до перевала Лхо‑Ла. Между Эверестом и Лхоцзе есть перемычка на высоте 8000 метров – самый высокий в мире перевал. Это знаменитое Южное седло, через которое по пути первовосходителей на Эверест шло абсолютное большинство экспедиций. Западный цирк – почти ровная ледяная река шириной один и длиной пять километров. Здесь, в средней части этой реки, и расположился лагерь‑1.

В Западном цирке начинается ледник Кхумбу, который, обрываясь 800‑метровым ледопадом к базовому лагерю, резко поворачивает на юг и течёт ещё несколько километров по широкой холодной долине. Нижняя часть его так сильно завалена камнями, что язык ледника почти не виден.

Ледник, по оценке старших, в хорошем состоянии, трещины закрыты плотным снегом, и мне удалось проложить совершенно прямую дорогу на несколько километров. Шли четыре с половиной часа. Сначала наткнулись на остатки болгарского лагеря 6500 посередине ледника. Нашли много крючьев – ледобуры, фирновые и несколько банок продуктов – джемы, соусы, брынзу и др. Ещё минут через тридцать пришли в лагерь 6500 на морене вблизи южной стены Эвереста.

Я снял рюкзак у жалких лохмотьев какой‑то каркасной палатки и пошёл искать место поровней.

Морена – несколько десятков метров длиной и несколько метров шириной – почти не возвышается над уровнем ледника. Крутые камни во льду, совсем нет горизонтальных площадок. Много газовых баллонов, консервных банок, пара очень больших жёлтых баллонов из‑под кислорода. По обилию и ассортименту мусора – базовый лагерь в миниатюре.

Через несколько минут подошёл Анатолий Георгиевич, тоже побродил, не очень довольный увиденным. Чуть позже собрались остальные. Как часто бывает в таких случаях, сиюминутная усталость заслонила интересы общего дела. Не нашлось сил, чтобы погулять десять минут по морене и найти удобное место для палатки, которой предстояло стоять здесь два месяца. Плюхнулись, куда дошли. В итоге работы сделали больше, так как пришлось выравнивать снежно‑ледовый склон.

Итак, на 6500 мы установили “Зиму” и в хорошем настроении устроили обильный ужин из трофейных продуктов. Я опять кашеварил. Все были довольны. Улеглись в благодушном настроении.

Проснулись в полночь от сильнейшего ветра и громкого хлопанья палатки. Несколько резинок на растяжках порвалось, и это грозило разрывом всей палатки. Поднялся Эдик, за ним я, оделись и привязали растяжки. Едва успели влезть в спальники, как порвалась ещё одна резинка. Нам показалось, что ветер стихает, и мы решили её не привязывать. Лень взяла своё: очень не хотелось выходить в эту кутерьму, где голые руки мгновенно коченеют, а дыхание перехватывает от ураганного ветра. Видимо, прошёл час или два, когда я проснулся оттого, что в лицо сыпал снег. Снег был на спальнике и по всей палатке. Посмотрел на форточки – завязаны. И тут увидел, что около двери зияет огромная дыра вдоль пола и разрыв грозит увеличиться. Не вылезая из спальника, подполз к дыре, закрыл её спиной. Я надеялся, что скоро рассвет. Почему‑то мне казалось, что с восходом солнца ветер прекратится или ослабнет, как это было во время урагана в базовом лагере. Сначала мне было не холодно, спать не хотелось, шум почти не утомлял. Потом я стал мёрзнуть и, поймав паузу между порывами ветра, дотянулся до второго спальника (у нас были двойные состёгивающиеся). Влезть в него я не мог и только подпихнул под себя. Ещё через полчасика опять стало холодно. Мёрзла спина, прижатая к дыре, и тянуло холодом от пола.

Подтащил пустой рюкзак, проложил его между собой и дырой. Иногда забывался во сне, потом просыпался от холода, переворачивался, пытаясь согреться. Не знаю, спали ли остальные, но никакого движения я не замечал. Видимо, это продолжалось часа четыре. Мне показалось, что дальше без помощи не справиться.

Стараясь перекричать шум ветра и хлопающей ткани, стал будить мужиков. Я хотел, как и предлагал вечером, чтобы все легли с наветренной стороны и держали палатку. Однако Эдик и Коля только повалили центральную стойку. Хлопанье ещё больше усилилось, а я остался на своём посту. Приходилось прикрывать голову руками, потому что удары ткани по ней напоминали тренировку боксёра с грушей. Наконец подтянул к себе каримат и, окончательно измотанный бессонной ночью, ненадолго провалился в сон. Проснулся, когда было уже светло. Вся палатка засыпана снегом и беспорядочно разбросанными продуктами, посудой, одеждой. Дыр в стенах как дверей в пассажирском вагоне и через каждую свободно может пролезть человек (что мы и сделали впоследствии). Эдик велел одеваться, оставить вещи под этой рваной тряпкой, привалить её камнями и уходить. Коля через дыру вылез наружу, притащил наши наружные ботинки и кое‑какие вещи, которые оказались не слишком летучими (а вот пуховка Шопина упорхнула бесследно). У меня, к моему удивлению, пропал только чехол от спальника, хотя все вещи лежали как раз у дыры. Не особенно надеясь на надёжность такого своеобразного склада, я захватил свои вещи на 6100. Когда мы покидали эту “гостеприимную” морену, ветер был настолько сильным, что приходилось ложиться на него. Хорошо, что спиной.

Через две трети пути встретили Хрищатого, Валиева, Чепчева и Наванга, которые с тяжёлыми рюкзаками пробивались наверх через эту стену ветра и снега. Ребятам досталось.

На 6100 пришли в 13.00. Все лежали утомлённые. Я топил снег на газе. Чуть раньше двух часов появился Иванов, У них было задание в тот день подняться на 6500, но из базового лагеря они вышли поздно и теперь дойти до стены было уже нереально. С другой стороны, промежуточный лагерь на 6100 совсем не оборудован для ночёвки – нет спальников и кариматов. В конце концов они всё‑таки решили ночевать здесь, а мы начали спускаться домой. Дорога через ледопад обработана неплохо.

Анатолий Георгиевич так вымотался, что в базовом лагере даже не пришёл на ужин. Здесь только что. появились Серёжа Ефимов и Эрик Ильинский с очередной частью каравана. У них масса впечатлений о путешествии по тропической части Непала, которую нашей группе увидеть не удалось: мы пролетели над ней на самолёте.

28 марта день отдыха для нашей группы. На 6100 вышла группа Онищенко.

Сегодня стирали, шили, принимали прибывающие снизу грузы. В базовый лагерь поднялись последние члены экспедиции – Трощиненко и Кононов. Что‑то непонятно с грузами. Не хватает поролонов, верёвок, у Ильинского пропал двойной вибрам.

Группа Иванова сегодня обработала четырнадцать верёвок, причём почему‑то слева от кулуара. Завтра должна была выйти на отметку 7200, но работать отказалась и спускается вниз.

Прогулявшись с Володей из лагеря 6500. под маршрут мы наметили путь правее небольшого кулуара по слабо выраженному контрфорсу. Бершов и Туркевич, которые первыми начали обработку стены, пошли левее этого кулуара, и только через шестнадцать верёвок маршрут перешёл направо. Впоследствии мы убедились, что такое решение было совершенно правильным.

После того как группа Иванова повесила свои четырнадцать верёвок, у них почти не осталось снаряжения для дальнейшей обработки. Им не имело смысла ради трёх‑четырёх верёвок подниматься на 400 метров и терять день. Это было первым сбоем в наших планах.

Группа Онищенко сделала за день две ходки от 6100 до 6500 и завтра собирается подняться на маршрут, установить временную палатку и продолжить обработку.

Обсуждался вопрос, когда выходить нам. Видимо. с “подачи” Эдика мы будем отдыхать ещё и завтра, хотя Евгений Игоревич очень расстроен срывом плана и ему хотелось бы отправить нас пораньше. Я тоже ввязался в эту дискуссию, не столько в надежде изменить решение тренерского совета, сколько показать нашу позицию, напомнить о том, что участники не пешки в этой игре, а тоже думают, считают, переживают.

Вчера появилась американка в штанах из мешковины, длинном платье и какой‑то куртке‑халате. Коля с ней оживлённо беседовал, но после того, как она, показав на подошедшего длинного парня, сказала: “Мой друг Малькольм из Великобритании”, интерес у Коли погас.

29 марта. Вечером провели разбор выхода группы Иванова. Он обвинял руководство во всех грехах: что был запланирован слишком большой объём работы для группы, не имеющей акклиматизации, из‑за чего им пришлось ночевать на 6100 без спальников; что не хватило снаряжения для обработки; что проявилось недоверие к их решению спускаться на день раньше. Руководство оправдывалось и почти извинялось перед ним. В конце концов приняли решение считать выход успешным.

Пожалуй, только после экспедиции мы смогли, оценить, насколько мудро и дипломатично проводил разборы Евгений Игоревич. Безусловно, в таком сложном, многоплановом деле, как гималайская экспедиция, не могло обойтись без конфликтов. Здесь собрались люди, каждый из которых имел свой богатый опыт проведения крупных экспедиций на первенствах страны, опыт руководства коллективами людей в горах и в альпсекциях. Каждый был лидером своей команды и имел чёткое мнение о том, как надо решать тот или иной вопрос. Однако эти мнения не всегда совпадали. К тому же здесь положились дополнительные трудности – плохая погода, маршрут сложнее, чем предполагали, отсутствие опыта работы в гималайской тактике. Каждый предлагал свои решения, каждый был уверен в своей правоте, а начальнику надо было либо найти компромисс, либо отдать предпочтение одним, не обидев других, либо отстоять свою позицию. Евгений Игоревич удивительно тонко сглаживал разногласия, умудряясь твёрдо проводить главную линию, не используя нажим, избегая приказной формы. Многие гималайские экспедиции, составленные из ярких индивидуальностей, провалились потому, что отдельные “звёзды” не смогли духовно объединиться, не нашли общего языка. Нам счастливо удалось направить все усилия в одно русло, и заслуга в этом не только советской альпинистской школы с её твёрдой дисциплиной, но и мудрой, тактичной, предусмотрительной политики нашего начальника.

30 марта. Весь день простояла идеальная погода. На полпути из промежуточного в лагерь‑1 было даже жарко, но вверху подул ветерок, и похолодало. Придя на 6500, я занялся восстановлением нашей многострадальной “Зимы”, а Володя поставил воду на примус и не заметил, как уснул.

Попили чаю. Часа через два появились остальные. На этот раз самочувствие у всех нормальное, правда, Анатолий Георгиевич сильно устал. Я побродил по леднику, осматривая места стоянок предыдущих экспедиций, а потом начал заглядывать в трещины, надеясь найти пуховку Шопина, унесённую ветром неделю назад.

Не прошло и десяти минут, как моя затея увенчалась успехом. Вовик надел кошки, взял ледовое снаряжение и на моей страховке спустился за пуховкой на дно десятиметровой трещины.

Завтра надо найти место и поставить лагерь‑2. Уже пройдено и провешено 20 верёвок в направлении лагеря и осталось ещё приблизительно восемь. Ещё пару дней надо таскать грузы в этот лагерь, а дальше обрабатывать нам пока не разрешают. Боюсь, что так и не удастся поработать на маршруте первым.

31 марта. Утром мы с Володей, взяв в рюкзаки приблизительно по пятнадцать килограммов груза, двинулись из лагеря‑1. Первые четырнадцать верёвок я проскочил за полтора часа. Взял оставленные там две верёвки, тридцать крючьев и молоток. Когда дошёл до конца перил, Володя был на две‑три верёвки ниже, поэтому, как я и предполагал, пришлось работать в технике одиночного хождения. Впрочем, маршрут был достаточно прост, и я закреплял перила, особенно не заботясь о соблюдении самостраховки. Неудобство состояло в том, что после навешивания верёвки приходилось снимать рюкзак, доставать следующую, разматывать её аккуратно на площадке, чтобы не запуталась, опять надевать рюкзак и идти вперёд с верхним концом.

Отвлекали лишние разговоры по рации, которые, впрочем, я старался предельно сокращать. Эдику я посоветовал ставить палатку на четырнадцатой верёвке, потому что более удобного места мне пока не попалось, а на подготовку площадки требовалось время. Было уже 13.00, и сколько мне придётся идти до хорошей площадки, было совершенно неизвестно.

Из‑за обработки маршрута темп моего движения, конечно, упал, и Володя начал меня догонять. Когда я повесил все свои семь верёвок, мы начали работать в связке. Скалы стали круче, поиск приемлемых вариантов усложнился, и работа замедлилась. Перепад высоты от лагеря‑1 достиг по альтметру 800 метров. К тому же день шёл к вечеру и пора было заканчивать работу на маршруте.

Володя уговорил меня остановиться на двух небольших площадках, которые впоследствии с большим трудом удалось приспособить под палатки на двух человек каждая. Мы оставили снаряжение и заторопились вниз.

Уже в темноте я подходил к лагерю. Недалеко от палатки я почувствовал полное изнеможение и лёг на лёд лицом вниз (рюкзак не позволил лечь на спину). Через несколько минут поднялся, боясь уснуть здесь на ночь глядя, и, тщательно обходя трещины, благополучно доплёлся до “Зимы”. Володя грел воду на газовой плите, Анатолий Георгиевич лежал в спальнике. Тут мы вспомнили, что ничего не ели и не пили с восьми утра, что наш рабочий день продолжался десять часов, что завтра нам опять предстоит тащить по пятнадцать‑двадцать килограммов на высоту 800 метров.

Есть совершенно не хотелось, но я заставил себя поесть довольно плотно. Володя только пил. Зато утром я вообще ничего не ел, не мог, а Володя, наоборот, позавтракал. Ещё раз я убедился, что нет смысла заставлять себя есть, когда нет аппетита. Возможно, что это даже ухудшает сон и восстановление мышц. Как двигатель внутреннего сгорания не способен развить достаточную мощность при нехватке воздуха, сколько ни увеличивай подачу бензина, так неакклиматизированный организм не может усвоить пищу, если не получает соответствующего количества кислорода.

Вставать и выходить не было ни малейшего желания. Зная, что за день мы всё равно пройдём эти тридцать верёвок, решили выйти попозже.

Только сейчас я заметил, что все дыры в нашей палатке тщательно зашиты: Анатолий Георгиевич зря времени не терял.

Стартовали в 11.00. В 13.30 я был уже у четырнадцатой верёвки, взял дополнительный груз (всего около семнадцати килограммов). В это время Эдик по связи с площадки лагеря‑2 пожурил нас за поздний выход. Когда я поднялся к ним, было около 17 часов.

Оказалось, что в лагере‑2 опять вчетвером ночевать негде: палатка не установлена. “Мы перевернули несколько кубометров породы, но площадка получилась только на двоих”. У меня ёкнуло сердце: неужели опять идти на 6500? “Если вы не против, мы спустимся, а вы сами поставите палатку и переночуете здесь”. Я облегчённо вздохнул: лишь бы больше никуда не идти!

Ребята спустились к Анатолию Георгиевичу уже в темноте. Им в предыдущую ночь не повезло. Не послушав рекомендации Иванова, они поставили палатку под камнеопасным кулуаром и, конечно, “поймали” несколько камней. К счастью, обошлось без травм.

Час возился с палаткой, закрепляя растяжки понадёжнее. Мы с Шопиным неплохо разместились на трёх кариматах среди четырёх спальников. Хорошо поужинали.

Ночью порывы ветра были настолько сильными и резкими, что казалось, нас поднимет и унесёт вместе с палаткой. Голова у меня оказалась очень низко и вплотную к выходу. Было холодно и неприятно от ударов ткани, рукав входа постоянно шлёпал по лицу, и никуда от него было не деться. Я провертелся всю ночь и к утру почувствовал страшную головную боль. А я считал себя хорошо акклиматизированным.

Головная боль на высоте – признак горной болезни и преследует каждого альпиниста в период акклиматизации. Часто её появление невольно связываешь с какими‑то неудобствами. Мне казалось, что голова болит оттого, что она очень низко лежала и что я не выспался из‑за шума ветра. Помню первый подъём на пик Коммунизма – ночёвку на 6500 перед выходом на вершину. Под голову попал какой‑то твёрдый предмет, от которого я никак не мог избавиться. Наутро именно в этом месте ощущалась сильная головная боль. Теперь я понимаю, что дело не в неудобствах. Японцы всю жизнь спят на деревянных полешках вместо подушек – и голова не болит.

Уже давно пора вставать и улучшать площадки или хотя бы идти вниз, а мы лежим, не в силах это сделать.

Наконец потихоньку начали греть воду. Кружка кофе сразу вывела меня из оцепенения. Правда, это “сразу” произошло к часу дня.

Мы видели, как снизу к нам подходит группа Валиев – Хрищатый – Чепчев – Наванг... Ещё ниже шли Мысловский – Чёрный – Овчинников.

Начали спуск. При встрече Овчинников сказал, что они решили нести грузы до 16 часов, чтобы успеть засветло спуститься в лагерь‑1. Таким образом, получилось, что Коля оставил груз, не дойдя четырёх верёвок до лагеря‑2, а Эдик – семи‑восьми верёвок.

Анатолий Георгиевич оставил свои тринадцать килограммов на площадке, которая везде фигурирует под названием “четырнадцатая верёвка”. Шеф спустился, как я понял, в смешанных чувствах. С одной стороны, для него было неожиданным, что он не смог дойти до лагеря‑2, и это его расстроило. С другой – он всё‑таки получил удовольствие оттого, что побывал на стене самого Эвереста.

Во время дополнительной вечерней связи было принято решение – завтра нашей группе спускаться вниз. Казбеку хватит снаряжения для обработки маршрута до подхода следующей группы.

Вечером кухней занимались Коля и Эдик. Надо заметить, что, хотя мы уже третий день ничего не ели, острого голода я не испытывал. Заставлять себя есть не было нужды, так как завтра – вниз, в лагерь. Там отъедимся.

3 апреля. Однако события закрутились несколько по‑другому. До 6100 мы с Володей добежали за час, а дальше начались осложнения. Оказалось, что за последние дни дорога через ледопад сильно ухудшилась, а 60‑метровая стенка стала предельно опасной. Мы занялись переделкой дороги, и возвращение в лагерь затянулось до вечера. Пришлось поднять все лестницы с опасного участка и перенести метров на двести правее. Установили мягкую десятиметровую лестницу из репшнура, жёсткую в один пролёт и две трёхпролётных на отвесной стене и ещё один пролёт внизу через трещину.

Требуются, конечно, ещё доработки, но в целом вариант смотрится не так страшно, как раньше. Лёд крепкий, монолитный, и сверху ничего не висит.

Из‑за этой задержки мы оказались на ледопаде в самое пекло. Желание выбраться из этой белой печки было так велико, что я обошёл на очередном вираже колонну Мысловский – Чёрный – Овчинников, для порядка попросив разрешения.

В лагере все мы, конечно, накинулись на сок. Причём Володя выдал по паре кружек сока манго, которые после разведения превратились в четыре‑пять. Хорошо пообедали и ещё лучше помылись в гелиобане. Отличная вещь. На улице холод, а в бане теплынь и вода почти пригодная для мытья.

Гелиобаня, сделанная на одном из омских заводов специально для нашей экспедиции, представляет собой круглую палатку из тёмной ткани, покрытую полиэтиленовым чехлом. Солнце нагревает воздух внутри бани и воду в чёрном резервуаре на крыше. К сожалению, мы так и не дождались хороших, солнечных дней, но всё‑таки в бане было достаточно тепло, чтобы раздеться, а воду мы грели тут же на примусах. Наша баня была предметом зависти многочисленных туристов, вынужденных в путешествиях по Непалу неделями обходиться без мытья.

4 апреля. Хотя погода плохая, но всё‑таки дело движется к лету: заметно теплеет и ледник интенсивно тает. Сегодня спускали озеро, которое грозило затопить нашу палатку, переносили продукты в новый холодильник (старый оказался затопленным), выполнили строку плана киногруппы – медосмотр. В перерывах ели, играли в домино.

Казбек сегодня прошёл ещё верёвок двенадцать. Не совсем ясно, где он находится, но похоже, что уже можно устанавливать лагерь‑3. Это где‑то на 7800. Кажется, самая трудная часть маршрута пройдена. Кстати, Валиев, Хрищатый, Чепчев – первые из советских восходителей, превысившие потолок 7500, хотя, впрочем, трудно сказать, превзошли ли они Конгур, на котором были К. Кузьмин и другие.

Иванов опять вышел сегодня на заброску поздно, в 10.00, и неизвестно, занёс ли грузы на 7350.

Сегодня же в лагерь‑1 прибыл Онищенко с группой. Их там теперь десять человек. Шумно и весело. Хозяйственный Сергей Ефимов сразу начал наводить порядок с питанием и снаряжением.

Завтра Трощиненко и Шопин собираются снимать шерпов на ледопаде. Венделовский, Коваленко, Мысловский, Чёрный и Кононов планируют пойти на Калапату. Я пока не при деле.

6 апреля. Состоялся разбор выходов всех групп, побывавших в высокогорной зоне.

Иванов опять возмущался. На этот раз ещё и тем, что его группе не дали переночевать на 7350, хотя я лично слышал, как Евгений Игоревич на связи предлагал ему сделать это двойками.

Действия нашей группы, установившей лагерь‑2 и обеспечившей работу четвёрки Валиева, были признаны успешными. Как и действия группы Казбека, которая прошла семнадцать верёвок выше лагеря‑2.

Сегодня наверху работала группа Онищенко. По плану они должны были доставить всё необходимое из лагеря 7350 до 7800 для жизнеобеспечения лагеря‑3. Однако сделали немного: заболел Слава.

Перед нашим выходом Евгений Игоревич провёл опрос участников нашей группы – готовы ли мы выходить на день раньше. Я в этом опросе не участвовал, но тоже наверняка ответил бы положительно. Нам поручено найти место для лагеря‑4. При этом считалось, что лагерь‑3 практически поставлен. Мы вышли в хорошем настроении, сознавая важность поставленной задачи и в полной уверенности, что выполним её.

Из радиоразговоров с лагерем‑2 чувствовалось, что группа Онищенко работает как‑то не очень хорошо. Сам Слава вообще не выходит из палатки. Погода наверху плохая.

Придя на 6500, узнали, что Славу спускают. В наступающей темноте сначала мы с Эриком, который в это время был комендантом лагеря‑1, а потом и Володя Шопин вышли навстречу. Слава шёл всё время с кислородом, но чувствовал себя очень плохо.

На следующий день мы не спеша поднялись на 7350 с небольшим грузом. Вместе с нами поднялся Эрик и ночевал в палатке с Эдиком и Колей. Последний был недоволен этим обстоятельством,– очень тесно. Мы с Володей в своей старой знакомой палатке поспали неплохо. Утром Эдик выразил желание идти со мной впереди, сказал, что на этот раз очень хорошо себя чувствует.

– Не знаешь, почему это ему захотелось идти в первой связке? – спросил Володя, когда мы остались одни, видимо, несколько огорчённый решением руководителя.

– Наверное, возникла острая потребность руководить, принимать решения, выбирать маршрут. Вообще‑то я боюсь этого, не знаю, как мы сработаемся.

– Да, лучшего партнёра по связке, чем я, тебе трудно будет найти.

Я горячо согласился с ним. Действительно, мы понимали друг друга с полуслова. Володя, лидер ленинградского “Зенита”, много ходил первым и отлично разбирается в психологических аспектах работы ведущего в группе. Поэтому он никогда не навязывал мне своего мнения, прекрасно понимая, что первому виднее.

Работа в связке при кажущейся простоте (первый лезет, второй страхует) таит в себе много сложностей и неожиданностей. Причём первый испытывает в основном технические и физические трудности., а на второго ложится главная психологическая нагрузка. Он должен мысленно слиться с ведущим, одинаково с ним видеть, чу