Глава 14. Я долго смотрю в окно даже после того, как леса поглотили последний проблеск моего дома

Я долго смотрю в окно даже после того, как леса поглотили последний проблеск моего дома. На сей раз у меня нет ни малейшей надежды на возвращение. Перед моими первыми Играми я поклялась Прим сделать все, что смогу, чтобы победить, теперь же я поклялась сделать все, что смогу, чтобы оставить Пита в живых. Я никогда не попаду в это путешествие снова.

Я действительно понимаю, как необходимо мне было сказать эти последние слова своим близким. Так было бы лучше: закрыть и запереть двери. Оставить их грустными, но благополучно позади. А Капитолий украл у меня и это.

– Мы напишем письма, Китнисс, – говорит Пит у меня за спиной. – В любом случае так будет лучше. Дадим им часть нас, чтобы держаться. Хеймитч передаст их ради нас, если… Если их нужно будет передавать.

Я киваю и направляюсь прямо в свою комнату. Я сижу на кровати, понимая, что никогда не буду писать эти письма. Они будут походить на ту речь, которую я пыталась составить, чтобы отдать дань Руте и Цепу в Дистрикте‑11. Эти вещи казались ясными в моей голове, даже когда я говорила перед толпой, но слова не выходили правильно из‑под моего пера. К тому же, они должны были сопровождаться объятиями и поцелуями, поглаживанием волос Прим, ласковым прикосновением к лицу Гейла, сжатием руки Мадж. Они не могут быть доставлены с деревянной коробкой, содержащей мое холодное, окостеневшее тело.

Слишком подавленная, даже чтобы плакать, все, что я хочу, – это свернуться калачиком на своей кровати и спать, пока мы не прибудем в Капитолий завтра утром. Но у меня есть миссия. Нет, это больше чем миссия. Сохранить Пита в живых. Как ни странно, я могу достичь этого, несмотря на гнев Капитолия, главное, чтобы я была на высоте в своей игре. Это не получится, если я буду скорбеть по всем, кого люблю дома. Позволь им идти, говорю я себе. Скажи «прощай», забудь их. Я прилагаю усилия, думая о них, о каждом, один за другим, отпуская их, как птиц из клеток внутри меня, запирая двери, чтобы они не вернулись.

К тому времени, как Эффи стучит в мою дверь, чтобы позвать меня на обед, я абсолютно пуста. Но эта легкость не совсем неприятна.

Еда нас покоряет. Так покоряет, на самом деле, что мы сидим в полной тишине, нарушаемой только удалением старых блюд и предоставлением новых. Холодный суп из протертых овощей. Рыбные котлеты с лимонной пастой. Те маленькие птицы, заполненные апельсиновым соусом с диким рисом и водяным крессом. Шоколадный десерт с заварным кремом усеян вишнями.

Пит и Эффи делают редкие попытки беседы, которые быстро угасают.

– Мне нравятся твои новые волосы, Эффи, – говорит Пит.

– Спасибо, мне специально сделали их соответствующими броши Китнисс. Думаю, мы могли бы повязать тебе на щиколотку золотую ленточку и, возможно, найти для Хеймитча золотой браслет или что‑то вроде того, тогда бы мы стали выглядеть как команда.

Очевидно, Эффи не знает, что моя брошь в форме сойки‑пересмешницы – теперь символ, используемый мятежниками. По крайней мере в Дистрикте‑8. В Капитолии сойка‑пересмешница – просто забавное напоминание об особенно захватывающих Голодных Играх. Что еще это могло бы быть? Настоящие повстанцы не могли поместить тайный символ на что‑то столь же прочное, как драгоценности. Они помещали его на крекерах, которые можно тут же съесть при необходимости.

– Мне кажется, это отличная идея, – говорит Пит. – Как насчет этого, Хеймитч?

– Ага, пофиг, – отвечает Хеймитч. Он не пьян, но я вижу, что он хотел бы этого. Эффи заставила убрать свое вино, когда увидела его усилия, но он все равно в жалком состоянии. Если бы он был трибутом, он не был бы должен Питу ничего и был бы так пьян, как ему хотелось. Теперь он собирается направить все свои силы на то, чтобы сохранить Питу жизнь на арене, полной его старых друзей, и он, вероятно, потерпит неудачу.

– Возможно, мы могли бы надеть и на тебя парик, – произношу я в попытке разрядить обстановку. Он только кидает на меня взгляд, говорящий, чтобы его оставили в покое, и все мы едим наш заварной крем в тишине.

– Пойдем смотреть повтор Жатвы? – спрашивает Эффи, промокая уголки рта белой салфеткой.

Пит уходит за своим блокнотом с оставшимися победителями, а мы собираемся в купе с телевизором, чтобы увидеть, кто будет нашими соперниками на арене. Мы все на месте, когда начинает играть гимн и появляется ежегодное повторение Жатвы в двенадцати дистриктах.

За всю историю Игр в них было семьдесят пять победителей. Пятьдесят девять все еще живы. Я признаю многие лица, либо из‑за того, что видела их трибутами, либо когда они были наставниками, либо из‑за нашего недавнего просмотра видео победителей. Некоторые настолько стары, либо потрепаны болезнью, наркотиками или выпивкой, что я не могу узнать их. Как и следовало ожидать, фонды трибутов‑профи из Первого, Второго и Четвертого самые большие. Но каждому Дистрикту удалось наскрести хотя бы по одному победителю женщине и одному мужчине.

Жатва проходит быстро. Пит аккуратно помечает звездочками имена выбранных трибутов в своем блокноте. Хеймитч смотрит с лицом лишенным эмоций, как его друзья выходят на сцену. Эффи делает тихие обеспокоенные комментарии, вроде: «О, только не Сесилия» или «Ну, Чэф никогда не мог остаться вне борьбы», и часто вздыхает.

Что касается меня, я пытаюсь составить некоторый список трибутов у себя в голове, но, как и в прошлом году, только некоторые из них действительно остаются там. Брат и сестра из Дистрикта‑1, прекрасные своей классической красотой, которые были победителями два года подряд, когда я была маленькой. Брут – доброволец из Второго, мужчина около сорока, который, очевидно, не может дождаться, когда снова возвратиться на арену. Финник – красивый парень с бронзовыми волосами из Дистрикта‑4, который был коронован десять лет назад в возрасте четырнадцати лет. Истеричная молодая женщина с распущенными каштановыми волосами тоже из Четвертого, но она быстро сменяется добровольцем – восьмидесятилетней женщиной, которой требуется трость, чтобы идти на сцену. Потом Джоанна Мейсон – единственный ныне живущий победитель женского пола из Дистрикта‑7, которая выиграла несколько лет назад, притворяясь слабой. Женщина из Восьмого, которую Эффи назвала Сесилией, выглядящая примерно на тридцать, вынуждена отделять от себя трех детей, которые бегут, цепляясь за нее. Чэф, которого я знаю, как одного из хороших друзей Хеймитча, тоже здесь.

Называют меня. Потом Хеймитча. Пит – доброволец. Одна из дикторов фактически пускает слезу, потому что, кажется, удача никогда не будет на нашей стороне, мы несчастные влюбленные из Дистрикта‑12. Потом она берет себя в руки, чтобы сказать, что готова поспорить, «это будут лучшие Игры на все времена».

Хеймитч молча выходит из купе, Эффи после нескольких комментариев о том или ином трибуте желает нам спокойно ночи. А я просто сижу там, наблюдая, как Пит вырывает страницы победителей, которые не были выбраны.

– Почему бы тебе немного не поспать? – говорит он.

Потому что я не могу справиться с кошмарами. Не без тебя, думаю я. Они, конечно же, будут просто ужасными сегодня ночью. Но я не могу просить Пита пойти спать со мной. Мы едва касались друг друга с того вечера, когда хлестали Гейла.

– А что ты собираешься делать? – спрашиваю я.

– Просто просмотрю немного свои пометки. Получу ясную картину того, против чего мы выступаем. Но я пробегусь по этому с тобой утром. Иди спать, Китнисс, – говорит он.

Таким образом, я отправляюсь в кровать и, естественно, по прошествии нескольких часов просыпаюсь от кошмара, в котором старая женщина из Дистрикта‑4 превращается в большого грызуна, поедающего мое лицо. Я знаю, что кричала, но никто не приходит. Ни Пит, ни даже один из дежурных Капитолия. Я накидываю халат, пытаясь успокоить гусиную кожу, покрывающую мое тело. Находиться в мое купе невозможно, поэтому я решаю пойти и найти кого‑нибудь, кто сделает мне чай или горячий шоколад. Может, Хеймитч еще тут. Наверняка он не спит.

Я заказываю дежурному теплое молоко – наиболее успокаивающую вещь, которую я знаю. Слыша голоса из телевизионной комнаты, я вхожу в нее и нахожу там Пита. Около него на кушетке стоит коробка, присланная Эффи, в которой находятся записи прошлых Голодных Игр. Я узнаю эпизод, в котором Брут стал победителем.

Пит поднимается и останавливает видео, когда замечает меня.

– Не можешь уснуть?

– Не слишком долго, – говорю я.

Я запахиваю халат плотнее, когда вспоминаю старуху, превратившуюся в грызуна.

– Хочешь поговорить об этом? – спрашивает Пит. Иногда это может помочь, но я лишь качаю головой, чувствуя слабость оттого, что люди, с которыми я еще даже не сражалась, преследуют меня.

Когда Пит протягивает руки, я иду прямо в них. Это первый раз, с тех пор как объявили о Двадцатипятилетии Подавления, когда он проявляет некоторый вид привязанности ко мне. Он был больше похож на очень требовательного тренера, всегда подталкивая, всегда заставляя Хеймитча и меня бежать быстрее, есть больше, узнавать противника лучше. Возлюбленный? Забудь об этом. Он отказался от всего этого, даже от того, чтобы быть моим другом. Я крепко обнимаю его руками за шею, прежде чем он заставит меня отжиматься или еще что‑нибудь. Вместо этого он притягивает меня ближе и прячет свое лицо у меня в волосах. Я чувствую тепло там, где его губы просто касаются моей шеи, оно медленно растекается по всему моему телу. Это так хорошо, так невероятно хорошо, что я понимаю, что не смогу отпустить его первой.

И почему я должна? Я сказала «прощай» Гейлу. Я никогда не увижу его снова, это точно. Ничего, что я делаю сейчас, не сможет причинить ему боль. Он не увидит это, или решит, что я играла на камеры. Хотя бы этот груз упал с моих плеч.

Приходит сопровождающий из Капитолия с теплым молоком, это отрывает нас друг от друга. Он ставит поднос с дымящимся керамическим кувшином и двумя кружками на стол.

– Я принес дополнительную чашку, – говорит он.

– Спасибо, – отвечаю я.

– И я добавил ложку меда в молоко. Для сладости. И щепотку специй, – произносит он. Он смотрит на нас так, словно хочет сказать что‑то еще, но потом встряхивает головой и уходит из комнаты.

– Что это с ним? – удивляюсь я.

– Думаю, он нехорошо себя чувствует из‑за нас, – говорит Пит.

– Точно, – соглашаюсь я, наливая молоко.

– Я имею в виду… Не думаю, что все люди Капитолия будут рады нашему возвращению, – говорит Пит. – Или других победителей. Они привязаны к своим чемпионам.

– Я думаю, они переживут это, как только начнет литься кровь, – отвечаю я решительно. Действительно, если и есть вещь, на которую у меня совершенно нет времени, так это на волнении по поводу того, как Двадцатипятилетие Подавления повлияет на настроение в Капитолии. – Так что, ты пересматриваешь все записи?

– На самом деле нет. Просто перематываю, рассматривая различные техники боя людей, – отвечает Пит.

– Кто следующий? – спрашиваю я.

– Выбирай ты, – говорит он, протягивая коробку.

Записи помечены годом Игр и именем победителя. Я роюсь в коробке и внезапно нахожу ту, которую мы не смотрели. Это второе Двадцатипятилетие Подавления. И имя победителя – Хеймитч Эбернети.

– Мы никогда не смотрели эту, – произношу я.

Пит качает головой.

– Нет. Я знал, что Хеймитч не хотел этого. Так же, как и мы бы не хотели пережить наши Игры еще раз. И так как мы все – одна команда, я посчитал, что она не имеет большого значения.

– А есть тут человек, который победил в первое Двадцатипятилетие? – спрашиваю я.

– Сомневаюсь. Как бы то ни было, он должен быть мертв к этому времени, а Эффи послала мне только тех победителей, с которыми нам, возможно, предстоит столкнуться. – Пит взвешивает запись Хеймитча в руке. – Ну что? Ты считаешь, нам стоит ее посмотреть?

– Это единственное Двадцатипятилетие Подавления, которое у нас есть. Мы могли бы почерпнуть что‑нибудь ценное здесь о том, как это работает, – произношу я. Но чувствую я себя странно. Это походит на наглое вторжение в частную жизнь Хеймитча. Я не знаю, почему чувствую себя так после того, как все это уже было опубликовано. Но это так. И, должна признаться, ко всему прочему, мне невероятно любопытно. – Мы не обязаны говорить Хеймитчу, что видели это.

– Хорошо, – соглашается Пит. Он вставляет запись, а я сворачиваюсь рядом с ним на кушетке со своим молоком, которое действительно просто восхитительно благодаря меду и специям, и теряюсь в пятидесятых Голодных Играх. После гимна показывают президента Сноу, тянущего конверт для второго Двадцатипятилетия Подавления. Он выгладит моложе, но таким же отталкивающим. Он читает текст с листа бумаги тем же тягостным голосом, который использовал для нас, сообщая Панему, что на Двадцатипятилетие Подавления будет в два раза больше трибутов. Редакторы сразу же переходят к Жатве, где называется имя за именем.

К тому времени, когда мы добираемся до Дистрикта‑12, я совершенно поражена огромным количеством детей, идущих на верную смерть. Женщина называет имена в Двенадцатом, это не Эффи, но она тоже говорит: «Сначала дамы!» Она вызывает девочку из Шлака, это можно определить по ее виду, а затем я слышу другое имя: «Мейсли Доннер».

– Ох, – говорю я. – Она была подругой моей мамы. Камера находит ее в толпе, цепляющуюся за двух других девушек. Все светловолосые. Все, определенно, дети торговцев.

– Мне кажется, это твоя мама обнимает ее, – тихо произносит Пит. Пока Мейсли Доннер мужественно освобождается и идет на сцену, я мельком вижу маму, когда она была моего возраста, никто не преувеличивал ее красоту. Протягивает свои руки и рыдает другая девушка, она выглядит почти точно так же, как Мейсли. Хотя, скорее как кто‑то еще, кого я знаю.

– Мадж, – говорю я.

– Это ее мама. Она и Мейсли были близняшками или что‑то вроде, – произносит Пит. – Папа как‑то упоминал об этом.

Я думаю о маме Мадж. Жене мэра Андерси. О той, которая проводит половину своей жизни неподвижно в постели, с мучительной болью, закрывшись от всего мира. Я думаю о том, что никогда не понимала, как она и моя мама были связаны. О Мадж, появившейся в ту метель, чтобы принести обезболивающее для Гейла. О своей броши в форме сойки‑пересмешницы и о том, что она значит кое‑что совершенно другое, после того как я узнала, что она принадлежала тете Мадж, Мейсли Доннер, трибуту, убитому на арене.

Имя Хеймитча называют последним. Его вид шокирует меня даже больше, чем вид мамы. Молодой. Сильный. Трудно поверить, но он был привлекательным. Его волосы, темные и вьющиеся, серые глаза горят ярко и, даже тогда, опасно.

– Ох, Пит, ты же не думаешь, что он убил Мейсли, ведь так? – выпаливаю я. Не знаю, почему, но я не могу выдержать эту мысль.

– С сорока восьмью участниками? Я бы сказал, что удача не на его стороне в этом деле, – говорит Пит.

Выезд колесниц (дети из Дистрикта‑12 одеты в ужасную экипировку шахтеров) и вспышки интервью. Мало времени, чтобы сосредоточиться на ком‑то. Но так как Хеймитч будет победителем, мы можем видеть одну полную версию разговора между ним и Цезарем Фликерманом, который выглядит так же, как и всегда – в своем мерцающем синем костюме. Отличаются только его темно‑зеленые волосы, веки и губы.

– Итак, Хеймитч, что ты думаешь об Играх, на которых на сто процентов больше противников, чем обычно? – спрашивает Цезарь.

Хеймитч пожимает плечами.

– Я не думаю, что это имеет большое значение. Они все по‑прежнему будут на сто процентов глупыми, как и обычно, так что, полагаю, шансы у меня примерно такие же.

Аудитория смеется, и Хеймитч посылает им полуулыбку. Напыщенный. Высокомерный. Безразличный.

– Он не мог дойти так далеко, не так ли? – говорю я.

Теперь утро, кода начинаются Игры. Мы смотрим с точки зрения одного из трибутов, она поднимается из цилиндра на арену. Я выдыхаю. Недоверие отражается на лицах игроков. Даже брови Хеймитча поднимаются, хотя тут же опускаются обратно, предавая ему угрюмый вид.

Это самое захватывающее дух место, которое только можно вообразить. Рог изобилия находится в середине зеленого луга с участками великолепных цветов. Небо лазурно‑голубое с густыми белыми облаками. Яркие певчие птицы бьют крыльями над головой. Судя по тому, как принюхивается часть трибутов, пахнет фантастически. Воздушные съемки показывают, что луг простирается на многие мили. Вдали, в одном направлении виден лес, в другом – снежные горы.

Эта красота дезориентирует многих игроков, потому что, когда звучит гонг, большинству из них кажется, что они пытаются проснуться. Тем не менее, Хеймитча нет в их числе. Он около Рога изобилия, с оружием и рюкзаком с различными запасами в руках. Он добегает до леса прежде, чем большинство сдвигается со своих дисков.

Восемнадцать трибутов убито в тот день. Другие начинают вымирать, и становится ясно, что все в этом прекрасном месте: сочные, свисающие с кустарников фрукты, вода в прозрачных ручьях, даже аромат цветов, когда вдыхаешь его слишком близко – все смертельно ядовито. Только дождевая вода и пища из Рога изобилия безопасны для потребления. Здесь есть также большая, хорошо снабженная группа профи из десяти трибутов, прочесывающая горную область в поисках жертв.

У Хеймитча свои проблемы в лесах, где пушистые золотистые белки оказываются плотоядными и нападают стаями, а жала бабочки приносят адские муки, если не смерть. Но он упорно двигается вперед, всегда оставляя горы далеко позади.

Мейсли Доннер оказывается довольно находчивой для девушки, покинувшей Рог изобилия с одним маленьким рюкзачком. Внутри она находит миску, немного сушеной говядины и духовое ружье с двумя дюжинами дротиков. Используя доступные яды, она быстро превращает ружье в смертельное оружие, окуная дротики в смертоносные вещества и вонзая их в тела противников.

Проходит четыре дня, живописная гора вспыхивает вулканом, что уничтожает еще дюжину игроков, включая всех, кроме пяти, профи. С горой, извергающей лаву, и лугом, не предоставляющим возможности укрыться, у тринадцати трибутов, включая Хеймитча и Мейсли, нет никого выбора, кроме как ограничиться лесами.

Хеймитч старается придерживаться все того же направления – подальше от вулканической горы, но лабиринт из плотных живых изгородей заставляет его вернуться назад – в центр леса, где он сталкивается с тремя профи и вытаскивает свой нож. Они, возможно, больше и сильнее, но Хеймитч невероятно быстр, он убивает двух, когда третий разоружает его. Этот профи собирается перерезать ему горло, когда дротик сбивает его на землю.

Мейсли Доннер выходит из леса:

– Вдвоем мы выжили бы дольше.

– Полагаю, ты только что доказала это, – говорит Хеймитч, потирая шею. – Союзники? – Мейсли кивает. И вот они мгновенно заключают один из тех договоров, который вам будет трудно разорвать, если вы собираетесь вернуться домой и предстать перед своим Дистриктом.

Точно так же, как мы с Питом, вместе они добиваются большего. Больше отдыха, создание системы сохранения дождевой воды. Они сражаются вместе и делят пищу мертвых трибутов. Но Хеймитч по‑прежнему настроен продолжать свой путь.

– Зачем? – все время спрашивать Мейсли, а он игнорирует ее, пока она не отказывается двигаться дальше, не получив ответа.

– Затем, что это должно закончиться где‑то, правильно? – говорит Хеймитч. – Арена не может продолжаться вечно.

– И что ты ожидаешь там найти? – спрашивает Мейсли.

– Я не знаю. Но, возможно, там есть что‑то, что мы могли бы использовать, – отвечает он.

Когда они наконец‑то пробиваются сквозь эту невероятную преграду с помощью паяльной лампы, которую взяли из вещей одного из мертвых трибутов, они оказываются на сухой земле утеса. Далеко внизу можно увидеть острые скалы.

– Это все, что тут есть, Хеймитч. Пойдем назад, – говорит Мейсли.

– Нет, я буду здесь, – отвечает он.

– Ладно. Осталось только пятеро из нас. Наверно, сейчас самое время попрощаться, так или иначе, – произносит она. – Я не хочу, чтобы все это свелось ко мне и тебе.

– Хорошо, – соглашается он. Это все. Он не предлагает ей руку для пожатия, он даже не смотрит на нее. И она уходит.

Хеймитч бродит вдоль края утеса, как будто пытаясь что‑то понять. Его нога сбивает гальку, и она падает в пропасть, очевидно, навсегда. Но уже через минуту, пока он сидит, отдыхая, галька возвращается назад, падая рядом с ним. Хеймитч смотрит на нее с недоумением, а затем его лицо становится странно напряженным. Он бросает камень размером с его кулак со скалы и ждет. Когда тот возвращается прямо ему в руку, Хеймитч смеется.

В этот момент мы слышим, как Мейсли начинает кричать. Союз окончен, она расторгла его, так что, никто не смог бы обвинить Хеймитча, если бы он проигнорировал ее. Но, так или иначе, он бежит к ней. Он прибывает, только успевая увидеть, как последняя из стаи ярко‑розовых птиц, имеющих длинные, тонкие клювы, протыкает ее шею. Он держит ее руку, пока она умирает. И все, о чем я могу думать, – это Рута и то, как я тоже опоздала, чтобы спасти ее.

Позже в тот день еще один трибут убит в бою, а одного из трех съедают те пушистые белки, что оставляет только Хеймитча и девушку из Дистрикта‑1 сражаться за корону. Она больше его и быстрее. И когда борьба становится неизбежной, она кровава и ужасна, оба получают раны, которые, вполне вероятно, могут быть смертельны, тогда Хеймитч окончательно разоружен. Он, шатаясь, идет по красивому лесу, с трудом удерживая содержимое своего желудка внутри, а она, спотыкаясь, за ним, держа топор, который должен нанести ему смертельный удар. Хеймитч мчится на свой утес и успевает достичь его края, когда она бросает топор. Хеймитч обрушивается на землю, и оружие летит прямо в пропасть. Теперь также безоружная девушка просто стоит там, пытаясь остановить кровь, льющуюся из пустой глазницы. Вероятно, она думает, что сможет пережить Хеймитча, который бьется в конвульсиях на земле. Но она не знает того, что знает он, – топор возвратится. И когда тот прилетает назад, на утес, он погружается прямо ей в голову. Звук пушки, тело забирают, гремят трубы, объявляя Хеймитча победителем.

Пит выключает запись, и мы сидим некоторое время в тишине.

Наконец Пит произносит:

– Защитное поле на утесе, оно похоже на то, которое на крыше Тренировочного центра. То, которое отбрасывает тебя назад, если ты пытаешься спрыгнуть, совершив самоубийство. Хеймитч нашел способ превратить это в оружие.

– Не только против другого трибута, но и против Капитолия, – говорю я. – Ты знаешь, что они не ожидали, что это случится. Это не было частью арены. Они никогда не думали, что кто‑нибудь сможет использовать это в качестве оружия. Это заставило их выглядеть глупо, то, что он догадался. Спорю, они провели много приятного времени, пытаясь выкрутиться из этой ситуации. Спорю потому, что не помню, чтобы видела этого по телевизору. Это почти так же плохо, как мы и наши ягоды.

Я не могу удержаться от смеха, от настоящего смеха, впервые за месяцы. Пит лишь качает головой, так, будто я потеряла рассудок, и, возможно, немного так и есть.

– Почти, но не совсем, – произносит Хеймитч за нами. Я резко поворачиваюсь, боясь, что он рассердится на нас за то, что мы смотрели его запись, но он только ухмыляется и делает большой глоток из бутылки с вином. Слишком много всего, чтобы оставаться трезвым. Полагаю, я должна быть расстроена тем, что он пьет снова, но я озабочена другим своим чувством.

Я провела все эти недели, выясняя, кто мои соперники, даже не задумываясь о том, кто мои товарищи по команде. Теперь новый вид уверенности освещает меня изнутри, потому что я думаю, что, наконец, знаю, кто же такой Хеймитч. И я знаю, кто я. И, конечно же, два человека, которые втянули Капитолий в такие неприятности, смогут придумать способ, вернуть Пита домой живым.