Глава 10. Это моя сойка‑пересмешница

Это моя сойка‑пересмешница.

В этом нет никакого смысла. Моя птица, запеченная в хлебе. В отличие от стильных исполнений, которые я видела в Капитолии, это определенно не дань моде.

– Что это? Что это значит? – спрашиваю я резко, все еще готовая убить.

– Это значит, что мы на твоей стороне, – говорит дрожащий голос позади меня.

Я не видела ее, когда пришла. Она, должно быть, была в доме. Я не отвожу взгляда от своей основной цели. Вероятно, вновь прибывшая вооружена, но, держу пари, она не рискнет позволить мне услышать щелчок, который будет означать, что моя смерть неизбежна, зная, что я мгновенно убью ее товарища.

– Подойди, чтобы я могла тебя видеть, – приказываю я.

– Она не может, она… – начинает женщина с крекером.

– Подойди! – кричу я. Шаг и волочащийся звук. Я могу слышать усилие, которого требует движение. Другая женщина, или, возможно, мне следует называть ее девушкой, так как она примерно моего возраста, появляется, хромая, в поле моего зрения. Она одета в неподходящий по размеру для ее маленькой фигурки костюм Миротворца с белым меховым плащом. Она не несет видимого оружия. Ее руки заняты опорой на костыль, сделанный из сломанной ветки. Носок ее правого ботинка скребет по снегу, отсюда и волочащийся звук.

Я рассматриваю ярко‑красное от холода лицо девушки. У нее кривоватые зубы и большая родинка над одним из шоколадно‑коричневых глаз. Она не Миротворец. И не житель Капитолия.

– Кто вы? – спрашиваю я осторожно, но не менее воинственно.

– Меня зовут Твил, – говорит женщина. Она постарше. Возможно, тридцать пять, или около того. – А это Бонни. Мы сбежали из Дистрикта‑8.

Дистрикт‑8! Тогда они должны знать о восстании!

– Где вы взяли униформы? – спрашиваю я.

– Я украла их с фабрики, – говорит Бонни. – Мы делаем их там. Только я думала, что они будут для… кое‑кого другого. Поэтому они так плохо сидят.

– Оружие взяли у мертвого Миротворца, – говорит Твил, проследив за моим взглядом.

– А крекер в твоей руке? С птицей. Что насчет него? – спрашиваю я.

– Разве ты не знаешь, Китнисс? – Бонни кажется искренне удивленной.

Они узнали меня. Конечно, они узнали меня. Мое лицо открыто, и я стою здесь, за границами Дистрикта‑12, направляя в них стрелу. Кто еще это может быть?

– Я знаю, что это соответствует броши, которую я носила на арене.

– Она не знает, – мягко говорит Бонни. – Возможно, ни о чем.

Внезапно я ощущаю потребность проявить свою осведомленность.

– Я знаю, что у вас было восстание в Восьмом.

– Да, именно поэтому мы должны были уйти, – говорит Твил.

– Так, у вас это получилось, и вы ушли. Что вы собираетесь делать теперь? – спрашиваю я.

– Мы направляемся в Тринадцатый Дистрикт, – отвечает Твил.

– Тринадцатый? – удивляюсь я. – Нет никакого Тринадцатого. Это старая карта.

– Семидесятипятилетняя, – говорит Твил.

Бонни перемещает свой костыль и вздрагивает.

– Что с твоей ногой? – спрашиваю я.

– Я подвернула лодыжку. Мои ботинки слишком большие, – отвечает она.

Я прикусываю губу. Моя интуиция подсказывает мне, что они говорят правду. И за этой правдой кроется много информации, которую я бы хотела получить. И все же я делаю шаг вперед и забираю оружие Твил, прежде чем опустить свое. Затем я мгновение колеблюсь, думая о том другом дне в лесу, когда мы с Гейлом наблюдали, как планолет появился из ниоткуда и забрал двух беглецов из Капитолия. В парня бросили копье и мгновенно убили. Рыжеволосую девушку, которую я узнала, когда была в

Капитолии, искалечили и превратили в немую служанку, называемую «безгласой».

– Кто‑нибудь идет за вами?

– Мы так не думаем. Мы думаем, что они считают, что мы были убиты во время взрыва на фабрике, – говорит Твил. – Только по счастливой случайности этого не произошло.

– Ладно, пойдемте внутрь, – произношу я, кивая в сторону бетонного дома. Я иду за ними, неся оружие.

Бонни садится прямо у очага, перед этим сняв и расстелив под собой плащ Миротворца. Она протягивает свои руки к слабому огоньку, который горит на одном конце обугленного полена. Ее кожа столь бледна, что кажется прозрачной, и я могу видеть, как огонь просвечивает сквозь нее. Твил пытается накинуть плащ, который, должно быть, ее собственный, на дрожащую девушку.

Оловянная консервная банка, наполовину обрезанная, с неровными и опасными краями стоит на золе, наполненная горсткой сосновых игл, плавающей в воде.

– Делаете чай? – спрашиваю я.

– На самом деле мы не уверены. Я помню, как видела, что кто‑то делал это с сосновыми иглами на Голодных Играх несколько лет назад. По крайней мере, мне кажется, это были сосновые иглы, – говорит Твил, хмурясь.

Я помню Дистрикт‑8, уродливое городское место, зловонное от промышленных паров, люди живут в захудалых арендованных квартирах. Ни травинки в поле зрения. Никакой возможности что‑либо узнать о природе. Это просто чудо, что эти двое смогли пройти так далеко.

– И еды нет? – спрашиваю я.

Бонни кивает.

– Мы взяли, сколько могли, но ее было так мало. Она закончилась почти мгновенно. – От дрожи ее голоса рушится моя последняя защита. Она просто голодающая покалеченная девочка, убегающая от Капитолия.

– Ну, ладно, значит, сегодня ваш счастливый день, – говорю я, ставя сумку для дичи на пол. Люди по всему Дистрикту голодают, но у нас еды еще более чем достаточно. Так что, я раздаю ее потихоньку. У меня есть свои приоритеты: семья Гейла, Сальная Сэй, некоторые другие продавцы из Котла, который был закрыт. У моей мамы есть другие люди, в основном пациенты, которым она хочет помочь. Этим утром я специально до отказа набила сумку едой, чтобы мама, увидев то, как опустела кладовая, подумала, что я пошла навестить голодающих. Так я выигрывала время, чтобы сходить к озеру, пока она не будет волноваться. Я собиралась раздать пищу вечером, когда вернусь, но теперь я понимаю, что этого не случится.

Из сумки я достаю две свежие булочки со слоем сыра, запеченного сверху. Они есть у нас дома всегда с тех пор, как Пит узнал, что они мои любимые. Я бросаю одну Твил, но подхожу и кладу другую Бонни на колени, так как ее зрительная координация в настоящее время кажется слегка сомнительной, а я не хочу, чтобы еда угодила в огонь.

– О! – говорит Бонни. – Это все для меня?

Что‑то во мне переворачивается, потому что я вспоминаю другой голос. Руты. На арене. Когда я дела ей ножку грусенка.

– В первый раз съела целую ножку. – Неверие постоянно голодающего человека.

– Да, ешь, – говорю я. Бонни держит булочку так, как будто до сих пор не может поверить, что она реальна, и затем раз за разом погружает в нее зубы, не способная остановиться. – Будет лучше, если ты прожуешь ее. – Она кивает, пытаясь замедлиться, но я знаю, как это трудно, когда у тебя пустой желудок. – Думаю, ваш чай готов. – Я вытаскиваю консервную банку из золы. Твил находит в своей сумке две оловянные чашки, и я наливаю в них чай, ставя на пол охлаждаться. Они ютятся вместе, едят и дуют на чай, отпивая маленькими глотками, пока я развожу огонь. Я жду до тех пор, пока они не слижут жир со своих пальцев, чтобы спросить:

– Так какая у вас история?

И они рассказывают мне.

Начиная с Голодных Игр в Восьмом росло недовольство. Оно всегда в некоторой степени там было. Но теперь разговоров стало недостаточно, и идея принять меры перешла от желания в действие. На текстильных фабриках, обслуживающих Панем, невероятно шумно из‑за машин, что позволило словам благополучно и незаметно передаваться, когда губы фактически прикасались к уху. Твил преподавала в школе, а Бонни была одной из ее учениц. После того, как раздавался последний звонок, они обе проводили четырехчасовую смену на фабрике, специализирующейся на создании униформы Миротворцев. Для Бонни, которая работала на холодном приемном складе, потребовались месяцы, чтобы обеспечить две униформы: пара ботинок здесь, пара штанов там. Они предназначались для Твил и ее мужа, потому что было очевидно, что когда начнется восстание, крайне важно сообщить об этом за пределы Восьмого. Если оно распространится, то будет успешным.

День, когда мы с Питом прибыли к ним во время Тура Победителей, был фактически своего рода репетицией. Люди в толпе размещались согласно задуманному: рядом с теми зданиями, которые будут их целями, когда начнется восстание. В этом заключался план: захватить центры власти в городе, такие, как Дом Правосудия, Штаб Миротворцев и Коммуникационный Центр на площади. А также другие места в Дистрикте: железная дорога, зернохранилище, электростанция и склад оружия.

Ночь моей помолвки, ночь, когда Пит встал на одно колено и объявил о своей бессмертной любви ко мне на весь Панем, была ночью, когда началось восстание. Это было идеальным прикрытием. Наше интервью с Цезарем Фликерманом после Тура Победителей было обязательно к просмотру. Это дало людям из Дистрикта‑8 причину находиться на улицах после наступления темноты, собираясь или на площади, или в других местах города, в которых проводились культурно‑общественные мероприятия, чтобы смотреть его. Обычно такие действия были бы слишком подозрительными. Вместо этого все были на своих местах к назначенному времени, восьми часам, когда маски были вынуты и весь ад сорвался с цепи.

Захваченные врасплох и разбитые одним только численным преимуществом, Миротворцы поначалу были побеждены толпой. Центр Коммуникации, зернохранилище и электростанция были взяты. Поскольку Миротворцы пали, их оружие перешло к мятежникам. Появилась надежда, что это не было актом безумия, что если бы они могли передать новости другим Дистриктам, свержение правительства в Капитолии было бы возможным.

Но затем все изменилось. Миротворцы начали прибывать тысячами. Планолеты бомбили мятежников, превращая их в пепел. В невероятном хаосе, последовавшем за всем этим, единственное, что могли сделать люди – это вернуться в свои дома живыми. Потребовалось менее сорока восьми часов, чтобы подчинить город. Тогда в течение недели была строгая изоляция. Никакой пищи, никакого угля, всем запрещено выходить из домов. Единственное, что все время показывалось по телевидению, – это повешенье на площади зачинщиков восстания. Однажды ночью, когда уже весь Дистрикт был на грани вымирания от голода, вышел приказ вернуться к обычным делам.

Это означало, что Твил и Бонни должны были идти в школу. Улица из‑за взорвавшихся бомб была труднопроходима, что заставило их опоздать на свою заводскую смену, таким образом, они все еще были на расстоянии в сто ярдов,[13]когда фабрика взорвалась, убив всех внутри, включая мужа Твил и всю семью Бонни.

– Кто‑то, должно быть, сообщил Капитолию, что идея восстания возникла там, – слабо произносит Твил.

Они обе побежали обратно, домой к Твил, где все еще ждали униформы Миротворцев. Они взяли с собой всю еду, какую смогли найти, и, скрываясь от соседей, которые теперь считали их погибшими, направились к железнодорожной станции. На складе около дороги они переоделись в костюмы Миротворцев и, замаскировавшись, залезли в вагон, заполненный тканью, поезда, который следовал в Дистрикт‑6. Они сбежали из него во время остановки на дозаправку и пошли пешком. Скрытые лесом, но пользующиеся дорожками для ориентации, они добрались до окраины Дистрикта‑12 два дня назад, где они были вынуждены остановиться, когда Бонни подвернула лодыжку.

– Я понимаю, почему вы бежите, но что вы ожидаете найти в Дистрикте‑13? – спрашиваю я.

Бонни и Твил обмениваются нервными взглядами.

– Мы точно не уверены, – произносит Твил.

– Там нет ничего, кроме развалин, – говорю я. – Мы все видели кадры.

– И только это. Они использовали эти кадры, все время, сколько Дистрикт‑8 себя помнит, – говорит Твил.

– Правда? – Я пытаюсь вспомнить все, что я видела по телевидению о Дистрикте‑13.

– Ты знаешь, что они всегда показывают Дом Правосудия? – продолжает Твил. Я киваю. Я видела это тысячи раз. – Если ты будешь смотреть очень внимательно, ты заметишь это. Вдалеке в правом верхнем углу.

– Замечу что? – спрашиваю я.

Твил снова протягивает свой крекер с птицей.

– Сойку‑пересмешницу. Только ее проблеск, потому что она летит. В одно и то же время, каждый раз.

– У себя дома мы решили, что они продолжают снова и снова ставить одни и те же кадры, потому что Капитолий не может показать то, что там теперь на самом деле, – говорит Бонни.

Я выдаю недоверчивое ворчание.

– Вы направляетесь в Дистрикт‑13, основываясь на этом? Проблеск птицы? Вы считаете, что найдете там какой‑то новый город с людьми, прогуливающимися по нему? И Капитолий ко всему этому благосклонен?

– Нет, – серьезно говорит Твил. – Мы считаем, что люди перешли под землю, когда все на поверхности было разрушено. Мы считаем, что им удалось выжить. И мы считаем, что Капитолий оставил их в покое, потому что до Темных Времен основным промыслом Дистрикта‑13 было ядерное развитие.

– Они добывали графит, – говорю я. Но затем сомневаюсь, потому что это информация, которую я получила от Капитолия.

– У них было несколько маленьких шахт, верно. Но этого недостаточно для города с таким количеством людей. Это, полагаю, единственная вещь, которую мы знаем наверняка, – говорит Твил.

Мое сердце бьется слишком быстро. Что, если они не ошибаются? Может это быть правдой? Вдруг есть место, куда можно сбежать, кроме лесов? Если в Дистрикте‑13 действительно есть люди, разве не лучше было бы пойти туда, где я могла бы быть в состоянии добиться чего‑то, вместо того, чтобы сидеть здесь и ждать смерти? Но тогда… Если есть люди в Тринадцатом, с мощным оружием…

– Тогда почему они не помогли нам? – говорю я сердито. – Если это правда, почему они оставляют нас жить так? С голодом, убийствами и Играми? – И внезапно я начинаю ненавидеть этот воображаемый подземный город Дистрикта‑13 и тех, кто сидит там, наблюдая, как мы умираем. Они ничем не лучше Капитолия.

– Мы не знаем, – говорит Бонни. – Сейчас мы просто хватаемся за надежду, что они существуют.

Это приводит меня в чувство. Они ошибаются. Дистрикта‑13 не существует, потому что Капитолий никогда не позволил бы ему существовать. Они, вероятно, ошибаются и насчет кадров. Сойки‑пересмешницы столь же редки, как и камни. И столь же прочны. Если они смогли пережить взрыв в Тринадцатом, им сейчас, вероятно, намного лучше, чем когда‑либо до этого.

У Бонни нет дома. Ее семья мертва. Вернуться в Восьмой или перейти в другой Дистрикт нельзя. Конечно, идея о независимом, процветающем Дистрикте‑13 притягивает ее. Я не могу заставить себя сказать ей, что она преследует мечту столь же призрачную, как струйка дыма. Возможно, у них с Твил получится выжить в лесу. Я сомневаюсь в этом, но мне настолько их жалко, что я пытаюсь помочь.

Для начала я отдаю им всю еду, которая есть у меня в сумке: в основном зерно и высушенные бобы, но этого хватит, чтобы продержаться некоторое время, если они будут экономны. Затем я беру Твил в лес и пытаюсь научить ее основам охоты. У нее есть оружие, которое в случае необходимости может преобразовывать солнечную энергию в сильные смертоносные лучи, и это может происходить бесконечно. Когда ей удается убить свою первую белку, та, бедняжка, фактически полностью обуглена, потому что получила прямой разряд по телу. Но я показываю, как содрать с нее шкуру и выпотрошить. Немного попрактиковавшись, она разберется. Я делаю новый костыль для Бонни. Возвращаясь в дом, я отдаю девушке запасные носки, веля ей засовывать их вперед своих ботинок, чтобы ходить, и надевать их на ноги по ночам. И, наконец, я объясняю им, как развести нормальный огонь.

Они просят меня рассказать о событиях в Дистрикте‑12, и я говорю им о жизни под руководством Треда. Я могу понять, что они считают, что это важная информация, которую они передадут управляющим Дистрикта‑13, и я подыгрываю, чтобы не разрушать их надежд. Но кода солнечный свет сигнализирует о том, что дело идет к вечеру, у меня больше нет времени потакать им.

– Теперь мне пора, – сообщаю я.

Они рассыпаются в благодарности и обнимают меня.

Слезы катятся из глаз Бонни.

– Я не могу поверить, что мы встретили тебя. Ты – это фактически все, о чем мы говорили, с тех пор как…

– Я знаю. Знаю. С тех пор как я вытащила ягоды, – говорю я устало.

Я едва обращаю внимание на свой путь домой, даже несмотря на то, что начинает падать мокрый снег. Мои мысли вращаются вокруг новой информации о восстании в Восьмом и маловероятной, но дразнящей ложными надеждами информации о существовании Дистрикта‑13.

Новости от Бонни и Твил подтвердили одно: президент Сноу дурачил меня. Все поцелуи и выражения привязанности мира не могли удержать импульс, росший в Дистрикте‑8. Да, мои ягоды были искрой, но у меня не было никакого способа управлять огнем. И он, должно быть, знал это. Так зачем же он пришел ко мне домой, зачем велел убедить толпу в моей любви к Питу?

Это была очевидная уловка, чтобы отвлечь меня и не дать мне сделать что‑нибудь еще, подстрекающее дистрикты. Ну, и развлечь людей в Капитолии, конечно. Полагаю, свадьба – просто необходимое продолжение этого.

Я приближаюсь к забору, когда сойка‑пересмешница, перепрыгивая с ветку на ветку, начинает петь мне. При виде ее, я понимаю, что так и не получила полного объяснения птицы на крекере и того, что все это значит.

– Это значит, что мы на твоей стороне.

Это то, что сказала Бонни. У меня есть люди на моей стороне? На какой моей стороне? Неужели я невольное лицо желанного восстания? Неужели сойка‑пересмешница на моей броши – символ сопротивления? Если так, быть на моей стороне не слишком здорово. Стоит просто посмотреть на то, что случилось в Восьмом, чтобы понять это.

Я прячу свое оружие в дупле самого близкого к моему дому в Шлаке дерева и достигаю забора. Я опускаюсь на одно колено, готовясь выйти на Луг, по‑прежнему полностью поглощенная мыслями о событиях сегодняшнего дня, когда внезапный крик совы приводит меня в чувства. В наступающих сумерках цепь забора выглядит столь же безобидно, как и обычно. Но то, что заставляет меня отдернуть свою руку, является звуком, который похож на звук дерева с находящимся на нем гнездом ос‑убийц и который указывает на то, что забор заряжен электричеством.