Глава 13. Бишоп увел Меррим в угол зала, где находились только трое слуг и два щенка, дерущихся за старый кожаный ремень

Бишоп увел Меррим в угол зала, где находились только трое слуг и два щенка, дерущихся за старый кожаный ремень. Знаком велев слугам уйти, он прошептал:

— Я все понимаю, Меррим, но что поделать, если король отдал тебя мне? Тут нет ни лжи, ни алчности, ни нечестности, только мое желание остаться живым, пока не избавлюсь от чертова проклятия.

Она ткнула его в живот. Он согнулся от боли. Проходивший мимо лакей охнул от ужаса. Но Меррим как ни в чем не бывало процедила, потрясая кулаком у него под носом:

— Ты всего лишь мужчина, как все они! Неужели король так ненавидит тебя, что послал на смерть?

— Нет, — пробормотал он, едва отдышавшись. — Он просто желает, чтобы все уладилось. Чтобы ты благополучно вышла замуж, а о проклятии все забыли.

— Повторяю, женившись на мне, ты умрешь.

Он смотрел на склоненную рыжеволосую головку. Ничего не скажешь, сильна! Живот до сих пор ноет. Это чертово проклятие… до чего же он ненавидит то, что не может рассмотреть, пощупать, понять. Иногда, вдруг подумал он, невозможно вынести знания волшебника, дара волшебника, обязательств волшебника.

Бишоп часто заморгал. Тряхнул головой. Перед глазами все поплыло. Он слегка пошатнулся, но сумел взять себя в руки.

Откуда взялись эти безумные мысли? Должно быть, действие проклятия, которому не терпится свести его в могилу! Неужели из носа хлынет кровь, а изо рта — белая пена?!

— Я устал от твоих уловок и твоих тайн, — сказал он. — Мне нужна правда. Проклятие все-таки действует через тебя, так ведь? И ты умеешь им управлять?

И снова в парадном зале воцарилась неестественная тишина. Интересно, как могли расслышать его слова в этом углу под чавканье щенят?

Значит, расслышали. И замолчали, навострив уши.

Но тут один из близнецов громко завопил.

— Все хорошо, милый, — утешила Филиппа. — Иди к маме. Если Бишоп не сможет ничего сделать, тогда твой папа наверняка справится.

— Верно, у меня рыжие волосы и зеленые глаза, — выдохнула Меррим. — И верно также, что в каждом поколении была рыжеволосая зеленоглазая девушка. Но проклятие было впервые произнесено сотни лет назад. Как оно может быть связано со мной, Меррим де Гай?

— В таком случае почему четверо твоих мужей мертвы?

—Я не носитель проклятия, — уверила его девушка, — и не отравительница. Я и в зельях-то не разбираюсь.

Бишоп сжал ее плечи и подался вперед.

— Когда ты перестанешь лгать?! — рявкнул он и едва успел перехватить ее запястье, прежде чем кулак снова врезался ему в живот.

— Я не лгу, — поклялась она. — И у меня нет от тебя секретов.

Но он отчетливо видел, что это неправда, и злился еще больше. На скулах заиграли желваки.

— Ладно. Я верю, что, если женюсь на тебе даже здесь, вдали от Пенуита, все равно умру.

— Значит, ты вернешь меня домой?

— Нет. — Он улыбнулся ей, и эту улыбку никак нельзя было назвать приятной. — Я уже сказал, у меня другие планы.

Меррим подняла голову, пристально всмотрелась в его лицо, пытаясь сообразить, что у него на уме.

— Слишком много всего случилось с тех пор, как ты появился в Пенуите, — повторила она.

— Тут ты права. Всего лишь два дня назад я окликнул старика на стенах Пенуита и велел меня впустить. Подумать только, всего два проклятых дня! — Его глаза потемнели, став почти неотличимыми от окружавших их теней. — Если бы ты хотела выйти за меня, если бы тебя не пришлось уговаривать, я остался бы жив.

Она подалась вперед и прижала руки к сердцу.

— Послушай, Бишоп, я уверена, что, если бы даже вышла на стены Пенуита и крикнула на весь мир, что хочу тебя в мужья, ты все равно бы плохо кончил.

— Откуда ты знаешь, что проклятие подействует, если я женюсь с твоего согласия?

— Не знаю, но не хочу рисковать.

— Как! Ты не желаешь, чтобы я сошел в могилу раньше срока?

Она долго-долго смотрела на него, пока щенок не задел ее по ноге кожаным поводком. Подняла руку, чтобы коснуться Бишопа, но тут же снова уронила.

— Не хочу.

— Значит, оберегаешь меня?! — улыбнулся он.

Девушка пожала плечами.

Он знал, что все в зале по-прежнему прислушиваются, но все же ни секунды не колебался.

— Прекрасно, тогда я не женюсь на тебе.

Круки немедленно прыгнул на стол. Выпятил грудь, почесал под мышкой и запел:

Дева победила,

Но совсем не рада.

Одиночество и скорбь —

Вот ее награда!

Дева победила

И в стране далекой

Так и умрет невинной,

Несчастной, одинокой.

На этот раз стишки вышли совсем недурные, но каждое слово было неправдой! Что-то должно измениться! Что-то непременно изменится! Она не останется одинокой!

Меррим вспомнила обо всех стариках Пенуита, которых знала с малолетства, как и отец до нее. Неужели они когда-то были молоды? Рано или поздно они умрут, потому что никто не может жить вечно, и тогда не останется ни единой души, которая могла бы состариться вместе с ней. Господи, неужели дурень прав и она умрет в одиночестве? В одиночестве и скорби? Как ужасно, если шут окажется пророком.

— Нет, — во всеуслышание объявил Бишоп, — невинной она не умрет.

— Я больше тревожилась, что умру одинокой, — призналась она. — О невинности как-то не подумала.

Его гнев, кипевший всего две минут назад, сейчас унялся. Он не хотел улыбаться, но губы сами собой изгибались.

Круки показал на Горкела Безобразного, жующего побег розмарина, и ехидно завопил:

— Старая Агнес наплела ему, будто розмарин так освежит его дыхание, что все девушки будут бегать за ним, добиваясь поцелуя. Скажи-ка, чудище, что ты думаешь об этом ненуитском колдовстве? Давай, выпусти слова из своего сладкого ротика!

Горкел, морщась, проглотил остаток стебелька и громогласно объявил:

— Девице не пристало спорить с будущим хозяином Пенуита, вот что я скажу.

— Но какое отношение это имеет к колдовству, чудище?

— Нет никакого, колдовства, — отмахнулся Горкел. — Девица должна изо всех сил стараться, чтобы сделать любовное копье мужа сильным и твердым. Пусть лучше берет пример с нашей милой госпожи! Уж она-то умеет привести господина в боевую готовность!

Филиппа погрозила Горкелу кулаком, на что он гулко рассмеялся, произведя неизгладимое впечатление на присутствующих, особенно детей.

Круки, зажав нос, упал со стола в тростниковые подстилки, полежал немного и объявил:

— Дражайшая госпожа, подарите чудищу сладкий поцелуй, ибо его дыхание так благовонно, что сбило меня со стола и я отшиб весь зад.

Меррим, не выдержав, прыснула. Ей дружно вторил весь зал.

Однако Бишоп неожиданно ощутил что-то неладное. Но что именно?

Кто-то или что-то совсем близко, он это чувствует: видит тень, отмечает перемены в воздухе, и в затылок словно впились десятки крошечных шипов.

Он развернулся.

Никого, если не считать одного из волкодавов Дьенуолда, скребущего когтями по каменному полу.

Во имя всех святых, что это с ним?

Бишоп подождал, пока Филиппа, взяв под мышки малышей, привстала на цыпочки и позволила детям гладить лицо Горкела и дергать его за волосы. Горкел наклонился, и Филиппа поцеловала его в лоб.

— У тебя в самом деле приятное дыхание, — заметила она, и лицо гиганта расплылось в широкой уродливой улыбке.

— Эй, Круки, слышишь? Розмарин и вправду творит чудеса. Сама госпожа так сказала!

— Эй, красавицы, целуйте чудище! — взвизгнул шут. Но красавицы почему-то не спешили.

— Давай поцелую, — прокудахтала старая Агнес, показывая в ухмылке два оставшихся зуба.

Горкел охнул и отскочил, прикрывая рот обеими руками.

— Филиппа, не одолжишь Меррим еще какую-нибудь одежду? — попросил Бишоп. — Через час мы уезжаем.

— Конечно! — заверил за нее Дьенуолд. — Я дам тебе свою. И еды тоже. Эддвин! Займись этим!

— Ты везешь меня домой? — с надеждой спросила Меррим.

Бишоп покачал головой.

— Куда же мы едем?

Но он снова покачал головой.

— Скажу тебе одно, — громко повторил он, — невинной ты не умрешь.

— Сразу стало легче на душе, — хмыкнула Меррим, и парадный зал мгновенно наполнился смехом, приветственными криками и советами, как лучше сделать из девушки женщину,

— Полагаю, Бишоп, — вздохнул Дьенуолд, — ты знаешь, что делаешь.

Бишоп проводил взглядом Меррим, несущую малышей. Рядом шагала Филиппа с Элеонорой на руках.

— Надеюсь, Дьенуолд. Очень надеюсь.

— Куда же ты собрался?

— Два дня пути. К северо-востоку.

— Значит, ты действительно знаешь, что делаешь?

— Как ни странно, да.

— У меня есть друг, Ролан де Турни, который живет в тех краях. Если понадобится помощь, поезжай в Читтерли. Он все сделает.

— Спасибо, — кивнул Бишоп, расчесывая волосы пальцами. — Все идет совсем не так, как я ожидал. И вот теперь я скитаюсь по всей округе и не пойму, что будет дальше. Все потеряло всякий смысл. — И тут он сам не понял, как с языка сорвался невероятный вопрос: — Дьенуолд, ты считаешь меня способным на волшебство?

Дьенуолд почему-то не рассмеялся. Оглядел парадный зал. Увидел Марго, скребущую один из раскладных столов. Увидел, как Горкел выбирает стебельки розмарина из тростниковых подстилок, посвистывает сквозь промежуток в больших передних зубах и бросает побеги в рот.

Дьенуолд терпеть не мог беседы, от которых так и разило непознанным и магией, способной легко прикончить простого смертного. Вздохнув, он положил руку на плечо Бишопа.

— Да. Верю, но мне это не нравится.

Бишоп на мгновение закрыл глаза. Неясные образы, окутанные красной дымкой, мелькали в воображении. Почему красной?

— Почему ты в это веришь? — спросил он.

— Когда ты спас Филиппу, — медленно пояснил Дьенуолд, по-прежнему оглядывая парадный зал, — она клялась, будто ты никоим образом не мог знать, что предводитель разбойников держит нож у ее горла. Никоим образом. И все же пронюхал об этом.

Бишоп совершенно забыл, что иногда такое с ним бывает. Иногда он просто знал, видел происходящее внутренним взором. Но что в этом необычного? Всего лишь воинские навыки, основанные на том, что ему известно о других людях, и том, как они умеют драться.

— Может, все было немного не так? — выдавил он. — Может, я просто сообразил, что нужно действовать крайне осмотрительно? Что, если я в первую же минуту не перережу предводителю горло, он спохватится, и тогда…

Бишоп пожал плечами:

— Но ты ведь чувствовал, что происходит нечто ужасное, верно, Бишоп?

— Да.

— И это случалось с тобой и раньше? У тебя возникает некое ощущение… сознание грозящей беды?

— Тут нет ничего таинственного. Сам, должно быть, помнишь, как это бывает в битве. Просто откуда-то приходит знание, вот и все. И не приписывай мне мистические свойства. Я разыгрываю волшебника исключительно в Пенуите, и только. Мне просто необходимо запугать всех, кто попытается меня убить. И я всего лишь человек, ничем не хуже и не лучше других людей.

— Да… иногда это так и есть, — протянул Дьенуолд и, внезапно схватив Бишопа за руки, принялся трясти. — Выслушай меня. Это трижды чертово проклятие. Там действуют силы… силы, которых ни мне ни тебе не дано понять. Буду честен с тобой. Я твердо верил, что в Пенуите завелся отравитель, возможно, сам лорд Веллан, злобный старый стервятник. Поэтому и посчитал, что роль волшебника самая для тебя подходящая. Что же до лорда Веллана… клянусь, ты не поверишь, что он проделывал все эти годы. Не то чтобы я сам стал тому свидетелем — слишком был молод, но истории все еще ходят по Корнуоллу. Он был, есть и будет безжалостным и бесчеловечным негодяем. Говорят, что единственная, кто мог держать его в узде, — это теща. Неизвестно почему, но так оно и есть. Действительно ли он отравил всех мужей девчонки? Понятия не имею… Послушай меня, Бишоп, что бы ты ни намеревался сделать с девушкой, только не вздумай довериться ей.

— Ты прав, — кивнул Бишоп. — Дело не в яде. Это нечто совершенно иное. И это иное подталкивает меня уехать… и сделать… Но что? Не представляю. Но я должен взять ее с собой. Нет, я, конечно, не доверяю Меррим. Не такой я осел. На свете есть не больше трех женщин, которым я могу доверять.

— Я боюсь спрашивать, как их зовут.

— Вот и хорошо, но знай, что Филиппа — одна из трех. Сердце у нее из чистого золота. А сама она — воплощение радости и счастья.

— Уж это точно, — засмеялся Дьенуолд. — Ничего не скажешь, моя девушка.

Час спустя, сытые, чистые и переодетые в одежду хозяев, Бишоп и Меррим сели на Бесстрашного. Вечерело, в воздухе повеяло прохладой и ароматами цветов.

— Я решила, что Бесстрашный — великолепный конь, — объявила Меррим, — и поэтому позволю ему покрыть Локли.

— Он, несомненно, будет счастлив.

— Куда мы едем, Бишоп?

Ничего не ответив, он принялся насвистывать.

— Уже поздно. Почему ты не захотел остаться в Сент-Эрте?

Он засвистел еще громче.

Меррим устало обмякла, прекратив расспросы. На деревьях пели птички. Ласточки чертили круги в голубом небе. Меррим увидела огромный камень, торчавший посреди поля.

— И сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до места?

— Два дня, может, и больше, поскольку у нас всего один конь.

— Что ты собираешься со мной сделать?

— Повернись ко мне лицом.

Она послушалась.

— Я рад, что ты расчесала волосы, — неожиданно сказал он. — Ты была похожа на ведьму.

— Интересно, это хорошо или плохо?

Она снова отвернулась, глядя на усеянную ухабами и рытвинами дорогу, и тоже принялась насвистывать. Бишоп рассмеялся.

— Нет, — прошептал он, приблизив губы к ее уху, — девственницей ты не умрешь.

— Именно так ты собираешься поступить со мной? Изнасиловать?

— О нет, я никогда не брал женщину силой, — заверил он, снова принимаясь насвистывать.

Бишоп остановился, только когда солнце почти зашло за горизонт. Раньше просто нужды не было. Дьенуолд надавал им е собой еды не меньше чем на неделю, так что добывать ужин охотой не было смысла.

Они устроились на ночлег в тени небольшой кленовой рощи. Бишоп разжег костер, пока Меррим раскладывала еду.

— Надеюсь, дождя не будет, — вздохнула она, глядя в небо.

— Если и будет, шатер наверняка не обвалится, — успокоил он и, понюхав воздух, уверенно добавил: — Никакого дождя.

— Как по-твоему, в Пенуите дождь прекратился?

Бишоп немного подумал, повернулся, сам не зная почему, и ощутил легчайшее дрожание в воздухе. И понял, твердо понял.

— Дождь прекратился.

— Но ты сказал, что этого не будет! Угрожал наводнением. Обещал связать меня и утопить в дожде.

Бишоп, ухмыляясь, оторвал зубами кусок говядины с ребра.

— Мне показалось, что так легче тебя запугать.

— Ты все это сочинил?

— Именно. Я сказал, как мне приятно, что ты не желаешь видеть меня мертвым, как тех четверых?

Девушка отломила краюшку хлеба от каравая и пожала плечами.

— Я действительно не хочу видеть тебя мертвым. Наверное, я дура. А дождь снова пойдет?

— Обязательно. С засухой покончено.

— Откуда тебе знать?

— Просто знаю, — пожал плечами Бишоп, глядя в огонь.

— Интересно почему? — спросила она, протягивая ему еще одно говяжье ребрышко. — Потому что явился ты?

— Я так не считаю, — не задумываясь ответил он. — На дальних границах зашевелились какие-то…

Он осекся. Странные слова сорвались с языка без всякого участия разума.

Бишоп продолжал смотреть в маленький костерок, прислушиваясь к своему голосу и удивляясь словам, так легко слетевшим с губ.

Меррим мигом выпрямилась, забыв о свежем горошке из огорода Филиппы, который до этого с увлечением жевала.

— Какие дальние границы? О чем ты?

— В воздухе какое-то шевеление. Может, это древние силы столкнулись друг с другом? Бьются не на жизнь, а на смерть… в дубовых рощах. Я вижу жестокую распрю… битвы…

Он замолчал и закрыл глаза.

— Бишоп, что случилось? Какие дубовые рощи? Что за древние силы? Из-за чего ссоры? Что ты видишь?

— Ничего, — выдавил он, явно сбитый с толку и рассерженный. — Мне это не нравится. Очень не нравится.

В душе он сознавал, что все изменяется, что в его жизнь вмешались неведомые силы, выволакивая на свет божий старые тайны, давно погребенные секреты, как грязь из болота, секреты, которые ему не принадлежали.

Бишоп поднялся, отряхнул шоссы.

— Пойду разотру Бесстрашного, — буркнул он и ушел, оставив ее смотреть ему вслед.

А Меррим еще долго гадала, что он имел в виду, утверждая, будто она не умрет девственницей. Ее жизнь неожиданно пошла наперекосяк, но, как ни странно, она совсем не боялась. Знал ли он, что бремя невинности не будет отягощать ее до самой смерти?