Не для печати

– Какие ужасные создания! А какие жалкие! Кто они?

По пути на церемонию вручения премий в Центр этических проблем, куда пришлось пробираться по забитым транспортом улицам, она неожиданно увидела этих людей сквозь стекло своего блестящего черного лимузина. Их было видно не слишком ясно: тонированное стекло давало специфический отблеск. Это были весьма странные на вид субъекты, собиравшиеся у бровок тротуаров или бродившие по проезжей части. Зачем? Просить подаяние или под каким другим предлогом (вплоть до угрозы применения насилия!) выманивать деньги у напуганных водителей? На короткое время их лица проступили сквозь тонированное стекло задней части машины – бледные, как дрожжевая закваска, или, наоборот, красные, словно ошпаренные, с гноящимися ранами и язвами и ввалившимися от недоедания щеками, с кровожадно сверкавшими, как у крупных грызунов, глазами, которые были устремлены на нее. Последнее, впрочем, вызывало известные сомнения: стекла в машине были почти черные, и постороннему при всем желании не удалось бы рассмотреть, кто находился в салоне.

Но даже если им и удалось ее рассмотреть – что с того? Что у нее общего с этими людьми, этим жалким сбродом? В любом случае они не имели представления, кто такая Селеста Уорд, и их это не волновало.

Она погрузилась в размышления об этих людях‑изгоях, отбросах огромных американских городов. Все они были нежеланными – возможно, еще до рождения. Увы, эти несчастные – жертвы ужасной теории эволюции Дарвина. Природа, если ему верить, не рассуждает, не рассчитывает, а только производит на свет особь за особью в смутной надежде, что жизнь со временем сама с ними разберется. Но если разбираться по‑настоящему, нет большей трагедии, чем появление на свет нежеланного ребенка, которого общество не в состоянии ни окружить любовью, ни как следует прокормить или воспитать! Именно поэтому существует и процветает Дело Селесты Уорд, которому она посвятила свою жизнь. Созданные ею фонды занимались проблемами планирования семьи, предупреждением нежелательной беременности, правом женщины на аборт. Ради Дела она принесла в жертву свою частную и духовную жизнь и теперь готовилась отметить свой шестидесятилетний юбилей. Празднование непременно должно было перерасти в ее торжественное чествование. Тем не менее, увидев странных людей, которые двигались рядом с ее машиной и даже заглядывали к ней в окна, она вдруг испытала неприятное чувство, что юбилей ничего хорошего ей не сулит. Почему я согласилась? Зачем мне еще одно публичное мероприятие? Неужели всему виной мое тщеславие? Селеста Уорд, начав делать карьеру в середине пятидесятых, стала живой легендой, и не было ни одного мало‑мальски серьезного общественного мероприятия, куда бы ее ни приглашали. Она превратилась в знаменитость – человека, которого знала вся Америка. Ею восхищались все – даже люди, имевшие весьма слабое представление о сути Дела, которым она занималась. Кстати, если бы кое‑кто из почитателей Селесты Уорд во всех подробностях узнал о ее деятельности, возможно, их отношение к ней изменилось бы в худшую сторону. Но как бы то ни было Селеста Уорд собрала за свою жизнь все возможные награды, премии, научные звания и степени и считалась одной из наиболее заслуженных феминисток в стране.

Ирония судьбы заключалась в том, что она сама была нежеланным ребенком и ее мать неоднократно говорила ей об этом в детстве. Родители были против ее рождения. Селеста появилась на свет по той лишь причине, что в 1933 году возможности легально сделать аборт у большинства американок не существовало.

Кроме этой тайны, оберегаемой наиболее тщательно, Селесты Уорд имелись и другие – о них не знал ни один из ее многочисленных биографов.

Когда лимузин свернул на бульвар, Селеста увидела жидкую толпу демонстрантов, человек тридцать, которых сдерживал кордон полиции. Она сразу поняла, что добралась до Центра этических проблем. Перед ней находились ее противники, враги ее Дела! Эти христианские активисты, выступавшие против разрешения абортов, являли собой привычное, а потому ничуть не устрашающее зрелище. Они пикетировали встречи Селесты Уорд с общественностью, выступали против ее Дела и созданных ею центров по прерыванию беременности на протяжении многих лет. На Юге их сборища могли еще представлять кое‑какую угрозу, но здесь, на севере страны, эти люди всегда держались в рамках. По сравнению с оборванцами, заглядывавшими в окна лимузина и вызывавшими страх и омерзение, эти хорошо одетые и воспитанные противники абортов были для Селесты как родственники. Они были ее идеологическими противниками, своих убеждений не меняли десятилетиями, и на них можно было положиться – как актеры в спектакле, они знали свои роли назубок. Селеста тоже знала все их лозунги: «Нет иного выбора, кроме жизни!» и «Ни один на свете ребенок не выберет для себя смерть!».

Когда противники абортов устраивали демонстрации, это непременно находило отражение на страницах газет и журналов, а значит, приносило известную пользу Делу Селесты Уорд. Вот и сейчас она наметанным взглядом выделила в толпе группку репортеров и телевизионщиков, поджидавших ее у входа в Центр. Пока Селеста ехала, у нее появилось неприятное предчувствие по поводу предстоящего чествования, но привычное окружение подействовало успокаивающе, мигом избавив от неприятных мыслей.

Роскошный лимузин подкатил ко входу, и водитель в фуражке и униформе, придерживая дверь для своей сановной пассажирки, возвестил:

– Прибыли, мадам. Не споткнитесь, когда будете выходить из машины!

Селеста задержала внимание на лице водителя. Ее поразили его запавшие темно‑коричневые щеки и налитые кровью выпученные глаза, в которых крылась недобрая насмешка, но дальше события стали развиваться так стремительно, что она не успела подумать об определенном сходстве между лицом этого человека и физиономиями оборванцев, которые заглядывали в салон ее автомобиля. Если, разумеется, это сходство и впрямь имелось и ей не привиделось… Подбежал организатор встречи и стал тепло ее приветствовать. Одновременно вспыхнули блицы фотокамер. Потом подскочили хорошо одетые женщины, купившие билеты на вечер в Центре; они сразу кинулись пожимать Селесте руку и произносить уместные в таких случаях слова. Рядом прогуливалось с полдюжины полицейских, готовых в любой момент защитить юбиляршу от слишком бурных проявлений протеста со стороны демонстрантов, бодро выкрикивавших свои лозунги, но за пределы отведенного им властями прямоугольника тротуара пока не переступавших. Репортеры принялись задавать Селесте набившие ей оскомину вопросы, которые она так хорошо успела изучить, что могла бы ответить на них, даже если бы ее разбудили среди ночи. Она, как все известные феминистки, научилась обращать себе во благо даже самые жгучие и неприятные вопросы журналистов, но главное дело – всегда держалась так, чтобы ни у кого из репортеров не возникло мысли, будто она сомневается в том о чем говорит. Она при любых обстоятельствах излучала уверенность.

«Знать, что ты права, – это еще не все, – повторяла Селеста своим сторонницам. – Необходимо уметь убедить в своей правоте других».

Только в самом начале карьеры феминистки, которое пришлось на бурные пятидесятые – шестидесятые годы, Селеста позволяла себе проявлять во время выступлений излишнюю эмоциональность. С тех пор она изменила тактику и, участвуя в полемике, делала упор исключительно на логику, интеллект и такт. Будучи седьмым ребенком в рабочей семье, Селеста в прямом смысле должна была сражаться за место под солнцем, но по прошествии долгих лет так себя вышколила, что казалась женщиной из обеспеченной семьи, в традициях которой было давать своим отпрыскам хорошее воспитание и образование. Даже самые ярые недоброжелатели были не в состоянии обвинить ее в том, что она криклива или, к примеру, неженственна. Она говорила спокойно и взвешенно, почти не жестикулировала, и ни разу репортерам не удалось запечатлеть ее в тот момент, когда у нее на лице появилась хотя бы тень недовольства или раздражения.

О том, что Селеста чрезвычайно эмоциональна, не знал никто из ее биографов.

Когда одна молоденькая журналистка из отдела теленовостей спросила, как она относится к тому, что ее называют убийцей – а именно это слово скандировали сейчас демонстранты, расположившиеся рядом с Центром, – Селеста, обдумав вопрос, ответила:

– Я никогда не принимаю на свой счет обвинения моих идеологических противников. Идеология по своей сути не может и не должна иметь личной подоплеки.

Я питаю надежду, что люди, которые протестуют против абортов – а аборты, смею вас заверить, будут делаться всегда, – со временем одумаются и начнут протестовать против абортированных, то есть урезанных прав женщин.

Такой ответ Селеста давала на сходные вопросы, наверное, сотни раз, но в ее голосе неизменно звучали неподдельная искренность, уверенность в правоте и праведный гнев против людей, которые не понимают очевидных истин. При этом можно было подумать, будто она отвечает на такой вопрос впервые.

Продолжая уверенно отвечать журналистке, Селеста мимоходом бросила взгляд на монитор телекамеры, где увидела себя, юную телевизионщицу и, к своему огромному удивлению и ужасу, странное, человекоподобное существо, походившее на кучу сырого мяса с крохотными отверстиями для глаз и дыхания и прямым щелястым ртом. Какой кошмар! Что же это может быть?

Селеста несколько раз моргнула, пытаясь отогнать ужасное видение, и повернулась к журналистке, которая вежливо улыбалась, дожидаясь ответа на очередной вопрос. Селеста смутилась, произнесла нечто невразумительное и воспользовалась надуманным предлогом, чтобы отойти от телевизионщицы, избегая смотреть на монитор телекамеры.

К Селесте устремились другие журналисты, но организатор торжеств и члены общества «Женщины в борьбе за свои права» вежливо, но настойчиво оттеснили от нее репортеров и предложили подняться по ступеням ко входу в Центр этических проблем. До чего же крутыми показались Селесте эти ступени! Когда она вошла в коридор, сердце у нее бешено колотилось, а ноги подгибались. Тут ее ждала еще одна группа почитательниц, поспешивших поздравить с юбилеем. С восторгом, который Селеста едва ли могла в тот момент разделить, они сообщили, что в зале Центра продано более одиннадцати сотен мест и что ее выступление будут транслировать по всем центральным каналам телевидения. Кроме того, Селесту поставили в известность, что на ее чествовании будет присутствовать несколько чрезвычайно важных особ, включая очень богатых спонсоров. Кто‑то из женщин бросил ей букет алых роз, воскликнув:

– С днем рождения, дорогая мисс Уорд! Дай вам Бог побольше счастливых юбилеев!

Селеста пожимала руки и смотрела на незнакомые лица, мелькавшие перед ней как в калейдоскопе. Подумать только, какая собралась толпа! Но где женщины в униформе из общества «Женщины в борьбе за свои права», которые должны защищать ее от излишне настойчивого внимания гостей? Селесте оставалось только продолжать пожимать руки и рассыпать любезные улыбки, сопровождая их дежурными фразами:

– Большое вам всем спасибо! Как это мило с вашей стороны! Этот день рождения навсегда останется в моем сердце!

Множество поклонниц Селесты хотели, чтобы она подписала для них книгу «Ловушка материнства», которую уже продавали в коридоре. Седовласая женщина с полыхавшим страстью взглядом, заглядывая Селесте в глаза, воскликнула:

– Эта книга спасла мне жизнь! Спасла меня от ловушки, которая вот‑вот должна была захлопнуться!

Она наверняка заключила бы Селесту в могучие объятия, если бы одна дама этому не воспрепятствовала.

Селесту провели в отдельную гостиную, находившуюся в задней части здания. Слава Богу! Букеты, под тяжестью которых она сгибалась, были мгновенно изъяты у нее из рук и расставлены в вазы, а сама она получила наконец возможность расположиться на мягком диванчике, прикрыть на минуту рукой глаза и чуточку расслабиться. Кто‑то вложил ей в руку бокал с перье, который она с благодарностью приняла. Потом у нее спросили, не станет ли она возражать, если ее сфотографируют? Селеста пробормотала, что пока сниматься не хочет, но сказала это так тихо и неуверенно, что ее неправильно поняли и в следующее мгновение вокруг снова засверкали вспышки. От неожиданности у Селесты затряслись руки, и она едва не пролила минеральную воду. В обстановке гостиной ощущалось нечто странное, даже пугающее – то, чего она не могла пока ни понять, ни определить. Ей казалось, что это имеет какое‑то отношение к странному существу на экране монитора, но из‑за царившего в этот момент у нее в голове сумбура она никак не могла вспомнить, как именно оно выглядело.

Я допустила ошибку, решив публично отметить свой юбилей! Не следовало этого делать – вот что! Но в чем же все‑таки ошибка?

На прошлой неделе Селеста даже отказалась от визита к врачу. Чувствовала она себя прекрасно, в ушах будто звучали фанфары, а глаза блестели от приятного возбуждения в предвкушении праздника! Разумеется, у меня все в порядке! Мои противники придут в отчаяние, увидев, в какой я отличной форме!

Вокруг снова замелькали лица – на этот раз большей частью знакомые. Основатели различных фондов, друзья и члены их семей, кое‑кто из знакомых феминисток, которые должны были сегодня произносить в ее честь речи. Одно плохо – Селеста не могла вспомнить, как их зовут! Она решила немного успокоиться и сосредоточиться на собственной речи, которую должна была прочитать ровно в восемь вечера – на часах было уже семь сорок, – но ей такой возможности не предоставили. Снова пришлось говорить любезности и отвечать на них, демонстрируя свою знаменитую «кипучую энергию».

– Конечно же, я вас помню! Да, сегодня счастливейший день в моей жизни! Этот день рождения – лучший из всех, что я помню!

Но Селеста едва помнила свои предыдущие дни рождения. Неужели все они стерлись из памяти? Если в этом есть какой‑то смысл, то в чем он?

В разгар беседы с некой женщиной, утверждавшей, что двадцать пять лет назад у нее училась (когда? где? в Барнарде? Вассаре? Рэдклиффе?), – Селеста машинально взглянула на свое правое запястье и неожиданно увидела тонюсенький алый браслет, который оказался на поверку вовсе не браслетом, а тонкой алой царапиной, из которой сочилась кровь. Господи, что же это? Опять какое‑то дурацкое происшествие! Неужели ее случайно оцарапал кто‑то? Селеста внимательно осмотрела оба запястья. Вроде все нормально – других царапин или порезов она не обнаружила. Достав бумажный платок, Селеста промокнула кровь – очень быстро, так, чтобы никто ничего не заметил. Ну конечно же, ее оцарапали шипы роз, ей только что подарили букет.

– Мисс Уорд? Селеста? Почему вы побледнели? Вам нехорошо?

Селеста хотела улизнуть в дамскую комнату, чтобы немного побыть одной и собраться с мыслями, но в этот момент к ней подошла еще одна журналистка. Это была молодая женщина с длинными руками и ногами, лет примерно тридцати пяти, с большими блестящими глазами и профессиональной привычкой слишком часто улыбаться, обнажая розовые десны. Селеста не видела этой дамы ни в фойе, ни в гостиной, но вспомнила, что о ее визите была проинформирована заранее.

– Нет, я чувствую себя отлично, – торопливо произнесла она. Отделаться от этой женщины с лошадиной улыбкой не было никакой возможности. Селеста сразу поняла это, и сердце у нее упало.

Журналистка устроилась рядом с Селестой, раскинув свои огромные ноги, и достала диктофон и блокнот с ручкой.

– Подумать только, какой сегодня вечер! Юбилейный! Счастливого вам дня рождения! – начала она, строча как из пулемета. – Итак, как мы себя чувствуем, мисс Уорд? Я хочу сказать, Селеста. Наверняка вы меня помните?

Селеста обычно предпочитала, чтобы журналисты называли ее по имени, а не по фамилии, но теперь, к большому своему смущению, никак не могла вспомнить имени этой женщины. Тем не менее она тепло ей улыбнулась и ответила:

– Разумеется, помню.

Потом они пожали друг другу руки; прикосновение костлявых, холодных пальцев репортерши заставило Селесту вздрогнуть. Кроме того, ее лишний раз неприятно поразила улыбка репортерши – крупные зубы и голая, не прикрытая верхней губой десна. И еще глаза – большие и блестящие, словно стеклянные пуговицы. Во взгляде журналистки проступали искренность и неподдельное уважение, которые испытывает студент к знаменитому наставнику.

– Вы не против? – спросила журналистка, указывая на свой диктофон. – Не хотелось бы пропустить ни одного словечка. – Включив диктофон, она добавила: – Начнем с вопросов, на которые вы не ответили в прошлый раз…

– Ну, если вы настаиваете… – с отсутствующим видом кивнула Селеста.

Селеста Уорд вовсе не была готова к серьезному интервью, но беседы с этой дамой было не избежать, как и всего того, что было связано с юбилеем. Между тем молодая журналистка, специализировавшаяся на проблемах истории феминизма, коротко коснулась основных работ Селесты Уорд, выказав восхищение ее неуемной энергией и умением проникать в суть вещей. По мнению журналистки, Дело, которому служила Селеста, уже раскрутилось подобно маховику и набрало такие обороты, что остановить его было невозможно. Как беременность, когда плод уже достиг определенных размеров. Селеста вдруг подумала, что эта женщина, несмотря на все хвалебные слова, которые расточает в ее адрес, не будет особенно расстраиваться, если она, Селеста, в скором времени отойдет в мир иной или прекратит заниматься своим Делом.

Как выяснилось, у этой особы материалов для очерка более чем достаточно. Она даже собрала воспоминания людей, знавших Селесту еще по молодежной женской организации в Миннеаполисе. Это не слишком обрадовало Селесту. Она всегда говорила, что ее общественная жизнь – открытая книга; другое дело – ее частная жизнь. Какой ужас, если мои секреты выплывут наружу! Я этого не переживу!

Словно собака, почуявшая, где зарыта кость, журналистка начала с вопросов, на которые Селеста всегда избегала давать ответы.

– Какие воспоминания остались у вас о детстве? Какие отношения были у вас с родителями? Они ведь давно умерли, не так ли?

Это были весьма сложные и болезненные вопросы, отвечать на них за несколько минут до начала официальной церемонии чествования Селесте совсем не хотелось. Что происходит с этой журналисткой? Неужели у нее полностью отсутствуют чувство такта и здравый смысл? Казалось бы, эта женщина, напоминавшая взлохмаченную, безалаберную студентку, должна была задавать вопросы самого общего характера, даже наивные. Тем не менее за ее кажущейся безобидностью таились жесткость и проницательность умудренного опытом охотника за черепами. Такими же качествами обладал один из прежних любовников Селесты – журналист. Ему требовалась не она сама, а информация, которую можно было у нее выудить.

Эта жаждет моей крови. Желает высосать меня всю до капли.

– Мисс Уорд? Селеста? Что с вами?

Селеста, слегка покачиваясь, поднялась. Какого черта она надела сегодня эти неудобные туфли на высоком каблуке? И к чему ей этот костюм из дорогой ткани, с такой длинной и узкой юбкой, что в ней ни сидеть нормально, ни стоять, ни удрать от кого‑то нет никакой возможности?

Извинившись, Селеста сказала, что до начала церемонии ей необходимо побывать в дамской комнате. Молодая женщина вскочила с дивана, предлагая Селесте свою руку, как будто та была не в силах сама о себе позаботиться. Юбилярша отмахнулась от журналистки, как от назойливой мухи.

– Благодарю вас. Я могу еще передвигаться самостоятельно, – резко бросила она.

Журналистка, в очередной раз обнажив в вежливой улыбке десны, молча наблюдала, как уходила Селеста.

* * *

День рождения. Неужели она допустила ошибку и ничего этого устраивать не стоило? Но почему? Из‑за каких‑то глупых предчувствий? Селеста никогда не была суеверной, склонной к предрассудкам женщиной. Кроме того она отлично умела управлять своими эмоциями. Втайне она иногда думала, что быть женщиной означает проявлять слабость и зависимость от других, то есть мужчин – от их грубых инстинктов, главнейшим из которых было стремление к продолжению рода, достигавшееся или с помощью насилия, или путем совращения, или того и другого вместе. Но хотя Селеста, вне всякого сомнения, была женщиной, женщиной обыкновенной – средней назвать ее было трудно, и при мысли об этом она испытывала немалую гордость.

В этом мое спасение и бегство от обыденности!

Селеста не думала о себе как о чрезмерно утонченной или брезгливой женщине, но с годами сделалась именно такой. Оказавшись в дамской комнате, она обследовала все кабинки, унитазы и промежутки за дверью, чтобы – не дай Бог – не измазаться. Потом она тщательно изучила в зеркале свое отражение – не внешность, которую считала чем‑то второстепенным, но отражение на своем лице – отпечаток своего внутреннего я. Как ни странно, только теперь, достигнув преклонных лет, Селеста ощутила в себе самое обыкновенное женское тщеславие, проявления которого раньше не замечала. Единомышленники и почитатели Селесты, глядя на нее, видели перед собой ухоженную элегантную женщину неопределенного возраста, с аккуратной прической. У нее были светлые, с проседью волосы, высокий лоб и умные, проницательные глаза, излучавшие бесконечную уверенность. Припухлость у губ и намечавшийся второй подбородок свидетельствовали о подкрадывавшейся старости, но все‑таки Селеста по‑прежнему оставалась привлекательной женщиной – этого не стали бы отрицать даже ее враги. Более того, она считала своим долгом появляться в обществе хорошо одетой, причесанной, с наложенным со вкусом макияжем. Если я сама сделала свою жизнь, почему бы не создать и собственный неповторимый имидж?

Она наклонилась к зеркалу, разглядывая свои глаза с голубоватыми тенями под ними. Потом переключила внимание на тонкую сухую кожу – ей так часто приходилось улыбаться, что на щеках образовались многочисленные глубокие морщинки, какие бывают на поношенных лайковых перчатках.

Какая же ты правильная, «самоотверженная» женщина! И больше никому ничего о тебе знать не полагается!

Селеста услышала негромкий щелчок – нечто вроде тихого лязганья маленьких острых зубок или челюстей. Она заметила, как в зеркале что‑то мелькнуло, но, оглянувшись, никого у себя за спиной не обнаружила. Тогда Селеста подошла к ближайшей кабинке, заглянула в нее и взвизгнула – в унитазе лежал кусок окровавленного мяса, конвульсивно вздрагивавший, шевелящийся. Что это? Ужас какой!

Задыхаясь от отвращения, Селеста, не дав себе труда рассмотреть, что именно лежало в унитазе, нажала на ручку спуска воды, а потом еще и еще, желая окончательно избавиться от того, что там находилось.

Когда организаторы и устроители программы чествования, разыскивая Селесту, зашли в туалет, то увидели, что она с пепельно‑бледным лицом и сверкающими глазами стоит в кабинке около унитаза и раз за разом спускает воду.

* * *

На стене зала висел плакат: НАВСТРЕЧУ 2000 ГОДУ. Появление Селесты Уорд было встречено овацией. Люди аплодировали стоя, и прежде чем Селеста позволила себе сесть в кресло, прошло несколько минут. Место слева от нее заняла вице‑президент учрежденного Селестой фонда – женщина с решительным лицом и массивной, будто отлитой из стали нижней челюстью. Много лет назад у Селесты была небольшая война с этой женщиной, причины которой, впрочем, давно забылись. Справа от Селесты расположилась дама помоложе. Ее недавно избрали в конгресс, и она внесла немалый вклад в Дело, которое возглавляла Селеста.

Сцена была залита ослепительными огнями прожекторов и софитов и богато декорирована самыми разнообразными цветами, что придавало ей некоторое сходство с помещением для прощания с усопшим в морге. Селеста с напряженным интересом слушала ораторов, говоривших похвальные слова в ее адрес. Сорвав свою долю аплодисментов, один оратор кланялся Селесте, занимал свое место, а на трибуну сразу поднимался другой. Короче, поначалу все шло как по маслу, как и бывает на подобных мероприятиях. Время от времени Селеста слышала свое имя, после чего зал разражался аплодисментами. Как отлично, как комфортно она себя здесь чувствовала – среди друзей и единомышленников. Непонятно только, что это за штука оказалась в туалете в унитазе? Ей она не принадлежала – это уж точно. Было ли это существом живым? Мысли Селесты текли легко, перескакивая с одного на другое. Она думала о своей первой любви, которую пережила, казалось, тысячу лет назад. Она даже имя того человека забыла. И все, что было с ним связано. Но нет, лицо мальчика она все‑таки помнила; он выглядел именно мальчиком – не мужчиной, хотя и был по‑мужски настойчив и в своем стремлении добиться заветной цели страдал и мучился, как взрослый.

Сексуальное желание в его глазах было чрезвычайно сильным, горело, как жидкий огонь, постоянно меняя цвет.

Я ненавижу тебя! Я люблю тебя, не могу тебя не любить – если ты меня бросишь, я, наверное, умру.

Конечно, она не умерла, она выжила. Она знала, что сказать молодым женщинам и девушкам, желающим свести счеты с жизнью в самом расцвете лет.

Это была жизнь Селесты Уорд или кого‑то еще, кому надо было сделать выбор.

Поначалу, правда, ей было трудно, очень трудно. Она была такая молодая… Но потом пришла спасительная амнезия. Боль уменьшалась с каждым новым, тщательно подобранным любовником. Они и нужны‑то были ей, чтобы доказать: она – настоящая женщина и в полной мере наделена женскими чарами и властью над мужчинами. Сколько у нее было таких случаев? Три, четыре или, быть может, пять? Беременности она сразу пресекала, памятуя, что у нее своя собственная жизнь, свой путь и никто не смеет вносить в него коррективы, заманивая в вечную женскую ловушку. Она не помнила имен врачей, потрошивших ее, – да и разве всегда они были врачами? Она платила им наличными: сделка есть сделка. Судя по всему, судьба счастливо с ней обошлась, не наделив инстинктом материнства, да и не было такого мужчины, от которого ей бы хотелось иметь ребенка. Как показала потом жизнь, это был верный, практический подход к делу – карьера превыше всего. И как ни странно, не только практический, но и оправданный с моральной точки зрения. Неужели я когда‑нибудь вспоминала о прошлом, оглядывалась назад? Нет, не оглядывалась. И никому не рекомендую этого делать: что прошло, то прошло.

В ее жизни навсегда останутся тайны, с которыми ей не придется ни с кем поделиться.

И она теперь в полной безопасности и среди друзей. И слушает комплименты и аплодисменты в свой адрес.

Похожая на лошадь журналистка обратилась к ней со сцены, как всегда обнажив в улыбке десны. Как хищная птица, обнаружившая добычу, она протягивала к Селесте свои гигантские руки‑лапы. Ничего не оставалось, только встать и выслушать очередную овацию. На мгновение ей вспомнилось существо на экране монитора, но она отогнала это воспоминание и стала подниматься на сцену. Журналистка уже стояла рядом с трибуной, рукоплеща ей, как и все остальные. Селеста, заняв свое место за кафедрой, вынула из сумочки приготовленную речь, надела очки и начала выступление.

Речь Селесты, которую аудитория дожидалась с таким нетерпением, называлась «Навстречу 2000 году».

Хотя она сама составляла речь, а потом репетировала перед зеркалом, слова, которые она произносила, казались чужими, незнакомыми, а собственный голос – неожиданно грубым и фальшивым, в котором вдруг стали проступать насмешливые нотки. Что это? Может, что‑нибудь случилось с микрофоном? Никак не удавалось найти нужный тон, а ведь она, Селеста Уорд, произнесла с трибуны сотни речей! Она минутку помолчала, потом начала снова. Ей хотелось рассказать о важности своего Дела, которому (как о ней часто писали в прессе) она отдала всю свою жизнь. Но у меня никогда не было выбора, не было другой жизни. Аудитория, как это ни странно, молчала. Расправив в руке листочки с речью, чтобы ничего не упустить, Селеста опустила глаза, сквозь толстые линзы очков она почти ничего не видела. Она истекала потом и одновременно ее пробирал озноб. Аудитория в партере и на двух балконах – подумать только, в зале было целых два балкона! – смотрела на нее с возрастающим недоумением. Она была далеко не однородной, эта аудитория, среди множества хорошо одетых женщин и небольшого числа мужчин в смокингах иногда мелькали странные, походившие на ярко‑красные ошпаренные куски мяса уродливые существа с вытянутыми в виде огурцов головами, узкими плечами, пухлыми, раздутыми животиками и тощими ручками и ножками.

Селеста Уорд только раз на них взглянула и сразу отгородилась от них стопкой листков со своей речью. Она очень боялась сбиться, потерять место, где читала, поскольку сегодня ее речь казалась странным образом исковерканной, словно кто‑то нарезал текст выступления из отрывков других речей, с которыми она когда‑то выступала. Это мог сделать только смертельный враг Селесты, который хорошо знал все ее выступления и имел возможность ей навредить. Непонятные ошибки в логической структуре текста, бессмысленно повторяющиеся фразы и время от времени встречающиеся слова вроде «айеризм», «трюизм» или «дисфизис», смысла которых она не понимала, не знала даже, как правильно их произносить, мельтешили у нее перед глазами, сбивали с мысли и дезориентировали. К Селесте пришло осознание, что это, возможно, последняя речь, которую она произносит в своей жизни, и от этого ей стало так плохо и неуютно, словно из еще остававшегося ей, отмеренного кем‑то будущего на нее повеяло пронизывающим арктическим ветром. Аудитория – «ее» аудитория, обыкновенно внимавшая ей, как первоклашки внимают своей учительнице, стала проявлять признаки нетерпения. Послышались смешки, громкий кашель и даже хулиганский свист. Селеста старалась читать как можно быстрее, чтобы поскорее завершить эту пытку, – она проглатывала окончания фраз, не уделяла никакого внимания знакам препинания, постоянно запиналась и заикалась. И все это время она не отрывала взгляда от своих бумаг – боялась, что снова увидит тех красных, словно ошпаренных человечков с крохотными дырочками вместо глаз на плоских подобиях личика. Селеста знала, что они не должны быть здесь, но все равно ужасно их страшилась. Потом поток ее слов иссяк, и она замолчала. Кто‑то подошел к ней и с сочувствием спросил:

– Что‑нибудь не так, мисс Уорд?

Поскольку она не ответила на вопрос, он повторил его вновь, потом еще и еще раз.

В зале установилась абсолютная тишина: казалось, все одновременно набрали в грудь воздуха и затаили дыхание. Ничего не было слышно – только было видно, каким пепельно‑серым стало лицо Селесты, как расширились ее глаза и мелко‑мелко задрожали губы.

Неожиданно Селеста высоким, хриплым голосом воскликнула:

– Но вы‑то не умерли! Не умерли! Вы выжили! Вместо вас умер кто‑то другой!

В следующую минуту она, наверное, рухнула бы на пол, если бы чья‑то сильная рука ее не поддержала.

Потом, на удивление быстро, все прошло. Селеста даже сказала, что отлично себя чувствует, просто у нее возникло небольшое головокружение из‑за слишком яркого света. И добавила, что, по мнению доктора, состояние здоровья у нее отличное. К тому же она не относится к разряду ипохондриков, которые только и занимаются своими болезнями, чаще всего вымышленными. Большое всем спасибо за заботу, но в больницу она не поедет. В день юбилея это было бы просто смешно.

– Если вы думаете, что я сделаю подобную глупость, ‑сказала она, – значит, вы совершенно меня не знаете.

Ей удалось убедить организаторов торжества, что она прилично себя чувствует и карету «скорой помощи» вызывать не требуется. Ее препроводили в отдельную комнату, чтобы она могла побыть одна, успокоиться и справиться с небольшим недомоганием. Селеста оказалась в гардеробной, смежной с туалетом. Оставив там, с нее взяли честное слово, что она в самом скором времени присоединится к гостям. Она и впрямь почувствовала себя здесь лучше, не видя сочувствующих, озабоченных глаз и не слыша надрывавших душу восклицаний и озабоченных вопросов: «Ну как вы, мисс Уорд?» У этой комнаты имелось дополнительное удобство: Селеста смогла закрыть на замок дверь и воспользоваться почти стерильно чистым туалетом.

Ты в безопасности! И никто ничего не знает! Все твои секреты при тебе! Главное, не поддаваться панике, быть сильной!

Селеста налила в раковину холодной воды, ополоснула лицо и долго терла его полотенцем, чтобы осмелиться потом бросить на себя взгляд в зеркало. Что и говорить, она была не в форме, зато в безопасности! Хотя мозг ее болезненно пульсировал и его тайны эхом отзывались у нее в ушах, она стояла на собственных ногах. Ей шестьдесят, а ее враги так и не смогли одержать над ней победу. Селеста заметила отражение одного из них в зеркале – странную, призрачную фигуру, поспешно удиравшую от нее в луже морской воды в тень. Но они ничего не смогут с ней поделать – ведь она жива, отмечает юбилей, одну за другой получает награды, а они – нет. Уж не поэтому ли она выше их, превосходит их – потому что жива а они – нет? А ведь если разобраться, сколько их! Можно сказать, целые моря, океаны, наполнены их призрачными телами, и все же они не имеют с ней ничего общего. Почувствовав, как беззубые челюсти одного такого существа вцепились ей в лодыжку, Селеста в ужасе резким движением отбросила его к стене.

– Не сметь! Оставьте меня в покое! – крикнула она.

Другое странное существо вцепилось ей в юбку, норовя свалить на пол. Она завизжала и принялась руками и ногами раздавать беспорядочные удары, разя эти существа, не позволяя им к ней прикасаться. Увы, одно из них оказалось покрепче других – с полностью сформировавшейся безволосой головой и торсом; оно вцепилось ей в голень и принялось кусать: у него – подумать только! – имелись зубы. Тем временем другое существо – размером с паучью обезьянку – подпрыгнуло до уровня груди Селесты, ухватило ее за плечи, разорвало на ней жакет и принялось теребить и жадно сосать ее груди. Теперь Селеста сражалась отчаянно, задыхаясь – она боролась за свою жизнь. Но даже в разгар схватки охваченная ужасом Селеста не уставала задавать себе вопрос: «Как же так? Что происходит? Разве я не порядочная, не приличная женщина? Не женщина с принципами, сильным характером?!» Ведь если бы это было не так, с какой тогда стати миллионы женщин старались во всем ей подражать, лепили свою жизнь с ее жизни? Почему для всех этих существ со ртами, похожими на щели, и дырочками для дыхания это ровным счетом ничего не значит? Неужели она, Селеста, ничего не значит для этих существ, которые, как кроты, выползают из всех темных углов, чтобы с ней покончить!

Селеста дралась, царапалась, кричала до тех пор, пока они ее не одолели и она не лишилась дара речи.

К сожалению, дверь в гардеробную была заперта изнутри. Организаторы торжества стучали в дверь, кричали, снова стучали, а между тем драгоценные минуты утекали как песок сквозь пальцы…

Когда через десять минут срочно вызванный сторож выломал наконец дверь гардеробной, первой в комнату ворвалась та самая журналистка с лошадиным лицом. Она была поражена, но не столько фактом кончины мисс Уорд, сколько позой Селесты, лежавшей в углу и словно пытавшейся отбиться от напавших на нее невидимых врагов. Журналистка никак не могла взять в толк, почему вся одежда на Селесте была разорвана, брови ее в негодовании изогнулись, а тонкие синие губы раздвинулись, демонстрируя зубы, оскаленные в злой, недоуменной улыбке.

Все эти детали репортер дамского журнала тщательно зафиксировала в блокноте, хотя, как всякая нормальная женщина, была в ужасе от того, что ей пришлось увидеть. Должно быть, сработали инстинкты профессионала.