Общие выводы 16 page

От ощущения исходят все общие идеи, истинные и ложные, научные, или не научные. Точка отправления науки умозрительного знания не может, следова­тельно, быть иной, чем точка отправления обыденного или практического знания.

Лишь потом, в способе обработки общего содержания начинаются различия. Но ощущение легко может быть субъективным. Поэтому в естественных науках принято за правило устранять чувственные данные, рискующие быть слишком субъективными, и удерживать исключительно те, которые представляют достаточ­ную степень объективности. Таким образом, физик заменяет неясные впечатления, производимые температурой или электричеством, зрительными представлениями колебаний термометра или электрометра. Социолог должен прибегать к тем же предосторожностям. Внешние признаки, на основании которых он определяет объект своих исследований, должны быть объективны, насколько только это воз­можно. Ложно принять за правило, что социальные факты тем легче могут быть представлены объективно, чем более освобождены они от индивидуальных фак­тов, их проявляющих.

Действительно, ощущение тем объективнее, чем постояннее объект, к которому оно относится, так как условием всякой объективности является существование постоянной и неизменной точки опоры, к которой могло бы быть отнесено пред­ставление и которая давала бы возможность исключить из него все изменчивое, т.е. субъективное. Если единственно данная основа изменчива и никогда не остается себе равной, то нет никакой общей меры, и у нас нет никакого средства различать, что в наших впечатлениях зависит от внешнего мира и что исходит от нас. Но пока социальная жизнь не изолирована и не поставлена самостоятельно от воплощающих ее событий, она обладает именно этим свойством, вследствие того, что события эти в разных случаях и с минуты на минуту меняют свой вид и сообщают ей свою подвижность, раз она не отделена от них. Она состоит тогда из ряда свободных течений, которые постоянно находятся на пути к изменению и не могут быть схвачены взором наблюдателя в одной определенной форме. Значит, это не та сторона, с которой ученый может приступить к изучению социальной действительности. Но мы знаем, что последняя представляет ту особенность, что, не переставая быть самой собой, она сгюсбна кристаллизоваться. Вне индивидуальных действий, ими возбуждаемых, коллективные привычки выражаются в опреде­ленных формах, юридических и нравственных правилах, народных поговорках, фактах социальной структуры и т.д. Так как эти формы устойчивы и не меняются с различными применениями, делаемыми из них, то они составляют постоянный объект, постоянную меру, всегда доступную наблюдателю и не оставляющую места для субъективных впечатлений и чисто личных наблюдений. Постановление права есть то, что оно есть, и нет двух способов понимать его. Так как, с другой стороны, эти постановления являются лишь консолидированной социальной жизнью, то правильно - если нет указаний на противоположное - изучать послед­нюю через них.

Когда, следовательно, социолог предпринимает исследование какого-нибудь класса социальных фактов, он должен попытаться рассматривать их с той стороны, с которой они представляются изолированными от своих индивиду­альных проявлений.

Мы можем, следовательно, выставить три следующих правила:

1) Социальный факт нормален для данного социального типа, рассматривае­мого в определенном фазисе его развития, когда он имеет место в большинстве принадлежащих к этому виду обществ, взятых в соответствующем фазисе их эволюции.

2) Можно проверить выводы предшествующего метода, показав, что всеобщее распространение явления зависит от общих условий коллективной жизни данного социального типа.

3) Эта проверка необходима, когда факт относится к социальному виду, не закончившему процесса своего полного развития.

...Если же оставить в стороне индивида, останется лишь общество; следователь­но, объяснения социальной жизни нужно искать в природе самого общества. Действительно, раз оно бесконечно превосходит индивида как во времени, так и в пространстве, оно в силах внушить ему образы действий и мысли, освященные своим авторитетом. Это давление, являющееся отличительным признаком со­циальных фактов, есть давление всех на каждого.

Но, скажут, так как единственные элементы, из которых составлено общество, суть индивиды, то первичная основа социологических явлений может быть только психологической. Рассуждая таким образом, можно так же легко доказать, что биологические явления с помощью анализа объясняются явлениями неорганичес­кими. Действительно, вполне достоверно, что в живой клетке находятся лишь молекулы неодушевленной материи. Только они ассоциированы в ней и эта ассоциация и служит причиной новых явлений, характеризующих жизнь; явлений, Даже зародыш которых невозможно найти ни в одном из ассоциированных эле­ментов. Это потому, что целое не тождественно сумме своих частей, оно является Чем-то иным, со свойствами, отличными от свойств составляющих его элементов, ассоциация не есть, как думали прежде, явление само по себе безразличное, лишь ^внешним образом связующее добытые факты и констатированные свойства. Не является ли она, наоборот, источником всех своих новообразований, последова­тельно возникавших в течение общей эволюции? Какое же различие, если не Различие в ассоциации, существует между низшими организмами и остальными, между живым организмом и клеткой, между последней и неорганическими моле­кулами, ее составляющими?

Все эти существа, в конце концов, разлагаются на элементы одной и той же природы; но эти элементы в одном случае слеплены, в другом — ассоциированы; _в одном ассоциированы одним способом, в другом - другими. Мы имеем даже право спросить себя, не проникает ли этот закон и в минеральное царство и не отсюда ли происходят различия неорганических тел.

В силу этого принципа общество представляет не простую сумму индивидов, но систему, образовавшуюся от ассоциации их и представляющую реальность sui generis, наделенную своими особыми свойствами. Конечно, коллективная жизнь предполагает существование индивидуальных сознаний; но этого необходимого условия недостаточно. Нужно еще, чтобы эти сознания были ассоциированы скомбинированы известным образом; из этой комбинации вытекает социальная жизнь и потому эта комбинация и объясняет ее. Сплачиваясь друг с другом, взаимно дополняя и проникая друг в друга, индивидуальные души дают начало новому существу, если угодно, психическому, но представляющему психическую индивидуальность иного рода.

Следовательно, в природе этой индивидуальности, а не в природе составляющих ее единиц, нужно искать ближайших и определяющих причин относящихся к ней фактов. Группа думает, чувствует, действует совсем иначе, чем это сделали бы ее члены, если бы они были бы разъединены. Если, следовательно, отправляются от этих последних, то не поймут ничего из того, что происходит в группе. Одним словом, между психологией и социологией та же пропасть, как между биологией и науками физико-химическими. Поэтому, всякий раз, когда социальное явление пря­мо объясняется психическим явлением, можно быть уверенным, что объяснение ложно.

Быть может, возразят, что если общество, уже сложившееся, и является действительно ближайшей причиной социальных явлений, то, однако, причины, приведшие к образованию этого общества, психологические. В данном случае согласны с тем, что, когда индивиды ассоциированы, их ассоциация может произ­вести новую жизнь, но предполагают, что самая ассоциация может возникнуть лишь по причинам, коренящимся в индивиде.

Но в действительности, как бы далеко ни заглядывали в глубь истории, факт ассоциации окажется наиболе обязательным из всех, так как он источник всех других обязательств. Вследствие моего рождения я обязательно связан с опреде­ленным народом. Говорят, что впоследствии, сделавшись взрослым, я даю согласие на это обязательство уже тем, что продолжаю жить в моей стране. Но что за важность? Это согласие не лишает его повелительного характера. Принятое и охотно переносимое давление все-таки остается давлением. К тому же, какую силу может иметь это согласие? Во-первых, оно вынужденно, так как в огромнейшем большинстве случаев нам материально и нравственно невозможно отделаться от нашей национальности; такая перемена считается обыкновенно даже отступни­чеством. Затем, оно не может касаться прошлого, на которое мы не могли согласиться и которое, однако, определило настоящее: я не желал того воспитания, которое получил, оно же более всякой другой причины прикрепляет меня к родной почве. Наконец, это согласие не может иметь нравственной цены для будущего^ той мере, в какой последнее неизвестно. Я не знаю даже всех тех обязанностей, которые могут быть когда-нибудь наложены на меня как на гражданина; как же я могу заранее согласиться на них? Источник же всего обязательного, как мы это доказали, находится вне индивида. Пока, следовательно, не выходят за пределы истории, факт ассоциации имеет тот же характер, как и остальные, и вследствие этого объясняется таким же образом. С другой стороны, так как все общества

Произошли от других обществ, то можно быть уверенным, что в течение всей социальной эволюции не было ни одного момента, когда индивидам приходилось бы решать, вступить ли им в общежитие, и в какое именно общежитие. Для того, чтобы поставить вопрос об этом, нужно было вернуться к началу великого общежития. Но всегда сомнительные решения подобных проблем ни в каком случае не могут поколебать тот метод, которому должны следовать при обсуждении достав­ленных историей фактов. Нам, следовательно, нет надобности останавливаться на них.

Но было бы странным непониманием нашей мысли, если бы из предыдущего вывели заключение, что социология, по нашему мнению, должна или может оставить в стороне человека и его способности. Наоборот, ясно, что общие свойства человеческой природы участвуют в выработке социальной жизни. Только не они вызывают ее и не они дают ей ее особую форму; они лишь делают ее возможной. Производящими причинами коллективных представлений, эмоций, стремлений являются не известные состояния индивидов, а условия, в которых находится со­циальное тело в его целом. Конечно, они могут реализоваться лишь при условии, что индивидуальные свойства не противятся этому; но последние являются лишь бесформенной материей, которую социальный фактор определяет и преобразует. Их содействие выражается исключительно в создании очень общих состояний, не­ясных и потому изменчивых предрасположений, которые сами по себе, без помощи постороннего фактора, не могли бы принять определенные и несложные формы, характеризующие социальные явления.

Мы пришли, таким образом, к следующему правилу: определяющая причина данного социального факта должна быть отыскиваема среди предшествующих социальных фактов, а не в состояниях индивидуального сознания. С другой стороны, вполне ясно, что все предыдущее относится как к определению функции, так и к определению причины. Функция социального факта может быть лишь социальной, т.е. она заключается лишь в произведении социально полезных ре­зультатов. Конечно, может случиться, и действительно случается, что отраженным путем он служит также и индивиду. Но этот счастливый результат непосред­ственно его не оправдывает. Мы можем, следовательно, дополнить предыдущее положение, сказав, что: функции социального факта надо искать в его отношении к какой-нибудь социальной цели.

Вследствие того, что социологи часто забывали это правило и рассматривали социальные явления со слишком психологической точки зрения, их теории и ка­жутся многим умам слишком туманными, шаткими и удаленными от особой приро­ды явлений, которые они хотят объяснить. Особенно историк, близко знакомый с социальной реальностью, не может резко не почувствовать, насколько неспособны эти слишком общие толкования связать факты; и отсюда, без сомнения, происхо­дит отчасти то недоверие, которое часто высказывала история к социологии. Это, конечно, не значит, что изучение психических фактов не нужно социологу. Если коллективная жизнь и не вытекает из жизни индивидуальной, то все же они тесно Между собою связаны; если вторая не может объяснить первую, то она может, по крайней мере, облегчить ее объяснение. Во-первых, как мы указали, бесспорно, чтоо социальные факты являются результатами особой обработки фактов психических. Но, кроме того, сама эта обработка отчасти аналогична той, которая Происходит во всяком индивидуальном знании и постепенно все более видоизменяет составляющие его первичные элементы (ощущения, рефлексы, инстинкты). Не без основания можно сказать о "Я", что оно само есть общество так же, как и организм, хотя и иного рода, и давно уже психологи отметили всю важность факта ассоциации для объяснения жизни духа. Знакомство с психологией еще больше, чем изучение биологии, составляет необходимую пропедевтику для социо­лога. Но оно будет полезно ему лишь в том случае, если он, приобретая его освободится от его подавляющего влияния и выйдет за пределы данных психо­логии, дополняя их изучением специально социологическим. Нужно, чтобы он отказался делать из психологии в некотором роде центр своих операций, от которого должны исходить и к которому должны возвращаться его экскурсы в мир социальных явлений; нужно, чтобы он проник в сокровенную глубь социальных фактов, наблюдал их прямо, непосредственно, ища в науке об индивиде лишь общей подготовки, а в случае нужды и полезных указаний.

Так как факты социальной морфологии носят тот же характер, что и факты фи­зиологические, то при объяснении их также следует руководствоваться только что изложенными правилами. Однако из предыдущего следует, что им принадлежит господствующая роль в коллективной жизни, а вследствие этого и в социоло­гической науке.

Действительно, если факт ассоциации, как мы это указывали выше, имеет реша­ющее значение для явлений, то последние должны изменяться вместе с формами этой ассоциации, т.е., смотря по способам группировки составных частей обществ. А так как, с другой стороны, известное целое, образующееся от соединения разно­родных элементов, входящих в состав общества, образует внутреннюю среду пос­леднего, точно так же, как совокупность анатомических элементов, известным образом соединенных и размещенных в пространстве, составляет внутреннюю среду организмов, то можно сказать: начало каждого социального процесса, представляющего некоторую важность, должно быть отыскиваемо в устройстве внутренней социальной среды.

Можно даже пойти еще далее. Действительно, элементы, составляющие эту среду, двоякого рода: предметы и люди. В число предметов нужно включить, кро­ме находящихся в обществе материальных предметов, еще продукты предшество­вавшей социальной деятельности: действующее право, укоренившиеся нравы, артистические и литературные памятники и пр. Очевидно, однако, что ни от той, ни от другой группы предметов не может исходить толчок к социальным преоб­разованиям; они не содержат в себе никакой двигательной силы. Конечно, при объяснении этих преобразований их нужно принимать в расчет. Они, действитель­но, имеют некоторое значение для социальной эволюции; в зависимости от них изменяются ее быстрота и даже направление; но в них нет ничего, что могло бы привести ее в движение. Они представляют собою материю, к которой прилагают­ся живые силы общества, но сами по себе не развивают никакой живой силы. Следовательно, активным фактором остается собственно другой элемент среды -люди.

Поэтому главное усилие социолога должно быть направлено к тому, чтобы найти различные свойства этой среды, способные оказать влияние на развитие социальных явлений.

Однако то преобладающее значение, которое мы приписываем социально среде и, в частности, среде человеческой, не значит, что в ней нужно видеть последний и основной факт и что дальше идти незачем. Очевидно, напротив, что состояние ее в каждый исторический момент зависит от социальных причин и одни из этих причин присущи самому обществу, а другие зависят от взаимодействия этого общества с соседними. Кроме того, наука не знает первых причин в абсолютном значении этого слова. Для нее основным фактом является факт, доста­точно общий для того, чтобы объяснить значительное число других фактов. Соци­альная среда несомненно есть именно такой фактор, так как происходящие в ней изменения, каковы бы ни были их причины, отражаются во всех направлениях в социальном организме и не могут не затронуть более или менее всех его функций.

Сказанное нами об общей среде общества вполне применимо и к среде всякой группы, заключающейся в обществе. Так, например, смотря по большей или мень­шей многочисленности и замкнутости семьи, резко изменяется характер домашней жизни. Точно так же, если бы профессиональные корпорации изменились таким образом, что каждая из них распространилась бы по всей территории, вместо того, чтобы оставаться как прежде заключенной в пределах одной общины, то очень изменилась бы и их деятелность. Говоря вообще, профессиональная жизнь будет совсем иной, смотря по тому, будет ли среда, пригодная для каждой профессии, организована прочно, или же слабо, как теперь. Однако действие этих специальных сред не может быть так же важно, как действие общей среды, так как первые подвержены влиянию последней и к ней приходится всегда возвращаться. Ее давление на частные группы и обусловливает изменения в их устройстве.

Этот взгляд на социальную среду, как на определяющий фактор коллективной эволюции, в высшей степени важен, так как если отбросить его, то социология не сможет установить никакой причинной зависимости.

Действительно, раз устранен этот разряд причин, то не существует совокупности условий, от которых могли бы зависеть социальные явления, так как если внешняя социальная среда, т.е. среда, составленная окружающими обществами, и способна иметь какое-нибудь влияние, то лишь на оборонительные и наступательные дейст­вия общества и, кроме того, она может обнаружить свое влияние лишь через пос­редство внутренней социальной среды. При признании ее причиной главные причи­ны исторического развития находились бы не среди текущих событий, а лежали бы всецело в прошлом. Они сами были бы частями этого развития, лишь более-древними его фазисами. Современные события социальной жизни вытекали бы не из современного состояния общества, а из событий предшествовавших, из истори­ческого прошлого, и социологические объяснения сводились бы исключительно к установлению связи между прошлым и настоящим.

Правда, может показаться, что этого достаточно. Не говорят ли обыкновенно, что цель истории состоит именно в том, чтобы связать события в порядке их преемственности? Непонятно, однако, каким образом данная ступень цивилизации может служить определяющей причиной следующей за ней ступени культурного развития. Этапы, которые постепенно пробегает человечество в своем культурном развитии, не возникают одни из других. Понятно, успехи, достигнутые в опреде­ленную эпоху в юридическом, экономическом, политическом строе и т.д.. делают возможным дальнейшие успехи, но в чем же они их предопределяют? Они служат точкой отправления, позволяющей нам идти дальше, но что же побуждает нас идти Дальше? Здесь нужно было бы допустить внутреннее стремление, толкающее Человечество идти все дальше и дальше, или для того, чтобы вполне выразить свою природу, чтобы увеличить свое счастье, и задачей социологии было бы тогда отыскание порядка развития этого стремления. Но даже оставляя в стороне все трудности, связанные с этой гипотезой, во всяком случае надо признать, что закон, вырающий это развитие, не устанавливает никакого отношения. Действительно, Последнее может быть установлено лишь между двумя данными фактами, а указанное стремление, признаваемое причиной развития, не дано, оно лишь предположено и выведено разумом из тех действий, которые ему приписывают. Эту роль двигательной способности, которую мы для уяснения себе движений вооб­ражаем лежащею в их основе; однако, действительной причиной какого-нибудь движения может быть лишь другое движение, а не подобная способность к движе­нию. Следовательно, экспериментальным путем мы нашли бы лишь ряд измене­ний, между которыми нет причинной связи. Предшествующее состояние не произ­водит последующее, отношение между ними исключительно хронологическое. При таких услоиях никакое научное предсказание невозможно. Мы можем сказать, как явления следовали друг за другом до сих пор, но не можем знать, как они будут следовать друг за другом в будущем, потому что причина, от которой они приз­наются зависящими, не определена и не может быть определена наукой. Правда обыкновенно допускают, что эволюция будет продолжаться в том же направлении в каком она шла раньше, но это простое предположение. Ничто не убеждает нас что реализованные факты достаточно полно выражают характер указанного стремления для того, чтобы можно было предсказать тот предел, к которому она стремится, по пройденным им стадиям развития. Почему направление, в котором оно развивается и которое оно сообщает, должно быть прямолинейным?

Вот почему фактически число причинных отношений, установленных социоло­гами, так ограничено. За немногими исключениями, наиболее блестящим приме­ром которых является Монтескье, древняя философия истории старалась только открыть общее направление, в котором движется человечество, не пытаясь связать фазисы этой эволюции с каким-нибудь сопутствующим условием. Как ни велики услуги, оказанные Контом социальной философии, но пределы, в которое он заключает социологическую проблему, не отличаются от предыдущих. Поэтому его знаменитый закон трех стадий развития не выражает никакого отношения причинности; даже если он верен, он все же может быть лишь эмпирическим. Это общий, суммированный взгляд на протекшую историю человечества. Вполне про­извольно Конт считает третью стадию конечным состоянием человечества. Откуда мы знаем, что в будущем не возникнет нового состояния? Наконец, закон, господ­ствующий в социологии Спенсера, по-видимому, такого же характера. Даже если правда, что теперь мы склонны искать счастье в промышленной цивилизации, то ничто не убеждает нас в том, что в будущем мы не будем искать его в чем-нибудь другом. Распространенность и устойчивость рассматриваемого метода объясняется тем, что в социальной среде видели средство, которым реализуется прогресс, а не причину, которой он определяется.

С другой стороны, отношением к этой среде должна измеряться также полез­ность, или, как мы сказали, функция социальных явлений. Среди причиняемых ею изменений пригодны лишь те, которые отвечают ее состоянию, так как она яв­ляется необходимым условием коллективного существования. С этой точки зрения, только что изложенный взгляд является, думается нам, решающим, потому что лишь он объясняет, каким образом полезный характер социальных явлений может изменяться, не находясь в то же время в зависимости от произвольных устройств.

Конечно, если представить себе социальную эволюцию движимой известного рода vis a tergo, толкающей людей вперед, то, как это движущее стремление может иметь лишь одну цель, оно может дать лишь один масштаб для определения полез­ности или вредоносности социальных явлений. Отсюда следует, что существует и может существовать лишь один тип социальной организации, вполне пригодный для человечества, и что различные исторические общества являются лишь после­довательными приближениями к этому единому образцу. Нет надобности до­казывать, насколько подобная прямолинейность непримирима с признанным те­перь разнообразием и сложностью социальных форм.

Если, наоборот, учреждения могут быть пригодны или непригодны лишь по отношению к данной среде, то, так как эти среды различны, существуют различные масштабы для оценки, и вследствие этого типы, качественно вполне отличнь друг от друга, могут быть одинаково обоснованы природой социальной среды.

Вопрос, о котором мы сейчас говорили, тесно связан с вопросом об установлении социальных типов. Если существуют социальные виды, то это значит, что кол лективная жизнь зависит прежде всего от комбинаций условий, представляющй известное разнообразие.

Если бы, наоборот, главные причины социальных явлений были все в прошлом, то каждый народ был бы лишь продолжением народа предшествовавшего, разны общества потеряли бы свою индивидуальность и стали бы лишь различным моментами одного и того же развития.

С другой стороны, так как организация социальной среды настолько зависит 0 способа образования социальных агрегатов, так что оба эти выражения в сущност даже синонимы, то у нас есть теперь доказательство того, что нет признаков боле существенных, чем указанные нами, как основание социологической классифй кации.

Наконец, теперь ясно более, чем прежде, насколько несправедливо было бы основываясь на словах "внешние условия" и "среда", обвинять наш метод в том, что он ищет источники жизни вне живого.

Совсем наоборот, все только что прочитанные рассуждения сводятся к той идее что причины социальных явлений находятся внутри общества.

В желании вывести внутренее из внешнего можно было бы скорее упрекнуть ту теорию, которая выводит общество из индивида, потому что она объясняет социальное существование чем-то отличным от него и хочет вывести целое из части Изложенные принципы так мало игнорируют самобытный характер всего живого что, если применить их к биологии и психологии, то придется признать, что инди видуальная жизнь также вырабатывается всецело внутри индивида.

... Конечно, мы считаем принуждение характеристическим признаком всякогс социального факта. Но это принуждение вытекает не из более или менее хитрых уловок, имеющих целью скрыть от людей те западни, в которые они сами себя поймали. Оно обязано своим происхождением тому, что индивид оказывается в присутствии силы, перед которой он преклоняется, которая над ним господствует, но эта сила естественная. Она вытекает не из договорного устройства, возникшего по воле человека, а из сокровенных недр данной реальности и является необхо­димым продуктом данных причин. Поэтому для того, чтобы принудить индивида добровольно подчиниться ему, не нужно прибегать ни к какому ухищрению; доста­точно, чтобы он осознал свою естественную зависимость и слабость, чтобы он составил себе о них или символическое, или чувственное представление при помощи религии, или определенное и точное понятие при помощи науки.

Так как превосходство общества над индивидом не только физическое, но интеллектуальное и нравственное, то ему нечего бояться свободного исследования, если только последнее ведется правильно. Разум, показывая человеку, насколько социальное бытие богаче, сложнее, прочнее бытия индивидуального, может лишь открыть ему ясные основания требуемого от него повиновения для чувств привязанности и уважения, которые привычка запечатлела в его сердце.

Поэтому лишь очень поверхностная критика может упрекнуть наш взгляд на общественное принуждение в том, что он повторяет теорию Гоббса и Маккиавели. Но если, в противоположность этим философам, мы утверждаем, что социальная жизнь естественна, то это не значит, что мы находим источник ее в природе индивида; это значит только, что она прямо вытекает из коллективного существа, которое само по себе является реальностью sui generis; это значит, что она полу­чается от той специальной обработки, которой подвергаются индивидуальные соз­нания в силу факта ассоциации и откуда берет свое начало новая форма сущест­вования.

Следовательно, если мы и согласимся с одними в том, что она представляется индивиду в виде принуждения, то признаем вместе с другими, что она есть само­произвольный продукт особой реальности; и эти два элемента, на первый взгляд противоречащие друг другу, логически объединяются тем, что производящая ее реальность превосходит индивида. Это значит, что в нашей терминологии слова принуждение и самопроизвольность не имеют того смысла, какой Гоббс придает первому, а Спенсер - второму.

В общем большинство попыток рационально объяснить социальные факты можно упрекнуть или в том, что они уничтожают великую мысль о социальной дисциплине, или в том, что они могут поддержать ее лишь с помощью лживых уверток. Изложенные правила допускают, наоборот, построение социологии, кото­рая видела бы в дисциплине существенное условие всякой общей жизни, основывая ее на разуме и истине.

Глава шестая

ПРАВИЛА ОТНОСИТЕЛЬНО ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

I

У нас есть только одно средство доказать, что одно явление служит причиной другого, это - сравнить случаи, когда они одновременно присутствуют или отсут­ствуют, и посмотреть, не свидетельствуют ли изменения, представляемые этими различными комбинациями обстоятельств о том, что одно зависит от другого. Когда они могут быть воспроизведены искусственно, по воле исследователя, метод является экспериментальным в собственном смысле этого слова. Когда же, наобо­рот, произведение фактов не в нашем распоряжении, и мы можем сравнивать лишь факты, возникшие не по нашей воле, тогда употребляемый метод является косвен­но экспериментальным, или сравнительным.

Мы видели, что социологическое объяснение заключается исключительно в ус­тановлении причинной связи, или в открытии причины явления, или в определении полезных следствий данной причины. С другой стороны, так как социальные явления, очевидно, ускользают от власти исследователя, то сравнительный метод -единственный пригодный для социологии. Конт, правда, нашел его недостаточным и счел необходимым дополнить его, так называемым, историческим методом, но причиной такого взгляда является особое понимание социологических законов. Последние, по его мнению, должны выражать главным образом не отношения при­чинности, а то направление, в котором вообще движется человеческая эволюция; они не могут быть, следовательно, открыты при помощи сравнений, так как для того, чтобы иметь возможность сравнить разные формы, принимаемые соци­альными явлениями у различных народов, нужно сперва отделить их от их прехо­дящих форм. Если же начать с такого раздробления развития человечества на отделы, то окажется невозможным определять его направление. Для того, чтобы определить последнее, нужно начать не с анализа, а с широкого синтеза; нужно сблизить и соединить в одной и той же инструкции преемственные стадии развития человечества так, чтобы заметить "постоянное развитие каждого физического, интеллектуального, морального и политического состояния". Таково основание этого метода, называемого Контом историческим и, в случае непризнания основно­го начала контовской социологии, лишенного всякого объекта.