Залив Киброн 3 page

Приблизительно в это же время «Магнаним» отделился от остальных кораблей и начал преследовать корабль «Эро», вооруженный семьюдесятью четырьмя пушками, который находился в самом пекле боя, потеряв фок и бизань-мачты. Как только французское судно попыталось уйти на юг, «Магнаним» догнал и обстрелял его. Подошел также «Четем», вскоре после этого на «Эро» спустили флаг. Опустошение, нанесенное «Магнанимом», оказалось таковым, что все офицеры вплоть до корабельного гардемарина были убиты. На борту находилось 400 убитых и раненых, штурвал судна был разбит, палубы завалены обломками.

Сдавшийся корабль «Эро» встал на якорь. Но был такой сильный ветер, что оказалось невозможным спустить лодки, чтобы подняться на его борт.

Непосредственно перед капитуляцией «Эро» на французов обрушилось еще большее несчастье. Вскоре после 4 часов дня корабль «Тесей» вступил в бой с «Торбей». Маневрируя в гигантской зыби, оба судна рисковали неизбежным потоплением в результате использования главных батарей. Французский корабль сбил четыре паруса противника, он имел на борту лучшее артиллерийское вооружение, но капитан «Тесея» Керсент де Кетнемпрен не был столь же блистательным мореходом, как Кеппел. Последний бросил «Торбей» прямо против ветра, как только вода начала заливать его орудийные амбразуры.

В пушечные амбразуры «Тесея» внезапно начала поступать в огромном количестве морская вода. Он опрокинулся и за какие-то секунды пошел на дно. Капитан Керсент из восходящих «звезд» французского флота погубил 650 человек своей команды. Выжили только двадцать. Кеппел, придя в ужас от жестокого обращения моря с коллегой-мореходом, спустил шлюпки в кипящий котел моря. Отвага капитана не уступала мужеству его матросов: экипаж одной шлюпки подобрал девять уцелевших французов и оставался в море даже после наступления темноты. И лишь в полной темноте спасатели вернулись на борт «Торбей».

В этом случае часть проблемы заключается в том, что Кеппел, едва уцелев, поставил свой корабль рядом с разбитым «Формидабль», чтобы покончить с ним, нанеся последний удар двойным бортовым залпом. На борту французского судна происходили ужасные сцены. Раненый дю Вергер, увидев, что разбита фок-стеньга, продолжал руководить операцией из кресла на палубе, пока не получил смертельную пулю. Затем командование принял на себя его брат, он погиб точно таким же образом. Наконец, операцией стал руководить второй помощник, но и он точно также был убит. В конце концов, «Формидабль» спустил флаг и сдался кораблю «Резольюшн». Он представлял собой всего лишь плавучий остов, на палубах лежало множество трупов, разорванных на части пулями и пушечными ядрами.

Сага скорби на борту кораблей французского арьергарда еще не закончилась. К этому времени преследование противника, оказывающего сопротивление, привело сражающиеся корабли к краю скал Кардинал. Там на входе появился Конфлан на борту «Солейль Рояль», который все еще надеялся построить свои корабли в боевой порядок или, по меньшей мере, быстро пройти отмель Фор около Круазика, чтобы заставить английский флот выйти в открытое море.

От попытки сформировать боевой порядок внутри залива вскоре пришлось отказаться вообще, как от невозможной. Конфлану не удалось даже занять позицию в центре. Перед тем как поставить свои корабли в надежный оборонительный строй, все они должны были находиться внутри залива. Но судов там не было.

Когда «Магнаним» ворвался в залив, его со всех сторон окружили французские атакующие корабли, словно киты-убийцы вокруг кита-полосатика. Довольно быстро для его спасения пришли другие суда Королевского Флота, но к тому времени корабли якобы оборонительной линии Конфлана оказались в полном замешательстве из-за нового развития событий. Ветер перешел на северо-западное направление. Французские корабли в результате не имели возможности уйти. Они оказались зажатыми в туннеле, с одной стороны которого были скалы, а с другой — Королевский Флот.

Флотилия Конфлана из линейных кораблей, зажатая на участке длиной в пять и шириной в шесть с половиной миль, окаймленном островами и отмелями, не имела пространства для маневрирования. В заливе на французские корабли оказывал давление Королевский Флот, предвкушающий добычу, которая находились рядом. Вся эта драма разыгрывалась под серым темнеющим небом, освещенным пожарами и покрытым облаками дыма.

Тысячи зрителей, сбежавшихся из Круазика и ближних деревень, наблюдали, как тяжело раскачивались британские и французские корабли на жуткой океанской зыби, хлынувшей за ними в залив. Воцарилось всеобщее замешательство, готовое превратиться в настоящую преисподнюю.

Французский офицер писал: «Замешательство было ужасным, когда авангард, в котором находился и я, попытался пройти вперед. Часть кораблей не могла сделать этого. Мы были в туннеле, буквально друг на друге — скалы с одной стороны, корабли — с другой».

Конфлан, понимая, что сформировать линию обороны невозможно, попытался действовать по другому сценарию. Твердо решив к тому времени выйти в открытый океан в сопровождении двух судов, он быстро направился к выходу, когда Хоук на корабле «Рояйл Георг» огибал скалы Кардинал.

Конфлану не повезло. На пути к выходу он обстрелял корабль «Свифтшуэ», сбил фок-топсель, в результате чего судно накренилось (в открытом океане ему пришел бы конец). Получив дополнительное повреждение штуртроса, «Свифтшуэ» прекратил сражение, на борту оставался единственный бизань-парус. Но задержка всего на десять минут во время отхода корабля с его позиции означала, что Конфлан не успел выйти в океан раньше, чем Хоук заметил его флаг.

Хоук приказал капитану корабля «Ройял Георг» встать рядом с французским судном «Солейль Рояль». Капитан громко протестовал, утверждая, что в наступающей темноте и в бурном море подобный маневр является настоящим безумием. В этот момент, согласно легенде, Хоук произнес свой знаменитый ответ: «Вы выполнили свой долг, проинформировав меня об опасности. А теперь посмотрим, как вы сможете выполнить мой приказ. Приказываю поставить корабль борт о борт с судном французского адмирала!»

Флагманский корабль Хоука догнал Конфлана и его флотилию в 4 часа 25 минут дня, но в результате получил тяжелый бортовой залп всех трех французских кораблей.

Два флагмана обменялись бортовыми залпами, затем поменялись местами, когда к групповому морскому сражению присоединились другие корабли — частично из солидарности, а частично оттого, что были неуправляемыми из-за погодных условий. К корме судна Хоука ему на помощь подходили другие корабли («Юнион», «Марс» и «Хироу»). На французском корабле «Интрепид», вооруженном семьюдесятью пушками, единственном уцелевшим из пяти французских судов арьергарда, поняли, что корабль Хоука маневрирует для обстрела судна Конфлана. «Интерпид» встал между двумя флагманскими кораблями, чтобы принять всю мощь смертоносного артиллерийского удара с борта «Ройял Георга». В 4 часа 41 минуту дня он почти мгновенно затонул, унося с собой на дно 630 бретонских моряков. Не выжил никто. Трагедия тем более ужасна, что все они были бедными завербованными крестьянами, которые вышли в море впервые, когда Конфлан двинулся из Бреста. Никто из них раньше никогда в таком походе не бывал. То, что капитан Монтала сам был бретонцем, нисколько не уменьшает трагедию и скорбь, охватившую северо-запад Франции. Бретань месяцами оплакивала потерю своих сыновей.

Между тем в процессе маневрирования, чтобы избежать обстрела с борта «Ройял Георга», корабль «Солейль Рояль» вышел на подветренную сторону, а затем, пытаясь изменить курс, задел два других судна, следовавших за ним. В результате он не смог пройти через отмель Фор, вернулся назад, и встал на якорь перед Круазиком.

Сейчас шел шестой час, темнело, притом, как оно и бывает зимой, рано. Ветер становился сильнее, даже в заливе море было бурным. За пределами залива, в океане, волны стали огромными.

Хоук размышлял над своими возможностями. Впереди перед ним находился остров Дюме, о берега которого разбивались огромные волны. Прямо по курсу высились не нанесенные на карту скалы-убийцы, а рядом располагались отмели Круазика. Еще большая опасность поджидала его южнее — кипящий хаос бурунов и волн, омывающих опасную отмель Фор. Вокруг были неизвестные рифы и отмели, ожидающие неосторожное судно, а из Атлантического океана доносился громоподобный грохот прибоя, словно приближался конец света.

До сих пор Хоуку везло, и он знал об этом. Но он также представлял, когда следует остановить свои потери и не испытывать более удачу. В 5 часов 30 минут дня адмирал подал сигнал прекратить сражение, хотя не все капитаны заметили это и продолжали бой приблизительно до 6 часов вечера, стремясь не допустить бегства противника. Некоторые корабли Королевского Флота в сумерках едва не сели на мель.

Наконец, почти сразу после шести часов прекратился огонь. Говорили, что самые последние залпы прозвучали с борта «Лорьяна». Затем Хоук подал сигнал встать на якорь — с борта флагманского корабля выстрелили две пушки. Он оставался без огней на борту, поэтому только на тех кораблях, которые были рядом с «Ройял Георгом», знали, где флагман бросил якорь.

Большая часть флота Хоука встала на якорь между островом Дюме и скалами Кардинал, но несколько отдыхали ночью в другой части залива, а некоторые бесстрашные души («Свифтшуэ», «Ревендж», «Дорсетшир» и «Дефайнс») оставались фактически в море.

Оба противника провели ночь в волнении и неуверенности. Но французы находились в подавленном настроении. В течение всего ужасного дня они испытывали все ужасы неистового ветра, бесконечный скрежет блоков и треск канатов. А когда на них обрушился шторм, адский грохот сопровождался трепыханием парусов и треском их рвущихся полотен, пушечной канонадой, стуком падающих мачт и перекладин, содроганием и расщеплением деревянных частей, стонами раненых и криками несчастных, тонущих в морской воде, покрытой пятнами пены. Даже боковая и килевая качка, рыскание кораблей, а также барабанная дробь бакштагов вызывали агонию их взвинченных нервов.

А теперь они столкнулись еще и с неопределенностью и неуверенностью в этой дьявольской черной ночи.

Первыми дрогнули французы. Семь их кораблей под командованием Вильена де Броссе на судне «Глория», лавируя, чтобы избежать скал и отмелей (по меньшей мере, тех, о которых им было известно и которые непосредственно встречались на пути), уходили все дальше в направлении устья реки Вилен.

Другой французский корабль, «Жюсте», вышел из залива и направился к устью Луары. Так как оба капитана (братья Сент-Аллуарн) были убиты, командование принял на себя первый лейтенант. Он сумел вывести судно в открытое море. Судно уцелело при шторме и всю ночь шли в ужасающем штормовом море, чтобы отремонтировать разбитое парусное оснащение и загерметизировать течи. Но это было тщетно.

На следующее утро при благоприятном ветре корабль вошел в Луару и направился в Сен-Назер. Допустив ошибку в вычислении отлива и подойдя слишком близко к земле, «Жюсте» врезался в скалу, сбросив команду в море. Хотя матросы успели сесть в шлюпки, когда корабль развалился, уцелела только горстка моряков из команды, численность которой составляла 630 матросов. И вновь погибшие были бретонцами.

По незнанию Конфлан бросил якорь в самой середине среди кораблей Королевского Флота, а с наступлением утра стал легкой добычей. Надежды на спасение не было и для восьми кораблей, которые вообще можно было сбросить со счета — семи на реке Вилен и еще одного, разбитого на берегу Бретани. Капитаны этих судов действовали, по меньшей мере, наилучшим образом, двигаясь согласно собственным огням.

Но в случае заместителя Конфлана, шевалье де Боффремона, возникают подозрения в трусости, некомпетентности и пренебрежении долгом. Лоцман Боффремона предупреждал его, что чрезвычайно опасно оставаться среди рифов и отмелей, советуя уйти в открытое море.

Боффремон (на борту корабля «Тоннант») посовещался с ближним коллегой — капитан Гебрианом с «Лорьяна». Его лоцман дал точно такой же совет. Решив, что Конфлан должен быть тоже предупрежден, и поэтому он уйдет из залива, Боффремон, не отправив шлюпки, чтобы попытаться обнаружить местонахождение флагманского корабля, просто направился в открытое море и добрался до Рошфора.

Он заявил, что крайне изумлен, обнаружив, что там уже находились пять кораблей флота, но среди них не было Конфлана. Обвиненный в бегстве, Боффремон ссылался на то, что вопрос о возвращении в Брест не стоял вообще в силу противоположных ветров, а шесть кораблей (включая его собственный) из трех различных подразделений флотилии пришли к выводу, аналогичному сделанному им самим. Все они прибыли в Рошфор независимо друг от друга, но не вместе. Более того, он просто повиновался постоянно действующим приказам, гласившим, что после проигранного сражения капитан должен всегда уходить в ближний свободный порт.

На рассвете 21-го шторм еще не утих. Основная часть сил Королевского Флота стояла на якоре приблизительно в трех милях от острова Дюме в устье реки Вилен. К своему удивлению, Хоук увидел корабль «Солейль Рояль», который стоял совсем близко на якоре, а еще восемь других французских судов, оказавшихся на виду около британской линии и даже внутри нее.

Конфлан, понимая всю безнадежность своего положения, поднял якорь и попытался добраться до Круазика, где были защитные батареи. В погоню за ним Хоук отправил корабль «Эссекс», но и это судно, и намеченная им жертва сели на мель, оттесняемые «Эро», также выведенным из строя.

К тому времени отмель превратилась с настоящее кладбище кораблей, так как накануне в 10 часов вечера «Резольюшн» напоролся здесь на риф и сел на мель. Между тем Хоук приказал поднять якорь и подал сигнал атаковать другие французские корабли на реке Вилен. Но с северо-запада дул такой сильный ветер, что он в конце концов решил отбросить самоубийственную попытку и опустил брам-стеньги.

Воспользовавшись штормом и благоприятным ветром, французские корабли смогли преодолеть препятствия и войти в реку Вилен. Этот подвиг им едва ли удалось бы совершить при других погодных условиях. Но произошло только то, что произошло. К тому, их вынудили сбросить все пушки и снаряжение, чтобы добраться до безопасного места. Сочетание приливов и ненормально высокого уровня воды в заливе Киброн предоставило им уникальный и неповторимый шанс.

В течение всего этого дня беспрерывно бушевал стремительный ветер. Только к вечеру Хоук осмелился спустить шлюпки для спасения команды «Эссекса», севшего на мель. Лишь 22 ноября он отправил три корабля, чтобы покончить с «Солейль Рояль» и с «Эро».

Конфлан, увидев, что британцы готовы напасть на него, поджег свой флагманский корабль и бежал. Он даже не позаботился о спасении великолепной артиллерии судна. Британцы прибыли и поднялись на борт флагманского корабля, охваченного пожаром, но времени хватило только на то, чтобы спасти всего лишь носовое украшение — фигуру в золотистых лучах.

Хоук сумел дойти даже до устья реки Вилен и отыскать якорную стоянку, но пришел к заключению, что нет возможности добраться до остальных французских кораблей. Дафф и его капитаны провели разведку нижних подступов к реке Вилен в небольших шлюпках. Сначала у них появилась надежда, что удастся отправить брандеры, но позднее это оказалось химерой.

В любом случае французские корабли были теперь выведены из войны, хотя некоторые из них через год вернулись на службу.

Теперь Хоук приступил к тому, чтобы потуже затянуть кольцо блокады побережья Бретани. Он направил Кеппела с мобильной эскадрой для проверки, действительно ли французские суда, как сообщалось, нашли убежище в Бак-Роде, но оказалось, что эти корабли ушли вверх по течению реки Шарентин, и находились вне пределов досягаемости для Королевского Флота, поэтому Кеппел вернулся в залив Киброн. Он взял остров Бель-Иль, прекрасную базу для рейдов на западное побережье Франции.

В эйфории победы Хоук точно не соблюдал правила ведения войны, как предписывали международные законы восемнадцатого столетия. В результате его втянули в язвительную и изнурительную переписку с д'Огюльоном. Хотя он отправил раненых французов на берег, Хоук сохранил за собой право забрать большие орудия с корабля «Солейль Рояль» и даже приступил к их демонтажу.

Д'Огюльон и его второй заместитель, маркиз де Брок, выразили протест, заявляя, что ни «Солейль Рояль», ни «Эро» не сделали ни одного выстрела. Поэтому Хоук не может предъявить на них и на все содержимое этих кораблей претензию, как на военные трофеи, принадлежащие ему по закону.

Когда британский адмирал пренебрег этими протестами, д'Огюльон приказал местным ополченцам открывать огонь по любым британским рабочим отрядам, пытающимся снять артиллерию с борта «Солейль Рояль».

События стали стремительно развиваться: Хоук открыл огонь по Круазику и угрожал систематическим обстрелом, если его матросов атакуют еще раз. Затем он взял остров Йе на полпути до побережья Рошфора, уничтожил его оборону, окружил весь скот, который там был, и зарезал его, чтобы накормить своих голодающих матросов.

В конце года Хоук с триумфом вернулся в Англию, передав Боскавену непрерывную блокаду Киброна.

Залив Киброн стал одной из великих военно-морских побед в мировой истории. Возможно, эта победа и лишена тотальности более поздних триумфов Нельсона на Ниле и при Трафальгаре — но только потому, что многие французские корабли так и не участвовали в морском сражении. К тому же, этот триумф не стал решающим событием в том смысле, в каком решающими стали битвы при Саламине, Актиуме или Цусиме. В этой победе отсутствует даже очевидная драма сражения при Лепанто.

Но морское сражение, проведенное во время сокрушительного шторма, безусловно, останется уникальным событием в хронике всех времен. Хоук в действительности никогда не был удостоен почестей, заслуженных им. В том, как он сообщил о бое Адмиралтейству, даже можно найти попытки самооправдания: «Атакуя мобильного противника, не представлялось возможным в течение короткого зимнего дня ввести в бой все наши корабли или все суда, которые были в распоряжении у противника… Когда я размышляю о времени года, о свирепом шторме в день сражения, о побережье, около которого велся бой, то могу совершенно смело утверждать: было сделано все, что едва ли возможно было выполнить. Что же касается понесенных нами потерь, то их следует считать вызванными необходимостью, которая руководила мною, когда я шел на любой риск, чтобы разбить мощные силы противника. Будь светлое время дня на два часа длиннее, мы разбили бы весь флот противника или взяли бы его. Мы почти накрыли его авангард, когда опустилась ночь».

При Киброне Хоук потерял два корабля и 300–400 матросов. Французы — пять кораблей, включая «Солейль Рояль» и «Формидабль», а также более 2 500 моряков (большинство из них утонуло). В дополнение к этому четыре из семи судов, которые нашли убежище в реке Вилен, закончили тем, что сломали себе хребет. В сущности, победа Хоука стала результатом превосходного искусства мореплавания, которым он владел, а также его готовности рисковать всем, чтобы разгромить противника.

Этот триумф — потрясающее достижение в такую погоду. Суровые критики заявляют: прежде всего, Хоуку крупно повезло, что он встретил корабли продовольственного снабжения около Уэсана, а Конфлан потерял три дня на шторм. Но против этого соображения можно противопоставить иное. Оно сводится к тому, что если бы Хоук прибыл в залив Киброн после 22 ноября, то он вошел бы в залив и одержал бы более потрясающую победу, пока Конфлан пытался взять на борт войска вторжения д'Огюльона.

Безусловно, Хоук всегда вызывал противоречивые мнения. В самый момент его победы британская толпа, расстроенная отсутствием решительного прорыва, символически сжигала изображение адмирала. Когда же известие о победе пришло в Лондон, конечно, вышла уже другая история.

Горацио Уолпол писал своему доверенному лицу Манну: «Вы вновь не узнали бы свою страну. Вы уехали, когда она была отдельным небольшим островом, который жил на свои средства. Теперь вы обнаружили бы, что она стала столицей мира. Сент-Джеймс-стрит переполнена набобами и американскими вождями, мистера Питта, пребывающего на ферме Сабин, посетили восточные монархи, которые ждали его аудиенции, пока тот удосужится их принять».

Несмотря на все это, лично Хоука отблагодарили плохо. Ему назначили пенсию в 2 000 фунтов стерлингов в год. Но — ничего более. Так как Питт не любил его, а Ансон завидовал коллеге, он тщетно ждал дальнейшей признательности за свой триумф в Киброне. После Финистерре в 1747 г. его возвели в пэры. Однако правящая элита, еще переполненная «Вульфоманией», проигнорировала значительно более великого героя.

Но для Конфлана и французов Киброн стал настоящей катастрофой. Общее мнение во Франции заключалось в том, что Конфлан заслуживает вечного позора за события 20 ноября 1759 г. Люди на улицах Парижа были взбудоражены, но не более, чем жители Британии, где народ яростно протестовал вообще против идеи иностранного вторжения. В Ване местные жители разорвали театральные афиши и не разрешили артистам «Комедии Франсе» давать представление для д'Огюльона и его офицеров. Конфлан неуверенно сообщил Беррьеру: он сделал по возможности все, действуя «твердо и разумно». По его мнению, вся проблема была донкихотской попыткой провести вторжение зимой.

По мнению д'Огюльона, на следующий день после сражения маршал-адмирал был более резким: «Что мы могли противопоставить такому явному превосходству противника? По меньшей мере, этот разгром должен положить конец плохо скоординированным сухопутным и морским совместным операциям».

Вскоре после этого он ушел из военно-морских сил и умер, забытый всеми, в 1777 г. Конфлан был посредственным адмиралом-теоретиком, которого серьезно не беспокоили собственные ошибки. Одержимый навязчивой идеей избежать сражения любой ценой, он оставался в нерешительности весь день 20 ноября. Сначала он направился к противнику, затем бежал с такой поспешностью, что оставил свой арьергард незащищенным. Находясь уже в Киброне, маршал-адмирал снова начал сомневаться: сначала хотел войти в залив, затем — выйти из него. Сент-Андре дю Вергер, как истинный герой дня с французской стороны, заметил: «Обстоятельства работы в тот день являются позором для нашего военно-морского флота. Они слишком хорошо показывают, что у нас существует только горстка офицеров, обладающих инициативой, отвагой и умением. Ничего не остается, как реорганизовать службы сверху донизу, обеспечив ее командирами, способными командовать».

Но настоящим негодяем 20 ноября стал Боффремон, который не повиновался постоянно действующим приказам, а также отдельной команде, данной Конфланом: Боффремон не должен терять из вида флагманский корабль. Позднее его обвиняли в том, что он преднамеренно проигнорировал сигналы Конфлана из-за зависти и личной антипатии.

Сведения о том, что ему оказывал помощь и содействие Биго де Морогю, который продолжал страдать из-за Конфлана, минуя самого Биго, поступили к Шуазелю. И это придает дополнительную окраску обвинению, выдвинутому против Боффремона. То, что он действовал как трус или тупица, едва ли можно оспорить.

Единственный серьезный вопрос заключается в том, виновен ли Боффремон в государственной измене или просто безнадежно глуп. Протесты относительно того, что он действовал по совету лоцмана, вообще неуместны, если речь идет о том, что военнослужащий проигнорировал ясные приказы.

Но вскоре Боффремон поднял шум, усугубляя тем самым свои недостатки, когда с негодованием написал Беррьеру, требуя, чтобы ему объяснили, почему его подвергли перекрестному допросу. Когда 1 декабря Беррьер приказал ему и всем его кораблям в Рошфоре немедленно прибыть в Брест, Боффремон мрачно ответил, что это невозможно, но он попытается сотворить требуемое чудо. Многословную апологию он отправил Беррьеру 21 декабря. Безусловно, то, что он прибыл в Рошфор, спасая тем самым восемь кораблей, значительно лучше, чем если бы Боффремон оставался с Конфланом, где эти суда могли быть либо уничтожены, либо изолированы, оставаясь бесполезными на реке Вилен?!

Затем он начал важничать и заявил, что в настоящее время хотел бы, чтобы Беррьер выразил свою рекомендацию за все, что он сделал.

Боффремон не собирался оправдываться и в письме Шуазелю, написанном в 1762 г. в воинственном тоне, в котором он потребовал, чтобы ему сообщили, почему на него возлагают ответственность за катастрофу в Киброне, а французские командующие, действительно ответственные за разгром при Крефельде и при Миндене, никогда не подвергались порицанию.

В военно-морском министерстве сложилось собственное мнение относительно Боффремона. Пришлось подождать до 1764 г., когда ему присвоили звание генерал-лейтенанта.

Совершенно очевиден контраст между мягким отношением к Конфлану и Боффремону во Франции и жестокостью, с которой отнеслись в Англии к адмиралу Бингу. От мысли, что Адмиралтейство могло бы подобным образом обойтись с Боффремоном, охватывает дрожь. Его самозащита (позднее все было отложено) оказалась, по сути, двойной: он всегда повиновался приказам, но не увидел сигналы Конфлана. Он даже проявил своего рода благоразумие, представив себе, что мог тогда сделать его командир.

Но нужно было выбрать что-то одно; если он не был командующим, то должен был повиноваться приказам Конфлана.

Прозрачная фикция, будто он не видел сигналов маршала-адмирала, не смогла никого ввести в заблуждение. В любом случае у Боффремона имелась строгая профессиональная обязанность не терять из вида «Солейль Рояль». Он пренебрег и своим непосредственным долгом как главы эскадры: следовало проинформировать все корабли о своем решении идти в Рошфор. Поэтому нельзя логически объяснить, как остальные капитаны приняли решение «спасайся, кто может», после чего Боффремон направился в Рошфор независимо. Но он сделал именно так, потому что это оказалось одним из главных пунктов его защиты.

Посему Боффремон остается обвиняемым по ряду моральных соображений. Он пренебрег своим долгом как по отношению к вышестоящему командиру, так и по отношению к своим подчиненным. Он согрешил против дисциплины и против чести французского военно-морского флота. Как остальные капитаны, виновные в нарушении долга, он забыл кардинальное правило: все инициативы не могут быть независимыми, они должны осуществляться в рамках контекста генеральных приказов главнокомандующего. Пытаясь снять с себя обвинения по ряду различных вопросов, Боффремон просто запутался во внутренних противоречиях.

Вероятно, этот человек избежал военного суда только потому, что у Беррьера на уме были более важные замыслы. 25 ноября он проинформировал д'Огюльона о том, что экспедиция в Шотландию отложена официально.

Были уволены в отпуск войска в Морбиане, которые почти атрофировались из-за бездействия в течение многих месяцев. Однако учитывая постоянное присутствие британцев на побережье Атлантического океана, армию д'Огюльона не распустили и не перевели на службу в Германию. Ее разделили на части, распределив по округам и рассредоточив по побережью. Эти силы предназначались для отражения вторжения в Бретань и Гасконь.

Теперь острова Оздик и Бель-Иль использовались в качестве стоянок для кораблей Королевского Флота, который настолько уверился в почти постоянной оккупации, что занял несколько островков для расширения площади своих овощных огородов. Мощный французский флот оказался униженным. Подобно германскому гросс-флоту после Ютландии, он больше никогда не выходил в море во время Семилетней войны.

Хотя капитаны военно-морского флота и якобиты продолжали лоббировать Версаль, пытаясь добиться организации вторжения в Британию с помощью войсковых транспортных судов без эскорта, министры мрачно относились к «десанту». Разгром в Киброне сыграл на руку тем членам государственного совета, которые хотели сосредоточить силы на континентальной войне. Даже основной интерес со стоны Беррьера к кораблям, которые ушли в Рошфор, обезоруживал их, так как это могло сэкономить деньги.

Для Питта Киброн стал победой, которая завершила год побед. 1759 год оказался для него подобным мечте. Он превратил Королевский Флот в стержень своей глобальной стратегии, а успехи, которых удалось добиться, превосходили все самые смелые ожидания. Морское могущество позволило одержать победу в борьбе за Вест-Индию, разгромить Францию в войне за господство в Северной Америке и сорвать все планы контрнаступления Шуазеля. Вместе с Ансоном и Хоуком, талантливой командой, Питт успешно ввел инновацию, оживив флот. Ведь ни одна армада, подобная армаде Хоука, никогда не оставалась в море в течение столь продолжительного времени, и не будет оставаться в нем еще в течение сорока лет.

Теперь Британия, бесспорно, стала великой державой. Возможно, этот момент — ее величайшей во все времена. Она контролировала морские пути мира: в Северную Америку, к островам в Карибском море и на Восток.

Триумф Питта придал новые силы прусскому королю Фридриху, который в тот момент пребывал в апогее своих неудач. С помощью дипломатических тонкостей удалось не допустить вступления в войну Испании, хотя Питт знал, что она продолжала опасаться могущества Британии на всех театрах военных действий, а плохо продуманные планы (например, амбициозные идеи Ньюкасла контролировать Балтийское море с помощью морского могущества) могли легко привести к разрыву с ней, создав новых противников. Но, даже учитывая все эти обстоятельства, Ансон смог заявить: в 1760 г. Королевский Флот достигнет беспрецедентной мощи — 301 корабль и 85 000 моряков. Но самое главное, Киброн навсегда покончил со всеми теплившимися надеждами якобитов на реставрацию. «Красавчик-принц» Чарли теперь мог злиться в своей берлоге в Булони, словно Ахилл в своей палатке. Но никакое представительство отчаявшихся французских «ахейцев» никогда не нанесло ему визит с просьбой повторить набег.