Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Социология георга Зиммеля





 

Из всех теоретиков, работавших на рубеже XIX—XX вв. и считающихся ныне классиками буржуазной социологии, Георг Зиммель — самый непоследовательный и противоречивый. Его творчество постоянно подвергается многочисленным, иногда взаи­моисключающим друг друга интерпретациям. Оценка социологии Зиммеля историками и теоретиками социологии колеблются от полного отрицания ими ценности его идей до признания их этапными, в значительной мере определившими содержание и направление последующего социологического развития.

Георг Зиммель родился 1 марта 1858 г. в Берлине. Окончив классическую гимназию, он поступил в Берлинский университет, где в числе его преподавателей были историки Моммзен, Дройзен и Трейчке, психологи Лацарус, Штейнталь и Бастиан, философы Харм и Целлер. В 1881 г. он получил докторскую степень по философии за диссертацию о Канте, через 4 года стал приват-до­центом, а через 15 лет — экстраординарным, т.е. внештатным, профессором и оставался в этой должности еще полтора десятилетия, не получая никакого жалованья, за исключением студенческих взносов за лекции. Лишь в 1914 г. он получил штатную должность профессора в университете Страсбурга, где читал логику, историю философии, метафизику, этику, философию религии, философию искусства, социальную психологию, социологию, а также специаль­ные курсы по Канту, Шопенгауэру и Дарвину. Умер Зиммель 26 сентября 1918 г.

Три момента затрудняют адекватное понимание и оценку творчества Зиммеля: сложная идейная эволюция, широта и разбро­санность его интересов, скорее эссеистский, чем систематический стиль большинства его работ.

Блестящий лектор и плодовитый писатель (издающееся в ФРГ полное собрание сочинений Зиммеля составляет 14 томов), он начал свой творческий путь в лоне “неофициальной берлинской культуры” [11, р. 168]. Представители этого довольно расплывчатого направления ориентировались на идеи натуралистического материализма, механи­цизма и социал-дарвинизма, импонировавшие многим крупным есте­ствоиспытателям, смотревшим на науку, как на “религию нашего времени”. Характерен для этого периода, в частности, переведенный "э русский язык очерк Зиммеля “Дарвинизм и теория познания” [4 ]. Влияние натуралистического позитивизма чувствуется и в одной и3 ранних его социологических работ “Социальная дифференциа­ция: Социологическое и психологическое исследование” [5].

Затем последовал период, который условно может быть обозна­чен как “неокантианский”. Именно тогда Зиммелем были написаны его многочисленные работы о Канте [15], создан труд по философии истории [З]. Неокантианские идеи наложили глубокий отпечаток на разработку Зиммелем категорий “формы” и “содержания” — основополагающих понятий его социологической концепции.

Зиммель испытал глубокое влияние идей К. Маркса. Одна из фундаментальных его работ — “Философия денег” [20] — пред­ставляет собой попытку культурологической (в отличие от марксовой социологической) интерпретации понятия отчуждения, во многом повторяющей критику Марксом капиталистического строя и буржуазного образа жизни. Последний же этап идейного развития Зиммеля характеризовался нарастанием скептицизма и сближением с антирационалистическими и антинатуралистическими движения­ми, переходом на позиции “философии жизни” [2]. Характерна для этого периода его дружба с поэтом-мистиком Стефаном Георге, которому он посвятил одну из своих последних книг. Однозначная оценка социологического творчества Зиммеля затруднена также по причине многосторонности его интересов. Зиммель был не только (и даже не в первую очередь) социологом, но и влиятельным философом культуры, теоретиком искусства, много писал по про­блемам социальной психологии, этики, политэкономии, социологии города, религии, пола и др. И в каждой из этих областей он находил нечто, дополняющее и уточняющее его социологическое видение.

Зиммель редко прибегал к систематизации своих идей, так что его социологическая концепция оказалась как бы “рассыпанной” по различным статьям, книгам, эссе, написанным ad hoc и почти всегда посвященным важным, но частным проблемам. Эти пестрота и многообразие часто создавали представление об отсутствии за ними сколько-нибудь связного целого. На самом же деле все эти разнообразные проблемы и интересы объединяло характерное и весьма оригинальное для своего времени представление о предмете, методе и задачах социологической науки.

1. Метод, предмет и задачи социологии

Социология, писал Зиммель, должна конституироваться не тради­ционным для социальных наук образом — посредством выбора особенного, не “занятого” другими науками предмета, а как метод:

“Поскольку она исходит из того, что человека следует трактовать как общественное существо и что общество является носителем всех исторических событий, постольку она не находит объекта, который не изучался бы уже какой-либо из общественных наук, но обнаруживает для всех их новый путь — метод науки, которая именно в силу се применимости ко всей совокупности проблем не является наукой, обладающей собственным содержанием” [16, S. 17].

С этой точки зрения все предметы каждой из общественных наук являются своеобразными, особенным образом оформленными “каналами”, через которые “течет” общественная жизнь — “един­ственный носитель любой силы и любого смысла” [Ibid, S. 16]. Напротив, новое социологическое видение имеет своей задачей выделение и схватывание закономерностей, не поддающихся ана­лизу средствами каждой из этих н1ук.

Конечной целью социологического метода, практикуемого в различных науках, считал Зиммель”, является вычленение в их совокупном предмете особенного ряда факторов, становящихся собственным предметом социологии, “чистых форм социации” (Formen der Vergesellschartung).* Социологический метод вычленя­ет, пишет Зиммель, “из явлений момент социации... как грамматика отделяет чистые формы языка от одержания, в котором живы эти формы” [16, S. 27]. За выявлением чистых форм социации должно было следовать их упорядочение и систематизация, психологическое обоснование и описание их в историческом изменении и развитии [Ibid., S. 30].

Практику применения социологического метода в различных общественных науках, т.е. выявление особого рода закономерностей в рамках их традиционного предмета, Зиммель называл общей социологией, описание и систематизацию чистых форм социации — чистой, или формальной, социологией. Чистая социология должна была служить выработке ориентиров, позволяющих иссле­дователям в различных науках о(обществе подходить к своему предмету “социологично”, а значит—более осознанно, чем раньше, ставить проблемы и искать их решения. Чистая социология должна выполнять по отношению к прочих общественным наукам методо­логическую функцию, становясь “теорией познания частных соци­альных наук” [Ibid].

Система социального знания включала в себя также две философские социологические дисциплины: социологическую тео­рию познания, “охватывающую условия, предпосылки и основные понятия социологического исследования, которые в самом исследо­вании не могут быть обнаружены” [16, S. 29]; социальную “метафизику”, необходимость в которой возникает тогда, когда “единичное исследование приводится к отношениям и целостностям, ставится в связь с вопросами и понятиями, не рождающимися и не существующими внутри опыта и непосредственного предметного знания” [Ibid].

Таким образом, складывалась целостная трехступенчатая (общая — формальная — философская социология) концепция социального знания.

Намеченная Зиммелем программа оказалась для своего времени весьма прогрессивной. Период ее возникновения был периодом ускоренной институционализации и профессионализации социоло­гии. В это время вопрос о выяснении собственной предметной области социологии был особенно актуальным.

Термин “Vellgesellschaftung” можно было бы перевести словом “общение”. Однако оно чаще всего применяется для перевода марксова термина “Verkehr”. Поэтому мы применяем в данном случае термин “социация” (по аналогии с анг. Sociation).

Существовали два основных подхода к решению этого вопроса. Согласно первому из них, все социальное сводится исключительно к индивидам, их свойствам и переживаниям, так что “общество” оказывается абстракцией, неизбежной с точки зрения практики, полезной для предварительного ознакомления с явлением, но не представляющей собой реального предмета. Если индивиды и их переживания могут быть исследованы естественными и историче­скими науками, то для особой, отдельной науки — социологии — не остается своей области. Самым ярким представителем этого подхода был Дильтей.

“Если с точки зрения такой критики, — писал Зиммель, — общества, так сказать, слишком мало, то с другой — его слишком много, чтобы ограничить его изучение одной наукой” [16,S.6]. С этой другой точки зрения все, что происходит с людьми, происходит в обществе, обусловлено обществом и является его частью. Поэтому нет науки о человеческом, которая не была бы наукой об обществе. На таких позициях стоял, в частности, Теннис, объединявший в рамках “общей социологии” право и филологию, политологию и искусствознание, психологию, теологию и даже антропологию. В этом случае, говорил Зиммель, “совокупность наук ставится на голову и к ней приклеивается новая этикетка: социология” [Ibid. S. 7].

Согласно Зиммелю, его собственная концепция давала возмож­ность строго определить оба рода междисциплинарных границ:

во-первых, она гарантировала четкость отделения социологии как учения о чистых формах социации от прочих общественных наук;

во-вторых, она позволяла во провести границу между науками об обществе (в которых оказывалось возможным применение социоло­гического метода) и науками о природе. Тем самым она одновре­менно обеспечивала единство социологии как науки и единство общественных наук.

2. Формальная социология

Понятие формы и тесно связанное с ним понятие содержания — важнейшие понятия зиммелевской чистой, или формальной, соци­ологии.

В одной из своих сравнительно ранних работ — “Проблемы философии истории” [3] — Зиммель истолковал историю общества как историю психических явлений. При этом каждое психиче­ское явление рассматривалось им в двух аспектах: с одной стороны, как психический акт, представляющий собой, например, жела­ние, припоминание, утверждение, с другой — как то, что в каждом из подобных актов желается, вспоминается, утвержда­ется и т.д.

Если мы изолируем этот последний аспект психического акта, то получим, писал Зиммель, объективное содержание сознания, которое никоим образом не является психологическим (цит. по: [11, р. 38 ]). Это содержание — то, что в философии жизни понималось как “переживание” (Eriebnis), — и есть, по Зиммелю, “материя”, “тело” социального.

В свою очередь форму лучше всего определить по задачам, которые она выполняет. По Зиммелю, задачи эти следующие: 1) форма соотносит друг с другом несколько содержаний таким образом, что содержания эти образуют единство; 2) обретая форму, эти содержания отделяются от других содержаний; 3) форма структурирует содержа­ния, которые она взаимно соотносит друг с другом. “То, что мы называем формой, — писал Зиммель, — с точки зрения исполняемых ею функций есть унификация материала: она преодолевает изолиро­ванность частей, его составляющих. Целостность как единство этих частей... противостоит всякому другому материалу, не обладающему формой или оформленному иначе” [15, S. 64].

Применительно к социологии противопоставление формы и содержания следовало, таким образом, понимать как противопостав­ление “материи” социального взаимодействия — культурно-истори­чески обусловленных продуктов человеческого духа, целей, стрем­лений, потребностей индивидов — и наиболее часто повторяющих­ся, характерных для всех и всяческих культурно-исторических событий и явлений структур взаимодействия.

Задача формальной социологии, следовательно, не в том, чтобы разделить целостные социальные образования на две части, а в том, чтобы, говоря современным языком, тематизировать общество как межчеловеческое, межиндивидуальное явление. Зиммель отнюдь не стремился (в чем его, кстати, часто упрекали) к составлению исчерпывающего “каталога” человеческих взаимосвязей. Наоборот, считал он, чистые формальные понятия имеют ограниченную ценность и проект формальной социологии лишь тогда будет реализован адекватно, когда выявление чистых форм социации будет сопровож­даться выяснением того, “что значат они как чистые формы поведения, при каких обстоятельствах они возникли, как развивались, какие изменения претерпевали благодаря особенностям их объектов, благо­даря каким одновременно формальным и материальным характери­стикам общества они возникли и сошли” [19, S. 10—II]. Другими словами, каждая форма социации, будучи отождествлена, должна была стать объектом исторического содержательного описания.

Зиммель не ставил общей классификации социальных форм. Он, однако, сделал предметом своих исследований ряд аспектов и сторон социальной жизни, выделенных им как формы из ее “живой” реальности: господство, подчинение, соперничество, разделение труда, образование партий и т.д. Все эти формы, полагал Зиммель, воспроизводятся, наполняясь соответствующим содержанием, в раз­личного рода группах и социальных организациях, в свою очередь

Позднее некоторые исследователи пытались систематизировать выделенные Зиммелем формы. Так, Т.Абель указывал на наличие семи типов таких форм: описания сложных ситуаций (тяжба, рабство, обмен), норм (закон, обычай, мораль, честь), социальных типов (“чужак”, бедняк, учитель, простолюдин), групп (семья, тайное общество, политическая партия), элементов и свойств групповой структуры (иерархия, постоянство, подвижность, цент­рализация), межиндивидуальных отношений (конфликт, господство, подчинение) и, наконец, крупномасштабных социально-историче­ских процессов [8,р.27]. Классификация Абеля лишена логического основания, и, кроме того, отнесение того или иного явления под определенную категорию часто выглядит совершенно произвольным.

Делались также попытки классифицировать формы социации по трем группам: социальные процессы, социальные типы и модели развития [11, р. 12]. К социальным процессам при этом относились постоянные, независимые от конкретных обстоятельств их реализа­ции явления (такие, как подчинение, господство, соревнование, примирение т.п.).

Примером зиммелевского анализа социального процесса как формы социации может служить его исследование моды. Мода, пишет Зиммель [18, S.26], одновременно предполагает и подража­ние и индивидуализацию. Человек, следующий моде, одновременно и отличает себя от других, и утверждает свою принадлежность к определенному слою или группе. Невозможность моды без стрем­ления к индивидуализации Зиммель доказывает тем, что в прими­тивных обществах, характеризующихся максимальной социальной однородностью, где отсутствует стремление выделиться из общей массы, отсутствует и мода. Точно так же в любом обществе, управляемом сравнительно небольшой группой людей, представите­ли правящей олигархии носят одинаково строгое платье, не желая демонстрировать свою исключительность перед лицом общей массы граждан. Пример: венецианские дожи, ходившие только в черном.

Невозможность моды без стремления к подражанию, к слиянию с коллективом доказывается тем, что в обществах характеризую­щихся распадом групповых норм, мода отсутствует. Так, во Флоренции XIV в. каждый следовал собственному стилю одежды: мода отсутствовала, ибо отсутствовало стремление к слиянию с коллективом.

Как только какое-либо явление (одежда, идеи, манеры, вещи и проч.) стало “модным”, оно тут же начинает “выходить из моды”. В том-то и очарование моды, что она одновременно и нова и преходяща. Мода дает чувство настоящего, ощущение течения времени. Причиной широчайшего распространения моды в совре­менную эпоху, говорит Зиммель, как раз и является процесс разложения старинных, принимавшихся на веру убеждений, при­вычек, традиций, в результате чего более активными становятся временные, переходные формы. Отсюда засилье моды в искусстве, в науках, даже в морали.

Однако несмотря на преходящий характер той или иной конкретной моды, она как социальная форма обладает неко­торым постоянством: мода в том или ином виде существует всегда [18, S. 26-56j.

Вторая категория социальных форм, исследуемая Зиммелем, — социальный тип. Человек, включенный в определенного рода отношение, обретает некоторые характерные качества, которые являются для него сущностными, т.е. проявляющимися постоянно вне зависимости от природы того или иного конкретного взаимо­действия. Примеры социальных типов, исследованных Зиммелем, — циник, бедняк, кокетка, аристократ и т.д. Как и в примере с модой, мысль Зиммеля при характеристике социальных типов движется диалектически, через выявление характерного противоре­чия. Так, бытие такого социального типа, как аристократ, пред­ставляет собой единство двух взаимоисключающих характеристик: с одной стороны, он целиком поглощен своей группой, ее фамильной традицией, ибо является ветвью фамильного древа, с другой — он абсолютно отделен и даже противопоставлен ей, ибо сила, незави­симость и личная ответственность суть этой характерной для аристократии традиции [19, S. 34].

Примером социальных форм, относящихся к третьей группе, именуемой моделью развития, может служить универсальный про­цесс взаимосвязи расширения группы с усилением индивидуальности.

По мере увеличения группы, пишет Зиммель, члены ее стано­вятся все менее похожими друг на друга. Усиление индивидуаль­ности сопровождается деградацией группы. И наоборот, чем меньше, т.е. своеобразнее, группа, тем менее индивидуальны ее представи­тели. Исторический процесс развивается в сторону усиления инди­видуальности за счет утраты индивидами их уникальных социаль­ных характеристик: расширенная семья сменяется самостоятельны­ми полноправными индивидами и нуклеарной семьей; цеховая и кровнородственная организация сменяется гражданским обществом с характерной для него высокой индивидуальной ответственностью [Ibid., S. 527—532].

Приведенная трехзвенная (социальные процессы — социальные типы — модели развития) классификация социальных форм весьма несовершенная. Более содержательной может стать классификация социальных форм по степени их удаленности от непосредственного потока жизни. Ближе всего к жизни, считает Зиммель, такие спонтанные формы, как обмен, личная склонность, подражание, формы, связанные с поведением толпы и проч. Несколько далее от потока жизни, т.е. от “материи” социального и общественного содержания, стоят такие более устойчивые и независимые формы, как экономические и прочие формальные (не в зиммелевском, а в привычном ныне социологическом смысле слова) организации.

И наконец, наибольшую дистанцию от непосредственности социальной жизни сохраняют формы социации, представляющие собой не мыслительную абстракцию, а реально существующие (точнее, реально встречающиеся) в социальной жизни игровые формы. Они “чисты”, ибо содержание, когда-то их “наполнявшее”, исчезло. Примеры игровых форм: то, что понимается под “старым режимом”, т.е. политическая форма, пережившая свое время и не удовлетворяющая запросов участвующих в ней индивидов; “наука для науки”, т.е. знание, оторванное от потребностей человечества, переставшее быть “оружием в борьбе за существование”, “искусство для искусства” и т.д.

Исключительную по своей роли и значимости игровую форму представляет собой так называемое свободное общение (Gesclligkeit, sociability). Свободное общение — это общение ради общения, затеянное безо всяких конкретных целей, кроме одной — насла­диться общением, побыть с другими. Такого рода общение пред­ставляет собой игровую форму социации, или абстрактную модель социального процесса, лишенную всяких содержательных элемен­тов. Индивиды входят в такого рода общение, как “формальные” индивиды, лишенные каких-либо содержательных характеристик (таких, как способности, богатство, статус, власть, убеждения и т.д.); это общение — общение “равных”. Такт служит средством обеспечения этого равенства; он ограничивает любого рода содер­жательные стремления и импульсы участников: бестактно на вечеринке говорить о делах, обсуждать абстрактные проблемы, демонстрировать свой ум или свое богатство. Такт, следовательно, есть игровая форма социальных норм. Флирт, или кокетство, — игровая форма сексуальных отношений, лишенные реального эро­тического содержания. Разговор здесь — цель в себе; тема его, разумеется, не безразлична, однако главное — не тема, не содержание его, а удовольствие от разговора, от беседы, воплощающей в себе свободное общение, общение ради общения [16, Кар. З].

В анализе свободного общения Зиммель наиболее полно и пос­ледовательно продемонстрировал идею чистой или формальной социологии. Однако в нем он, можно сказать, и исчерпал эту идею, продемонстрировав ее пределы, ее “нижние” границы.

Довольно распространено мнение о том, что социология Зиммеля представляет собой попытку сведения человеческого общества к такого рода чистым, или игровым, формам и что конечной целью Зиммеля было составление исчерпывающего списка этих форм [21 ]. Считается также, что содержательные анализы, проведенные Зиммелем (наподобие рассмотренного нами анализа социальных про­цессов, социальных типов и др.), доказали, вопреки его намерениям, неосуществимость подобного проекта. Действительно, Зиммель не­однократно давал повод к такого рода упрекам, ставя на одну доску и сочетая по формальному признаку такие разные по своей социальной роли и культурному содержанию явления, как христи­анские секты и раннее коммунистическое движение, военное столкновение и супружеский конфликт, подчинение солдата офицеру и рабочего предпринимателю и т.д. Такие формальные классификации и субординации социальных явлений подвергались критике со стороны В.И.Ленина, показавшего, что одни и те же социальные формы могут иметь совершенно различное значение в зависимости от исторической обстановки [7, с. 431 ].

Зиммель и сам отчетливо понимал невозможность сведения социальной жизни к ее формальному моменту — “грамматике” форм социации. Именно поэтому идея чистой, или формальной, социологии отнюдь не исчерпывала содержания его социологической концепции, включающей также философскую социологию, задаю­щую чистой социологии теоретико-познавательные и социально-фи­лософские мировоззренческие ориентиры.

3. Философская социология. Концепция понимания

Зиммель писал о двоякого рода границах, пролегающих там, где конкретно-научное мышление переходит в философское. Одна из этих границ обнаруживается тогда, когда встает вопрос о предпо­сылках познания. Конкретные науки не могут быть беспредпосылочными: каждый их последующий шаг требует доказательства, т.е. основывается на предпосылках содержательного и методического характера. Именно эти предпосылки раскрывает и исследует философия. Вторая граница обнаруживает себя тем, что “неизбежно фрагментарное содержание позитивного знания стремится воспол­нить себя, образовав картину мира, и соотнестись с целостностью жизни вообще” [20, S. V].

Применительно к социологии проблема философского обоснова­ния ставилась Зиммелем как проблема (а) разработки социологи­ческой теории познания и (б) создания социальной философии или, как говорил сам Зиммель, социальной метафизики.

Специфической теорией познания социальных явлений Зиммель считал теорию исторического понимания. Разработанная еще в “Проблемах философии истории”, теория эта рассматривалась Зиммелем как философская методология познания, служащая руководством по применению в ходе социологического анализа общенаучных методов, таких, как индукция, типологизирование и проч.

Сами по себе эти методы, согласно Зиммелю, не позволяют выяснить смысл социально-исторических явлений. Требуется выяс­нение того, как связано исследуемое явление с интересами самого исследователя или социальной группы, которую он представляет [17, S. 35]*. В результате явление оказывается не только включен­ным в ряд познанных наукой объектов, но и осмысленным, понятым с точки зрения социальной реальности, жизни. Понимание, таким образом, выступает как метод, характе­ризующий только и исключительно социальное познание, ибо на место формальных общенаучных критериев адекватности выдвига­ется новый, содержательный, социальный по самой своей природе критерий.

Какого-либо рода тип деятельности можно считать понятым, если психические процессы, на основе которых сложилось опреде­ленное осознанное социальное действие, вызывают в интерпретаторе ту же самую реакцию, что и в самом деятеле. Такое понимание “объективного” действия, а не действующего лица — первая ступень процесса. Следующая ступень, необходимость которой вытекает из глубины и сложности взаимосвязей, составляющих в своей совокуп­ности историческое явление, представляет собой понимание мотивов и чувств самого действующего индивида [Ibid., S. 38 ]. Пониманию доступны и подлежат лишь такие сочетания переживаний (т.е. представлений и сопровождающих их эмоций), которые “выступают не только как случайные и моментальные явления субъективной душевной жизни, но и имеют общеобязательность типического” [Ibid., S. 42—43]. Таким образом, любое социологическое суждение о взаимосвязи какого-либо рода переживаний с какого-либо рода действиями считается обоснованным только тогда, когда оно сфор­мулировано в рамках общепринятых ценностей я, следовательно, поддается рациональной реконструкции.

Критерием обоснованности суждений, сформулирюванных в рамках понимающего подхода, является, следовательно, рациональность соче­таний мотивов и деятельностей, входящих в анализируемые фрагменты опыта. Но итогом, результатом понимания будет не обнаружение каких-либо “звеньев” причинно-следственной цели, а открытие смысла действия, заключающегося в логике связи этого действия с челове­ческими представлениями, потребностями, интересами.

Теория понимания воплотила в себе то новое, что стремился внести Зиммель в теорию и методологию социального познания по сравнению с познавательными представлениями позитивистской и органицистской социологии, характерными для предшествующего периода. Она должна была, по мысли Зиммеля, служить оружием рефлексии*, делая проблематичным то, что в социологических исследованиях воспринималось как самоочевидное и не требующее доказательств, — объяснение через посредство целостностей (таких, как народный дух, социальный организм и т.п.). Эти целостности должны рассматриваться, полагал Зиммель, как конструирован­ные— как регулятивные принципы познания, а не как реальные единства [14].

Зиммель требовал методологической релятивизации социологи­ческих объяснений и отказа от устаревших, по его мнению, идей социологического и исторического “реализма”. 0 функциях зиммелевской теории понимания см.: [13, S.187—189]. Кроме того, теория понимания подчеркивала роль субъективных компонентов познания в социальных науках, т.е. роль исследовате­ля, творчески и заинтересованно рассматривающего развертываю­щиеся социально-исторические явления, будучи одновременно сред­ством “контроля” этого субъективного компонента, ибо признание участия интересов и ценностей в социальном познании требовало последовательного выяснения их роли в выборе объектов исследо­вания, в формировании и интерпретации понятий и т.д.

И наконец, понимание служило соединительным звеном между чистой, или формальной, социологией и социальной философией, будучи средством исторического осмысления данных, доставляемых формальной социологией.

Зиммелевская теория понимания давала, таким образом, воз­можность сознательного и последовательного включения в самый процесс социального исследования социально-практического, ценно­стного интереса, тенденции.

Однако принятие такой ценностно ориентированной позиции, будучи лишено у Зиммеля объективного обоснования, вело к субъективизации и релятивизации социального познания. Зимме­левская концепция понимания в отличие, например, от марксист­ского принципа партийности также признающего и учитывающего в ходе социального анализа интересы и ценности проводящего анализ теоретика, зиждилась не на объективной концепции обще­ства и общественного развития, а на представлении об априорно постулируемой идее общества как регуляторе познания [Ibid. ]. Таким образом, вопрос об объективности познания вообще не мог быть поставлен. Приняв точку зрения понимания (в зиммелевской его трактовке), исследователь тем самым признавал не просто ценностную (и социальную) детерминированность своего познания, но и тот факт, что он познает не объективные характеристики своей предметной области, а лишь отраженные представления и идеи, характерные для его собственного (или общепризнанного в его социальной группе) образа социального мира.

Идеи Зиммеля о природе социального познания легче понять, рассмотрев их в свете общих теоретико-познавательных суждений (“метафизики познания”), сформулированных им в рамках фило­софии жизни. “Только жизнь в состоянии понять жизнь”, — писал Зиммель [6, с. 29]. Вот почему “всякая объективность, предмет познания, должна быть обращена в жизнь, дабы процесс познава­ния, истолкованный как функция жизни, действительно, был уверен в том, что перед ним совершенно проницаемый для него и, по существу, одинаковый с ним объект” [Там же, с. 29-30 ].

Если традиционный релятивизм растворял в потоке жизни картину мира со стороны субъекта, то у Зиммеля то же самое происходит со стороны объекта. Не только субъект познает внешний по отношению к нему мир в образах и категориях, выражающих его собственную духовную структуру, но и сам объект познания лишается “внежизненной” объективности, выступая только в тех категориях и формах, которые предлагает ему жизнь.

Точно таким же образом организуется, по Зиммелю, и социаль­ное познание: общество при посредстве использующего процедуры понимания индивида познает само себя; оно полагает представление о себе самом в качестве регулятивного принципа познания, понуж­дая тем самым явления и факты развертывающейся социальной жизни выражаться в предписанных им категориях и формах.

Именно таким образом, в соответствии с наиболее общими представлениями о процессах и механизмах познания и строит Зиммель свою социологическую концепцию. Именно в этом смысле и следует толковать роль теории понимания в общесоциологической концепции Зиммеля — как соединительного звена между формаль­ной социологией (описывающей формы социации и трактующей их в их историческом изменении и развитии) и социальной филосо­фией. Лишь в духовной “деятельности” исследователя, писал Зиммель, которая упорядочивает факты в согласии с господствую­щими идеями и ценностями, составляет факты в такие сочетания, из которых рождаются решения проблем, какие даже и не могли бы быть поставлены, если бы исследователь опирался только и исключительно на исходные “ряды опыта”, — лишь в такой деятельности рождаются гипотетические по самой своей сути образования, воспринимаемые и обсуждаемые как “исторические истины” [17, S. 54].

Эта “духовная деятельность” есть, в сущности, деятельность понимания, а началом, ее направляющим и организующим, ее регулятивным принципом является “целостный образ” социального мира, фигурирующий в образе социальной философии.

4. Социальная философия и социология культуры

В фундаменте социально-философской концепции Зиммеля были заложены характерные для эволюционизма XIX в. идеи о развитии общества как функциональный дифференциации, сопровождаемой одновременной интеграцией различных его элементов. В этом сказалось влияние позитивистского эволюционизма, преобладавшего на начальном этапе философско-социологического творчества Зим­меля.

Характеризуя один из типов исследуемых Зиммелем форм социации, обозначаемый как модель развития, мы показали, что по Зиммелю, размер группы тесно коррелирует со степенью развития индивидуальности ее представителей. Точно также, добав­ляет он, размер группы прямо пропорционален степени свободы, которой пользуются ее члены: чем меньше группа, тем сплоченнее она должна выступать, тем теснее держать своих членов с целью защиты собственной целостности от враждебных воздействий внеш­ней среды [19, S. 534].

По мере количественного роста группы расширяются допустимые границы идентификации ее членов как таковых, следовательно, открывается возможность варьирования индивидуальностей и возрастает степень индивидуальной свободы. Расширение группы приводит к реализации пространственного аспекта социации, в свою очередь ведущего (применительно к процессам развития психики) к появлению способности абстрагирования; увеличение численности индивидов в группе, сопровождающееся дифференциацией ее эле­ментов, порождает умственную способность к ассоциации [19, S. 480]. Так рождается интеллект, способность сознания.

Порождение и развитие интеллекта идет одновременно с воз­никновением и развитием денежного хозяйства. Появление денег как универсального средства обмена также обусловлено историче­ским процессом пространственного расширения и неизбежной диф­ференциации хозяйственных единиц. Деньги, как и интеллект, развиваются параллельно росту свободы и нарастающей (благодаря разделению труда) индивидуализации членов социальных групп [Ibid., S. 552].

Возникновение сознания и появление денег знаменуют вступле­ние общества в его исторический “период”.

История общества есть, по Зиммелю, история нарастающей интеллектуализации (т.е. по существу, рационализации) социаль­ной жизни и углубления влияния принципов денежного хозяйст­ва. Другими словами, история общества отождествляется Зимме­лем с историей становления современного капитализма, в котором наиболее полно выразились характерные общие черты денег и интеллекта.

В посвященной Канту книге Зиммель писал, рассуждая об интеллектуализме кантовской философии: “С одной стороны, он (интеллектуализм. — Авт.) проявился в характерном для нового времени возвеличении науки, причем не столько в оценке ее фактических успехов, сколько в вере в нее, в полноту жизни, которую обеспечит развернувшая свои возможности наука, — в вере, которая точно так же растет из столкновений социализма с либерализмом. С другой стороны, на практике всепроникающее денежное хозяйство демонстрирует господство интеллектуального принципа: ни с чем не считающуюся рациональность, неприятие субъективных моментов, принципиальную доступность для любого человека — все это характерные черты как денежного хозяйства нового времени, так и интеллектуализма” [15, S.7].

В отличие от других теоретиков “капиталистического духа”, Зиммель не связывает возникновение денежного хозяйства и интеллектуализма с новым временем — с зарождением капитали­стического хозяйства и идеологии. Это гораздо более общие понятия — своего рода “эволюционные универсалии”, уровень развития которых характеризует различные эпохи человеческой истории.

Интеллектуализм и денежное хозяйство — руководящие понятия историко-социологической концепции Зиммеля. Одновременно они Рассматриваются как абстрактнейшие из форм социации. Анализу этих форм Зиммель посвятил заключительную главу своей “Фило­софии денег”, представляющую собой феноменологию капиталисти­ческого образа жизни.

Первой и основной чертой, равным образом характеризующей две эти формы, Зиммель считает отсутствие определенных качест­венных признаков выраженной природы. “Интеллект, — пишет он согласно чистому его понятию, абсолютно бесхарактерен, но не в смысле отсутствия какого-то требуемого качества, а потому, что он целиком находится по ту сторону любой избранной односторон­ности, которая, собственно, и дает характер” [20, S. 483]. То же самое относится и к деньгам. Деньги “в себе и для себя есть чистое отображение ценностных отношений вещей, они равно доступны любой стороне, в денежных делах все люди равноценны, но не потому, что ценен каждый, а потому, что ни один не обладает ценностью, а только деньги” [20, S. 483].

С безжалостной объективностью интеллект выстраивает механи­стический образ мира, изгоняя свойственный предшествующим эпохам наивный субъективизм и прямое постижение, заменяя их объективностью логического метода.

Снижается качество, исчезает глубина и полнота душевного переживания, характерные для прошлого, когда “даже такой высоко­интеллектуальный... человек, как Данте, говорил, что некоторым теоретическим противникам нужно отвечать не аргументами, а ударом ножа” [Ibid., S. 484]. Ныне же распространение интеллекта — все и вся опосредующего духа — обеспечивает легкость понимания друг друга людьми самого различного происхождения и душевного склада, — легкость, оборотной стороной которой становится урав­нение, понижение общего уровня душевной жизни.

Точно так же и деньги, пишет Зиммель, в неумолимой однозначности своих воздействий исключают столь характерные для прошлых эпох проявления любого рода непосредственности. Воцаряется всеобщее отчуждение: деньги отнимают у производи­мой вещи ее целесообразный характер, превращают ее в средство — работник оказывается отчужденным от продукта своего труда; деньги пространственно, а затем и духовно отделяют индивида от принадлежащих ему вещей, перестающих быть частью его Я, — и владелец оказывается отчужденным от владения; из взаимоот­ношений тех, кто управляет, и тех, кто подчиняется, исчезает субъективный, личностный момент, подчинение становится час­тью технологической необходимости, требованием “дела” — и индивиды оказываются отчужденными друг от друга в процессе производства и т.д.

Всеобщее отчуждение сопровождается ростом индивидуальной свободы. “Если свобода есть независимость от воли другого вообще, пишет Зиммель, — то прежде всего она предполагает независи­мость от воли определенного другого. Независим не одинокий отшельник германских или американских лесов — независим в позитивном смысле слова человек современного большого города, который, хотя и требует для себя бесчисленного количества производителей, доставщиков, помощников, соединен с ними лишь вещным, т.е. деньгами опосредуемым, образом” [Ibid., S. 318]. Отчуждение и свобода — две стороны одной медали.

В этом процессе всеобщего отчуждения люди теряют качества своей особости, переходят в “одномерность”, перестают быть предпочитающими и предпочитаемыми. Символом межчеловеческих отношений становится проституция.

Природа проституции и природа денег аналогичны, считает Зиммель. “Безразличие, с которым они предаются всякому новому употреблению, легкость, с которой они покидают любого субъекта, ибо поистине они не связаны ни с одним, исключающая всякое сердечное движение вещность, свойственная им как чистым сред­ствам, — все это заставляет провести роковую аналогию между деньгами и проституцией” [Ibid., S. 414].

Кант, формулируя моральный императив, указывал, что человек никогда не должен рассматривать другого человека как средство, но обязан считать его целью и соответственно действовать. Прости­туция — это поведение, полностью противоречащее этому принци­пу. Человек здесь — средство, причем для обеих участвующих сторон. И в том, что проституция оказалась глубочайшим образом связанной с денежным хозяйством, Зиммель видит глубокий исто­рический смысл.

Также и природу вещей деньги губят одним своим прикосно­вением. “В то самое мгновение, — пишет Зиммель, — когда вещь начинает рассматриваться и оцениваться с точки зрения ее денежной стоимости, она выпадает из этой категории (из кате­гории предметов, обладающих собственной природой. — Авт.), ее качественная ценность переходит в количественную, и та принадлежность самой себе, т.е. двойственное отношение к самой себе и другому, которую мы воспринимаем как предпочтитель­ность, особость, оказывается утраченной. Сущность проституции, обнаруженная нами в деньгах, сообщается предметам...” [Ibid., S. 433].

Зиммель исследует социальную функцию денег и логического сознания во всех их многообразных и тончайших опосредствованиях и проявлениях: в буржуазной демократии, формальном праве, идеологии либерализма, всевластии науки, развитии техники, тенденциях художественного вкуса, излюбленных мотивах и ком­позиции художественных произведений и, наконец, в самом ритме и темпе современной жизни. Во всех областях и сферах совместного человеческого существования он открывает “стилевое единство” современной культуры, обусловленное природой двух этих руково­дящих ею факторов.

Объективность — вот стиль современной культуры: объектив­ность денег, противостоящая любой содержательной, субъективно обусловленной характеристике обладания, делающая их абсолютно независимыми от той или иной возможности их применения; объективность логических форм, существующих независимо от наполняющего их содержания и признающих возможной формаль­ную правильность любого, даже самого бессмысленного и ложного суждения; в каком-то смысле им аналогична и объективность современного права, с неуязвимой формальной правильностью

 

Date: 2015-09-24; view: 881; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.006 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию