Дегтярев Владимир Сергеевич. 20 марта, вторник, вскоре после полуночи

20 марта, вторник, вскоре после полуночи

Оверчук как раз «решал вопросы» с милицией, поэтому Владимир Сергеевич был один, когда столкнулся с подъехавшим на такси Джеймсом Биллитоном. Тот был бледен, взволнован, путал русские слова с английскими и вообще выглядел так, как будто его привезли на расстрел.

– Владимир, это правда, что животные разбежались?

– Это правда, Джеймс, – кивнул Дегтярев.

– Что мы должны делать?

В голосе американца проскальзывали панические нотки, казалось, что он вот‑вот сорвется на крик.

– Оверчук берет все на себя, но я ему не верю, – вздохнул Дегтярев. – Он скорее нас перестреляет, чтобы мы не проболтались, чем этих обезьян. Я сейчас буду звонить всем, кто с этим хоть как‑нибудь связан. Пусть объявляют комендантский час, чрезвычайное положение, карантин, что угодно, но это следует остановить. Вам тоже следует предупредить своих, в Америке. Вы не давали еще туда наши новые результаты?

– Нет, я жду отчета от Сергея, – покачал головой Биллитон. – Меня же попросят обратиться к психиатру, если я позвоню им и скажу, что у нас мертвые обезьяны питаются живыми. Надо будет отправить видеоматериалы, отчет и все, что у нас есть.

– Это верно. Я тоже не буду говорить, что некоторые из разбежавшихся животных мертвы. Скажу, что они просто носители опасного заболевания.

– Кому вы собираетесь звонить? – спросил американец.

– Своему руководству, – задумчиво сказал Дегтярев. – Начну с них, по крайней мере. Если они не смогут расшевелить городские власти, то я тоже не смогу. Если я сейчас расскажу об этом следователю, то он меня арестует, меня продержат в камере как минимум до утра, а затем время будет безнадежно упущено.

– Почему вы так думаете? – удивился Биллитон. – Опасность слишком высока, чтобы просто держать вас в камере.

– Именно поэтому, – усмехнулся Дегтярев. – Следователь должен показать, что он «прореагировал» на сигнал опасности. Он запрет меня в клетку и сядет писать свои рапорты, протоколы, не знаю, что они там в таких случаях пишут. Потом он потребует привести меня к нему и будет старательно подгонять дело к тому, что он лично ни в чем не виноват. Все. Это нормальная бюрократическая реакция. Я лучше бы обратился к военным.

– У вас же есть военные на связи. Из этого, как его… закрытый город…

Американец закрутил пальцами, пытаясь вспомнить недающееся слово.

– Горький‑16, – подсказал Дегтярев.

– Верно, – кивнул тот.

– Попробую им позвонить, я сразу не подумал, – согласился Дегтярев. – Там даже не знакомые, а мой лучший друг и однокашник. Может быть, они сообразят быстрее, что следует делать. И надо найти диски с видеозаписями с камер слежения в виварии. Мы делали копии, и они должны быть где‑то в лаборатории. Если мы пошлем эти записи, то нам поверят быстрее. И в любом случае я не буду им звонить, пока Оверчук рядом. Если и есть люди, которым я доверяю меньше, то я с ними незнаком.

– Понимаю. В крайнем случае, попробуем действовать через меня. Я поднимусь к себе в кабинет, поищу записную книжку и диск со своим отчетом. Может быть, это поможет заставить кого‑то двигаться быстрее.

Биллитон повернулся, чтобы уйти, но Дегтярев остановил его и спросил:

– Дать вам фонарик? Света нет и до утра не будет.

– А как же вы?

– Я возьму у охраны. У них есть несколько.

– Тогда давайте.

Биллитон взял фонарь у Владимира Сергеевича и убежал в здание, а Дегтярева окликнул следователь, так и стоявший со своими бумагами у капота милицейской машины.

– Владимир Сергеевич, когда сможете уделить мне внимание?

– Послушайте… – тяжко вздохнул ученый. – Давайте я завтра приеду к вам, в ваш кабинет, и все расскажу, что знаю. Меня все равно здесь не было во время взрыва, я ничего не видел, а сейчас у меня на руках чрезвычайная ситуация. Нет электричества, отключились холодильники с культурами, вся работа летит в тартарары. Войдите в мое положение. Надо спасать ситуацию.

Следователь задумался. Разумеется, есть определенный порядок, но он был все же нормальным человеком и понимал, что таскать на допросы людей, у которых в этот момент дом горит, не всегда разумно. Налицо сам факт взрыва, известно, что взрывное устройство забросили с улицы, и забросил его не директор. Ему уже отдали кассету с записью с камер слежения, где взрыв запечатлен, а значит, будет видно, как бомба попала во двор. Эксперты уже были, взрывотехники – тоже, чего же еще требовать? Так стоит ли сейчас приставать к людям и мешать им работать? Не стоит.

– Хорошо, – кивнул следователь. – Скажите мне лишь одно: кто это мог сделать, по‑вашему?

– Не знаю, – пожал плечами Дегтярев. – Или просто хулиганы, или «зеленые», Гринпис какой‑нибудь. Здесь проводились эксперименты на животных. Других теорий у меня нет. Животные разбежались.

– Это опасно? – насторожился следователь.

Дегтяреву хотелось сказать: «Это настолько опасно, что я посоветовал бы тебе, парень, взять свое оружие, эту машину, погрузить в нее свою семью, или только жену, кто там у тебя, если я вижу только обручальное кольцо, и валить из этого города так далеко, как только сможешь». Но Владимир Сергеевич этого не сказал. Почему? Для себя это он обосновал тем же, чем обосновывал это Биллитону. Поднимать панику в городе должны были специально предназначенные для этого люди, а не сам Дегтярев и какой‑то следователь, даже фамилию которого он не запомнил.

Но на самом деле причина была другая – страх. Страх того, что следователь скажет: «Чем же вы, сволочи, здесь занимались, в центре моего города?» Страх того, что его сразу поволокут в камеру, а его собственная семья останется без его защиты. Страх того, что следователь достанет из‑под пиджака свой пистолет, который висит там, в кобуре на боку, и просто застрелит Владимира Сергеевича, и будет прав.

Ситуацию разрешил неожиданно появившийся Оверчук.

– Здесь не работают с опасными вирусами, не то место, – решительно заявил он следователю. – Но вообще следует избегать контактов с обезьянами и крысами, хотя бы из целей обычной осторожности. Обезьяны переносят массу болезней, опасных для человека. Даже СПИД, судя по всему, появился от них. Эти «зеленые», когда устраивают что‑то подобное, меньше всего задумываются об окружающих, им лишь бы себя проявить. Я только что разговаривал с вашим руководством, они сказали, что все остальные действия мы можем перенести на завтра. Официальная версия – взрыв газового баллона. Ваши уже привезли и поставили знак, огородили все лентами, а у меня с той стороны человек дежурит.

– Но завтра я хотел бы видеть вас у себя. – Следователь по‑прежнему обращался к Дегтяреву, игнорируя Оверчука.

– Обязательно, – согласился тот. – А сейчас извините, у меня хлопот выше головы.

– Понимаю.

Дегтярев побежал в будку проходной, где дежурил Ринат Гайбидуллин.

– Ринат, у вас есть хороший фонарик?

– Да, конечно.

– Я хочу, чтобы вы пошли со мной. Нам надо спуститься в подвал, найти кое‑что в лаборатории.

– Пойдемте.

Ринат взял из ящика стола фонарь‑дубинку. Дегтярев окинул его взглядом, посмотрел на висящее на плече ружье.

– Ринат, вы бы взяли оружие в руки. – Ученый замялся. – А то… животные хоть и разбежались, но, может быть, и не все. А если обезьяны сильно напуганы, то могут напасть, а взрыв их напугал наверняка. Увидите их – стреляйте сразу, цельтесь в голову.

– Вы серьезно? – У охранника глаза на лоб полезли. – Они вам не нужны разве?

– Они были нужны до тех пор, пока не перемешались между собой. Теперь уже эксперименты с ними невозможны. Со слов Николая знаю, что там и так все разнесено взрывами, так что стрелять можно. А милицию я сейчас предупрежу, чтобы не удивлялись выстрелам.

Дегтярев удивился, как легко и просто получалось у него сейчас врать. Никогда раньше он таким умением не блистал и вообще частенько страдал в этой жизни от излишней правдивости и прямолинейности, а сейчас ложь и полуложь выстраивались в стройные ряды мгновенно, объясняя все, что требуется объяснить.

– Хорошо, Владимир Сергеевич, не проблема, – сказал охранник.

Они вдвоем вышли во двор из проходной, подошли к следователю.

– Владимир Сергеевич, – сказал тот, – мы уезжаем, выставлять дополнительную охрану не вижу смысла. У вас своих людей хватает здесь. А завтра я вас жду у себя.

– Хорошо. И еще, если вдруг кто‑то сообщит о чем‑то, похожем на выстрелы, не реагируйте. Мы сейчас пойдем в наш подвал, там могут оказаться животные. Некоторые могут быть ранены, некоторые агрессивны. Обезьяны не слишком хорошо переносят близкие взрывы, так что… сами понимаете. Возможно, придется их отстреливать.

– Я понял, – кивнул тот. – Удачи.

– Спасибо, – вздохнул Дегтярев. – Найдите этих идиотов, которые нам бомбу забросили.

– Постараемся.

«Да уж постарайтесь», – подумал Дегтярев, входя в темный вестибюль института. Теперь было важно найти диски, те самые, которые помогут доказать, что Владимир Сергеевич не сошел с ума и не подсел на галлюциногены, а говорит правду. А правду пока знали только трое: он сам, Джеймс Биллитон и Сергей Крамцов. Дегтярев даже не стал звонить остальным сотрудникам института, которые пребывали в блаженном неведении относительно происходящего. И Оверчук явно не рвался их оповещать.

Ринат со щелчком сбросил флажок предохранителя, лязгнул затвором, загнав патрон в патронник. Проверил, как включается фонарь под стволом, удовлетворенно кивнул самому себе и вышел в вестибюль.

– Пойдемте, Владимир Сергеевич, – сказал он Дегтяреву. – Когда спустимся, держитесь у меня за спиной, не выходите на линию огня. Какая нам лаборатория нужна?

– Большая.

– Хорошо.

Ринат откинул приклад дробовика, который в сложенном состоянии блокировал спуск, взял оружие наперевес и пошел вперед. До прошлого года Ринат служил в Курганском СОБРе, несколько раз бывал в командировках в Чечне, попал еще в первую кампанию в ту самую бойню шестого марта в Грозном, когда погибло двадцать пять собровцев из их отряда и других, но сам выжил, а недавно неожиданно даже для самого себя женился на москвичке, уволился из милиции и через родственников жены нашел работу в службе безопасности «Фармкора». Опыт у него был, и Ринат хорошо знал, как следует двигаться по потенциально опасным помещениям. Директор и охранник зашли в подвальный этаж, охранник включил тактический фонарь, а директор – фонарь‑дубинку, держа его выше плеча своего защитника. Ринат замер, внимательно оглядывая весь темный коридор перед собой, прислушиваясь ко всем звукам, но было тихо. Через минуту он сказал:

– Пошли.

Захрустело стекло и штукатурка под подошвами, два луча заметались по стенам и полу. Пыль уже осела, видно было далеко. Ринат за ведущего, Владимир Сергеевич за ведомого, так они дошли до двери в лабораторию.

– Бойся! – прошептал Ринат.

– Чего бояться? – спросил таким же шепотом Дегтярев.

– А, неважно, привычка, – усмехнулся тот. – Просто поосторожней, вперед меня не лезьте, когда я дверь открываю.

– Понял, – кивнул ученый.

Ринат сначала внимательно осмотрел большой зал лаборатории из дверного проема, вошел внутрь, и луч фонаря снова заметался из стороны в сторону. Это не война, противник здесь не человек, поэтому лучше все делать не торопясь, обстоятельно. Владимир Сергеевич вошел следом.

– Ринат, нам направо, к дальним столам.

Он показал рукой. Охранник кивнул, сказал негромко, не опуская оружия от плеча и обводя помещение лучом подствольного фонаря:

– Пошли.

Они снова двинулись все в такой же «связке». Волнение немного отпустило Дегтярева. Обезьян или крыс видно не было, а Ринат действовал толково и очень уверенно. Но вскоре сердце снова запрыгало у него в груди. Весь пол лабораторного зала был заляпан кровью. В лужах крови лежали какие‑то ошметки плоти, клочья шерсти. Затем в луч фонаря попал почти полностью обглоданный скелет обезьяны. Ринат выматерился, затем спросил:

– Это что, ее другие обезьяны так?

– Наверное, крысы, они ведь тоже разбежались, – соврал Дегтярев.

– Сколько у вас тут крыс‑то было?

– Около сотни.

– Вот черт…

Ствол дробовика приподнялся повыше, резиновый затыльник каркасного приклада сильнее вжался в плечо. Ринат занервничал. Крыс он не любил. Но они все же без потерь преодолели расстояние до стола. Там все было разгромлено, на столе тоже была кровь, коробка с компакт‑дисками была вскрыта, и диски разбросаны по всему полу. Очень много крови, очень. Сколько животных было искусано другими? Всего один труп на полу, значит, остальные уже могли разбежаться по всему городу, понял Дегтярев.

Нагибаться за дисками не хотелось. У Владимира Сергеевича было ощущение, что стоит ему нагнуться, и откуда‑то из темноты мертвая обезьяна прыгнет ему на спину, вцепится зубами в шею, в затылок. Дегтярев отогнал эти мысли как глупые, но не нагнулся, а присел у стола на корточки.

Ринат прикрывал ему спину, дышал спокойно, и Дегтярев подумал, что не следует быть настолько нервным. Он быстро собрал все диски с пола, лежавшие перед ним, но ни на одном из них не было надписи маркером: «Последние наблюдения. Копия», которую он сделал своей собственной рукой. Он огляделся и увидел еще один диск, выглядывающий из‑под тумбы письменного стола. Вот он куда закатился, если это он, конечно. Дегтярев протянул руку к диску, потянул его пальцами к себе, и в этот момент что‑то маленькое высунулось из темноты и вцепилось ему в палец. Он заорал от неожиданности и отдернул руку. Маленькая крысиная тушка пронеслась в воздухе, сорвалась с пальца, раздирая зубами плоть, и, ударившись в стену, быстро побежала вдоль нее в темноту. Но побежала тем странным, дергающимся, переваливающимся аллюром, каким бегали в клетках мертвые крысы.

Ринат обернулся на крик, водя стволом ружья из стороны в сторону в поисках опасности. Дегтярев вытащил из кармана носовой платок, и уже заматывал себе палец.

– Владимир Сергеевич, что случилось?

– Крыса укусила, – неожиданно спокойным даже для самого себя голосом ответил Дегтярев и подобрал диск с пола. Он оказался тем самым, из‑за которого они и спускались в лабораторию. – Все, Ринат, пошли наверх, я нашел то, что нужно. Мне надо себе палец там перевязать.

– Крыса не заразная? – забеспокоился охранник.

– Думаю, что нет, – соврал Дегтярев.

Они быстро дошли до двери лаборатории, потом также быстро выбрались из подвала. У самого выхода, едва закрыв за собой дверь, они столкнулись с Оверчуком.

– Что там внизу, Владимир Сергеевич? – поинтересовался безопасник.

– Разгром, развал, – мрачно сказал тот.

– Порезались? – Оверчук кивнул на перевязанный платком палец Дегтярева.

– Да, порезался, – кивнул ученый. – Стекло битое кругом. Я буду у себя в кабинете, и мне очень хотелось бы с вами переговорить, Андрей Васильевич.

– Хорошо, разумеется, – кивнул безопасник.

– Я перемотаю руку, и, если вас не затруднит, минут через пять зайдите ко мне. Там достаточно света от фонарей с улицы, мы сможем разговаривать.

– Хорошо. А пока Минаева отыщу, что‑то я давно его не видел. – Оверчук повернулся к охраннику, спросил: – Ринат, не видел?

– Нет, Андрей Васильевич, – помогал тот головой.

– Черт, я без рации, – вздохнул Оверчук. – Ну‑ка вызови его.

Дегтярев отдал фонарь Ринату. В окна попадало достаточно света с улицы, а глаза уже привыкли к темноте, и он оставил безопасников в вестибюле, поспешив наверх. Он уже сознавал, что обречен, и, как ни странно, это знание сделало его удивительно спокойным.

И еще Дегтяреву нужно было сделать несколько вещей. Сначала ему нужно было послать сообщение Сергею Крамцову. Это был единственный человек, которому он доверил бы заботу о своей семье. Тем более что у самого Сергея не было ни единой близкой души в этом мире, а сам аспирант стал Владимиру Сергеевичу вполне родным.

Затем он собирался звонить по телефону. Звонить военным, звонить городским властям, звонить куда угодно, лишь бы город спохватился, начал бороться за жизнь. Потому что из стен этого маленького института вырвалась не‑жизнь, питающаяся жизнью. А затем надо было найти способ покончить с собой, не дожидаясь, пока ты превратишься в зомби. И это было настоящей проблемой, потому что огнестрельного оружия у Владимира Сергеевича не было, а без него найти способ пробить себе голову проблематично. Зато оружие было у охраны и у Оверчука. Рукоятка пистолета несколько раз за сегодняшнюю ночь высовывалась у того из‑под пиджака. Обычно Оверчук так оружием не козырял, скорее всего, даже не носил его с собой, но сегодня прихватил.

В темноте было видно, что в дверях кабинета Биллитона кто‑то стоял. Когда Владимир Сергеевич подошел к двери своего кабинета, человек сделал движение, как будто собираясь пойти в его сторону, но Дегтярев почти крикнул: «Мне нужно пять минут, потом поговорим, Джим!», затем проскочил в свой кабинет и захлопнул за собой дверь, повернув защелку под ручкой, чтобы никто не мог войти следом. Быстро подошел к окну, раскрыл его, выглянул наружу. Ударостойкие стекла в окне уцелели, разве что наружное треснуло в нескольких местах. Взрыв произошел слишком близко к стене здания, ударная волна прошла вверх.

Между задней стеной института и забором прохаживался Олег Володько, охраняющий пролом в заборе, закрытый лентой и переносными барьерами. На проезжей части с двух сторон стояли знаки, предупреждающие о препятствии, и горели оранжевые фонари. Действительно, милиция постаралась, но выглядело это все чем угодно, но вовсе не зоной бедствия. Затем Дегтярев достал из кармана мобильный телефон, набрал номер Крамцова. После двух гудков тот ответил, как будто специально ждал звонка:

– Слушаю, Владимир Сергеевич.

– Слушай внимательно, Сережа, не перебивай меня и не спорь. Хорошо?

– Я слушаю.

– Сережа, я инфицирован. Поясню: инфицирован укусом, то есть… дальнейшее тебе известно, – говорил он абсолютно спокойным, размеренным тоном, как будто надиктовывал статью. – Не знаю, сколько мне осталось, но я сейчас начну звонить всем, кого знаю и кому смогу дозвониться. Мне уже все равно, но люди должны знать, что грядет.

– Владимир Сергеевич…

– Ты об этом не беспокойся, я все беру на себя, – перебил Сергея Дегтярев. – Ты же должен приехать ко мне домой, взять из верхнего правого ящика моего стола все диски, которые там есть, все папки с полки над столом и мой ноутбук. Все это должно попасть в Горький‑16, к Гордееву Кириллу, моему другу и однокашнику. Они смогут разработать вакцину, нет никого лучше, чем они, если у них будет исходный образец «Шестерки». Это единственное, что есть хорошего из новостей. Как мы его модифицировали – это все есть в моих бумагах. Они элементарно это повторят. Телефоны Гордеева есть в большом блокноте, он лежит на моем столе слева от компьютера. Ты все запомнил?

– Я могу прийти к вам, – послышался голос Крамцова в трубке. – Я совсем рядом, метрах в двухстах, наблюдаю за институтом.

– И прячься дальше, даже не смей приближаться к институту, – ответил Дегтярев. – Оверчук что‑то задумал, я это чувствую, он сумел отправить всю милицию, которая здесь была. А обо мне заботиться поздно. Я уже инфицирован.

– На вас вирус может не подействовать.

– Подействует. И я это знаю, и ты это знаешь. Мы оба знаем. Второе. Побудь до завтра с моей семьей, посмотри, как развивается ситуация. Если станет совсем плохо – бери мою машину, всю мою семью и вези их в Садов, к Кириллу. Он сумеет организовать вам пропуск, а места безопасней, чем там, нет на всей земле. Ты понял меня?

– Я понял.

– Там ты будешь на своем месте, работайте над вакциной, спасите мир. Все, прощай, у меня мало времени, и много надо сделать. Не перезванивай мне, я даже не отвечу на звонок.

Не давая Сергею ничего сказать, Дегтярев отключил телефон. За спиной послышался шум, он обернулся. Дергалась ручка двери, как будто кто‑то лениво играл с ней с той стороны. У Дегтярева в душе полыхнуло бешенством. Он представил, как Оверчук стоит с той стороны двери и с обычной своей вальяжной улыбочкой развлекается тем, что нажимает на ручку. «Сволочь, даже постучать по‑человечески не может, везде надо важность свою продемонстрировать!» Почему‑то в этот момент Дегтяреву не показалось, что представившаяся ему картина нелепа и Оверчук в жизни бы так не поступил. В такой форме долго копившаяся злость на Оверчука нашла выход. Владимир Сергеевич быстро подошел к двери, отпер ее и рывком рванул на себя. С той стороны ручку держали и не успели вовремя отпустить, поэтому человек почти ввалился из коридора в кабинет. И это был вовсе не Оверчук.

– Коля? – удивился Дегтярев. – Что случилось? Тебя же Оверчук… Коля?

Николай Минаев стоял перед Владимиром Сергеевичем, не шевелясь. Нижняя часть лица его, руки, грудь, плечи были буквально залиты кровью. Ее металлический запах волной ударил в Дегтярева. Но самым страшным было не это. Самым страшным были глаза Минаева. В них не было ничего. Никакого выражения вообще. И в них не было даже жизни. Как будто подернутые какой‑то мутной пленкой, не мигая и не отрываясь, они смотрели на Владимира Сергеевича.

Он почувствовал, как по спине поползли мурашки и волосы на голове встают дыбом. Никогда в жизни ему не было так страшно, как сейчас, когда он посмотрел в глаза ожившего трупа. А в том, что он смотрит в глаза трупа, Дегтярев не усомнился ни на мгновение. В них было нечто, на что не должен смотреть человек, что ему не положено видеть. Владимиру Сергеевичу показалось, что, если он будет смотреть в них еще одну секунду, он просто обмочит штаны от страха. И он попятился назад.

Его отступление как будто послужило сигналом для зомби. До того стоявший неподвижно, он вдруг вытянул руки и пошел следом, очень неуклюже, но неожиданно быстро. При этом он издал какой‑то придушенный, скулящий звук, напугавший Дегтярева еще больше. Он заскочил за свой стол, широкий и массивный, оглядываясь в поисках чего‑либо, что может послужить оружием. Оружие настоящее, пистолет, висело у Николая на поясе, в открытой кобуре, но с тем же успехом оно могло лежать на заводе, где его сделали.

Стол задержал мертвяка, он как будто растерялся, не зная, с какой стороны ему пойти. Затем начал обходить его по часовой стрелке, но Дегтярев, словно играя в детские «догонялки», тоже сместился в сторону, оставляя расстояние между собой и противником неизменным. Мертвяк остановился, затем снова пошел. Дегтярев тоже двинулся по кругу. Стол был тяжелым, в одной его тумбе был встроенный сейф, поэтому Владимир Сергеевич не боялся того, что противнику удастся отшвырнуть его в сторону. И пока стол был ему единственной защитой, потому что ничего, что может быть оружием, он по‑прежнему в своем кабинете не видел. Надо было добраться до пистолета, торчащего из открытой кобуры на поясе у Минаева. И еще вспомнить, как из пистолета стреляют.

А еще можно было убежать вниз, где есть вооруженная охрана и с ней вооруженный Оверчук. И это, пожалуй, лучший выход, если его противник даст ему шанс выскочить в дверь. И еще можно заорать, призывая помощь. В пустом здании слышимость хорошая, и если Оверчук с Ринатом еще в здании, то они обязательно прибегут. Но орать Владимир Сергеевич почему‑то боялся. Он сообразил, что Минаев вышел из кабинета Биллитона, а самого Джеймса тоже давно не видно, поэтому кроме помощи снизу в кабинете может появиться еще один противник. И тогда гонки вокруг стола не получатся.

Мертвяк между тем ходить по кругу прекратил. Вновь уставившись своими жуткими глазами на Дегтярева, он снова издал этот скулящий звук и вдруг довольно ловко вскарабкался на четвереньках на стол и быстро пополз к Дегтяреву. У того сердце в пятки ушло, но тело, как ни странно, среагировало правильно. Вспомнилось еще студенческое увлечение самбо. Откуда что и взялось…

Он схватил Минаева рукой за воротник плотной форменной куртки и с силой потянул к себе. Не толкнул от себя, что было бы естественно и при этом ошибочно, а именно к себе, так что руки мертвяка потеряли под собой опору, и тело его начало валиться со стола вниз. Но и упасть окончательно Владимир Сергеевич ему не дал, придавливая того к столу так, что зомби был вынужден упереться руками в пол, удерживая себя в этой нелепой позе. И тогда Владимир Сергеевич, придавив мертвяка своей тяжестью, обеими руками ухватился за кобуру, оказавшуюся так близко. Со щелчком отстегнулся клапан‑ремешок, и тяжелое тело пистолета просто выскользнуло из кобуры в руку Дегтярева.

Рука мертвяка вцепилась ему в ногу, заставив дернуться, и Дегтярев отскочил назад, вырвав ногу из захвата. Мертвяк с грохотом свалился со стола на пол, головой вниз. На пистолете должен быть предохранитель, это Дегтярев помнил еще со времен военной кафедры в институте. Он посмотрел на оружие справа, а затем слева. Такой же ПМ, как и тот, из которого он стрелял, только щечки рукоятки черные и на затворе надпись «ИЖ‑71».

Предохранитель он узнал сразу, вспомнились времена военной кафедры и сборы, но озадачила красная точка. Что это значит? Красный в смысле «огонь!» или красный в смысле «фиг выстрелишь»? Забыл.

В кобуре пистолет был наверняка на предохранителе, сообразил Дегтярев. Он сдвинул флажок, направил ствол пистолета в голову уже стоявшего на четвереньках мертвяка и нажал на спуск. Тот оказался неожиданно тугим, но все же курок щелкнул, хоть и вхолостую. Может быть, Минаев носит пистолет без патронов? Нет, такого не может быть. Владимир Сергеевич вспомнил, как они на единственных за время учебы стрельбах из пистолета затвор передергивали. Патрон‑то он не дослал!

Он вцепился левой рукой в рифленые боковины затвора, сжал его и резко потянул на себя. Тут упруго сдвинулся, в окошке мелькнул латунный бок патрона. Дегтярев отпустил затвор, который с лязгом встал на место. Минаев уже был на ногах и пошел прямо на него. Ученый снова нажал на спуск. На этот раз спусковой крючок подался очень легко, грохнул выстрел. Пистолет ощутимо подскочил в руке, а мертвяк рухнул навзничь. В середине его лба появилось круглое отверстие.

– Вот так… и биолог что‑то может, когда задницу припечет, – прошептал Владимир Сергеевич, глядя на труп.

– Эй, что там у вас? – раздался крик Оверчука в коридоре, а потом до Дегтярева донесся топот двух пар ног.

И в ту же секунду навстречу бегущим мимо двери прошел окровавленный и сильно хромающий Биллитон. Того мгновения, что он был виден в дверном проеме, Дегтяреву хватило для того, чтобы понять, что его коллега Джеймс Биллитон обратился в ходячего мертвеца, в зомби. Потому что живым он не смог бы ходить с выгрызенным и разорванным горлом.

– Господин Биллитон? – послышался окрик Оверчука.

– Оверчук, стреляй ему в голову! – отчаянно закричал Дегтярев. – Стреляй, твою мать!

Из коридора послышалась возня, звуки драки, затем всплеск матерной брани, стук падения тела. Дегтярев выбежал туда, но ничего не смог разглядеть. Кто‑то лежал на полу, а кто‑то стоял на ногах, матерясь. Сзади к матерившемуся бежал еще один человек. Было слишком темно, чтобы стрелять, Дегтярев беспомощно держал пистолет перед собой. Неожиданно вспыхнул фонарь под стволом дробовика в руках у Рината Гайбидуллина, высветив всю картину драки. Биллитон был, несомненно, мертв, превратился в зомби и сейчас пытался подняться с пола. Оверчук стоял на ногах, вынимая из наплечной кобуры большой угловатый пистолет. Рука, которой он отогнул полу пиджака, была окровавлена.

– В голову ему стреляйте! В голову! – крикнул Дегтярев.

– Кому? – с удивлением посмотрел на него Оверчук. Ринат зашел справа от него, встал, направив ствол «Вепря» на Биллитона, но направив его тому в грудь.

– Ринат, стреляй!

Биллитон поднялся на ноги. Ринат вскинул дробовик, Оверчук тоже навел свой большой угловатый пистолет на американца, и оба заорали дурными голосами:

– Назад! Мордой в пол! Руки за голову!

Все же милицейский инстинкт силен, но не всегда уместен. Дегтярев аж за голову схватился от отчаяния и заорал, что было сил: «Огонь!» И Ринат выстрелил. Грохнуло как из пушки, акустика в коридоре была хорошая, вспышка пламени вылетела из дула на полметра, на мгновение осветив все вокруг. Заряд крупной дроби отшвырнул на несколько метров и опрокинул Биллитона на спину.

– Ты что сделал? – спросил совершенно сбитый с толку Оверчук.

Ответить Ринат ничего не успел, потому что Биллитон как ни в чем не бывало поднялся на ноги.

– Ох, ё… – протянул Оверчук, глядя на это.

Разорванное горло, дыра от заряда крупной дроби, выпущенного чуть не в упор, в груди, и этот человек снова поднялся на ноги.

– В голову его, он уже мертв, вы не поняли, что ли, олухи? – в отчаянии закричал Дегтярев. – Он сожрет вас, идиоты!

Биллитон вновь пошел на своих обидчиков, и на этот раз выстрелил Оверчук. Хлопнул одиночный выстрел, из затылка мертвяка вылетело облако крови, мозгов и осколков кости, тело упало на спину и уже не шевелилось.

– Ринат, тебя не укусили? – спросил Дегтярев.

– Нет, Владимир Сергеевич, – испуганно оглядывая себя, ответил охранник.

– Тогда иди к Олегу Володько, не ходите больше по одному здесь. А мы с Андреем Васильевичем разберемся сами.

Услышав Дегтярева, Оверчук возражать не стал, даже наоборот, подтвердил приказ директора. Ринат ушел, а Оверчук зашел в кабинет. Увидев пистолет в руке у ученого и труп Минаева, он спросил:

– Такой же, как тот? – и показал себе за спину.

Как ни странно, но он не выглядел напуганным или обалдевшим. Скорее собранным и о чем‑то всерьез задумавшимся. Дегтярев кивнул.

– Да, точно такой же.

– Кто они? – спросил Оверчук.

– Вы не поняли еще? – усмехнулся ученый. – Живые мертвецы, скоро таких будет много в городе. Очень много. Вас укусили?

Оверчук посмотрел на свою окровавленную левую ладонь, медленно кивнул.

– Да, этот придурок зубами вцепился, когда я его хотел оттолкнуть. Схватил мою руку своими и прямо в рот себе затолкал. Это плохо?

– Это очень плохо, – не стал обманывать Дегтярев.

– Я что… стану таким же?

– Да. Я тоже. – Дегтярев показал свою перевязанную руку. – У меня тоже укус.

– И что мы будем делать? – с каменным выражением лица спросил безопасник.

– Жрать живых людей, – криво усмехнулся ученый. – Но думаю, что мы этого даже не заметим и не узнаем. Мы к тому времени умрем, а наши трупы пойдут питаться от живых.

– И что нам делать? – не изменившись в лице, так же спокойно спросил безопасник.

– Ничего, – развел руками Дегтярев. – Лучше всего пустить себе пулю в лоб самому, пока не началось. Зомби можно убить лишь выстрелом в голову или другим способом повредить мозг. Все остальное на него не действует.

– Что вы будете делать?

– Буду поднимать панику. Вас это еще заботит?

Оверчук подумал минутку, затем отрицательно мотнул головой.

– Теперь уже ни капли. Делайте что хотите, – затем спросил, вздохнув: – Сколько у меня времени?

– Не знаю точно, – пожал плечами ученый. – Час, возможно.

– Час, час… что можно успеть за час?

– Предупредить семью. Попрощаться с людьми.

– Да, пожалуй, – кивнул тот. – Не смею задерживать, у вас тоже часы тикают. Если что, то я во дворе.

– Да, разумеется, – пожал руку Оверчуку ученый. – Но думаю, что мы можем прощаться. Услышите выстрел – значит, я ушел как положено. Если в течение часа охрана выстрела не услышит, пусть поднимутся меня добить.

– А вы убредете куда‑то по зданию, и ищи вас тогда в темноте, – возразил Оверчук, придержав ладонь ученого в своей.

Дегтярев задумался, затем кивнул, соглашаясь:

– Я сейчас себя за ногу привяжу к столу гардинным шнуром. Я заметил, что эти мертвые ребята совсем тупые, им и простой узел развязать не под силу, а я такого напутаю… Поэтому даже если я превращусь, то они найдут меня здесь же.

– Хорошо, я дам распоряжение. Прощайте.

– И вы прощайте.

Руки расцепились, и Оверчук вышел из кабинета, оставив Дегтярева одного. Однако пока пускать себе пулю в лоб он не собирался. У него были совсем другие планы, и тому, что сказал ему Дегтярев, он не слишком поверил, а если поверил, то убедил себя в том, что не верит. Мозг бывшего тюремного «кума» заработал в другом направлении, старясь направить поток мыслей в русло привычное, «деловое», чтобы не давать размышлять о плохом. Да и зачем так вот запросто смиряться с тем, что тебе говорят? Мол, ты умрешь, а остальные нет. А мы вот еще посмотрим, кто умрет.

Андрей Васильевич достал из кобуры пистолет, девятимиллиметровый «Грач». Такие недавно хитрым путем закупили для руководства СБ концерна «Фармкор» и для телохранителей «Первого Лица». На этом уровне вопрос легальности уже не стоит, все решается.

– Мы еще посмотрим, кто кого… – пробормотал Андрей Васильевич.

Если бы его сейчас спросили, что он имел в виду, то, скорее всего, он даже не смог бы ответить. Андрей Васильевич просто не хотел умирать, а как этого избежать, не знал. Поэтому он вышел во двор, держа пистолет стволом вниз в опущенной руке и чуть сзади, обошел здание и увидел стоящих у пролома Рината и Олега.

– Эй, хлопцы! – позвал он их.

– Что, Андрей Васильевич? – обернулись охранники.

– Вы поняли, что это было? – спросил он их. – С Биллитоном?

– Не понял я ничего, – отрицательно помотал головой Ринат.

– Ну и не надо!

С этими словами Оверчук вскинул пистолет и дважды выстрелил тому в грудь, а затем перевел ствол на совершенно растерянного Олега и тоже выпустил ему две пули в сердце. Выстрелы эхом метнулись между стен, и звук затих. Промзона, никому дела нет. Оба охранника повалились на асфальт, просто обмякнув, как будто из них выдернули какой‑то стержень, который до того держал их в вертикальном положении.

«Контроль» Оверчуку не требовался, он точно знал, что двумя пулями и с такого расстояния он всегда попадает в сердце безошибочно. Для него в этом был некий старомодный шик – стрелять только в сердце. Он усмехнулся, глядя на лежащие на земле тела своих бывших подчиненных, и снова сказал:

– Мы еще посмотрим, кто кого.

Быстрым шагом он направился обратно, не оглядываясь, погруженный в свои мысли, путаные и горячечные. «Мы еще посмотрим!» – пульсировала в его сознании одна и та же фраза. Свернул за угол, распахнул дверь проходной, как вдруг его окликнули сзади, причем голос был знакомый:

– Андрей Васильевич!

Он резко обернулся, вскидывая пистолет, и встретился со вспышкой сверхновой звезды, заполнившей весь мир и затем погрузившей его навечно во тьму.