Глава пятая. – Не было никакого слова там написано, – сказал Генка

– Не было никакого слова там написано, – сказал Генка. – Все это дичь и ерунда.

– Ну Гена, зачем они станут врать? – вмешался Владик.

– Я про вранье не говорю. Значит, это не Яшка был. Яшкину сумку я, как свою, знаю. Мы этой сумкой сто раз в футбол играли.

– Когда в футбол играют, на ремень не смотрят, – сказал Илька. – Ремень тогда в сумку запихивают.

– Да ну тебя!.. – отмахнулся Генка.

Яшкину сумку он действительно помнил отлично. Черная, кирзовая, с обтрепанными уголками, с протертой на сгибе крышкой. А ремень зеленый, брезентовый, разлохмаченный у пряжки. Без всяких букв…

– Ты же говорил, что сумка осталась, – сказал Владик.

– Осталась, только милиция забрала для следствия.

– Может, потом отдали… – нерешительно заметил Илька. Подождал и тихо добавил: – Все равно идти надо.

Все равно надо идти. Генка это и сам понимал. Не молчать же о том, что узнали.

Они шли от реки, и в спину им светило низкое солнце. И встречные люди думали, что трое мальчишек просто так, от безделья, бредут по улице и разглядывают на асфальте свои смешные, размазанные в длину тени.

Илька медленно сказал:

– И пальто у Яшки было серое. Я помню.

– Я знаю, – отозвался Генка.

Конечно, идти необходимо. К Яшкиной матери. В тот дом, где Яшка‑Воробей жил, мастерил неуклюжие змеи, придумывал свои хитрости, смеялся и получал колотушки.

Ой, но как не хотелось идти! Честно говоря, было просто страшно. Генке казалось, что в доме, куда они придут, темно, как на старом кладбище, и каждое слово говорится шепотом. К тому же сердитая Воробеиха не очень жаловала Яшкиных друзей. Как она их встретит теперь?

– Шурику надо сказать, – вспомнил Илька.

Это была мысль! Во‑первых, Шурка – голова, он что‑нибудь придумает. Во‑вторых, он в школе пострадал из‑за Яшки. В‑третьих, идти вчетвером просто лучше.

Шурка сидел дома и был мрачен. С Владиком поздоровался без долгих вежливых разговоров. Сообщил свою печальную новость: учительница истории, с которой он поспорил из‑за Воробья, в будущем году станет их классным руководителем.

– Съест, – сказал он в заключение.

– Не съест, – сказал Генка. – Ты слушай…

И рассказал про двух малышей.

– Ого! – произнес Шурик. – А они не врут? То есть я хотел сказать, что они могли ошибиться.

– Они вроде бы толковые ребята, – возразил Генка. – Они все рассказали, как надо.

– Даже день вспомнили, когда это было, – добавил Владик. – Только жаль, что он заплакал…

– Кто?

– Тот, которого Юриком зовут. Маленький такой, кудрявый.

– Почему заплакал? – озабоченно спросил Шурик. – Вы, наверно, их перепугали. Наверно, насели на них со своими допросами?

Генка нахмурился:

– Никто не наседал… Ну, сначала насели немного, а потом все спокойно было. Он уже после заплакал ни с того ни с сего.

– Значит, испугался. Наверно, решил, что попадет теперь.

И тогда обиделся Илька. За Юрика обиделся, за этого незнакомого мальчишку с молотком за поясом.

– Ты думаешь, он трус? Думаешь, только от страха плачут?

Илька чувствовал, что на месте Юрки он и сам мог бы заплакать. От жгучей досады, что поверили Яшке и ушли с берега.

– Я так не думаю, – сказал Шурик. – Я только боюсь, что они обиделись на вас. С маленькими надо разговаривать осторожно… А вдруг еще придется что‑нибудь у них узнавать?

Владик покачал головой.

– Они не обиделись. Они обещали еще рассказать, если что‑нибудь вспомнят… Они там все время на берегу.

– Что они там делают?

– Клад ищут! – усмехнулся Генка. – Там же церковь была, вот они и долбят кирпичи. Думают, что тайник найдут.

Яшкин дом стоял в глубине двора. С улицы виден был только гребешок железной крыши, с которой Яшка в прошлом году запускал свой «Шмель».

Калитка была приоткрыта.

Ребята остановились. Посторонний мог бы подумать, что их смутила облупленная табличка: «Во дворе злая собака». Но ребята знали, что злой собаки во дворе никогда не было, а добродушный Тобик потерялся два года назад.

– Пошли, что ли? – спросил Генка и переступил на месте.

Тогда вперед сунулся Илька и первым нырнул в калитку.

Перед ними был знакомый двор. Желтые звезды одуванчиков в траве, березовая поленница у сарая, веревка с мокрыми простынями и наволочками.

На крыльце стоял толстый карапуз с голым животом и серьезно рассматривал гостей.

– Ой, это Санька! – удивился Илька. – Ходит уже.

Санька не обратил на Ильку внимания. Смотрел он только на Генку. Пристально и строго. Потом сказал:

– Дядя…

– Сам ты дядя! – обиделся Генка.

Санька опасливо попятился, повернулся, полез через порог и шумно шлепнулся. Подумал и нерешительно захныкал.

В доме захлопали двери, и на пороге появилась Яшкина мать.

Видимо, она удивилась, заметив ребят. Может быть, даже не узнала в первый момент. Не отрывая взгляда от мальчишек, машинально подняла Саньку, машинально хлопнула пониже спины, вместо того чтобы отряхнуть и успокоить. Санька, видно, привык к таким вещам. Реветь не стал, а снова взглянул на Генку и повторил:

– Дядя.

Яшкина мать вдруг заулыбалась.

– Дядя, – ласково сказала она. – Дядя Гена. И дядя Илька. И еще дяди… Яшины дружочки пришли к Яшиной маме. Проходите в дом, ребятки. Я и не узнала поначалу‑то… Видишь, Саня, какие хорошие мальчики!

Санька был, однако, иного мнения. Он для верности опустился на четвереньки и, сопя, полез через порог подальше от подозрительных мальчиков и дядей.

– Здравствуйте, – запоздало сказал Шурик.

Подталкивая и пропуская вперед друг друга, они прошли в дом, куда раньше входили не часто и не очень охотно.

Не было в комнатах ни траурной темноты, ни заброшенности. Рыжие пятна вечернего солнца лежали на половиках. Тонкий оранжевый луч насквозь пробивал аквариум и рассыпался на полированной спинке кровати. На заляпанном кляксами столике, где Яшка всегда готовил уроки, спал серый котенок. Над ним отчетливо стучали часы.

Вошла Яшкина мать, начала торопливо двигать стулья.

– Садитесь, ребятки. Жалко, отца‑то нет. Он уж сколько раз говорил: «Хоть бы дружки Яшины пришли».

«Скоты мы все‑таки!» – подумал Генка.

Они усаживались, молчаливые, подавленные, хотя мать Яшки казалась вовсе не печальной, даже веселой.

– Садитесь, Гена, Шурочка… И ты, мальчик. Ты уж извини, я что‑то не припомню тебя.

– Это Владик, – сказал Илька.

– Ох, Владик… Яшенька‑то говорил. Вылечился, значит?

– Наполовину. Один глаз, – сдержанно сказал Владик. Видимо, неловко ему было говорить о своей радости, когда здесь такое горе.

– Яшенька‑то все письмо писать собирался. Какие‑то марки чтобы ты купил в Одессе. А я говорю: «Не смей! Мальчик в больнице, у него беда такая, а ты со своими марками суешься». Он и не стал… Он уж над этими марками прямо с ума сходил. Даже спать с альбомом ложился. Я теперь берегу альбом‑то. Вроде и ни к чему он, подарить бы кому‑нибудь, а жалко.

– Я думал, альбом вместе с сумкой потерялся, – осторожно заметил Генка. – Он ведь все время в сумке лежал. Мы в школе сколько раз смотрели.

– Так ведь и сумка у меня. Ничего не потерялось.

– Отдали в милиции?

– Все отдали, до последней бумажечки. Только ремешок порван. Я им говорю: «Не могли уж поосторожнее, чтобы не порвать?» А они говорят: «Так и было».

– А можно посмотреть? – спросил Илька.

Он меньше всех смущался. Он торопился узнать главное.

Яшкина мать не удивилась просьбе. Вышла и вернулась с сумкой, шлепнув на ходу подвернувшегося Саньку.

Вот она, сумка. Яшки нет, а она есть. Все такая же. Старая, много раз битая ногами. С учебниками и тетрадями, которые Яшка нес из школы в последний день…

Ремешок был засунут внутрь, Генке пришлось вытащить все учебники, чтобы достать его. Посыпались огрызки карандашей, бумажки, резинка. И наконец брезентовая спираль ремня развернулась, открыв чернильные буквы.

Слово было написано крупно и четко. Будто Яшка оставил пароль, чтобы ребята разгадали, как он погиб.

… Яшина мать плакала. Не очень сильно, просто слезы текли по щекам, и она вытирала их Санькиным тряпичным картузиком.

– Посмотреть бы на мальчиков этих…

– Мы попросим. Они придут, наверно, – пообещал Генка.

– Отца‑то нет. Он к брату в деревню уехал. Он ведь не работает сейчас, не может пока. Когда беда‑то случилась, у него руки отнялись. Два месяца двигать не мог…

Шурик аккуратно укладывал в сумку учебники. Генка смотрел и думал: «Он старается так, будто завтра с этой сумкой кто‑то пойдет в школу».

Они вышли из Яшкиного дома. В этом доме не было завешенных окон и никто не говорил приглушенным голосом, а горе все равно не уходило оттуда, и люди жили с ним вместе.

Генка шагал впереди и глядел себе под ноги. Не оборачиваясь, он пообещал:

– Илька, козел рогатый, если еще будешь на обрыве акробатничать, шею измочалю!

– Хочу и буду, – сказал Илька ровным голосом.

Генка взорвался и заорал:

– Я тебе покажу «буду»! Ты грохнешься, и наплевать тебе на все! А у других руки будут отниматься, как у Яшкиного отца!

Илька сказал со спокойным вызовом:

– У меня нет отца. Он умер.

Может быть, Илька ожидал, что эти слова смутят Генку. Но Генка был слишком злой сейчас.

– Мать‑то ты еще не свел в могилу? Вот и подумай о ней. Яшка хоть двух человек спас, не зря убился. А если ты грохнешься, твоей матери и вспомнить нечего будет!

Илька не ответил, потому что хотелось заплакать. Владик вдруг нагнал его и пошел рядом, словно захотел молча утешить.

Генка оглянулся на них. Шли они, касаясь друг друга плечами, оба тонкие, темноволосые, похожие. Как два брата – старший и младший. Но они не были братьями. И, остывая, Генка сказал:

– У Яшкиной матери хотя бы Санька имеется. А если ты трахнешься, кто у твоей матери останется?

– Тебе‑то что? – неохотно огрызнулся Илька.

– Козел!.. – вздохнул Генка.

Владик тихонько засмеялся.

И, наверное, чтобы совсем загладить размолвку, вмешался Шурик:

– Я и не знал, что у Яшки брат есть.

– Санька? – откликнулся Генка. – Это двоюродный брат его. Яшкина тетка с мужем развелась, а Санька ни ей, ни мужу не нужен. Мне Яшка зимой говорил. Вот они и взяли.

Дальше шли молча. К Илькиному дому. Был уже настоящий вечер. Ушло солнце, и в воздухе стоял запах реки и теплого асфальта.

Шурик вдруг спросил:

– Что с этой бумагой делать? – Он вертел в пальцах мятый листок. – Забыл в сумку положить. Смотрите‑ка, сочинение.

– Прочитай! – потребовал Илька.

– А можно? Не наше…

– Да читай ты! – досадливо сказал Генка.

Они остановились посреди тротуара. Илька встал на цыпочки, чтобы заглянуть в бумагу, которую Шурик держал у близоруких глаз.

– Сочинение, – прочитал Шурик. – На тему: «Какую погоду я люблю».

– Ну! – нетерпеливо дернулся Генка.

– «Начинается ветер, – сказал Шурик, – и большие деревья шумно встряхивают плечами…»

– Какой ветер? – разозлился опять Генка. – Его читать просят, а он…

– Он читает, – сказал Владик.

– Я читаю… «Начинается ветер, и большие деревья шумно встряхивают плечами, прогоняют последний сон… А простыни на веревках громко хлопают и полощут. Им кажется, что они паруса…»

– Это сочинение? – с веселым удивлением спросил Илька.

– Это стихи, – сказал Владик.

– Что за стихи? – не поверил Генка. – Никакого складу.

– Бывают стихи без рифмы, – объяснил Шурик. – Но здесь написано, что это – сочинение. Подождите, тут еще… «Я подумал, что хорошо бы сделать парус из этих простынь и поставить его на лодку. Только мне не дадут. Взрослые думают, что без паруса жить можно, а без простынь нельзя никак…» Это, наверно, все‑таки стихи, ребята.

– А отметка есть? – спросил Илька.

– Нет отметки. Это, наверно, черновик.

Странное было сочинение. Не похоже, что Яшкино. Однако почерк его… Хотя почему не похоже? В ветрах‑то Яшка разбирался.

– Прочитай еще раз, – попросил Генка. – У тебя как‑то интересно это выходит.

Шурик прочитал снова, размеренно подчеркивая ударения и отбивая строчки.

Да, это были все‑таки стихи. Но едва ли сам Яшка знал об этом, когда писал…

– Какой из него поэт… – с сомнением произнес Генка.

Шурик аккуратно складывал листок. Он с Генкой не согласился:

– А что такого? Фантазия у него работала. Помнишь про поезд?

Генка вспомнил. Смешная история. Яшка пришел расстроенный и рассказал, что на вокзале стоит поезд с желтыми и оранжевыми вагонами, на которых нарисованы черные верблюды и зеленые попугаи. В переднем вагоне играет оркестр, а на платформе веселый дядька с усами продает билеты всем, кто хочет отправиться на экскурсию в жаркие страны. Взрослый билет стоит рубль сорок шесть копеек, а детский – семьдесят три копейки. У Яшки денег хватает, но мать спрятала свидетельство о рождении, а без документов за границу, конечно, не пускают.

Над Яшкой тогда посмеялись, а он так и ушел грустный. А потом все забыли про желто‑оранжевый поезд со зверями на стенах вагонов…

– Это он из‑за марок выдумал, – сказал Генка.

– Он тогда еще не собирал марки, – возразил Илька. Но спорить ему больше не хотелось, и он скорее заговорил о другом: – Гулять еще будем или домой?

– Давайте домой, – попросил Владик. – Я своего дома еще и не видел.

И только сейчас все вспомнили, что он приехал лишь сегодня и дома у себя еще не был.