Человеческое многообразие

После того как я уделил довольно много внимания критике преобладающих в обществоведении направлений, хочу обратиться к более позитивным — даже программным — идеям, касающимся перспектив этой науки. Если общественная наука пребывает в со­стоянии неопределенности, то нужно извлечь из этого пользу, а не оплакивать ее. Наука может быть больна, но признание этого фак­та следует понимать как требование поставить диагноз и даже как признак приближающегося выздоровления.

1.

Собственно говоря, общественная наука занимается изучени­ем человеческого многообразия, включающего все социальные миры, в которых жил, живет и мог бы жить человек. В эти миры входят и первобытные сообщества, которые, насколько мы знаем, мало изменились за тысячу лет, и могущественные державы, которые, как это неоднократно бывало, в одночасье терпели крах. Византия и Европа, классический Китай и античный Рим, Лос-Анжелес и империя древнего Перу - все миры, которые когда-либо знало человечество, предстоят перед нашим взором, открытые для изуче­ния.

Среди этих миров - и свободные сельские поселения, и груп­пы давления, и подростковые банды, и нефтяники из племени Навахо, военно-воздушные силы, предназначенные для того, что­бы стереть с лица земли городские кварталы площадью в сотни тысяч квадратных миль, наряды полицейских на перекрестках, круж­ки близких друзей, собравшаяся в аудитории публика, преступные синдикаты, толпы людей, заполнившие однажды вечером улицы и площади крупнейших городов, дети индейского племени Хопи, Работорговцы в Аравии, политические партии в Германии, соци­альные классы в Польше, меннонитские школы, душевнобольные в Тибете, всемирная сеть радиовещания. Люди разных рас и национальностей составляют публику, наполняющую залы кинотеатров, и в то же время они сегрегированы друг от друга. Они счаст­ливы в браке и одновременно одержимы незатухающей нена­вистью. Тысячи самых разных занятий существуют в торговле и промышленности, в государственных учреждениях, в различных местностях, в странах величиной чуть ли не с континент. Каждый день заключается миллион мелких сделок, и повсюду возникает столько "малых групп", что никто не в силах их сосчитать.

Человеческое многообразие проявляется также в разнообра­зии отдельных индивидов; социологическое воображение помогает изучить и понять его. В этом воображении индийский брамин середины 1850 г. располагается рядом с фермером-первопроходцем из Иллинойса; английский джентльмен XVIII века — рядом с ав­стралийским аборигеном и китайским крестьянином, жившим 100 лет назад, с современным политиком из Боливии и французским рыцарем-феодалом, с объявившей в 1914г. голодовку английской суфражисткой, голливудской звездой и римским патрицием. Пи­сать о "человеке" значит писать обо всех этих мужчинах и женщи­нах — о Гете и живущей по соседству девчонке.

Обществовед пытается упорядочить факты и понять челове­ческое многообразие. Возникает вопрос, возможно ли упорядоче­ние и не является ли переживаемая общественными науками смута неизбежным отражением самого объекта, который пытаются изу­чать обществоведы? Мой ответ таков: возможно, многообразие не такое уж "беспорядочное", каким может показаться из простого перечисления малой его части; может быть, даже не такое беспоря­дочное, каким его часто представляют в учебных курсах колледжей и университетов. Порядок, так же как и беспорядок, зависит от "точки зрения": для достижения упорядоченного понимания лю­дей и обществ необходим целый комплекс критериев, которые были бы достаточно простыми, чтобы понимание вообще было возмож­ным, и достаточно разносторонними, чтобы охватить всю сферу человеческого многообразия. Вот такую точку зрения обществен­ная наука непрестанно отстаивает.

Конечно, в обществоведении любая точка зрения базируется на определенных позициях. Непременным условием решения кар­динальных проблем общественных наук, о которых я упоминал в первой главе, является изучение биографий, истории и их взаимопересечения внутри социальных структур. Чтобы исследовать эти проблемы и увидеть все человеческое многообразие, ученый должен постоянно находиться на уровне исторической реальности и учитывать, какими смыслами ее наделяют конкретные мужчины и женщины. Наша цель состоит именно в том, чтобы определить реальные процессы в обществе и раскрыть те смыслы, которые придают им конкретные люди. На основе этих смыслов формиру­ется проблематика классической общественной науки, а, следова­тельно, в ней структурные проблемы общества перекрещиваются с трудностями повседневной жизни. Поэтому нам необходимо стре­миться к исчерпывающему сравнительному анализу всех социаль­ных структур в мировой истории, в прошлом и настоящем. Для этого необходимо отбирать сферы жизнедеятельности микроуров­ня и изучать их в терминах макросоциальных конкретно-истори­ческих структур. Целесообразно избегать произвольной специали­зации учебных факультетов; исследователь должен ориентировать­ся на избранную тему и, точнее говоря, проблему, опираясь при этом на идеи, эмпирические материалы и методы изучения чело­века как творца на исторической сцене.

Если посмотреть на обществоведение с исторической точки зрения, можно заметить, что ученые с наибольшим вниманием относились к политическим и экономическим институтам, при этом довольно тщательно изучались военные, семейные, религиозные и просветительские учреждения. Такая классификация институтов в соответствии с объективно выполняемыми ими функциями об­манчиво проста, хотя и удобна. Если мы поймем, как эти институ­ты связаны друг с другом, то выясним социальную структуру об­щества. Ибо под термином "социальная структура" обычно пони­мают именно комбинацию институтов, расклассифицированных в соответствии с выполняемыми ими функциями. Социальная струк­тура как таковая представляет собой довольно сложный объект, с которым работает обществовед. Соответственно, наиболее всеохва­тывающей целью социологии является анализ социальной струк­туры любого из многообразных обществ, в его отдельных компо­нентах и в его целостности. Сам термин "социальная структура" Имеет множество различных определений и, кроме того, для обо­значения одного и того же понятия употребляются различные тер­мины. Но если постоянно иметь в виду различие между сферами Повседневной жизнедеятельности и структурой общества, а также не забывать о понятии "института", можно всегда распознать при­знаки социальной структуры там, где она есть.

2.

В наше время социальные структуры обычно организованы под властью политического государства. В терминах власти самой сложной и объемной единицей социальной структуры является национальное государство. Национальное государство является сей­час доминирующей формой общества в мире и, в качестве таковой главным фактором в жизни каждого человека. Национальное госу­дарство разделяет и объединяет — в разной степени и разными способами - "цивилизации" и материки. Его протяженность и уровень развития — ключи к пониманию современной всемирной истории. Современное национальное государство имеет полити­ческие и военные, культурные и экономические рычаги принятия решений и осуществления власти. Все институты и сферы повсе­дневной жизни большинства людей теперь организованы в то или иное национальное государство.

Конечно, обществоведы не всегда изучают социальную струк­туру нации в целом. Суть в том, что национальное государство является тем каркасом, в рамках которого они чаще всего чувству­ют потребность сформулировать проблемы самых мелких и самых крупных социальных групп. Другие социальные "единицы" чаще всего понимаются как "донациональные" или "постнациональные". Разумеется, различные национальные сообщества могут "принад­лежать" к одной "цивилизации", это обычно означает привержен­ность их религиозных институтов к той или иной мировой рели­гии. Исходя из фактических различий между "цивилизациями", можно наметить пути для сравнения национальных государств меж­ду собой. Но, учитывая, как понятие "цивилизация" используется такими авторами, как, скажем, Арнольд Тойнби, оно представляет­ся слишком расплывчатым и неточным, чтобы служить основной единицей анализа, то есть задавать "поле для исследования" в общественных науках.

Выбирая в качестве исходной единицы анализа национально-государственную социальную структуру, мы допускаем приемле­мый уровень обобщения, то есть тот, который позволяет избежать ухода от задач исследования и, вместе с тем, рассмотреть те структурные силы, чье влияние на многие мелочи жизни и трудности в человеческом поведении сегодня очевидны. Более того, выбор на­ционально-государственных структур дает возможность непосред­ственно поднимать главнейшие социальные проблемы, вызываю­щие озабоченность общественности. Ибо именно на этом уровне, к добру или к худу, концентрируются наиболее эффективные сред­ства власти, действующие как внутри государства, так и в межго­сударственных отношениях, а, следовательно, оказывающие суще­ственное влияние на ход исторического процесса.

Не подлежит сомнению, что не все национальные государства в равной степени влияют на ход истории. Некоторые из них столь малы и зависимы от других, что происходящее в них можно по­нять, только изучая Великие державы. Это — техническая пробле­ма целесообразной классификации объектов — наций — и их срав­нительного изучения. Верно также, что все национальные государ­ства взаимодействуют, и некоторые из них тяготеют друг к другу в силу традиционно сходных условий развития. Но это свойственно любым объектам социального исследования. Более того, особенно после первой мировой войны, все способные к самостоятельности национальные государства все более и более становятся самодостаточными.

Многие экономисты и политологи считают естественным, что главным объектом их изучения является национальное го­сударство: даже если они касаются "мировой экономики" и "меж­дународных отношений", им приходится непосредственно иметь дело с конкретными государствами. Ввиду специфики объекта и своей традиционной практики антропологи исследуют "целостность" общества или "культуры" и, обращаясь к изуче­нию современных обществ, пытаются, с большим или меньшим успехом, понять нации как целостности. Но социологи, или, точнее, исследователи-техники, которые сегодня не усвоили кон­цепцию социальной структуры, считают нацию чрезмерно мас­штабным и потому сомнительным объектом. По всей видимо­сти, это объясняется ориентацией на "собирание данных", что Дешевле осуществить, имея дело с объектами микроуровня. А это значит, что объект выбирается исходя не из потребностей изучения конкретной проблемы; напротив, и проблема, и объект определяются выбором метода.

В каком-то смысле эта книга направлена против такого под­хода. Думаю, что, занявшись всерьез какой-то общественно значи­мой проблемой, большинство обществоведов обнаружат, что го­раздо труднее сформулировать ее относительно какого-нибудь менее масштабного объекта, чем национальное государство. Это относит­ся к изучению стратификации и экономической политики, обще­ственного мнения и природы политической власти, труда и досуга - даже проблемы муниципального управления нельзя адекватно сфор­мулировать без всестороннего их анализа в общенациональном кон­тексте. Таким образом, национальное государство зарекомендовало себя в качестве эмпирической данности, с которой удобно иметь дело и которая доступна каждому, кто имеет опыт работы в облас­ти общественных наук.

3.

Идея рассматривать социальную структуру как ключевую еди­ницу исследований исторически теснейшим образом связана с со­циологией, классическими ее выразителями были именно социо­логи. Традиционным объектом и социологии, и антропологии яв­ляется все общество в целом, или, как его называют антропологи, "культура". Специфически "социологическим" элементом изуче­ния любой отдельной черты общества было постоянное стремле­ние соотнести эту черту с другими с тем, чтобы достичь понима­ния целого. Как я уже отмечал, социологическое воображение в значительной своей части является результатом усилий осущест­вить эту цель. Но в настоящее время подобный взгляд и соответ­ствующая практика ни в коем случае не свойственны только соци­ологам и антропологам. То, что являло собой перспективное на­правление в этих дисциплинах, превратилось в непоследователь­ные попытки осуществить это намерение в общественных науках в целом.

Мне не кажется, что культурная антропология, в своей клас­сической традиции и в развитии современных направлений, чем-то принципиально отличается от социологического исследования. В те времена, когда современные общества практически не обсле­довались, антропологам приходилось собирать материалы о до-письменных народах в труднодоступных местностях. Другие об­щественные науки, особенно история, демография и политическая наука, с самого своего зарождения основывались на документаль­ных материалах, накопленных в письменную эпоху. Это обстоя­тельство и привело к разделению дисциплин. Но сейчас всякого рода "эмпирические обследования" проводятся во всех обществен­ных науках; фактически, их техника наиболее полно разрабатыва­лась психологами и социологами в связи с историей обществ. В последние годы антропологи также включились в изучение разви­тых сообществ и даже национальных государств; в свою очередь социологи и экономисты взялись за изучение "неразвитых наро­дов". В настоящее время ни особенности метода, ни границы объ­екта исследования по существу не отделяют антропологию от эко­номики и социологии.

Экономические и политические науки большей частью связа­ны с отдельными институциональными сферами социальной струк­туры. В большей степени экономисты, в меньшей — политологи рассуждают о "хозяйстве" и "государстве", развивая "классические теории", сохраняющие свое влияние на многие поколения ученых. Одним словом, экономисты создают модели, тогда как политологи (вместе с социологами) их построению по традиции уделяют меньше внимания. Создать классическую теорию - значит разработать сис­тему понятий и исходных предположений, из которых следуют выводы и обобщения. Последние, в свою очередь, сравниваются с различными эмпирическими заключениями. При выполнении этих задач понятия, процедуры и даже вопросы, по крайней мере неяв­но, кодифицируются.

Все это вроде бы прекрасно. Однако, прежде всего в эконо­мике, а потом уже в политологии и социологии значение фор­мальных моделей государства и экономики, имеющих строгие, не­прозрачные границы, умаляют две тенденции: 1) экономический и политический прогресс развивающихся стран и 2) появление ха­рактерных для XX века форм "политической экономии", в одно и то же время тоталитарных и формально демократических. После­военный период был одновременно и разрушительным, и плодо­творным для встревоженных экономистов-теоретиков и, факти­чески, для всех обществоведов, достойных этого звания.

В любой чисто экономической "теории цен" можно достичь логической строгости, но не эмпирической адекватности. Для по­строения такой теории необходимо знать, как осуществляется руководство институтами бизнеса, как руководители этих институтов принимают решения по вопросам их внутренней деятельности и отношений с другими институтами; нужно с психологической точ­ки зрения изучить ожидания, касающиеся затрат, в частности, на заработную плату; знать последствия противозаконного установле­ния фиксированных цен картелями мелких торговцев, к лидерам которых необходимо относиться с должным пониманием и т. д. Точно также, чтобы понять степень заинтересованности участни­ков экономического процесса, часто необходимо знать об офици­альном и межличностном взаимодействии банкиров и правитель­ственных чиновников, равно как и о безличных экономических механизмах.

Полагаю, что в общественных науках, преимущественное внимание исследователей медленно, но верно смещается к сравни­тельному анализу. Сравнительные исследования, как теоретиче­ские, так и эмпирические, являются сегодня наиболее перспектив­ным направлением; такую работу лучше всего проводить в рамках объединенной общественной науки.

4.

По мере развития каждой из общественных наук, их взаимо­действие с другими науками усиливается. Предметом экономики, как и при ее возникновении, снова становится "политическая эко­номия", которая все больше используется для изучения части це­лостной социальной структуры. Это характерно и для экономиста Джона К. Гэлбрейта, и в неменьшей степени для политологов Роберта Даля и Дэвида Трумэна. В работе Гэлбрейта о современ­ной структуре американского капитализма фактически представле­на такая же социологическая теория политической экономии, как во взглядах Шумпетера на капитализм и демократию или в идеях Эрла Лэтэма о политике групп. Гарольда Лассуэлла, Дэвида Рис-мена и Габриэля Элмонда можно в равной степени считать социо­логами, психологами и политологами. Они, работая в рамках этих дисциплин, выходят за их пределы. Это свойственно всем ученым, ибо, когда овладеваешь какой-либо одной дисциплиной, тебя вле­чет вторгнуться в область других наук, то есть работать в класси­ческой традиции. Конечно, социологи могут специализироваться на одной из институциональных систем, но как только схватываешь сущность одной системы, одновременно приходит понимание ее места внутри совокупной социальной структуры и, следователь-до, ее отношения к другим институциональным системам. Ибо становится ясно, что в значительной степени именно из этих от­ношений складывается сама реальность.

Разумеется, не следует думать, что, имея дело с огромным разнообразием социальной жизни, обществоведы рационально рас­пределяют свое внимание между дисциплинами. Во-первых, каж­дая из них развивалась самостоятельно, реагируя на специфиче­ские запросы и условия; ни одна из них не развивалась как часть какого-то единого плана. Во-вторых, конечно, есть множество раз­ногласий относительно взаимоотношений между различными дис­циплинами, а также по поводу разумной степени специализации. Однако сегодня многие недооценивают, что все эти разногласия могут рассматриваться скорее как факты академической жизни, чем трудности на пути познания. Даже как явления академической жизни эти разногласия, по-моему, сегодня часто преодолеваются сами собой, перерастают сами себя.

В интеллектуальном плане, главную особенность сегодняш­ней ситуации в науке составляет размывание границ; концепции переливаются из одной дисциплины в другую с возрастающей лег­костью. Известно несколько примечательных случаев, когда карь­ера специалиста основывалась почти исключительно на искусном владении терминологией одной отрасли знания и ее ловком при­менении к традиционной области другой дисциплины. Специали­зация в науке есть и будет, но не обязательно в рамках более или менее случайно прочерченных границ между известными сейчас ее отраслями. Специализация, скорее, будет осуществляться в грани­цах проблем, для решения которых потребуется интеллектуальное оснащение, традиционно относящееся к разным дисциплинам. Все больше и больше появляется концепций и методов, которые ис­пользуются всеми обществоведами.

Формирование каждой общественной науки осуществляется в ^ходе внутренних процессов развития определенного интеллекту­ального стиля; кроме того, каждая наука испытывает на себе суще­ственное влияние институциональных "случайностей", что ясно Проявилось в различиях, характерных для формирования каждой науки в ведущих странах Запада. Терпимость или безразличие со стороны представителей уже учрежденных дисциплин, включая философию, историю и другие гуманитарные науки, часто сопут­ствовали возникновению таких дисциплин, как социология, эко­номика, антропология, политология и психология. Фактически в некоторых высших учебных заведениях наличие или отсутствие факультетов общественных наук зависит от субъективного отно­шения к ним. Например, в Оксфорде и Кембридже нет "факульте­тов социологии".

Опасность слишком серьезного отношения к "департаментализации" общественных наук заключается в предположении, что каждый из экономических, политических и других социальных институтов представляет собой автономную систему. Разумеется, как я уже говорил, это предположение использовали и используют для конструирования "аналитических моделей", которые на самом деле часто бывают очень полезны. Обобщенные и замороженные в виде факультетов высшей школы, классические модели "государ­ственного устройства" и "экономики", возможно, действительно отражают ситуацию в Великобритании начала XIX века и, особен­но, в Соединенных Штатах. В самом деле, историю экономиче­ских и политических наук как специальностей следует, до некото­рой степени, интерпретировать в контексте того исторического пе­риода развития современного Запада, в течение которого каждый институциональный порядок провозглашался автономной сферой. Но совершенно очевидно, что модель, представляющая общество в виде конгломерата автономных институциональных систем, не яв­ляется единственно возможной для общественных наук. Мы не можем ограничиться типологией в качестве основания для всеоб­щего разделения интеллектуального труда. Осознание этого явля­ется одним из толчков к нынешнему объединению социальных наук. Очень активно происходит слияние некоторых политологи­ческих дисциплин с экономическими, культурной антропологии с историей, социологии, по крайней мере, с одним из основных разделов психологии как в деле подготовки учебных курсов, так и в проектировании идеальных моделей исследований.

Интеллектуальные проблемы, возникающие благодаря един­ству социальных наук, главным образом, связаны с отношениями институциональных систем - политической и экономической, военной и религиозной, семейной и образовательной — в данных обществах и в конкретные периоды времени. Это, как я уже гово­рил, - важные проблемы. Многие практические трудности взаи­моотношений различных социальных наук связаны с планирова­нием учебной деятельности и академической карьеры, с термино­логической путаницей и сложившимися рынками труда для вы­пускников по каждой специальности. Одним из наиболее серьез­ных препятствий на пути к совместной работе в сфере обществен­ных наук является то, что для каждой дисциплины пишутся от­дельные вводные курсы. Именно в учебниках чаще, чем в любом другом виде интеллектуальной продукции, происходят интеграции или дробления "областей знания". Менее подходящее поле для этого трудно представить. Но оптовые продавцы учебников имеют весьма реальную заинтересованность в производстве подобных книг. Наряду с интеграцией, придуманной в учебниках, попытки интег­рировать общественные науки предпринимаются, скорее, в облас­ти концепций и методов, чем в рамках проблем и предмета иссле­дований. Соответственно, различия между "отраслями" основыва­ются не на выделении реальных проблемных областей, а на иде­альных "Понятиях". Эти понятия тем не менее трудно преодолеть, и я не знаю, будет ли это сделано. Но, как мне кажется, сейчас есть шанс, что тенденции определенных структурных изменений в развитии академических дисциплин со временем преодолеют со­противление тех, кто, глубоко окопавшись, с завидным упорством до сих пор отстаивает свою узкоспециализированную ячейку.

В то же время, несомненно, что многие обществоведы осозна­ют, что в "своей собственной дисциплине" они могут гораздо луч­ше реализовывать поставленные цели в том случае, если открыто признают общие задачи, служащие ориентиром для общественной науки. Сейчас у каждого ученого имеются все возможности, чтобы игнорировать "случайности" в развитии своих факультетов, выби­рать и формировать круг собственных занятий, не слишком забо­тясь о том, к какому факультету он принадлежит. Когда ученый Приходит к подлинному осознанию каких-либо серьезных про­блем и у него появляется горячая заинтересованность в их реше­нии, он часто вынужден овладевать представлениями и методами, которым было суждено сформироваться в другой дисциплине. "И какая общественно-научная специальность с точки зрения пер­спектив познания не будет казаться ему закрытым миром. Кроме того, он понимает, что фактически занимается общественной на­укой, а не какой-то одной из них и, что совершенно не имеет значения, какую конкретную область социальной жизни ему инте­реснее всего изучать.

Часто утверждают, что, обладая подлинными энциклопеди­ческими знаниями, невозможно избежать дилетантизма. Я не знаю так ли это, но если это так, разве мы не можем хотя бы что-нибудь почерпнуть из энциклопедизма? Действительно, практически невозможно овладеть всеми данными, концепциями, методами каждой дисциплины. Более того, попытки "интегрировать общест­венные науки" при помощи "концептуального перевода" или пред­ставления подробных данных обычно оказываются полным вздо­ром; это относится к большей части того, что содержится в "об­щих" университетских курсах по "социальным наукам". Однако такое владение предметом, такой перевод, такое представление дан­ных и такие учебные курсы не имеют отношения к тому, что подразумевается под "единством общественных наук".

А подразумевается следующее. Постановка и решение любой значительной проблемы нашего времени требует подбора материа­ла, концепций и методов не из одной, а из нескольких дисциплин. Обществоведу не обязательно "владеть всей отраслью науки", до­статочно знакомства с ее данными и подходами, чтобы использо­вать их при разработке тех проблем, которыми он непосредственно занимается. Именно по содержанию проблем, а не по междисцип­линарным границам должна проходить научная специализация. И именно это, как мне кажется, сейчас и происходит.