Глава 15. После множества подготовок с Флаивием, Венией и Октавией, это все должно было стать обычной рутиной для выживания

После множества подготовок с Флаивием, Венией и Октавией, это все должно было стать обычной рутиной для выживания. Но я даже не предполагала, какое эмоциональное испытание ждет меня в этот раз. В определенный момент во время приготовлений каждый из них разрыдался как минимум дважды, а Октавия вообще прохныкала все утро. Оказывается, они очень привязались ко мне, и мысль о моем возвращении на арену вывела их из строя. А если объединить это с тем фактом, что, потеряв меня, они теряют свой билет на все виды грандиозных неофициальных встреч, особенно на мою свадьбу, это все становится совершенно невыносимым. Идея быть сильными ради кого‑то другого никогда не приходила им в голову, и мне приходится утешать их. А если учитывать, что я человек, который идет на смерть, это несколько раздражает.

Я думаю о том, что сказал Пит о сопровождающем в поезде, расстроенном тем, что победителям вновь приходится выходить на бой. О людях Капитолия, которым это не нравится. Я все еще считаю, что они забудут обо всем, как только прозвучит гонг, но это нечто вроде открытия – то, что жители Капитолия чувствуют что‑то по отношению к нам всем. У них, конечно, не возникает проблем с наблюдением за тем, как детей убивают каждый год. Но, возможно, они знают слишком много о победителях, особенно о тех, кто был известен целую вечность, чтобы забыть, что мы люди. Это больше походит на то, что вы наблюдаете за тем, как умирают ваши собственные друзья. Больше походит на то, как воспринимаем Игры мы – дистрикты.

К тому времени, как появляется Цинна, я раздражена и изнурена из‑за того, что мне приходится успокаивать свою приготовительную команду, особенно потому, что их постоянные слезы напоминают мне о тех, которые, несомненно, проливаются у меня дома. Стоя в своем тонком халате и чувствуя покалывание кожи и сердца, я знаю, что не выдержу еще одного вида сожаления. Так что, в тот момент, когда он появляется в двери, я выпаливаю:

– Клянусь, если ты заплачешь, я убью тебя прямо здесь и сейчас!

Цинна просто улыбается.

– Было мокрое утро?

– Меня можно выжимать, – отвечаю я.

Цинна обнимает меня за плечи и ведет обедать.

– Не волнуйся. Я всегда направляю эмоции на свою работу. Так я не причиняю никому боль, кроме себя самого.

– Я не смогу пройти через это снова, – предупреждаю я его.

– Я знаю. Я поговорю с ними, – отвечает Цинна.

Обед заставляет меня почувствовать себя немного лучше. Фазан с желе цвета драгоценных камней и крошечными версиями настоящих овощей, плавающих в масле, и картофельное пюре с петрушкой. На десерт мы получаем кубок с кусочками фруктов, залитыми расплавленным шоколадом, и Цинна заказывает еще одну порцию, пока я быстро все съедаю ложкой.

– Так что мы наденем на церемонию открытия? – наконец спрашиваю я, вычищая второй кубок. – Головные прожекторы или огонь? – Я знаю, что выезд на колеснице требует того, чтобы мы с Питом были одеты во что‑то, связанное с углем.

– Что‑то в этом роде, – говорит Цинна.

Когда приходит время надевать костюм для церемонии открытия, появляется моя подготовительная команда, но Цинна отсылает их, говоря, что они сделали всю работу утром, и больше делать нечего. Они уходят восстанавливаться, к счастью оставляя меня в руках Цинны. Он приподнимает мои волосы, заплетая их так, как учила моя мама. Затем преступает к макияжу. В прошлом году он использовал немного, чтобы аудитория узнала меня, когда я окажусь на арене. Но сейчас мое лицо практически незаметно под театральными цветами и темными тенями. Высокие изогнутые брови, острые скулы, дымчатые глаза, темно‑пурпурные губы. Костюм поначалу выгляди обманчиво простым – всего лишь обычное черное трико, обтягивающее меня от щиколоток до шеи. Он помещает мне на голову половину короны, такую же, как та, что я получила как победитель, но эта сделана из тяжелого черного металла, не золота. Затем он регулирует свет в комнате, чтобы сымитировать семерки и нажимает кнопку внутри ткани на моем запястье. Я заворожено смотрю вниз, на то, как мой наряд постепенно начинает оживать, сначала загораясь мягким золотым светом, а потом медленно переходя к красно‑оранжевому сжиганию угля. Я выгляжу так, словно покрыта пылающими угольками… нет, словно я и есть пылающий уголек прямо из нашего камина. Цвета становятся ярче и бледнее, изменяются и смешиваются, точно так же, как это происходит с углями.

– Как ты это сделал? – удивленно спрашиваю я.

– Мы с Порцией потратили много часов, наблюдая за огнем, – говорит Цинна. – Теперь посмотри на себя.

Он поворачивает меня к зеркалу, так, чтобы я могла осмотреть себя полностью. Я вижу не девушку и даже не женщину, а некое неземное создание, которое выглядит так, словно может жить в вулкане, который разрушил так много на Двадцатипятилетии Подавления, где победителем был Хеймитч. Черная корона, которая теперь кажется раскаленной, бросает странные тени на мое театрально накрашенное лицо. Огненная Китнисс оставила позади свое мерцающее пламя, драгоценные одежды и мягкие светящиеся платья. Она столь же смертельно опасна, как и сам огонь.

– Думаю… Это именно то, что надо, чтобы оказаться перед остальными, – произношу я.

– Да, полагаю, дни розовой помады и ленточек остались позади, – говорит Цинна. Он снова касается кнопки на моем запястье, гася свечение. – Давай не будем уменьшать твою силу. Когда ты окажешься на колеснице в этот раз, никаких взмахов руками, никакой улыбки. Смотри прямо вперед, как будто вся аудитория не достойна твоего внимания.

– Наконец‑то я буду делать хоть что‑то, что у меня хорошо получится, – отвечаю я.

У Цинны есть еще несколько вещей, на которые нужно обратить внимание, так что, я решаю спуститься вниз на первый этаж Центра преображения, который представляет собой огромное место для сбора трибутов и их колесниц перед церемонией открытия. Я надеюсь найти там Пита и Хеймитча, но они еще не пришли. В отличие от прошлого года, когда все трибуты были фактически приклеены к своим колесницам, сейчас это место наполнено общением. Победители, а в этом году – трибуты, стоят повсюду, собираясь в небольшие группки, и разговаривают. Конечно, они все знают друг друга, а я не знаю никого, и я, на самом деле, не тот человек, который будет ходить и представляться. Так что, я просто поглаживаю свою лошадь и стараюсь быть незаметной. Это не работает.

Треск достигает моего уха до того, как я понимаю, что он рядом со мной, я поворачиваю голову и вижу невероятные зеленые глаза цвета моря Финника Одейра в несколько дюймах от моих. Он сует себе в рот кусочек сахара и прислоняется к моей лошади.

– Привет, Китнисс, – говорит он так, будто мы знаем друг друга много лет, хотя на самом деле никогда раньше не встречались.

– Привет, Финник, – отвечаю я так же небрежно, хотя и чувствую себя неудобно из‑за его близости, особенно учитывая, что у него столько выставленной обнаженной кожи.

– Хочешь кубик сахара? – спрашивает он, протягивая свою длинную руку. – Предполагается, что он для лошадей, но кого это волнует? У них есть годы, чтобы есть сахар, когда ты и я… Короче, если мы видим что‑то сладкое, нам стоит быстрее это заполучить.

Финник Одейр – что‑то вроде живой легенды Панема. Так как он выиграл шестьдесят пятые Голодные Игры, когда ему было четырнадцать, он по‑прежнему остается одним из самых молодых победителей. Будучи из Дистрикта‑4, он был профи, так что, преимущество было на его стороне, но то, что не мог предоставить ему тренер, – это его необыкновенная красота. Высокий, спортивный, с золотой кожей, бронзовыми волосами и с этими потрясающими глазами. В то время как другие трибуты в том году должны были из кожи вон лезть, чтобы получить горстку зерна или немного спичек в качестве подарков, у Финника не было недостатка ни в чем: ни в пище, ни в лекарствах, ни в оружии. Потребовалось около недели, прежде чем его конкуренты поняли, что он тот, кого нужно убить, но было поздно. Он уже был отличным борцом с копьями и ножами, которые он нашел у Рога изобилия. Когда он получил парашют с трезубцем, который, вероятно, был самым дорогим подарком из всех, которые я видела на арене, все было кончено. Дистрикт‑4 промышляет рыбной ловлей. Он провел на лодках всю свою жизнь. Трезубец был естественным продолжением его руки. Он соткал сеть из виноградной лозы, которую нашел, и использовал ее, чтобы запутывать противников, затем протыкая их трезубцем. Буквально за несколько дней корона стала его.

С тех пор жительницы Капитолия пускали по нему слюни. Из‑за его молодости, они не могли трогать его первый год или два. Но с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать, он упорно тратил свое время на Игры, и они все отчаянно влюблялись в него. Никто не мог устоять перед ним долгое время. Он проходил через четырех или пяти из них за каждый свой визит. Будь они старыми или молодыми, красивыми или обычными, богатыми или не очень, он делил с ними компанию и принимал их экстравагантные подарки, но он никогда не оставался и как только уходил, он никогда больше не возвращался.

Я не могу утверждать, что Финник не один из самых потрясающих, чувственных людей на планете. Но я могу честно сказать, что он никогда не привлекал меня. Возможно, потому, что он уж слишком красив, или, возможно, его слишком легко получить, а возможно, на самом деле потому, что его слишком легко потерять.

– Нет, спасибо, – отказываюсь я от сахара. – Но, полагаю, я бы с удовольствием взяла у тебя этот наряд на время.

Он завернут в золотую сеть со специальным узлом на его паху, так что, можно сказать, что он технически полностью обнажен, и он настолько близко, насколько это вообще возможно. Я уверена, его стилист считает, что, чем больше Финника увидит аудитория, тем лучше.

– Ты очень пугаешь меня в этом костюме. Что случилось с милыми платьями маленькой девочки? – спрашивает он. Он слегка облизывает свои губы языком. Вероятно, это сводит с ума большинство людей. Но по некоторым причинам все, о чем я могу думать, – это старый Крэй, выделяющий слюну над бедными, голодными молодыми женщинами.

– Я переросла их, – отвечаю я.

Финник берет воротник моего костюма, держа его между пальцами.

– Это совсем не подходит для Двадцатипятилетия Подавления. Из тебя бы получился отличный бандит в Капитолии. Драгоценности, деньги, все, что пожелаешь.

– Я не люблю драгоценности, и у меня есть гораздо больше денег, чем мне нужно. А на что ты тратишь все свои, Финник? – говорю я.

– О, я не имел дело ни с чем столь же банальным, как деньги, в течение многих лет, – говорит Финник.

– Тогда чем же они платят тебе за удовольствие, полученное от твоей компании? – спрашиваю я.

– Тайнами, – говорит он мягко. Он наклоняет голову так, что его губы почти касаются моих. – А что насчет тебя, огненная Китнисс? У тебя есть какая‑нибудь ценная тайна для моего времени?

По какой‑то глупой причине я краснею, но, тем не менее, удерживаю себя в руках.

– Нет, я как открытая книга, – шепчу я в ответ. – Все, кажется, узнают мои тайны еще до того, как их узнаю я сама.

Он улыбается.

– К сожалению, думаю, это правда. – Он бросает взгляд в сторону. – Сюда направляется Пит. Мне жаль, что вам пришлось отменить свою свадьбу. Я понимаю, как тяжело это должно быть для вас. – Он закидывает еще один кубик сахара себе в рот и уходит.

Пит подходит ко мне, одетый в такой же костюм, как у меня.

– Что было нужно Финнику Одейру? – спрашивает он.

Я поворачиваюсь и подношу свои губы к Питу, опускаю веки, копируя Финника.

– Он предлагал мне сахар и хотел знать все мои тайны, – говорю я своим самым лучшим обольстительным голосом.

Пит смеется.

– Фу, ты не серьезно?

– Серьезно, – отвечаю я. – Я расскажу тебе больше, когда по моей коже перестанут бегать мурашки.

– Как думаете, мы бы закончили так же, если бы только один из нас победил? – говорит он, оглядывая остальных чемпионов. – Просто еще одной частью этого дурацкого шоу?

– Конечно, особенно ты, – говорю я.

– О, и почему особенно я? – спрашивает он с улыбкой.

– Потому что у тебя есть слабость к красивым вещам, а у меня нет, – говорю я с нотками превосходства. – Они бы заманили тебя на свой Капитолийский путь, и ты был бы навсегда потерян.

– Умение видеть красоту не является слабостью, – убеждает Пит. – За исключением, пожалуй, тех моментов, когда дело касается тебя. – Начинает звучать музыка, и я вижу, как открываются широкие двери для первой колесницы, сквозь которые слышен рев толпы. – Идем? – Он протягивает руку, чтобы помочь мне забраться в колесницу.

Я поднимаюсь наверх и тяну его за собой.

– Постой, – говорю я и поправляю его корону. – Ты видел свой костюм включенным? Мы снова будем невероятны.

– Совершенно. Но Порция говорит, что нам следует быть выше всего этого. Никаких помахиваний или что‑то вроде, – произносит он. – И вообще, где они?

– Не знаю. – Я наблюдаю за процессией колесниц. – Возможно, нам лучше поехать вперед и включить себя.

Мы так и делаем, и, когда мы начинаем пылать, я могу видеть, как люди указывают на нас и перешептываются. Я понимаю, что мы снова станем главным предметом для разговоров на церемонии открытия. Мы почти у дверей. Я вытягиваю шею и верчу головой, но ни Порции, ни Цинны, которые были с нами до самой последней секунды в прошлом году, нет в поле моего зрения.

– Мы, как предполагается, снова держимся за руки в этом году?

– Думаю, это они нам оставили, – говорит Пит.

Я смотрю в эти голубые глаза, которые никакое количество косметики не может сделать по‑настоящему смертельно опасными, и вспоминаю, как всего год назад готовилась убить его, убежденная, что он будет пытаться убить меня. Теперь все совсем по‑другому. Я готова спасти его, зная, что платой за это будет моя собственная жизнь, но часть меня, которая не настолько храбра, как мне бы этого хотелось, рада, что рядом со мной Пит, а не Хеймитч. Наши руки находят друг друга без дальнейших обсуждений. Конечно, мы пойдем туда вместе.

Голоса толпы превращаются в один общий крик, когда мы выезжаем в исчезающем вечернем свете, но никто из нас не реагирует на это. Я просто смотрю в одну точку вдали и притворяюсь, что вокруг нет никакой аудитории, никакой истерии. Я не могу не взглянуть мельком на огромные экраны: мы не просто красивы, мы опасны и властны. Нет, даже больше. Мы, несчастные влюбленные из Дистрикта‑12, перенесшие так много, не ищущие одобрения поклонников, одаривая их своими улыбками или посылая поцелуи. Мы неумолимы.

И мне нравится это. Быть наконец‑то собой.

Пока мы объезжаем Круглую площадь, я могу видеть, что другие стилисты попытались украсть идею Цинны и Порции и осветить своих трибутов. Электрический свет, исходящий от Дистрикта‑3, где они создают технику, по крайней мере имеет смысл. Но что животноводам из Десятого, одетым как коровы, делать с пылающими ремнями? Поджаривать себя? Это жалко.

Мы же с Питом гипнотизируем толпу постоянно меняющимися угольными костюмами, и даже большинство остальных трибутов смотрят на нас во все глаза. Особенно захватывающими мы кажемся паре из Дистрикта‑6, кто, как известно, являются наркоманами, использующими морфлий. У обоих тонкие кости и обвисшая желтая кожа. Они не могут оторвать от нас огромных глаз, даже когда президент Сноу начинает говорить со своего балкона, приветствуя нас всех на Подавлении. Играет гимн, пока мы совершаем свою последнюю поездку по кругу… Я ошибаюсь? Или я правда вижу президента, зафиксировавшего свой взгляд на мне?

Пит и я дожидаемся, пока двери Тренировочного Центра не закроются, прежде чем расслабиться. Здесь Цинна и Порция, довольные нашей работой, и Хеймитч выглядит в этот раз гораздо лучше, только он не около нашей колесницы, он разговаривает с трибутами из Дистрикта‑11. Я вижу, как он кивает в нашу сторону, и затем они отправляются за ним, чтобы поприветствовать нас.

Я знаю Чэфа в лицо, потому что провела годы, наблюдая по телевизору, как они с Хеймитчем передают туда сюда бутылки. У него темная кожа, он приблизительно шести футов[16]высотой, и одна из его рук заканчивается обрубком, потому что он потерял ее в Играх, в которых победил тридцать лет назад. Уверена, ему предлагали искусственную замену, вроде той, что они сделали Питу, когда были вынуждены ампутировать нижнюю часть его ноги, но, полагаю, Чэф не согласился на это.

Женщина, Сидер, выглядит так, словно она из Шлака, со своей оливковой кожей и темными прямыми волосами с пробивающейся сединой. Только ее золотисто‑карие глаза выдают в ней жительницу другого дистрикта. Ей должно быть около шестидесяти, но она все еще выглядит сильной, и нет никакого признака того, что она обращалась к ликеру, или морфлию, или любой другой химической форме спасения за эти годы. Прежде чем кто‑то из нас произносит хоть слово, она обнимает меня. Я понимаю, так или иначе, что это, должно быть, из‑за Руты и Цэпа. До того, как я могу остановить себя, я шепчу:

– Семьи?

– Они живы, – мягко отвечает она, прежде чем отпустить меня.

Чэф обхватывает меня своей здоровой рукой и дарит мне долгий поцелуй прямо в губы. Я пораженно отдергиваюсь, пока он и Хеймитч дико ржут.

Это все, что мы успеваем сделать до того, как сопровождающие Капитолия решительно провожают нас к лифтам. У меня отчетливое чувство, что им неуютно находится рядом с духом товарищества, царящим между победителями, которых, кажется, это волнует гораздо меньше. Пока я иду к лифтам, по‑прежнему держась с Питом за руки, кто‑то еще шагает рядом со мной. Девушка снимает головной убор, покрытый ветками с листвой, и бросает его за спину, не потрудившись посмотреть, куда он упадет.

Джоанна Мейсон. Дистрикт‑7. Древесина и бумага, поэтому деревья. Она победила, очень убедительно разыгрывая из себя слабую и беспомощную, таким образом, ее все игнорировали. А затем она продемонстрировала всем свою жестокую способность убивать. Она взбадривает свои колючие волосы и закатывает широко расставленные карие глаза.

– Разве этот костюм не ужасен? Мой стилист – самый большой идиот в Капитолии. Наши трибуты были деревьями и за сорок лет до нее. Жаль, что мне не достался Цинна. Ты выглядишь фантастически.

Девчачьи разговоры. Этого я никогда не умела. Обмениваться мнениями об одежде, волосах, косметике. Так что, я вру.

– Да, он помогал мне проектировать свою собственную линию одежду. Ты бы видела, что он может сотворить с бархатом.

Бархат. Ткань. Все, что пришло мне в голову.

– О, я видела. В вашем Туре. То платье, без бретелек, которое ты надевала в Дистрикте‑2? Темно‑синие с алмазами? Оно настолько великолепно, что мне хотелось пролезть сквозь экран и сорвать его с тебя, – говорит Джоанна.

Держу пари, ты так и сделала бы, думаю я. Вместе с несколькими дюймами моей плоти.

Пока мы ждем лифт, Джоанна расстегивает молнию на остальной части своего дерева, позволяя костюму соскользнуть на пол, а затем с отвращением отшвыривает его ногой. За исключением ее лесных зеленых шлепанец, на ней не остается ни лоскутка одежды.

– Так лучше.

Мы входим в один лифт, и всю поездку до седьмого этажа она проводит, болтая с Питом о его картинах, пока свет его по‑прежнему пылающего костюма отражается от ее голой груди. Когда она выходит, я игнорирую его, зная, что он усмехается. Я отбрасываю его руку, как только двери позади Чэфа и Сидер закрываются, оставляя нас наедине. Он начинает смеяться.

– Что? – говорю я ему, выходя на нашем этаже.

– Это ты, Китнисс. Разве ты не видишь это? – произносит он.

– Что я? – спрашиваю я.

– Почему они все ведут себя таким образом? Финник с его сахарными кубиками, Чэф, целующий тебя, и все эти вещи с Джоанной, раздевающейся внизу. – Он пытается придать голосу более серьезный тон, безуспешно. – Они играют с тобой, потому что ты так… Ну, ты знаешь.

– Нет, не знаю. – Я действительно не имею ни малейшего понятия, о чем он говорит.

– Ну, это вроде того, как ты не смотрела на меня голого на арене, даже при том, что я был полумертв. Ты так… невинна, – наконец произносит он.

– Это не так! – говорю я. – Я фактически срывала с тебя одежду каждый раз, когда появлялась камера, в течение прошлого года.

– Да, но… Я имею в виду, ты невинна для Капитолия, – пытается он успокоить меня. – А для меня ты идеальна. Они просто дразнят тебя.

– Нет, они смеются надо мной. И ты тоже! – говорю я.

– Нет. – Пит качает головой, но все еще прячет улыбку. А я серьезно заново начинаю задумываться о том, кто должен выйти из этих Игр живым, когда открывается другой лифт.

Хеймитч и Эффи присоединяются к нам, выглядя чем‑то довольными. Потом лицо Хеймитча становится жестче.

Что я сделала на этот раз? Я почти спрашиваю это, когда вижу, что он смотрит за мою спину – на вход в столовую.

Эффи бросает взгляд в том же направлении, а затем весело произносит:

– Похоже, они предоставили вам новый набор в этом году.

Я поворачиваюсь и вижу рыжеволосую девушку, безгласую, которая помогала мне в прошлом году, пока не начались Игры. Я думаю о том, что хорошо иметь здесь друга. Я замечаю, что у молодого человека, другого безгласого, тоже рыжие волосы. Он, должно быть, относится к тому, что Эффи называла «новым набором».

А потом холод проходит сквозь меня. Потому что его я тоже знаю. Не в Капитолии. А начиная с тех легких бесед в Котле, когда он подшучивал над супами Сальной Сэй, и заканчивая тем днем, когда я видела его лежащим без сознания на площади в то время, как жизнь вытекала вместе с кровью из Гейла.

Наш новый безгласый – Дариус.