Не хватает с 143 по 164 страницы

Глава восьмая

Социология Макса Вебера

Макс Вебер (1864—1920) является одним из наиболее крупных социологов конца XIX — начала XX в., оказавшим большое влияние на развитие этой науки. Он принадлежал к числу тех универсально образованных умов, которых становится все меньше по мере роста специализации в области общественных наук; он одинаково хорошо ориентировался в области политэкономии, права, социологии и философии, выступал как историк хозяйства, политических инсти­тутов и политических теорий, религии и науки, наконец, как логик и методолог, разработавший принципы познания социальных наук.

В Гейдельбергском университете Вебер изучал юриспруденцию. Однако его интересы не ограничивались одной этой областью: в студенческие годы он еще занимался политэкономией и экономи­ческой историей. Да и занятия его юриспруденцией носили исто­рический характер. Это определялось влиянием так называемой исторической школы, которая господствовала в немецкой политэко­номии последней четверти прошлого века (Вильгельм Рошер, Курт Книс, Густав Шмоллер). Скептически относясь к классической английской политэкономии, представители исторической школы ориентировались не столько на построение единой теории, сколько на выявление внутренней связи экономического развития с право­выми, этнографическими, психологическими и нравственно-религи­озными аспектами жизни общества, а эту связь они пытались установить с помощью исторического анализа. Такая постановка вопроса в немалой степени была продиктована специфическими условиями развития Германии. Как государство бюрократическое с остатками феодального уклада, Германия была непохожа на Анг­лию, поэтому немцы никогда до конца -не разделяли принципов индивидуализма и утилитаризма, лежавшей в основе классической политэкономии Смита и Рикардо.

Первые работы Вебера — “К истории торговых обществ в средние века” (1889), “Римская аграрная история и ее значение для государственного и частного права” (1891; рус. пер.: “Аграрная история древнего мира” — 1923), сразу поставившие его в ряд наиболее крупных ученых, — свидетельствуют о том, что он усвоил требования исторической школы и умело пользовался историческим анализом, вскрывая связь экономических отношений с государст­венно-правовыми образованиями. Уже в “Римской аграрной исто­рии...” были намечены контуры его “эмпирической социологии” (выражение Вебера), теснейшим образом связанной с историей. Вебер рассматривал эволюцию античного землевладения в связи с социальной и политической эволюцией, обращаясь также к анализу форм семейного уклада, быта, нравов, религиозных культов и т.д.

Интерес Вебера к аграрному вопросу имел вполне реальную политическую подоплеку: в 90-х годах он выступал с рядом статей и докладов, посвященных аграрному вопросу в Германии, где критиковал позицию консервативного юнкерства и защищал инду­стриальный путь развития Германии.

В то же время Вебер пытался разработать новую политическую платформу либерализма в условиях уже наметившегося в Германии перехода к государственно-монополистическому капитализму.

Таким образом, политические и теоретико-научные интересы были тесно связанными уже в раннем творчестве Вебера.

С 1894 г. Вебер — профессор в университете во Фрайбурге, с 1896 г. — в Гейдельберге. Однако через два года тяжелое душевное расстройство заставило его отказаться от преподавания, и он вернулся к нему только в 1919 г. Вебер был приглашен в Сент-Луис (США) для чтения курса лекций. Из своей поездки Вебер вынес много впечатлений, размышления над социально-политической системой Америки сильно повлияли на его развитие как социолога. “Труд, иммиграция, негритянская проблема и политические деятели — вот что привлекло его внимание. В Германию он вернулся со следующим убеждением: если современная демократия действительно нуждается в силе, которая уравновешивала бы бюрократический класс государственных служащих, то подобной силой может стать аппарат, состоящих из профессиональных политических деятелей” [6, с. 38].

С 1904 г. Вебер (вместе с Вернером Зомбартом) становится редактором немецкого социологического журнала “Архив социаль­ной науки и социальной политики”, в котором выходят наиболее важные его произведения, в том числе ставшее всемирно известным исследование “Протестантская этика и дух капитализма” (1905). Этим исследованием начинается серия публикаций Вебера по социологии религии, которой он занимался вплоть до своей смерти. Свои работы по социологии Вебер рассматривал как полемически направленные против марксизма; не случайно он назвал лекции по социологии религии, прочитанные им в 1918 г. в Венском универ­ситете, “позитивной критикой материалистического понимания истории”. Однако материалистическое понимание истории Вебер толковал слишком вульгарно, упрощенно, отождествляя его с экономическим материализмом. Одновременно Вебер размышлял над проблемами логики и методологии социальных наук: с 1903 по 1905 г. вышла серия его статей под общим названием “Рошер и Книс и логические проблемы исторической политэкономии”, в 1904 г. — статья “Объективность социально-научного и социально-политиче­ского познания”, в 1906 г. — “Критические исследования в области логики наук о культуре”.

Круг интересов Вебера в этот период был необычайно широк:

он занимался античной, средневековой и новоевропейской историей хозяйства, права, религии и даже искусства, размышлял над “природой современного капитализма”, его историей и судьбой "дальнейшего развития; изучал проблему капиталистической урбанизации и в этой связи историю античного и средневекового города;

"исследовал специфику современной <ему науки в ее отличии от "ттих исторических форм знания; живо интересовался политиче­ской ситуацией не только в Германии, но и за ее пределами, в том числе в Америке и в России (в 1906 г. опубликовал статьи “К положению буржуазной демократии в” России” и “Переход России

к мнимому конституционализму”).

С 1919 г. Вебер работал в Мюнхенском университете. С 1916 по 1919 г. он печатал одну из основных своих работ - “Хозяйст­венная этика мировых религий” - исследование, над которым он работал до конца своей жизни. Из наиболее важных последних публикаций Вебера следует отметить его работы “Политика как профессия” (1919) и “Наука как профессия” (1920). В них нашли отражение умонастроения Вебера после первой мировой воины, его недовольство политикой Германии в Веймарский период, а также весьма мрачный взгляд на будущее буржуазно-индустриальной цивилизации. Социалистической революции в России Вебер не

Умер Вебер в 1920 г., не успев осуществить всего, что задумал. Уже посмертно были изданы его фундаментальная работа “Хозяй­ство и общество” (1921), где подводились итоги его социологических исследований, а также сборники старей по методологии и логике культурно-исторического и социологического исследования, по соци­ологии религии, политики, социологии музыки и др.

1. Идеальный тип как логическая конструкция

Методологические принципы веберовской социологии тесно связаны с теоретической ситуацией западного обществознания конца XIX в. Особенно важно правильно понять отношение Вебера к идеям

Дильтея и неокантианцев.

Проблема общезначимости наук о культуре стала центральной в исследованиях Вебера. В одном вопросе он согласен с Дильтеем:

разделяет его антинатурализм и убелен, что, изучая человеческую деятельность, нельзя исходить из тех же методологических прин­ципов, из которых исходит астроном, изучающий движение небес­ных тел. Как и Дильтей, Вебер считал, что абстрагироваться от того, что человек есть существо сознательное, не может ни историк, ни социолог, ни экономист. Но руководствоваться при изучении социальной жизни методом непосредственного вживания, интуиции Вебер решительно отказывался, поскольку результат подобного способа изучения не обладает общезначимостью.

Согласно Веберу, основная ошибка Дильтея и его последователей — психологизм. Вместо того чтобы исследовать психологический процесс возникновения у историка определенных представлении с точки зрения того, каким образом в его душе эти представления появились и как он субъективно пришел к пониманию связи между ними, —

Другими словами, вместо того чтобы исследовать мир переживаний изнутри, Вебер предлагает изучать логику образования тех поня­тий которыми при этом оперирует историк, ибо только выражение rhot”! общезначимых понятий того, что “постигнуто интуитивно, извращает субъективный мир представлений историка в объек­тивней мир исторической науки.

в своих методологических исследованиях Вебер, в сущности,

присоединился к неокантианскому варианту антинатуралистического обоснования исторической науки.

вслед за Генрихом Риккертом Вебер разграничивает два акта — ценности и оценку; если первый превращает наше индивидуальное впечатление в объективное и общезначимое сужде­ние т0 второй не выходит за пределы субъективности. Наука об обществе и истории, заявляет Вебер, должна быть

свободна от оценочных суждений, как и наука естественная. Это требование вовсе не означает, что ученый должен вообще избавиться от собственных оценок и вкусов — просто они не должны входить в пределы его научных суждений. За этими пределами можно их высказывать сколько угодно, но уже не как ученый,

а как частное лицо.

Вебер, однако, существенно корректирует предпосылки Риккерта.

В отличие от Риккерта, рассматривающего ценности как нечто надысторическое, Вебер склонен трактовать их как установку той или иной исторической эпохи, как направление интереса. Тем самым ценности надысторического переносятся в историю, а неокантианское учение о ценностях сближается с позитивизмом. “Выра-g отнесение к ценности" подразумевает только философское звание того специфически научного „интереса", который выбором и обработкой объекта эмпирического исследования..

Интерес эпохи — это нечто более устойчивое и объективное, просто частный интерес того или иного исследователя, но время нечто гораздо более субъективное, чем надысторический интерес, получивший у неокантианцев название “ценностей”. У Риккерта ценности были укоренены в надысторической реаль­ности - трансцендентальном субъекте.

Превращая их в “интерес эпохи”, т. е. в нечто относительное, тем самым переосмысляет наукоучение Риккерта.

Поскольку, согласно Веберу, ценности лишь выражения общих

рок своего времени, постольку у каждого времени есть и свои и щоты”. Абсолют, таким образом, оказывается историческим, а стало быть, относительным.

Вебер был одним из наиболее крупных историков и социологов старавшихся сознательно применить неокантианский инструментарий донятий в практике эмпирического исследования.

Риккертовское учение о понятиях как средствах преодоление мирного и экстенсивного многообразия эмпирической действительности своеобразно преломилось у Вебера в категории “идеаль­ного типа”. Идеальный тип, вообще говоря, есть “интерес эпохи”, выраженный в виде теоретической конструкции. Таким образом, идеальный тип извлекается из эмпирической реальности, а конст­руируется как теоретическая схема. В этом смысле Вебер называет идеальный тип “утопией”. “Чем резче и однозначнее сконструиро­ваны идеальные типы, чем они, следовательно, в этом смысле чужды миру (weltfremder), тем лучше онвд выполняют свое назначение — как в терминологическом и классификационном, так и в эвристи­ческом отношении” [39,Hlbbd. 2,SI. 15].

Таким образом, веберовский идеальный тип близок к идеальной модели, которой пользуется естествознание. Это хорошо понимает и сам Вебер. Мыслительные конструкции, которые носят название идеальных типов, говорит он, “быть может, так же мало встреча­ются в реальности, как физические реакции, которые вычислены только при допущении абсолютно пустого пространства” [Ibid.,S. 10]. Вебер называет идеальный тип продуктом нашей фантазии, “созданным нами самими чисто мыслительным образованием” [37, S. 194-197 ], подчеркивая тем самым его внеэмпирическое проис­хождение. Подобно тому как идеальная модель конструируется естествоиспытателем в качестве инструмента, средства для познания природы, так и идеальный тип создается как инструмент для постижения исторической реальности. “Образование абстрактных идеальных типов, — пишет Вебер, — рассматривается не как цель, а как средство” [37, S. 193]. Именно благодаря своей определен­ности от эмпирической реальности, своему отличию от нее идеаль­ный тип может служить как бы масштабом для соотнесения с ним этой последней*.

Такие понятия, как “экономический обмен”, “home oeconomicus” (“экономический человек”), “ремесло”, “капитализм”, “церковь”, “секта”, “христианство”, “средневековое городское хозяйство”, суть, согласно Веберу, идеально-типические конструкции, употребляемые в качестве средств для изображения индивидуальных исторических образований. Одним из наиболее распространенных заблуждений Вебер считал “реалистическое” (в средневековом значении этого термина) истолкование идеальных типов, т.е. отождествление этих умственных конструкций с самой историко-культурной реально­стью, их “субстанциализацию”.

Однако тут у Вебера возникают затруднения, связанные с вопросом о том, как же все-таки конструируется идеальный тип. Вот одно из его разъяснении: “Содержательно эта конструкция (идеальный тип. — Авт.) имеет характер некой утопии, возникшей при мыслительном усилении, выделении определенных элементов действительности” [37,S.I 90]. Здесь мы легко обнаруживаем про­тиворечия в трактовке идеального типа. В самом деле, с одной стороны, Вебер делает акцент на том, что идеальные типы представляют собой “утопию”, “фантазию”. С другой — выясняет­ся, что они берутся из самюй действительности — правда, путем, некоторой ее “деформации)”: усиления, выделения, заострения тех элементов, которые исследователю представляются типическими.

Выходит, что идеальна^ конструкция в определенном смысле извлечена из самой эмпирической реальности*.

Итак, идеальный тип — что же это: априорная конструкция или эмпирическое обобщение? 0идимо, выделение некоторых элементов действительности с целью образования такого, например, понятия, как “городское ремесленное^ хозяйство”, предполагает выделение из индивидуальных явлений чего-то если не общего для всех них, то по крайней мере характерного для многих. Эта процедура прямо противоположна образованию индивидуализирующих исторических понятий, как их представлял себе Риккерт; она похожа скорее на образование понятий генер.ализирующих.

Чтобы разрешить это противоречие, Вебер разграничивает исторический и социологический идеальные типы.

Еще Риккерт отмечал, чл-о в отличие от истории социология как наука, устанавливающая законы, должна быть отнесена к типу наук номотетических, пользующихся генерализирующим методом. В них общие понятия выступают не как средство, а как цель познания; способ образования социологических понятий, по Риккетру, логи­чески не отличается от способа образования понятий естественно­научных. Своеобразие веберовской концепции идеального типа и целый ряд трудностей, связанных с ней, определяется тем, что идеальный тип у Вебера служит методологическим принципом как социологического, так и исторического познания. Как справедливо замечает исследователь Вебера Вальтер, “индивидуализирующая и генерализирующая тенденции у Вебера... всегда переплетены”, поскольку у него “история и социология часто неразрывны” [33,S.3 ].

В первый раз вводя понятие идеального типа в своих методоло­гических работах 1904 г., Вебер рассматривает его главным образом как средство исторического познания, как исторический идеальный тип. Именно поэтому он подчеркивает, что идеальный тип есть лишь средство, а не цель дознания.

Однако самим пониманием задач исторической науки Вебер отличается от Риккерта: он не ограничивается реконструкцией того, “что на самом деле было”, как рекомендовал Риккерт, ориентиро­ванный на историческую циколу Леопольда Ранке; Вебер склонен подвергать исторически-индивидуальное каузальному анализу. Уже

*3начит, эмпирический мир —- это не просто хаотическое многообразие, как полагали Генрих Риккерт и Вишьгельм Виндельбанд, это многообразие предстает исследователю уже как-то организованным в известные единства, комплексы "" явлений, связь между которыми, пусть еще недостаточно установленная, все-таки предполагается существующей.

Это противоречие свидетельствует о том, что Веберу не удалось последовательно реализовать методологические принципы Риккерта, что в своей теории образова­ния идеальных типов он возвращается на позиции эмпиризма, который вслед за Риккертом пытался преодолеть этим Вебер вносит в историческое исследование элемент генерали­зации, в результате чего различие между историей и социологией существенно уменьшается. Вот как определяет Вебер роль идеаль­ного типа в социологии и истории: “Социология, как это уже многократно предполагалось в качестве само собой разумеющегося, создает понятия типов и ищет общие правила событий, в противо­положность истории, которая стремится к каузальному анализу... индивидуальных, важных в культурном отношении действий, образований, личностей” [37,8.545].

Задача истории, таким образом, состоит, по Веберу, в установ­лении каузальных связей между индивидуальными историческими образованиями. Здесь идеальный тип служит средством раскрытия генетитеской связи исторических явлений, потому мы будем назы­вать его генетическим идеальным типом*.

Что же представляет собой социологический идеальный тип? ecj и история, согласно Веберу, должна стремиться к каузальному анализу индивидуальных явлений, т.е. явлений, локализованных во времени и в пространстве, то задача социологии — устанавливать общие правила событий безотносительно к пространственно-времен­ному определению этих событий., В этом смысле идеальные типы как инструменты социологического исследования, по-видимому, должны быть более общими и в отличие от генетических идеальных типов могут быть названы “чистыми идеальными типами”. Так, социолог конструирует чистые идеальные модели господства (хариз-матического, рационального и патриархального), встречающие во все исторические эпохи в любой точке земного шара. “Чистые типы” пригодны в исследовании тем больше, чем они “чище”, т.е. чем дальше от действительных, эмпирических существующих явлений.

“Чистые типы” социологии Вебер сравнивает с идеально-типи­ческими конструкциями политической экономии в том отношении, что, во-первых, в обоих случаях имеет место конструирование такого человеческого действия, как если бы оно происходило в идеальных условиях, и, во-вторых, обе дисциплины рассматривают эту идеальную форму протекания действия независимо от локальных условий места и времени. Предполагается, что если будут выполнены идеальные условия, то в любую эпоху, в любой стране действие будет совершаться именно таким образом. Различие условий и их влияние на ход действия фиксируется, согласно Веберу, по тому отклонению от идеального типа, которое встречается всегда, но заметить и общезначимым образом выразить это отклонение в понятиях позволяет лишь идеально-типическая конструкция.

Как отмечал исследователь Вечера Генрих Вайперт, генетические идеальные типы отличаются от чистых только по степени общности. Генетический тип применяется локально во времени и пространстве а применение чистого типа не локализовано; генетический тип служит средством выявления связи, которая была лишь один раз а чистый — средством выявления связи, существующей всегда-' качественное различие между историей и социологией, по Риккерту^ сменяется у Вебера различием количественным.

Что касается образования исторических понятий, то Вебер отходит от Риккерта, усиливая момент генерализации. Напротив, в социологии Вебер смягчает номотетический принцип Риккерта, вводя момент “индивидуализации”. Последняя выражается в том, что Вебер отказывается от установления законов социальной жизни, ограничиваясь более скромной задачей — установлением правил протекания социальных событий.

Таким образом, мы можем теперь, подводя итоги, сказать, что те противоречия, которые возникли в связи с образованием у Вебера идеально-типических понятий, в значительной мере связаны с различными функциями и различным происхождением идеальных типов в истории и социологии. Если по отношению к историческому идеальному типу можно сказать, что он является средством познания, а не его целью, то по отношению к социологическому идеальному типу это не всегда так. Более того, если в историческую науку идеальный тип вносит элемент общего, то в социологии он, скорее, выполняет функцию замены закономерных связей типиче­скими. Тем самым с помощью идеального типа Вебер значительно сужает пропасть между историей и социологией, которая разделяла эти две науки в теории баденской школы. В отношении прав немецкий социолог Ганс Фрейер, замечая, что “понятие идеального типа смягчает противоположность индивидуализирующего и гене­рализирующего способов мышления, поскольку оно, с одной сторо­ны, выделяет в индивидуальном характерное, а с другой — на пути генерализации доходит только до типического, но не до всеобщности закона” [14, S. 148].

2. Проблема понимания и категория “социального действия”

Чтобы показать, как применяется понятие идеального типа у Вебера, необходимо проанализировать это понятие и с содержатель­ной точки зрения. Для этого необходимо ввести еще одну категорию социологии Вебера — категорию понимания. Как ни парадоксально, но Вебер в ходе своих исследований вынужден был пользоваться категорией, против которой он возражал Дильтею, Кроче и другим представителям интуитивизма. Правда, “понимание” у Вебера имеет иное значение, чем.в интуитивизме.

Необходимость понимания предмета своего исследования, соглас­но Веберу, отличает социологию от естественных наук. “Как и всякое событие, человеческое... поведение обнаруживает связи и закономерности протекания. Но отличие человеческого поведения состоит в том, что его можно понятно истолковать” [37, S.403-404 ]. То обстоятельство, что человеческое поведение поддается осмыслен­ному толкованию, предполагает специфическое отличие науки о человеческом поведении (социологии) от естественных наук. Имен­но здесь усматривал различие между науками о духе и науками о природе Дильтей.

Однако Вебер сразу спешит отмежеваться от Дильтея: он не противопоставляет “понимание” причинному “объяснению”, а, на­против, тесно их связывает. “Социология (в подразумеваемом умысле этого многозначного слова) означает науку, которая хочет истолковывающим образом понять (deutend verstehen) социальное действие и благодаря этому причинно объяснить его в его протека­нии и его последствиях” [37, S.503]. Отличие веберовской категории понимания от соответствующей категории Дильтея состоит не только в том, что Вебер предпосылает понимание объяснению, в то время как Дильтей их противопоставляет, — понимание, кроме того, согласно Веберу, не есть категория психологическая, как это полагал Дильтей, а понимающая социология в соответствии с этим не есть часть психологии [37, S. 408 ].

Рассмотрим аргументацию Вебера. Социология, по Веберу, так же, как и история, должна брать в качестве исходного пункта своих исследований поведение индивида или группы индивидов. Отдель­ный индивид и его поведение является как бы “клеточкой” социологии и истории, их “атомов”, тем “простейшим единством” [37, S. 415], которое само уже не подлежит дальнейшему разло­жению и расщеплению. Поведение индивида изучает, однако, и психология. В чем же отличие психологического и социологического подходов к изучению индивидуального поведения?

Социология, говорит Вебер, рассматривает поведение личности лишь постольку, поскольку личность вкладывает в свои действия определенный смысл. Только такое поведение может интересовать социолога; что же касается психологии, то для нее этот момент не является определяющим. Таким образом, социологическое понятие действия вводит Вебером через понятие смысла. “Действием, — пишет он, — называется... человеческое поведение... в том случае и постольку, если и поскольку действующий индивид или действу­ющие индивиды связывают с ним субъективный смысл” [37, S. 503 ].

Важно отметить, что Вебер имеет в виду тот смысл, который вкладывает в действие сам индивид; он многократно подчеркивает, что речь идет не о “метафизическом” смысле, который рассматри­вался бы как некий “высший”, “истинный” смысл (социология, по Веберу, не имеет дела с метафизическими реальностями и не является наукой нормативной) и не о том “объективном” смысле, который могут в конечном счете получать действия уже независимо от его собственных намерений. Разумеется, этим Вебер не отрицает как возможности существования нормативных дисциплин, так и возможности “расхождения” между субъективно подразумеваемым смыслом индивидуального действия и некоторым его объективным смыслом. Однако в последнем случае он предпочитает не употреблять термин “смысл”, поскольку “смысл” предполагает субъекта, для которого он существует. Вебер лишь утверждает, что предметом социологического исследования является действие, связанное с субъективно подразумеваемым смыслом. Социология, по Веберу, должна быть “понимающей” постольку, поскольку действие инди­вида осмысленно. Но это понимание не является “психологиче­ским”, поскольку смысл не принадлежит к сфере психологического и не является предметом психологии.

С принципом “понимания” связана одна из центральных мето­дологических категорий веберовской социологии — категория соци­ального действия. Насколько важна для Вебера эта категория, можно судить по тому, что он определяет социологию как науку, изучающую социальное действие.

Как же определяет Вебер само социальное действие? “Действи­ем” следует... называть человеческое поведение (безразлично, внешнее или внутреннее деяние, не деяние или претерпевание), если и поскольку действующий или действующие связывают с ним некоторый субъективный смысл. Но “социальным действием” сле­дует называть такое, которое по своему смыслу, подразумеваемому действующим или действующими, отнесено к поведению других и этим ориентировано в своем протекании [39, HIbbd. I, S. 1 ].

Таким образом, социальное действие, по Веберу, предполагает два момента: субъективную мотивацию индивида или группы, без которой вообще нельзя говорить о действии, и ориентацию на другого (других), которую Вебер называет еще и “ожиданием” и без которой действие не может рассматриваться как социальное.. Остановимся сначала на первом моменте. Вебер настаивает на, том, что без учета мотивов действующего индивида социология не в состоянии установить те причинные связи, которые в конечном счете позволяют создать объективную картину социального процесса (ср. [27, р. 4]).

Категория социального действия, требующая исходить из пони­мания мотивов отдельного индивида, есть тот решающий пункт, в котором социологический подход Вебера отличается от социологии Э.Дюркгейма. Вводя понятие социального действия, Вебер, по существу, дает свою трактовку социального факта, полемически направленную против той, которая была предложена Дюркгеймом. В противоположность Дюркгейму, Вебер считает, что ни общество в целом, ни те или иные формы коллективности не должны, если подходить к вопросу строго научно, рассматриваться в качестве субъектов действия: таковыми могут быть только отдельные инди­виды. “Для других (например, юридических) познавательных целей или для целей практических может оказаться целесообразным ” просто неизбежным рассмотрение социальных образований (“госу­дарства”, “товарищества”, “акционерные общества”, “учреждения”) точно так, как если бы они были отдельными индивидами (напри­мер, как носителей прав и обязанностей или как виновников действий, имеющих юридическую силу). Но с точки зрения социологии, которая дает понимающее истолкование действия, эти образования суть только процессы и связи специфических действий отдельных людей, так как только последние являются понятными для нас носителями действий, имеющих смысловую ориентацию” [39, HIbbd. I, S. 10]. Коллективы, согласно Веберу, социология может рассматривать как производные от составляющих их инди­видов; они представляют собой не самостоятельные реальности, как у Дюркгейма, а, скорее, способы организации действий отдельных индивидов.

Вебер не исключает возможности использования в социологии таких понятий, как семья” нация, государство, армия, без которых и в самом деле социолог не может обойтись. Но он требует при этом не забывать, что эти формы коллективностей не являются реально субъектами социального действия, и поэтому и не припи­сывать им волю или мышление, не прибегать к понятиям коллек­тивной воли или коллективной мысли иначе как в метафорическом смысле (см. [7, р. 290-291]). Нельзя не отметить, что в своем “методологическом индивидуализме” Веберу трудно быть последо­вательным; у него возникает ряд затруднений, когда он пытается применить категорию социального действия, особенно при анализе традиционного общества.

Итак, понимание мотивации, “субъективно подразумеваемого смысла” — необходимый момент социологического исследования. Что же, однако, представляет собой “понимание”, коль скоро Вебер не отождествляет его с той трактовкой понимания, какую предлагает психология? Психологическое понимание чужих душевных состоя­ний является по Веберу, лишь подсобным, а не главным средством для историка и социолога. К нему можно прибегать лишь в том случае, если действие, подлежащее объяснению, не может быть понято по его смыслу. “При объяснении иррациональных моментов действия, — говорит Вебер, — понимающая психология действи­тельно может оказать несомненно важную услугу. Но это, — подчеркивает он, — ничего не меняет в методологических принци­пах” [37, S. 520].

Каковы же эти методологические принципы? “Непосредственно наиболее понятным по своей смысловой структуре является дейст­вие, ориентированное субъективно строго рационально в соответст­вии со средствами, которые считаются (субъективно) однозначно адекватными для достижения (субъективно) однозначных и ясно сознаваемых целей” [37, S. 480].

Проанализируем приведенное определение. Итак, социология должна ориентироваться на действие индивида или группы индиви­дов. При этом наиболее “понятным” является действие осмыслен­ное, т.е. (1) направленное к достижению ясно сознаваемых самим действующим индивидом целей и (2) использующее для достижения этих целей средства, признаваемые за адекватные самим действу­ющим индивидом. Сознание действующего индивида оказывается, таким образом, необходимым для того, чтобы изучаемое действие выступало в качестве социальной реальности. Описанный тип Действия Вебер называет целерациональным (zweckrationale). Для понимания целерационального действия, согласно Веберу, нет надобности прибегать к психологии. “Чем однозначнее поведение ориентировано в соответствии с типом правильной рациональности (Richtigkeitsrationalitat)*, тем не менее нужно объяснять его проте­кание какими-либо психологическими соображениями” [37, S. 408 ].

Осмысленное целерациональное действие не является предметом психологии именно потому,, что цель, которую ставит перед собой индивид, не может быть понятна, если исходить только из анализа его душевной жизни. Рассмотрение этой цели выводит нас за пределы психологизма. Правда, связь между целью и выбираемыми для ее реализации средствами опосредована психологией индивида;

однако, согласно Веберу, чем ближе действие к целерационализму, тем меньше коэффициент психологического преломления, “чище”, рациональнее связь между целью и средствами.

Это, разумеется, не значит, что Вебер рассматривает целераци­ональное действие как некий всеобщий тип действия: напротив, он не только не считает его всеобщим, но не считает даже и преобладающим в эмпирической реальности. Целерациональное действие — это идеальный тип, а не эмпирически общее, тем более не всеобщее. Как идеальный тип оно в чистом виде редко встречается в реальности. Именно целерациональное действие есть наиболее важный тип социального действия, оно служит образцом социального действия, с которым соотносятся все остальные виды действия. Их Вебер перечисляет в следующем порядке: “Для социологии существуют следующие типы действия: 1) более или менее приближенно достигнутый правильный тип (Richtigkeits-typus); 2) (субъективно) целерационально ориентированный тип; 3) действие, более или менее сознательно и более или менее одно­значно целерационально ориентированное; 4) действие ориентиро­ванное не целерационально, но понятное по своему смыслу; 5) действие, по своему смыслу более или менее понятно мотивирован­ное, однако нарушаемое — более или менее сильно — вторжением непонятных элементов и, наконец, 6) действие, в котором совер­шенно непонятные психические или физические факты связаны "с" человеком или "в" человеке незаметными переходами” [37, S. 411 ].

Как видим, эта шкала построена по принципу сравнения всякого действия индивида с целерациональным (или правильно-рациональ­ным) действием. Самым понятным является целерациональное действие — здесь степень очевидности наивысшая. По мере убывания рациональности действие становится все менее понятным, его непосредственная очевидность становится все меньшей. И хотя в реальности граница, отделяющая целерациональное действие от иррационального, никогда не может быть жестко установлена, хотя, часть всякого социологически релевантного действия (особенно в традиционном обществе) стоит на грани того и другого”, тем не менее социолог должен доходить из целерационального действия как действия социально-типического, рассматривая другие виды человеческого поведения как отклонение от идеального типа. Итак, по Веберу, понимание в чистом виде имеет место там, где перед нами - целерациональное действие. Сам Вебер считает, что в этом случае уже нельзя говорить о психологическом понима­нии, поскольку смысл действия, его цели лежат за пределами психологии. Но поставим вопрос по-другому: что именно мы понимаем в случае целерационального действия: смысл действия или самого действующего? Допустим, мы видим человека, который рубит в лесу дрова. Мы можем сделать вывод, что он делает это либо для заработка, либо для того", чтобы заготовить себе на зиму топливо, и т д. и т.п. Рассуждая та^им образом, мы пытаемся понять смысл действия, а не самого действующего. Однако та же операция может послужить для нас и средством анализа самого действующего индивида. Трудность, которая возникает здесь, весьма существенна. Ведь если социология стремится понять самого действующего индивида, то всякое действие выступает для нее как знак чего-то, в действительности совсем другого,, того, о чем сам индивид или не догадывается, или, если догадывается, то пытается скрыть (от других или даже от себя). Таков подход к пониманию действия индивида,

например, в психоанализе Фрейда”.

Возможность такого подхода Вебер принципиально не исключал. “Существенная часть работы понимающей психологии, — писал он, состоит как раз в раскрытии связей, недостаточно замечаемых и в этом смысле не ориентированных субъективно-рационально, но которые тем не менее обьектившо-рациональны (и как таковые понятны). Если мы здесь совершенно отвлечемся от некоторых частей работы так называемого психоанализа, которые носят этот характер, то такая конструкций как, например, ницшеанская теория ressentimenfa выводит объективную рациональность внеш­него поведения, исходя из известных интересов. Впрочем, в методическом отношении это делается точно так же, как это несколько десятилетий тому назад делала теория экономического материализма” [37, S. 410]. Как: видим, такой подход к рассмот­рению социальных явлений Вебер не исключает, но считает необходимым указать на его проблематичность, а поэтому и необходимость ограничивать этот подход, применяя его лишь спорадически как подсобное средство. Проблематичность его Вебер усматривает в том, что “в таких случаях субъективно, хотя и незаметно (для самого исследователя. - Авт.) целерациональное и объективно правильно-рациошальное оказываются в неясном отношении друг к друо” [37„ S. 410]. Вебер имеет в виду следующее весьма серьезное затруднение, возникающее при “пси­хологическом” подходе. Если индивид сам ясно осознает поставлен­ную им цель и только стремится (скрыть от других, то это не трудно понять; такую ситуацию вполне можно подвести под схему целерационального поведения. Но если речь идет о таком действии, когда индивид не отдает себе отчета в собственных целях (а именно эти действия исследует психоанализ), то возникает вопрос: имеет ли исследователь достаточные основания утверждать, что он пони­мает действующего индивида лучше, чем тот понимает сам себя? В самом деле: ведь нельзя забывать о том, что метод психоанализа возник из практики лечения душевнобольных, по отношению к которым врач считает себя лучше понимающим их состояние, чем они сами это понимают. В самом деле, ведь он — здоровый человек, а они — больные. Но на каком основании он может применять этот метод к другим здоровым людям? Для этого может быть только одно основание: убеждение в том, что они тоже “больны”. Но тоща понятие болезни оказывается перенесенным из сферы медицины в общесоци­альную сферу, а лечение в этом случае оказывается социальной терапией, в конечном счете — лечением общества в целом.

Очевидно, именно эти соображения заставили Вебера ограничить сферу применения такого рода подходов в социальном и историче­ском исследованиях. Но тогда как же все-таки он сам решает вопрос о понимании? Что именно мы понимаем в случае целерационального действия: смысл действия или самого действующего? Вебер потому выбрал в качестве идеально-типической модели целерациональное действие, что в нем оба эти момента совладают: понять смысл действия — это и значит в данном случае понять действующего, а понять действующего — значит понять смысл его поступков. Такое совпадение Вебср считает тем идеальным случаем, от которого должна отправляться социология. Реально чаще всего эти оба момента не совпадают, но наука не может, согласно Веберу, отправляться от эмпирического факта: она должна создать себе идеализованное пространство. Таким “пространством” является для социологии целерациональное действие.

3. Структура и виды социального действия

Поскольку, однако, Вебер рассматривает целерациональное действие как идеальный тип, постольку он вправе заявить, что “рационали­стический” характер его метода вовсе не предполагает рационали­стической трактовки самой социальной реальности. Целерациональность — это, по Веберу, лишь методологическая, а не “онтологи­ческая” установка социолога, это средство анализа действительно­сти, а не характеристика самой этой действительности. Этот момент Вебер специально подчеркивает.

Хотя Вебер заботится о том, чтобы отделить целерациональное действие как конструируемый идеальный тип от самой эмпириче­ской реальности, однако проблема соотношения идеально-типиче­ской конструкции и эмпирической реальности далеко не так проста, как можно было бы думать, и однозначного решения этой проблемы у самого Вебера нет. Как бы ни хотелось Веберу раз и навсегда четко разделить эти две сферы, но при первой же попытке реально работать с идеально-типической конструкцией эта четкость разделения исчезает. В общей форме мы уже выявили те трудности, которые возникают здесь у Вебера.

Какие предпосылки, важные для социологической теории, содержит в себе целерациональное действие? Выбирая целерациональные действие в качестве методологической основы для социологии, Вебер тем самым отмежевывается от тех социологических теорий, которые в качестве исходной реальности берут социальные “тотальности, например: “народ”, “общество”, “государство”, “экономика”. Вебер резко критикует в этой связи “органическую социологию”, рассмат­ривающую отдельного индивида как часть, “клеточку” некоторого социального организма. Вебер решительно возражает против рассмотрения общества по биологической модели: понятие организма в применении к обществу может быть лишь метафорой — не больше.

“Для других познавательных целей может быть полезно или необходимо понять отдельного индивида, например, как некое обобществление "клеток" или комплекс биохимических реакций. Но для социологии (в употребляемом здесь значении слова), так же, как и для истории, объектом познания является именно смысловая связь поведения” [ 37, S. 513]. Органицистский подход к изучению общества абстрагируется от того, что человек есть существо, действующее сознательно. Аналогия между индивидов и клеткой тела (или его органом) возможна лишь при условии, что фактор сознания признается несущественным. Против этого-то” и возражает Вебер, выдвигая такую модель социального действия, которая принимает этот фактор в качестве существенного А поскольку этот фактор Вебер объявляет необходимой предпосылкой социологии, постольку он исходит в своих исследованиях не из социального “целого”, и из отдельного индивида. “Действие как поведение, ориентированное на понятный смысл, существует для нас всегда только как действие одной из многих отдельнх личностей” [37, S. 513].

Принцип “понимания” оказывается, таким образом, критерием, с помощью которого отделяется сфера, релевантная для социолога, от той, которая не может быть предметом социологического исследования. Поведение индивида мы понимаем, а поведшие клетки — нет. Не “понимаем” мы также — в веберовском значении слова — и “действие” народа или народного хозяйства, хотя вполне можем понять действия составляющих народ (или умст­вующих в народном хозяйстве) индивидов. Вот почему Вебер говорит: “Такие понятия, как "государство", "товарищество", "феодализм" и др., обозначают для социологии, вообще говоря, категории определенного рода совместных действий людей, и задача социологии, следовательно, состоит в том, чтобы свести их к "понятным" действиям, т.е. к действиям отдельных участников” [37, S. 415]. Такой подход обязателен, по Веберу, для социолога, но не является обязательным для всех вообще наук для челочка. Так, юриспруденция при известных обстоятельствах может рассмат­ривать в качестве “правового лица” также и государство или тот или иной коллектив; социология же не вправе этого делать. Ее подход предполагает рассмотрение даже таких социальных образо­ваний, как право, лишь в той форме, как оно преломляется через целерациональное действие (а стало быть, через сознание) отдельного индивида. “Поскольку "право" становится объектом исследования социологии, последняя имеет дело не с опосредованием логически правильного "объективного" содержания правовых принципов, а с действием (индивида), среди детерминант и результатов которого значительную роль играют также и представления человека о "смысле" и "значимости" определенных юридических принципов” [37, S. 416].

Поскольку, таким образом, согласно Веберу, общественные институты (право, государство, религия и др.) должны изучаться социологией в той форме, в какой они становятся значимыми для отдельных индивидов, в какой последние реально ориентированы на них в своих действиях, постольку снимается тот привкус “метафизики”, который всегда присутствует в социальных учениях, принимающих за исходное именно эти институты (как и вообще “целостности”). Этот привкус неизбежно ощущается в социальных историях, создаваемых на основе методологических предпосылок реализма в средневековом значении этого понятия. Этой точке зрения Вебер противопоставляет требование исходить в социологии из действий отдельных индивидов. Его позицию можно было бы, исходя из этого, охарактеризовать как номиналистическую. Однако это не вполне адекватная характеристика, и вот почему. Требование исходить из индивидуального действия выставляется Вебером как принцип познания, а в силу неокантианской установки Вебера характеристика принципов познания отнюдь не есть в то же время и характеристика самой социальной реальности. Реальность пла­стична в том смысле, что ее можно изучать также и по-другому, результатом чего может быть наука, отличная от социологии, например юриспруденция или политическая экономия. Стало быть, говоря об индивидуальном целерациональном действии, Вебер не утверждает, что оно есть характеристика самой реальной социаль­ной жизни, а принимает его в качестве идеального типа, который в чистом виде редко встречается в действительности. Поэтому целесообразно было бы говорить о методологическом номинализме или, точнее, о методологическом индивидуализме Вебера.

Но у методологического индивидуализма есть, конечно, свои содержательные (“онтологические”) импликации. Постулируя в качестве исходного пункта целерациональное действие, Вебер вы­ступает против трактовки сознания как эпифеномена*. Основной методологический исходный пункт Вебера можно было бы сформу­лировать так: человек сам знает, что он хочет. Разумеется, в действительности человек далеко не всегда знает, чего он хочет,

*0дин из исследователей Вебера — Вольфганг Моммзен совершенно справедливо считает, что такая позиция. Вебера является отголоском в его методологии принципов классического гуманизма. “Социология Вебера отнюдь не была полностью свободна от ценностей; уже ее радикально индивидуалистический исходный пункт может быть понят, только исходя из европейской гуманисти­ческой традиции и ее уважения к индивиду” [23, S. 69].

Действие — это идеальный случай. Но социолог должен исходить именно из этого идеального случая, как из теоретико-методологической предпосылки.

Учитывая отмеченные нами содержательные импликации, кото­рые предполагает методическое понятие социального действия, нельзя не согласиться с утверждением И.С.Кона, что “методологические принципы Вебера тесно связаны с его пониманием исторического процесса. Общественная жизнь, по Веберу, есть взаимодействие отдельных людей”, и хотя сам Вебер постоянно подчеркивает исключительно методологическое значение своих иде­ально-типических конструкций, мы тем не менее должны констати­ровать, что его методологический индивидуализм неразрывно связан с индивидуализмом его мировоззрения и с трактовкой общества как взаимодействия индивидов, т. е. с социологическим номинализмом.

Вторым обязательным моментом социального действия Вебер считает ориентацию действующего лица на другого индивида (или других индивидов).- Разъясняя, о какой именно ориентации здесь идет речь, Вебер пишет: “Социальное действие.... может быть ориентиро­вано на прошлое, иастоящее или ожидаемое в будущем поведение других индивидов (местъ за нападение в прошлом, оборона при нападении в настоящем, меры защиты против будущего нападения). В качестве “других выступать известный индивид или неоп­ределенно многие и совсем неизвестные (например, “деньги” означают средство обмена, второе действующий индивид принимает при обмене, так как ориентирует своё действие на ожидание того, что в будущем при обмене их в свою очередь примут неизвестные ему и неопределенно многие другие)” [39, Hibbd. I, S. 2].

Введение в социологию принципа “ориентации на другого” представляет coбoй попытку внутри методологического индивидуа­лизма и средствами последнего найти нечто всеобщее, принять во внимание ту, если так можно выразиться, субстанцию социального, без которой целерациональное действие остается классической моделью робинзонады. Авторы робинзонад не предусматривали в действиях индивида никакой ориентации на другого”: в основе действия индивида для них лежал индивидуальный “интерес”, и не случайно именно робинзонады послужили моделью так называемого homo oeconomicus (экономического человека). Согласно Веберу, социология начинается там, где обнаруживается, что экономический человек — слишком упрощенная модель человека.

Однако здесь мо жет возникнуть вопрос: почему Веберу понадо­бился столь “окольный " путь чтобы прийти к признанию сущест­вования “всеобщего? Дело в том, что таким путем Вебер только и может показать” в какои форме выступает “всеобщее” для социологической науки: Наука не должна рассматривать “социаль­ность” вне и помимо индивидов, она не должна допускать и тени субстанциализации социального”; лишь в той мере и настолько, в какой и настолько “всеобщее” признается отдельными индивидами и ориентирует их реальное поведение, лишь постольку оно суще­ствует. Вебер поясняет, что существование таких общностей, как “государство”, “союз”, с точки зрения социологии означает не что иное, как большую или меньшую возможность (chance) того, что индивиды в своих действиях принимают во внимание эти образо­вания. Когда эта возможность уменьшается, существование данного института становится более проблематичным; сведение этой воз­можности к нулю означает конец данного института (государствен­ного, правового и т.д.).

Веберовская категория “ориентации на другого”, несомненно ведет свое происхождение из области права и представляет собой социологическую интерпретацию одного из ключевых понятий правоведения и философии права — “признания”.

Таким образом, социология права — это не только один из частных разделов социологии Вебера: “признание”, составляющее важнейший принцип правосознания, объявляется Вебером конституитивным моментом всякого социального действия вообще.

Особенно важное значение приобретает рассматриваемая нами проблема в учении Вебера о формах господства; здесь она выступает в форме вопроса о “легитимной власти” и вообще о природе легитим-ност. Однако необходимо отметить, что проблема “легитимности”, а соответственно и “признания” не получила у Вебера однозначного и последовательного решения. Как в юриспруденции, так и в социальной философии эта проблема была всегда тесно связана с идеей “естествен­ного Права”. Что же касается Вебера, то он считает “естественное право” ценностным постулатом, которому не место в социологии, поскольку последняя хочет быть эмпирической наукой, а стало быть, должна быть свободной от ценностей. Поэтому задача теоретического фундирования таких категорий, как “ожидание”, “признание”, “легитимность”, остается, в сущности, до конца не решенной*.

Итак, наличие субъективного смысла в ориентации на других — два необходимых признака социального действия. В соответствии этим определением не всякое действие, как подчеркивает Вебер, может быть названо социальным. Так, если действие инд ориентировано на ожидание определенного “поведения” сторону других индивидов, а со стороны вещественных предметов (машин, явлений природы и т.д.), то оно не может быть названо социальным действием в принятом Вебером смысле слова. Точно также не является социальным действием религиозная акция индивида, предающегося созерцанию, одинокой молитве и т.д.

Хозяйственная деятельность индивида только тогда становится социальным действием, если при распоряжении определёнными экономическими благами во внимание принимается другой (или другие) индивиды и действие протекает с ориентацией на этих других. Нельзя, например, считать социальным действием многих индивидов, если оно определяется по характеру и содержанию ориентацией на какое-либо природное явление. “Если на улице, — пишет Вебер, — множество людей одновременно раскрывают зонты, когда начинается дождь, то при этом (как правило) действие одного ориентировано на действие другого, а действие в равной мере вызвано потребностью предохранения от дождя” [ 37, S. 549].

Вебер не считает социальным и чисто подражательное действие, совершаемое индивидом как атомом массы, толпы; такое действие, описанное, в частности, Густавом Лебоном, Вебер считает предме­тов исследования “психологии масс”, а не социологии. Хотя и социология, по Веберу, может рассматривать действие многих, а не только одного индивида, но она рассматривает такое коллективное действие по модели индивидуального, раскрывая субъективно под­разумеваемый смысл действий составляющих коллектив индивидов и их взаимную установку друг на друга и на “третьего”.

Интересно, что по аналогии с поведением толпы, собранной в определенном месте, Вебер рассматривает также поведение нелока­лизованной толпы. “Массой” отдельные индивиды становятся в том случае, если их поведение обусловливается одновременно и после­довательно действующим поведением множества других, что дости­гается, например, с помощью средств массовой коммуникации. “Благодаря тому простому факту, что индивид чувствует себя частью некоторой "массы", впервые становятся возможными опре­деленные типы реакции, в то время как другие типы реакции затрудняются. В результате определенное событие или человеческий поступок могут вызвать самые разные чувства: веселье, ярость, воодушевление, отчаяние и всевозможные страсти, которые не возникли бы (или, по крайней мере, не возникли бы так легко) при разобщенности. И все это без всякого смыслового отношения между поведением индивида и фактом его омассовленности по крайней мере во многих случаях” [37, S. 549].

Как историк и социолог, Вебер, разумеется, понимает, что массовые действия — один из важных предметов исследования социолога, но специфический угол зрения социолога, по Веберу, предполагает учет “смыслового отношения между поведением индивида и фактом его омассовления”, т.е., говоря проще, социолог должен понять, какой субъективно подразумеваемый смысл связы­вает индивида с другими, на каком основании люди объединяются в массу. “Действие, которое в своем протекании имеет причиной или одной из причин воздействие простого факта массы чисто как такового и определяется этим фактом лишь реактивно, а не отнесено к нему осмысленно, не является "социальным действием" в установленном здесь смысле слова” [37, S. 550].

Характерен оборот Вебера “смысловое отношение к факту своей принадлежности к массе”. Достаточно, стало быть, индивиду, составляющему “атом” массы, осмысленно отнестись к своей “омассовленности”, как уже появляется дистанция между ним и его “Массовостью”, и это обстоятельство будет определяющим также и для структуры самой массы. В этом пункте веберовский социоло­гический подход к массовым движениям существенно отличается от социально-психологического, предложенного, в частности, Лебоном. Лебон подошел к феномену массы как психолог: он стремился зафиксировать то общее, что имеет место в любой толпе, будь то революционная масса на улицах Парижа или “толпа” римских солдат, толпа зрителей в театре или толпа крестоносцев. Действи­тельно, у любой “толпы”, какова бы ни была социальная принад­лежность составляющих ее индивидов, каков бы ни был их интеллектуальный уровень, можно обнаружить определенную об­щность поведения: общим в толпе со всякой другой толпой будет то, что в ее поведении определяется чисто реактивно, стихийно. Но в поле зрения социальной психологии при этом не попадет то, что отличает один тип от другого и что должна изучать, согласно Веберу, уже не психология, а социология толпы. Предметом социологии в этом пункте должно быть не столько непосредственное поведение массы, сколько его смысловой результат. Характер массового движения, в значительной мере определяемый смысловы­ми установками, которыми руководствуются составляющие массу индивиды, сказывается — с большими или меньшими отклонениями —-на характере тех религиозных, политических, экономических и других институтов, которые складываются в ходе и в результате этих движений. В социологии религии, права и политики Вебер как раз и пытается осуществить свой метод анализа массовых движений.

При рассмотрении веберовского разделения видов действия мы сможем понять, как применяется “идеальная модель” целерационального действия. Вебер указывает четыре вида действия: целерациональное (zweckrationale), ценностно-рациональное (wertrationale), аффективное и традиционное. “Социальное действие, подобно всякому действию, может быть определено: 1) целерационально, т.е. через ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и при использовании этого ожидания как "условия" или как "средства" для рационально направленных и регулируемых целей (критерием рациональности является успех);

2) ценностно-рационально, т.е. через сознательную веру в этиче­скую, эстетическую, религиозную или как-либо иначе понимаемую безусловную собственную ценность (самоценность) определенного поведения, взятого просто как таковое и независимо от успеха; 3) аффективно, особенно эмоционально — через актуальные аффекты и чувства; 4) традиционно, т.е. через привычку” [37, S. 551 ].

Нельзя сразу же не обратить внимание на то, что два последних вида действия — аффективное и традиционное — не являются социальными действиями в собственном смысле слова, поскольку здесь мы не имеем дела с осознанным смыслом. Сам Вебер отмечает, что “строго традиционное поведение, так же как и чисто реактивное подражание, целиком и полностью стоит на границе, а часто и по, ту сторону того, что можно назвать вообще действием, ориентиро­ванным "по смыслу". Ибо это очень часто лишь притупленная реакция на привычные раздражения, протекающая по однажды принятой привычной установке” [37 s 551 ].

Только ценностно-рациональное и целерациональное действия суть социальные действия в вебе^овском значении этого слова. “Чисто ценностно-рационально, — творит Вебер, — действует тот, кто не считаясь с предвидимым), последствиями, действует в соответствии со своими убеждениями ц выполняет то, чего, как ему кажется, требуют от него долг, достоинство, красота, религиозное предписание, пиетет или важность какого-либо... "дела". Ценно­стно-рациональное действие... всегда есть действие в соответствии с "заповедями" или "требованиями которые действующий считает предъявленными к себе. Лишь поскольку человеческое действие... ориентируется на такие требования мы будем говорить о ценно­стной рациональности” [37, S. 552]. в случае ценностно-рациональ­ного и аффективного действия цель”, действия является не оно само, а нечто другое (результат, успех к т.д.); побочные следствия как в первом, так и во втором случае \ расчет не принимаются.

В отличие от ценностно-рационального действия последний, четвертый, тип — целерационально действие — во всех отноше­ниях поддается расчленению. “Целеьационально, — пишет Вебер, — действует тот, кто ориентирует свое действие в соответствии с целью, средством и побочными последствиями и при этом рационально взвешивает как средства по отношению к цели, как цели по отношению к побочным следствие, так, наконец, и различные возможные цели по отношению друг к другу” [37 S. 552].

Как видим, четыре указанных типа действия располагаются Вебером в порядке возрастающей рациональности: если традицион­ное и аффективное действия можно назвать субъективно-иррацио­нальными (объективно оба могут оказаться рациональными), то ценностно-рациональное действие уже содержит в себе субъектив­но-рациональный момент, поскольку действующий сознательно соотносит свои поступки с определенной ценностью как целью;

однако этот тип действия только относительно рационален, посколь­ку сама ценность принимается бег дальнейшего опосредования и обоснования и в результате не принимаются во внимание побочные следствия поступка. Абсолютно рациональным в установленном Вебером смысле слова является только целерациональное действие, если оно протекает в чистом виде.

Реально протекающее поведение индивида, говорит Вебер, ориентировано, как правило, в соответствии с двумя и более видами действия: в нем имеют место и целерациональные, и ценностно-ра­циональные, и аффективные, и традиционные моменты. В разных типах обществ те или иные виды действия могут быть преоблада­ющими: в традиционных обществах преобладает традиционный и аффективный типы ориентации действия, в индустриальном — целе- и ценностно-рациональный с тенденцией вытеснения второго первым.

Вводя категорию социального действия, Вебер, однако, не смог разрешить тех трудностей, которые возникли в связи с применением этой категории. Сюда относится, во первых, трудность определения субъективно подразумеваемого смысла действия. Стремясь уточни о каком “смысле” здесь должна идти речь, Вебер много лет бился над разработкой категории социологического “понимания” так и не сумев до конца освободиться от психологизма*.

Во-вторых, категория социального действия в качестве исходной “клеточки” социальной жизни не дает возможности понять результаты общественного процесса, которые сплошь и рядом не совпала ^ с направленностью индивидуальных действий. “Так как Вебер разлагает социальное целое на его индивидуально-психологический компоненты и каждый из них рассматривает отдельно, вне связи с целым, то он оказывается не в состоянии реконструировать общую историческую перспективу” [17, S. 138].

4. Принцип рациональности в веберовской социологии

Вебер не случайно расположил четыре описанных им типа социального действия в порядке возрастания рациональности; такой порядок не просто методологический прием, удобный для объясне­ния: Вебер убежден, что рационализация социального действия -- это тенденция самого исторического процесса. И хотя этот процесс протекает не без “помех” и “отклонений”, европейская история последних столетий и “вовлечение” других, неевропейских цивили­зации на путь индустриализации, проложенный Западом, свидетель­ствуют, по Веберу. что рационализация есть всемирно-исторический процесс. “Одной из существенных компонент "рационализации" действия является замена внутренней приверженности привычным нравам и обычаям планомерным приспособлением к соображениям интереса. Конечно, этот процесс не исчерпывает понятия "рацио­нализация действия, ибо последняя может протекать, кроме того позитивно - в направлении сознательной ценностной рационализации — и негативно — не только за счет разрушения нравов, но также и за счет вытеснения аффективного действия и. наконец, за счет вытеснения также и ценностно-рационального поведения в пользу чисто целерационального, при котором уже не верят в ценности” 1“э7, о. 558 ].

Проблема рационализации как судьбы западной цивилизации и в конечном счете судьбы всего современного человечества уже предпола­гает переход от рассмотрения методологии Вебера к рассмотрению содержательной стороны его социологии, которая, как видим, находится с методологическими принципами Вебера в самой тесной связи**.

Что же означает возрастание роли целерационального действия с точки зрения структуры общества в целом? Рационализируется способ ведения хозяйства, рационализируется управление — как в области экономики, так и в области политики, науки, культуры — во всех сферах социальной жизни; рационализируется образ мыш­ления людей, так же как и способ их чувствования и образ жизни в целом. Все это сопровождается возрастанием социальной роли науки, представляющей собой, по Веберу, наиболее чистое вопло­щение принципа рациональности. Наука проникает прежде всего в производство, а затем и в управление, наконец, также и в быт — в этом Вебер видит одно из свидетельств универсальной рациона­лизации современного общества.

Рационализация представляет собой, по Веберу, результат соединения целого ряда исторических фактов, предопределивших направление развития Европы за последние 300-400 лет. Констел­ляция этих факторов не рассматривается Вебером как нечто заранее предопределенное — скорее, это своего рода историческая случай­ность, а поэтому рационализация, с его точки зрения, есть не столько необходимость исторического развития, сколько его судьба. Случилось так, что в определенный временной период и в опреде­ленном районе мира встретились несколько феноменов, несших в себе рациональное начало: античная наука, особенно математика, дополненная в эпоху Возрождения экспериментом и приобретшая со времен Галилея характер новой, экспериментальной науки, внутренне связанной с техникой; рациональное римское право, какого не знали прежние типы общества и которое получило на европейской почве свое дальнейшее развитие в средние века;

рациональный способ ведения хозяйства, возникший благодаря отделению рабочей силы от средств производства и, стало быть, на почве того, что К.Маркс назвал в свое время “абстрактным трудом” — трудом, доступным количественному измерению. Фактором, позво­лившим как бы синтезировать все эти элементы, оказался, согласно Веберу, протестантизм, создавший мировоззренческие предпосылки для осуществления рационального способа ведения хозяйства (преж­де всего для внедрения в экономику достижений науки и превра­щения последней в непосредственную производительную силу), поскольку экономический успех был возведен протестантской эти­кой в религиозное призвание.

В результате в Европе впервые возник новый, прежде никогда не существовавший и потому не имеющий аналогий в истории тип общества, который современные социологи называют индустриаль­ным. Все прежде существовавшие типы обществ в отличие от современного Вебер называет традиционными. Важнейший признак традиционных обществ — это отсутствие в них господства формаль­но-