Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Восточная сказка





Невдалеке от Багдада спокойно проводил время в приятном уединении дервиш прославленный своей святостью. Жители окрестностей, чтобы принимать участие в его молитвах, каждый день усердно носили ему пищу и подарки. Святой человек не переставал славить бога за те милости, которыми осыпало его провидение.

«О, аллах! – говорил он, – твоя мягкость к служителям твоим безгранична. Что сделал я для того, чтобы заслужить блага, которыми подавляет меня твоя щедрость? О, царь небесный! О, отец природы! Какие восхваления могут достойно прославить твою щедрость и отчие заботы? О, аллах! Как велика твоя благость для детей человеческих!» Проникшись благодарностью, наш дервиш дал обет предпринять в седьмой раз паломничество в Мекку. Происходившая в то время война между персами и турками не могла заставить его отказаться от благочестивого предприятия. Исполненный веры в бога, он пустился в путь под охраной неприкосновенности почитаемой одежды, обычной в Аравии. Он беспрепятственно прошел через расположение неприятелей. Его не только не притесняли, но каждый солдат обеих враждующих партий оказывал ему знаки почитания. Наконец, сраженный усталостью, он вынужден был искать защиту от жгучих лучей солнца; он нашел защиту в свежей тени группы пальм, корни которых орошал прозрачный ручей. В этом уединенном месте, где мир нарушался лишь рокотом воды и щебетанием птиц, божий человек нашел не только очаровательное пристанище, но и приятную пищу. Ему следовало протянуть лишь руку для того, чтобы сорвать финики и другие приятные фрукты. Ручей утолял его жажду. Поблизости зеленая лужайка располагала к приятному отдыху. По пробуждении дервиш свершил священный обряд и в порыве бодрости воскликнул: «О, аллах! Как велика твоя благость для детей человеческих!» Отдохнувши, освежившись, полный сил и веселья, наш святой продолжал путь.

Дорога шла некоторое время по радостной местности, открывающей глазам цветущие холмы, покрытые муравой равнины, отягченные плодами деревья. Тронутый этим видом, дервиш не переставал возносить богатую и щедрую длань провидения, которое повсюду занято было устроением счастья человеческого рода. Пройдя еще немного, он встретил на своем пути очень трудные для подъема горы; когда он с трудом поднялся на вершину этих гор, ужасное зрелище внезапно представилось его взглядам; его душа была опечалена. Пред ним открылась обширная долина, вся опустошенная железом и огнем; он напряг зрение и увидел, что долина покрыта более чем ста тысячами трупов, очутившихся здесь в результате кровавой битвы, которая происходила в этих местах несколько дней тому назад. Орлы, ястребы, вороны и волки пожирали кругом мертвые тела, которыми была усеяна земля. Это зрелище ввергло нашего пилигрима в мрачное раздумье. Небо в виде особой милости дало ему возможность понимать язык животных. И он услыхал голос волка, по горло объевшегося человеческим мясом, который в порыве радости воскликнул:

– О, аллах! Как велика твоя благость для детей волчьих! Твоя прозорливая мудрость поражает головокружением этих презренных людей, столь опасных для нас. В результате попечений, ниспосылаемых твоим созданиям, ты заставляешь этих разрушителей нашего рода резать друг друга и снабжать нас роскошной едой. О, аллах, как велика твоя благость для детей волчьих!

 

§ 99

 

Опьяненное воображение видит во вселенной лишь благодеяние неба, более спокойный ум находит во вселенной и добро, и зло. Я существую – скажете вы, – но разве это существование всегда благо?

«Смотрите, – скажете вы нам, – на это солнце, светящее вам; на эту землю, которая для вас порастает жатвой и зеленью; на эти цветы, которые распускаются, чтобы порадовать ваши взоры и насытить ваше обоняние; на эти деревья, гнущиеся под тяжестью нежных плодов; на эти чистые воды, которые текут для утоления вашей жажды; на эти моря, опоясывающие вселенную, чтобы облегчить вашу торговлю; на этих животных, которых предусмотрительная природа произвела для ваших нужд».

Да, я вижу все это и наслаждаюсь этим, когда могу это сделать. Но в значительном количестве климатических зон это столь прекрасное солнце почти всегда скрыто от меня; в других поясах жар этого солнца причиняет мне страдания, порождает грозы, является причиной ужасных болезней, выжигает поля; луга лишились зелени, деревья лишились плодов, жатва выжжена, источники высохли, я могу существовать там лишь с трудом и плачу от жестокостей природы, которую вы всегда считаете столь благодетельной. Если эти моря доставляют мне пряности, большие количества съестного, бесполезного для меня, то разве не гибнет в них уйма смертных, настолько наивных, чтобы пуститься в плавание по ним?

Тщеславие человека убеждает его в том, что он является единственным центром вселенной, он произвел мир и бога для самого себя; он считает себя настолько важным, что может по своему желанию изменить природу, но он рассуждает атеистически, как только дело касается других животных. Разве ему не кажется, что отдельные представители других видов, отличных от человеческого, – автоматы, мало заслужившие заботу о себе со стороны провидения, и что животные не могут быть объектом справедливости либо доброты? Смертные смотрят на счастливые либо несчастные случаи, на здоровье либо болезнь, на жизнь либо смерть, на изобилье либо нужду – как на награду либо кару за использование либо злоупотребление свободой, которой, как им кажется без всяких оснований, они обладают. Так же ли они рассуждают, когда дело идет о животных? Нет. Хотя люди видят, что животные под справедливой властью бога радуются и страдают, бывают здоровыми и больными, живут и умирают, как люди, им не приходит на ум спросить, какие грехи навлекли на бессловесных тварей немилость верховного судии. Философы, ослепленные богословскими предрассудками, чтобы найти выход из тяжелого положения, докатились до страшной глупости, утверждая, что животные лишены способности чувствовать.

Разве люди никогда не откажутся от своих безумных претензий? Разве они не узнают, что природа создана вовсе не для них? Разве не видят они, что эта природа сделала равными все существа, созданные eю? Разве они не увидят, что все организованные существа одинаково созданы для рождения и смерти, для радости и страданий? Наконец, вместо того чтобы хвастаться своими умственными способностями, разве они не принуждены согласиться, что часто эти способности делают их более несчастными, чем животных, у которых мы не находим ни мнений, ни предрассудков, ни тщеславия, ни безумств, которые в каждый момент решают вопрос о благополучии человека?

 

§ 100

 

Превосходство над остальными животными, которым люди гордятся, основывается главным образом на мнении, что только они обладают бессмертной душой. Но лишь только их спрашивают, что такое душа, они лепечут непонятные слова – «это неизвестная субстанция; это – таинственная сила, зависящая от тела; это – дух, о котором не имеют никакого представления». Спросите их, как этот дух, наличие коего они предполагают совершенно лишенным, как и их бог объемности, мог соединиться с их объемным и материальным телом. Они скажут вам, что ничего не знают, что это – тайна для них, что это соединение – следствие всемогущества бога. Вот те ясные представления, которые образуются у людей о скрытой либо, вернее, воображаемой субстанции, которой они объясняют движущие силы всех своих действий.

Если душа – субстанция, существенно отличающаяся от тела и не могущая иметь с последним никаких сношений, то их соединение является отнюдь не тайной, а чем-то невозможным. Помимо того эта душа, имея сущность, отличную от тела, должна была бы по необходимости действовать с ним по-разному; однако мы видим, что движения, испытываемые телом, дают себя чувствовать этой предполагаемой душе и что обе эти субстанции, различные по своей сущности, действуют всегда согласно. Вы говорите нам также, что эта согласность – тайна; а я скажу вам, что не вижу у себя души, ибо не знаю и не чувствую ничего иного кроме моего тела; что мое тело чувствует, мыслит, рассуждает, страдает и радуется и что все его способности являются необходимым следствием его собственных устройства и организации.

 

§ 101

 

Хотя люди не могут составить ни малейшего представления о душе, то есть о том предполагаемом духе, который их одушевляет, они однако воображают себе, что эта неизвестная душа не подвержена смерти; все убеждает их в том, что они чувствуют, мыслят, приобретают представления, радуются и страдают посредством чувств либо материальных органов тела. Предположив даже существование этой души, нельзя не признать, что она целиком находится в зависимости от тела и в соединении с ним подвергается всем тем изменениям, которые оно само испытывает; тем не менее воображают, что душа не имеет по своей природе ничего схожего с телом; хотят представить душу, которая могла бы действовать и чувствовать без помощи тела; одним словом, утверждают, что душа, освобожденная от тела и чувств, может жить, наслаждаться, страдать, испытывать блаженство либо чувствовать ужасные мучения. И на подобном нагромождении условных нелепостей строится удивительное мнение о бессмертии души.

Когда я спрашиваю, какие имеются основания, чтобы предположить, будто душа бессмертна, мне тотчас же отвечают, что человек по своей природе хочет быть бессмертным, то есть жить вечно. Но, отвечу я, разве достаточно сильного желания, чтобы заключить, будто желаемое уже выполнено? По какой странной логике осмеливаются решать, что то либо иное не преминет появиться лишь благодаря тому, что кто-то высказывает пламенное желание, чтобы эта вещь появилась?

Разве желания, рожденные человеческим воображением могут явиться способом измерения действительности? Вы говорите, что безбожники, лишенные лестных надежд на «другую жизнь, хотят не существовать после смерти. И прекрасно! Разве они не в праве сделать согласно своему желанию вывод, что они перестанут существовать, так же как вы утверждаете правильность своего вывода, что будете существовать всегда потому, что вы этого хотите?

 

§ 102

 

Человек целиком умирает. Нет ничего более очевидного для индивидуума с здоровыми умственными способностями. Человеческое тело после смерти – это масса, неспособная более производить движения, соединение которых образует жизнь. В человеке нет больше ни циркуляции крови, ни дыхания, ни пищеварения, ни дара речи, ни мыслительных способностей. Утверждают, что с этого времени душа отделилась от тела. Но сказать, что эта душа, о которой ничего не известно, есть основа жизни, – значит ничего не сказать либо сказать, что неизвестная сила является скрытой основой ощутимых движений. Нет ничего более натурального и простого, чем думать, что мертвец больше не живет, и ничего более сумасбродного, чем думать, что мертвец еще жив.

Мы смеемся над наивностью некоторых народов, обычай коих заключается в укладывании в гроб вместе с покойником провизии в надежде на то, что это пропитание будет полезно и необходимо последнему в будущей жизни. Разве смешнее или нелепее думать, что люди будут есть после смерти, чем воображать, что они будут мыслить, что они будут иметь приятные либо неприятные представления, что они будут наслаждаться, что они будут страдать, что они будут испытывать раскаяние либо веселиться, в то время как их органы, коим свойственно испытывать чувствования или представления, будут раз навсегда разрушены и превратятся в прах? Сказать, что человеческие души счастливы либо несчастны после смерти тела, – значит утверждать, что люди могут видеть без глаз, слышать без ушей, чувствовать вкус без нёба, обонять без носа, осязать без рук и кожи. Народы, считающие себя достаточно рассудительными, тем не менее приемлют подобные представления!

 

§ 103

 

Догма бессмертия души предполагает, что душа – простая субстанция, одним словом, дух. Но я всегда буду спрашивать: что такое дух? «Это, – говорите вы, – субстанция, лишенная объемности, не подвергающаяся разложению, не имеющая ничего общего с материей». Но если дело обстоит так, как же ваши души рождаются, вырастают, крепнут в такой же мере, как и тела?

На все эти вопросы вы ответите нам, что все это – тайны; но если это тайны, ведь вы-то в них тоже ничего не понимаете? Если же вы в них ничего не понимаете, как же вы можете утверждать что-нибудь положительное о вещи, о которой вы неспособны составить себе никакого представления? Чтобы верить во что-либо или утверждать что-либо, надо по меньшей мере знать, из чего состоит то, во что верят. Верить в существование вашей нематериальной души – значит сказать, что вы убеждены в существовании чего-то такого, о чем вы неспособны составить себе никакого реального представления, это значит верить в слова, не имея возможности вложить в них какой бы то ни было смысл; утверждать, что вещь такова, как вы говорите, не представляя доказательства, – это верх глупости либо тщеславия.

 

§ 104

 

Странные мыслители богословы. Там, где они не могут отгадать естественные причины вещей, они изобретают причины, называемые ими сверхъестественными; они воображают себе духов, сокровенные причины, необъяснимые силы или, вернее, слова, еще более темные, чем вещи, которые они силятся объяснить. Не станем же уходить от природы, если мы хотим отдать себе отчет о ее явлениях; отбросим причины, слишком незначительные для того, чтобы их восприняли наши органы, и убедимся, что, уйдя от природы, мы никогда не найдем решения проблем, которые она ставит перед нами.

Даже согласно гипотезе богословия, иными словами говоря, предположив существование всемогущего двигателя материи, по какому праву богословы отрицают возможность того, что их бог дал этой материи способность мыслить? Разве ему было бы труднее создать сочетания материи, давшие в результате мышление, чем создать мыслящих духов? По крайней мере, предполагая мыслящую материю, мы имели бы некоторые понятия о предмете мышления либо о том, что мыслит в нас, в то время как, приписывая мысли нематериальное существование, мы не смогли бы составить себе о ней ни малейшего представления.

 

§ 105

 

Нам возражают, что материализм делает из человека машину, а это считают обесславливающим весь род человеческий. Но больше ли славы заслужит человеческий род, если предположить, что человек действует по внушению таинственных побуждений некоего духа либо по внушению я не знаю кого, неизвестно почему могущего одушевить человека?

Нетрудно усмотреть, что превосходство, даваемое духу над материей, либо душе над телом, основано лишь на неведении, в котором находятся в отношении природы этой души, в то время как люди более легко чувствуют себя с материей либо телом, которые как им кажется, они знают до мельчайших деталей. Но самые простые движения нашего тела являются для всех людей, которые размышляют о них, такими же трудными загадками, как их мысль.

 

§ 106

 

Уважение, питаемое столькими людьми к духовной субстанции, имеет, кажется, единственным основанием невозможность для них объяснить эту субстанцию разумно. Презрение, выказываемое нашими метафизиками к материи, объясняется тем, что близкое знакомство порождает презрение. Когда они говорят нам, что душа совершеннее и благороднее тела, они не говорят нам ничего либо, что они не знают ничего более прекрасного, чем вещи, о которых у них имеется лишь слабое представление.

 

§ 107

 

Нам беспрестанно расхваливают догму потусторонней жизни; утверждают, что если это даже только фикция, то она выгодна, потому что внушает людям добродетельный образ жизни. Но правда ли, что эта догма делает людей мудрее и добродетельнее? Разве народы, где эта фикция установилась, замечательны своими нравами либо образом действия? Разве видимый мир не имеет всегда преимущества перед миром невидимым? Если бы те, кому поручено воспитывать нас и управлять нами, сами были просвещены и добродетельны, они управляли бы нами гораздо лучше, применяя методы реальности, чем пустые призраки. Но хитрые, горделивые и развращенные законодатели нашли повсюду более простым усыплять свои народы баснями, чем показывать им истину, чем развивать их разум, чем направлять их на путь добродетели ощутительными и реальными мотивами, чем управлять ими разумно.

Богословы имели несомненно основания для того, чтобы сделать душу нематериальной, им понадобились души и призраки, чтобы населить воображаемые царства, открытые ими в другой жизни. Души материальные, подобно всем телам, стали бы предметом, подвергающимся разрушению. Если люди будут верить, что все должно погибнуть вместе с ними, географы другого мира потеряют, очевидно, право быть проводниками душ в это неизвестное обиталище. Богословы не извлекли бы никакой пользы из тех надежд, которые внушают людям, и из страхов, которыми они их пугают. Если будущая жизнь не имеет никакой реальной пользы для человеческого рода, она приносит по крайней мере большую пользу тем, кто поставлен для того, чтобы вести людей к этой жизни.

 

§ 108

 

«Но, – скажут нам, – разве догма о бессмертии души не утешительна для существ, чувствующих себя так часто столь несчастными на земле? А если бы это оказалось иллюзией, разве не была бы она сладка и приятна? Разве не хорошо для человека верить в то, что он может пережить самого себя и наслаждаться через некоторое время блаженством, которого он не знал на земле?»

Итак, бедные смертные, свои желания хотите вы сделать мерилом истины? Почему, желая жить всегда и быть более счастливыми, вы уже теперь заключаете, что будете жить всегда и что вы будете счастливее в неизвестном мире, когда даже в известном вам мире вы частенько испытываете одни лишь страдания? Удовольствуйтесь же тем, чтобы без сожаления покинуть этот мир, причиняющий гораздо больше мучений, чем радостей. Покоритесь воле судьбы, которая хочет, чтобы, подобно другим существам, вы не жили вечно. Но чем я стану? – спрашиваешь ты меня, о, человек! Ты станешь тем, чем был несколько миллионов лет назад. Ты был «я не знаю чем»; готовься же превратиться в одно мгновение в «я не знаю что», как некогда был. Возвратись мирно в мировые массы материи, откуда ты вышел в твоей настоящей форме, и уйти безропотно, как все существа, окружающие тебя.

Нам беспрестанно повторяют, что религиозные понятия предоставляют бесконечное утешение обездоленным. Утверждают, что представление о бессмертии души и более счастливой жизни безусловно способно возвысить сердце человеческое и поддерживать его в бедствиях, угнетающих его на земле. В противоположность этому материализм, говорят, – прискорбная система, созданная для уничтожения человека, низведения его до степени скота, убивающая его мужество открывающая ему перспективу ужасного уничтожения, способная довести до отчаяния и мысли о самоубийстве, когда он страдает в настоящем мире. Великое искусство богословов состоит в умении преувеличивать жару и холод, огорчения и утешения, запугивание и успокоения.

Согласно фикциям богословия загробное царство имеет счастливые и несчастливые области. Очень трудно заслужить обиталище счастливых, очень легко получить место в обиталище мучений, приготовленном богом для несчастных жертв своего вечного гнева. Разве забыли те, кто находит представление о загробной жизни таким привлекательным и приятным, что эта жизнь, по их же понятиям, должна сопровождаться муками для огромного количества смертных? Разве представление о полном уничтожении человека со смертью не обладает бесконечным преимуществом перед представлением о вечном существовании, сопровождаемом страданиями и скрежетом зубовным? Разве боязнь того, что вы не будете существовать вечно, сильнее, чем боязнь никогда больше не существовать? Боязнь прекращения существования является реальным злом лишь для воображения, которое и породило догму о потусторонней жизни.

Вы говорите, христианские доктора богословия, что представление о более счастливой жизни радостно; согласимся с этим. Нет ни одного человека, который не хотел бы более приятного и более обеспеченного существования, чем то, коим он наслаждается здесь. Но если рай имеет притягательную силу, ведь согласитесь же вы, что ад ужасен. Небо очень трудно заслужить, а преисподнюю, наоборот, очень легко. Разве не говорите вы, что узкая и тяжелая дорога ведет в области счастливых и что широкая дорога ведет в области несчастных? Разве вы не повторяете каждый раз, что число избранных весьма ограничено, а отверженных очень велико. Разве не требуется для того, чтобы спастись, благодать, которой ваш бог удостаивает весьма немногих? Хорошо же, я скажу вам в таком случае, что эти представления совсем неутешительны; я предпочитаю совсем исчезнуть раз и навсегда, чем постоянно поджариваться в аду. Мало того, я скажу вам, что судьба животных кажется мне более желанной, чем судьба осужденных. Я скажу вам, что мнение, освобождающее меня от подавляющего страха в этом мире, кажется мне более радостным, чем неуверенность, когда меня оставляет мысль о боге, господине своих благодатей, даваемых им только любимцам, и допускающем, чтобы все остальные заслужили вечные мучения. Лишь восторженность и глупость позволяют предпочесть ясной и успокаивающей системе мировоззрения невероятные догадки, сопровождаемые неуверенностью и мучительными страхами.

 

§ 109

 

Все основы религии являются следствием одного лишь воображения, опыт и разум не принимают в них ни малейшего участия. При борьбе с этими принципами возникает много трудностей, потому что воображение, однажды плененное призраками, поразившими либо взволновавшими его, перестает быть способным к рассудительности. Сражающийся с религией и ее призраками оружием разума напоминает человека, действующего шпагой для поражения мошкары; как только удар нанесен, и мошкара, и призраки снова прилетают и занимают в умах опять то место, откуда, казалось, их вышибли.

Когда отказываются от догадок, которыми богословие пытается доказать существование бога, аргументам, разрушающим эти догадки, противопоставляется внутреннее чувство, глубокое убеждение, непреодолимое тяготение, присущие всем людям и внушающие им, независимо от их желаний, представления о всемогущем существе, которым человек никоим образом не может преградить доступ к своему разуму и должен познать, какие бы сильные доводы ни приводились против возможности этого существа. Но если проанализировать это внутреннее чувство, которому придают столь большое значение, то мы найдем, что оно является следствием укоренившейся привычки, заставляющей закрыть глаза на наиболее убедительные доказательства, и возвращает очень большое количество людей, часто даже в высшей степени просвещенных, к предрассудкам детства. Какое сравнение может выдержать это внутреннее чувство либо эта мало обоснованная уверенность с очевидностью, показывающей нам, что все, содержащее внутреннее противоречие, не может существовать?

Нам говорят весьма серьезно, что не доказано, будто бог не существует. Однако можно считать доказанным, судя по тому, что люди говорят до настоящего времени, что этот бог лишь призрак, существование которого совершенно немыслимо, – так как совершенно очевидно и доказано, что одно существо не может соединять в себе столь различных, столь противоречивых, столь несогласуемых качеств, как те, которые все религиозные учения земного шара приписывают божеству? Разве не очевидно, что божество богословов, так же как и бог верующих, является причиной, несовместимой со следствиями, которые приписывают богу? Как бы мы ни рассматривали бога, нужно либо изобрести другого, либо признать, что тот, о котором в течение стольких веков говорили смертным, бывает одновременно и очень добрым, и очень злым, и очень сильным, и очень слабым, и неизменным, и меняющимся, и до совершенства разумным, и совершенно лишенным разума, плана действий и средств. Он бывает одновременно и другом порядка, и производителем беспорядка, и очень справедливым, и очень несправедливым, и очень искусным, и очень бездарным. Не будем ли мы принуждены признать наконец, что невозможно согласовать те несогласующиеся атрибуты, которые приписывают существу, о котором невозможно сказать хотя бы одно слово, не впав тотчас же в очевиднейшие противоречия? Лишь только начнут приписывать богу хотя бы единственное качество, и тотчас же все сказанное оказывается следствием и противоречащим приписываемой причине.

 

§ 110

 

Богословие по справедливости можно было бы назвать наукой противоречий. Всякая религия – это лишь воображаемая система, созданная для согласования несогласуемых понятий. В результате привычки и террора достигают того, что люди упорствуют в самых явных нелепостях, даже если абсурдность последних ясна для всех. Все религии легко сразить, но очень трудно искоренить. Разум ничего не может поделать с привычкой, которая является, как говорят, второй натурой. Есть много людей, разумных в прочих отношениях, которые даже после анализа подгнивших основ их веры возвращаются к ней даже вопреки убедительнейшим доводам.

Лишь только мы начинаем жаловаться, что ничего не понимаем в религии, находим в ней на каждом шагу нелепости, внушающие отвращение, видим в ней сплошные невероятности, нам говорят, что мы созданы для того, чтобы ничего не понимать в истинах, проповедуемых нам религией; что разум позволяет вводить себя в заблуждения и является неверным проводником, способным вести нас к гибели; больше того, нас заверяют, что представляющееся безумием в глазах людей является мудростью в глазах бога, для которого не существует невозможного. Наконец, чтобы отрубить одним единственным словом самые непреодолимые трудности, представляемые нам со всех сторон богословием, их отбрасывают, говоря, что это – тайны.

 

§ 111

 

Что такое тайна? Подходя ближе к предмету, я тотчас же открываю, что тайна всегда является лишь противоречием, очевидной нелепостью, явной невероятностью, на которые богословы хотят заставить людей смиренно закрыть глаза. Одним словом, тайна – это все то, что наши духовные пастыри не могут нам разъяснить.

Служителям религии выгодно, чтобы народ ничего не понимал в том, чему они его учат. Невозможно проверить то, чего совершенно не понимаешь; всякий раз когда не видишь ни зги, приходится позволять вести себя. Если бы религия была ясна, у священников не было бы столько работы.

Не существует религии без тайн, тайна является сущностью религии, религия, лишенная тайн, противоречила бы сама себе. Бог, являющийся фундаментом естественной религии, теизма либо деизма, сам по себе является самой большой тайной для ума, который хотел бы этим заняться.

 

§ 112

 

Все религии, какие мы видим в нашем мире, полны таинственными догмами, неразумными основами, невероятными чудесами, ошеломительными россказнями, которые кажутся выдуманными для того, чтобы поставить разум в тупик. Всякая религия провозглашает скрытого бога, сущность которого представляет собой тайну; следовательно и образ действий, приписываемый ему, так же трудно понять, как сущность самого этого бога. Божество говорит всегда загадочным, таинственным языком во всех религиях, столь различных, потому, что они основаны в разных странах земного шара. Божество всегда являлось людям для того, чтобы провозгласить тайны, иными словами говоря, – чтобы поведать смертным, что оно требует от них веры в противоречия, невероятности, вещи, о которых они неспособны составить себе определенных представлений.

Чем больше в религии тайн, чем больше представляет она уму невероятностей, тем больше она может нравиться воображению людей, находящих в ней постоянную пищу. Чем религия темней, тем божественней кажется она, иначе говоря, тем более подходящей к природе скрытого существа, о котором не имеют ни малейшего представления.

Невежеству свойственно предпочитать неизвестное, скрытое, баснеподобное, чудесное, невероятное, даже страшное всему ясному, простому и истинному. Истинное никогда не дает воображению столь энергичной встряски, как вымышленное, которое сверх того каждый волен изложить по своему вкусу. Простонародье предпочитает слушать басни; священники и законодатели, сорвав религии и выдумав тайны, поступили так, как нравится народу. Они привлекли к себе этим фанатиков, женщин, невежд. Существа этого рода легко убеждаются доводами, которых они не способны проверить; любовь к простоте и истине присущи лишь незначительному количеству тех людей, чье воображение регулируется изучением и размышлением.

Жители деревни всегда больше довольны своим священником, когда он вставляет в свою проповедь латинские слова. Невеждам всегда кажется, что говорящий им о непонятных вещах – очень ученый человек. Вот истинная основа легковерия народов и авторитета тех, кто претендует на руководство ими.

 

§ 113

 

Сообщать людям тайны – значит давать, но в то же время держать у себя в руках; значит говорить с тем, чтобы никогда не быть понятым. Тот, кто говорит лишь загадками, либо хочет позабавиться причиненным им замешательством, либо считает выгодным для себя выражаться недостаточно ясно. Всякая тайна означает недоверие, бессилие и страх. Властители и их приближенные делают тайну из своих планов, боясь, как бы враги, проникнув в эти планы, не помешали осуществить их. Разве добрый бог мог бы забавляться замешательством своих созданий? Разве бог, пользующийся могуществом, которому не в состоянии противостоять ничто в мире, может опасаться, что его намерениям помешают осуществиться? Какая выгода для него в том, чтобы сообщать нам загадки и тайны?

Нам говорят, что человек по слабости своей натуры не способен ничего понять в божественном порядке, представляющемся ему целым рядом тайн. Бог же не может открыть ему своих секретов, по необходимости стоящих выше человеческого понимания. В этом случае я всегда отвечаю, что человеку ничего и не надо делать для того, чтобы разобраться в божественной экономике, что эта экономика не может никого интересовать, что у человека нет никакой нужды в тайнах, которых он не может понять, и, наконец, религия, полная тайн, так же мало подходит для него, как красноречивая беседа для стада овец.

 

§ 114

 

Бог явил откровение столь различными способами в разных странах земного шара, что из-за содержания религии люди смотрят друг на друга глазами, полными ненависти либо презрения. Последователи разных сект взаимно считают других крайне смешными и глупыми; самые чтимые таинства одной религии являются предметом насмешек для другой религии. Бог, решившийся на такой поступок, как откровение, данное им народу, должен был по крайней мере сказать им всем одно и то же и избавить их слабый ум от труда искать религию, которая может действительно исходить от него, либо какое верование наиболее приятно для них.

Всеобщий бог должен был бы открыть всеобщую религию. Благодаря какой случайности на земле имеется столько различных религий? Какая же истинная среди громадного количества религий, каждая из коих утверждает, что именно она является таковой в отличие от всех прочих? Есть все основания думать, что ни одна из них не пользуется этим преимуществом; разделение мнений и споры являются несомненными признаками неуверенности и темноты тех основ, на которых зиждется религия.

 

§ 115

 

Если бы религия была необходима всем людям, она должна была бы быть вразумительной для всех. Если бы религия была бы самой незаменимой для них вещью, то, казалось бы, в силу божественной благости она должна была бы быть для них из всех вещей самой ясной, очевидной, понятной. Разве не удивительно видеть, что эта вещь, столь необходимая для спасения смертных, является чем-то таким, что они меньше всего понимают и о чем в течении стольких веков спорят больше всего доктора богословия? Никогда жрецы одной и той же секты не могли, и до сих пор не могут, придти к соглашению между собой по вопросу о том, как понимать волю бога, выраженную им при явлении его людям.

Обитаемый нами мир может быть сравнен с базарной площадью, в разных концах коей расположились по нескольку шарлатанов, каждый из которых прилагает усилия привлечь прохожих, ругая снадобья, продаваемые его собратьями. Каждая лавочка имеет своих покупателей, убежденных, что только их врач обладает хорошими снадобьями; они не замечают, что, несмотря на постоянное употребление этих снадобий, не чувствуют себя лучше либо что они так же больны, как и те, кто пользуется снадобиями шарлатанов из другой лавочки. Набожность – это болезнь воображения, начавшаяся еще в детстве; набожный человек – ипохондрик, усиливающий свою болезнь посредством снадобий. Человек мудрый не принимает никаких снадобий, он устанавливает для себя правильный образ жизни и уже затем предоставляет действовать природе.

 

§ 116

 

В глазах разумного человека ничто не может казаться более смешным, чем высказываемые друг о друге суждения одинаково неразумных последователей различных религий, которыми населена земля. Христианин находит, что коран – так называется божественное откровение, возвещенное Магометом, – представляет собой лишь ряд дерзких мечтаний и обманов, оскорбительных для божества. Магометанин, со своей стороны, считает христианина идолопоклонником и собакой; он видит в христианской религии сплошные нелепости; он считает себя в праве завоевать его страну и принудить его с мечом в руке принять религию своего божественного пророка; он, магометанин, всегда думает, что ничего не может быть нечестивей и неразумней, чем обоготворение человека либо вера в триединство. Христианин-протестант, без зазрения совести боготворящий человека и крепко верящий в непостижимую тайну триединства, издевается над христианином-католиком, потому что последний верит еще в таинство пресуществления; он считает католика глупцом, нечестивцем и идолопоклонником, потому что тот на коленях поклоняется хлебу, в котором думает видеть бога вселенной.

Христиане всех без исключения сект сходятся во взгляде на то, что воплощение индусского бога Вишну является глупостью; они утверждают, что единственным истинным воплощением является воплощение Иисуса, сына бога вселенной и жены плотника.

Теист, называющий себя последователем религиозной секты, учение коей якобы вытекает из самой природы, довольствуется поклонением богу, о котором не имеет ни малейшего представления, и разрешает себе поднимать на смех все другие таинства, содержащиеся во всех религиях мира.

 

§ 117

 

Разве один знаменитый богослов не указал на абсурдность признания бога, когда во всех остальных вопросах веры остаются посередине пути между признанием и непризнанием?

«Нас прочих, – говорит он, – верующих в истинного бога, единственную субстанцию, ничто не должно больше затруднять. Признав однажды это первое таинство, не малое в своей сущности, разум не должен напрягаться над всеми остальными. Для меня лично составляет меньше труда воспринять миллион вещей, которых я не понимаю, чем верить первой приходящей мне в голову истине» (Bibliothиque raisonnиe, t. I, р. 84, R. P. Hardouin, de la sociйtй de Jйsus).

Возможно ли, что-либо более противоречивое, более невозможное, более таинственное, чем создание материи нематериальным существом, которое, являясь неизменяемым, производит те вечные перемены, кои мы наблюдаем во всем мире? Возможно ли что-либо более несовместимое со всеми понятиями о здравом смысле, чем вера в то, что существо, чрезвычайно доброе, мудрое, справедливое и могущественное, руководит природой и лично направляет движение мира, полного безумием, бедами, преступлениями, беспорядками, которые это существо могло бы одним словом предупредить, задержать либо уничтожить? Одним словом, поскольку признают столь противоречивое существо, как бог наших богословов, то по какому праву отказывают в признании самым невероятным басням, самым ошеломительным чудесам, самым глубоким тайнам?

 

§ 118

 

Теист говорит нам: остерегайтесь поклоняться дикому и причудливому богу богословия; мой бог – существо бесконечно мудрое и благое, это – отец человечества, это – самый мягкий из повелителей; он наполняет вселенную своими благодеяниями. Но, – отвечу ему я, – разве вы не видите, что в этом мире все противоречит прекрасным качествам, которыми вы наделяете вашего бога? В многочисленной семье этого столь нежного отца я вижу одних лишь несчастных. Под владычеством этого столь справедливого повелителя я вижу лишь торжествующий порок и поверженную добродетель. Среди благодеяний, которые рекламируются вами и которые видит единственно ваша восторженность, я вижу лишь множество бедствий всякого рода, на кои вы упрямо закрываете глаза. Вынужденные признать, что ваш столь добрый бог, противореча сам себе, раздает одной и той же рукой и добро и зло, вы должны будете для его оправдания направить меня, подобно священникам, в области потустороннего мира. Так изобретайте же бога, отличного от богословского, ибо ваш так же противоречив, как и бог богословов. Добрый бог, творящий зло либо позволяющий творить зло, бог, исполненный справедливости, в правление коего невинность так часто притесняется; совершенный бог, создающий лишь несовершенные и несчастные творения! Разве такой бог и его образ действий не являются столь же большим таинством, как таинство воплощения?

Вы говорите, что краснеете за ваших сограждан, убежденных, что бог вселенной мог превратиться в человека и умереть на кресте в каком-то уголке Азии? Вы считаете крайне нелепым неисповедимое таинство триединства? Ничто вам не кажется столь смешным, как бог, превращающийся в хлеб и позволяющий себя поедать каждый день в тысяче различных мест? Хорошо же, разве эти таинства оскорбительней для разума, чем бог-мститель и воздаватель за все деяния человеческие? Человек по-вашему свободен или не свободен? И в том, и в другом случае ваш бог, если в нем есть хотя бы тень справедливости, не может ни наказывать, ни награждать. Если человек свободен, значит бог сделал его свободным делать либо не делать то или иное; значит бог является первопричиной всех этих действий. Наказывая человека за его ошибки, он наказывал бы его за свершение того, что он дал ему свободу делать. Если же человек не свободен делать иначе, чем он поступает, то разве бог не являлся бы самым несправедливым существом, если бы наказывал ошибки, воздержаться от совершения коих человек не мог?

Много людей поистине поражены нелепостью тех подробностей, которыми полны все религии земного шара? Но эти люди не имеют мужества дойти до источника, из коего эти нелепости необходимо должны вытекать. Они не видят, что бог, полный противоречий, причуд, несовместимых качеств, воспламеняя либо оплодотворяя человеческое воображение, мог породить лишь бесконечную цепь призраков.

 

§ 119

 

Хотят закрыть рот тем, кто отрицает существование бога, говоря им, что люди во все века и во всех странах признавали владычество некоего божества, что нет на земле народа, у которого не было бы верования в невидимое, но могущественное существо, сделанное им предметом своего поклонения и почитания; наконец, что нет ни одного столь дикого народа, который не был убежден в существовании некоего разума, возвышающегося над природой людей. Но разве вера всех людей может изменить ошибку и превратить ее в истину? Знаменитый философ правильно сказал: «Нельзя никогда уничтожить истину ни общей традицией, ни единодушным согласием всех людей» (П. Бейль). Другой мудрец сказал еще до Бейля, что целая армия докторов богословия не смогла бы изменить природу ошибки и превратить ее в истину (Аверроэс).

Было время, когда все люди верили, что солнце вращается вокруг земли, в то время как оно помещается неподвижно в центре всей мировой системы; не прошло еще и двух веков с тех пор, как эта ошибка была разоблачена. Было время, когда никто не хотел верить в существование антиподов и когда преследовали тех, кто имел дерзость поддерживать мнение об антиподах; сегодня ни один образованный человек не решится сомневаться больше в этом. Все народы мира однако, за исключением немногих менее легковерных, чем остальные люди, верят еще в колдунов, в привидения, в явления мертвецов на земле, в духов, но ни один разумный человек не считает себя обязанным следовать этим глупостям. Все же наиболее разумные люди считают своей обязанностью верить в духа вселенной!

 

§ 120

 

Все боги, которым поклоняется человечество, происходят из дикарских времен; их явно вообразили себе невежественные народы либо подарили простым и грубым нациям честолюбивые и хитрые законодатели. У народов же «этих не было ни способности, ни мужества заняться критической проверкой тех предметов, которые их заставили боготворить при помощи террора.

Если посмотреть поближе на бога, которому и сейчас еще поклоняются наиболее культурные нации, то придется признать, что он носит на себе следы дикости. Дикарь не признает никакого права, кроме права сильного, он чрезвычайно жесток; он подчиняется лишь собственному капризу; он лишен предусмотрительности, осторожности и рассудительности. Народы, считающие себя цивилизованными, не узнаете ли вы в этом ужасном образе того бога, которому вы воскуриваете фимиам? Разве изображение бога, даваемое вам, бога, с неумолимым характером, ревнивого, мстительного, кровожадного, капризного, опрометчивого, не напоминает человека, который еще не развил свой разум? О, люди, вы боготворите дикаря, на которого однако вы смотрите как на образец для вас, как на любимого властелина, как на повелителя, совершенного во всех отношениях.

Религиозные мнения жителей всех стран – это древние и прочные памятники невежества, легковерия, террора и жестокости предков. Каждый дикарь – это дитя, жадное до чудесного, надолго утоляющего его интерес; это дитя, никогда не рассуждающее над тем, что может зажечь его воображение. Неведение дикаря относительно путей, которыми идет природа, способствует тому, что он приписывает волшебству, магии все то, что кажется ему необыкновенным. В его глазах жрецы представляются колдунами, в коих он предполагает божественное могущество, перед которым готов унижаться его озадаченный разум, предсказания которых являются для него непреложными законами, противоречить коим было бы опасно.

В деле религии большая часть людей пребывает еще в первобытном варварстве. Новейшие религии – это те же древние безумства, омоложенные либо представленные в несколько более новых формах. Если древние дикари боготворили горы, реки, змей, деревья и фетиши всякого вида, если мудрые египтяне поклонялись крокодилам, крысам, луку, то разве мы не видим народы, считающие себя более мудрыми, чем египтяне, поклоняющимися хлебу, в который, как они воображают себе, чародейство священников заставило перейти божество? Разве этот бог-хлеб не является фетишом большинства христианских наций, столь же мало рассудительных в этом отношении, как и самые дикие народы?

 

§ 121

 

Жестокость, тупость, неразумие дикого человека во все времена обнаруживались в религиозных обрядах, которые так часто бывали жестокими либо сумасбродными. Дух варварства всегда лежал на них и лежит до сих пор; он прорывается и в религиях, которые исповедуют самые культурные нации. Разве мы не видим еще до сих пор, что божеству приносят человеческие жертвы? Желая утихомирить гнев бога, которого предполагают всегда жестоким, ревнивым и мстительным, как дикаря, разве не заставляет закон крови гибнуть от утонченных казней тех, чей образ мыслей кажется неугодным богу? Возможно, что современные нации, подстрекаемые своими священниками, превзошли в свирепом безумии самые варварские народы; мы по крайней мере не видим, чтобы какому-нибудь дикарю пришло на ум пытать за высказываемые мнения, рыться в мыслях, тревожить людей за невидимые движения, происходящие в мозгах последних.

Когда смотришь, как культурные и многому научившиеся народы – англичане, французы, немцы и так далее, – несмотря на все свое просвещение, продолжают становиться на колени перед варварским богом иудеев, народа наиболее тупого, легковерного, дикого и антиобщественного из существовавших когда-либо на земле; когда смотришь, как эти просвещенные народы делятся на секты, терзают друг друга, ненавидят и презирают друг друга за мнения, одинаково смешные, которые они высказывают об образе действий и намерениях этого нерассудительного бога; когда смотришь, как одаренные люди занимаются глупостями, размышляя о желаниях этого бога, капризного и сумасбродного, – то появляется искушение воскликнуть: О, люди! вы еще дикари! О, люди! вы – дети во всем, что касается вопросов религии.

 

§ 122

 

Всякий, у кого сформировались верные представления о невежестве, легковерии и глупости простонародья, будет относиться всегда к мнениям с тем большей подозрительностью, чем большее распространение они получили. Люди большей частью ничего не проверяют; они слепо следуют обычаю и авторитету. Свои религиозные мнения они имеют меньше всего мужества и способностей проверять; так как они в религии ничего не понимают, то вынуждены молчать, либо чувствуют себя не в состоянии рассуждать о ней. Спросите любого простолюдина – верит ли он в бога? Он будет очень удивлен, что вы можете сомневаться в этом. Спросите его затем, что он понимает под словом – бог; вы повергнете его в величайшее смущение; вы тотчас же заметите, что он неспособен связать никакого реального представления с этим словом, повторяемым им беспрестанно. Он ответит вам, что бог – это бог, и вы увидите, что он не знает ни того, что он думает о боге, ни оснований, почему он верит в бога.

Все народы говорят о боге. Но согласны ли они между собой по вопросу о сущности этого бога? Нет. Но ведь оспаривание мнения ни в коем случае не доказывает очевидности его, а наоборот, является знаком неуверенности и темноты. А разве один и тот же человек всегда согласен сам с собой в тех понятиях, которые он составил себе о своем боге? Нет. Это представление меняется с теми изменениями, которые испытывает его организм – вот другое доказательство сомнительности этого мнения. Люди всегда согласны с другими и с самими собой относительно доказанных истин. В каком бы положении люди ни находились, все люди, кроме неразумных существ, знают, что дважды два – четыре, что солнце светит, что целое больше части, что справедливость – благо, что для того, чтобы заслужить благосклонность людей, нужно совершать благодеяния; что несправедливость и жестокость несовместимы с добром. Но так же ли они согласны между собой, когда говорят о боге? Все, что думают либо говорят о нем, тотчас же опрокидывается вверх дном действиями, которые они ему приписывают.

Скажите нескольким художникам, чтобы они нарисовали призрак; каждый из них, создав себе об этом призраке отличное от других представление, нарисует его по-разному; вы не найдете никакого сходства между чертами, который каждый из них даст портрету, потому что оригинал никогда не существовал. Разве все богословы мира, рисуя бога, рисуют нам не призрак, в вопросе о чертах коего они никогда не согласны между собой, которого каждый переносит на полотно по-своему и который существует лишь в его собственном мозгу? Нет двух человек на земле, которые имели бы либо могли бы иметь одинаковые представления об их боге.

 

§ 123

 

Может быть, было бы правильнее сказать, что все люди – скептики либо атеисты, чем утверждать, что они твердо уверены в существовании бога. Как можно быть уверенным в бытии существа, наличие которого никогда не было возможности проверить, о котором невозможно составить себе никакого постоянного представления, различные действия которого в отношении нас самих мешают нам составить себе неизменное мнение о нем, понятие о котором не может быть одинаковым в двух различных мозгах? Как можно быть внутренне убежденным в бытии существа, которому мы каждый момент вынуждены приписывать образ действий, противоречащий тем представлениям, которые пытались себе составить о нем? Разве возможно серьезно верить в то, что невозможно понять? Верить таким образом – не значит ли согласиться с мнением других без всякой проверки? Священники направляют верования простонародья; но разве священники не сознаются сами, что бог и для них непостижим? Вывод отсюда таков, что полное и всеобщее убеждение в существовании бога не настолько всеобще, как нас хотели убедить.

Быть скептиком – это значит не иметь необходимых оснований для того, чтобы составить себе суждение о чем-либо. Так как имеются доказательства, которые, как кажется, устанавливают существование бога, и аргументы, которые говорят против этих доказательств, то некоторые люди принимают позу сомневающихся и отсрочивающих свое согласие на признание бога. Но по существу эта неуверенность основывается на том, что к вопросу подходят без достаточной проверки. Разве можно сомневаться в очевидности? Разумные люди совершенно резонно издеваются над абсолютным сомнением и считают его даже невозможным. Человек, который сомневался бы в собственном существовании либо в существовании солнца, показался бы смешным или был бы заподозрен в том, что думает не то, что говорит. Разве менее сумасбродно сомневаться в небытии существа, чье бытие невозможно? Разве более нелепо сомневаться в собственном существовании, чем колебаться по вопросу о бытии существа, качества которого разрушают друг друга? Более ли вероятно верить в духовное существо, чем верить в палку не с двумя концами? Разве понятие о бесконечно благом и могущественном существе, которое однако делает либо допускает бесконечное количество зол, менее нелепо или менее невозможно, чем понятие о четырехугольном треугольнике? Итак, вывод, который мы можем сделать из этого, говорит, что религиозный скептицизм является следствием лишь слишком недостаточной проверки основных истин богословия, которые находятся в постоянном противоречии с самыми ясными и лучше всего доказанными основными истинами.

Сомневаться – значит находиться в состоянии обдумывания того суждения, которое следует принять либо не принять. Скептицизм – это состояние нерешительности, которое является следствием поверхностного анализа. Разве возможно быть настроенным скептически в деле религии, если решиться изучить ее принципы и разобрать повнимательнее понятие о боге, служащее основанием религии? Сомнение происходит обычно либо от лени, либо от слабости, либо от безразличия, либо от неспособности. Для большинства людей сомневаться – значит убояться трудностей анализа вещей, к которым они относятся с чрезвычайно слабым интересом. Однако религию представляют людям в качестве чего-то такого, что должно иметь для них величайшее значение и в этом, и в будущем мире. Поэтому скептицизм и сомнение в сущности религии не могут быть неприятны человеческому уму и представляют нечто вроде удобной подушки. Человек; не имеющий мужества изучать без предубеждения бога, на котором основывается всякая религия, не может знать, на какой религии ему следует остановить свой выбор; он не знает также, во что должен верить либо не верить, что признавать либо отвергать, на что надеяться и чего бояться, – одним словом, он не может ни на чем остановиться.

Безразличие по отношению к религии не может быть смешано со скептицизмом; это безразличие само по себе основано на уверенности либо на предположении, позволяющих думать, что религия не может никого интересовать. Уверенность в том, что вещь, представляемая нам крайне важной, на самом деле является не важной либо безразличной, предполагает глубокую проверку этой вещи, без чего такая уверенность была бы немыслимой. Выдающие же себя за скептиков в основных вопросах религии обычно являются либо ленивцами, либо людьми, неспособными к анализу.

 

§ 124

 

Утверждают, что бог явился людям. Что же возвестил он людям? Убедил ли он их со всей очевидностью в своем существовании? Сказал ли он им, где пребывает? Поведал ли он им, что он собой представляет либо из чего состоит его сущность? Изложил ли он достаточно ясно свои намерения и планы? Согласуется ли то, что он сказал относительно своих планов, со следствиями, которые мы видим? Бес сомнения, он не сказал всего этого; он уведомил лишь, что он – тот, кто он есть, что он – скрытый бог, что пути его неисповедимы, что он гневается против тех, кто дерзает вникать в его законы, либо призывает на помощь разум для того, чтобы судить о нем, боге, либо о его творениях.

Отвечает ли образ действий, возвещенный богом, тем великолепным представлениям, которые хотят внушить нам о его всемогуществе? Нисколько. В каждом откровении этот образ действий выявляет существо пристрастное, капризное, благоволящее в лучшем случае к тем, к кому относится с любовью, и враждебное ко всем остальным; если он соизволяет явиться некоторым людям, то старается держать всех остальных в неведении касательно своих божественных намерений. Разве всякое частичное откровение не показывает со всей очевидностью, что бог несправедлив, пристрастен, зол?

Разве способна воля, высказанная богом, свидетельствовать о высшем разуме либо о содержащейся в ней мудрости? Направлена ли она к счастью того народа, которому возвестил ее бог? Анализируя божественные желания, я нахожу у всех народов лишь причудливые постановления, смешные предписания, церемонии, в которых нет ничего божественного, кроме названия, ребяческие обычаи, поведение, недостойное повелителя мира, полезное лишь служителям божьим, но крайне тягостное для всех остальных граждан. Мало того, я нахожу, что эта божественная воля часто ставит своей целью сделать людей антиобщественными, презрительными, нетерпимыми, сварливыми, несправедливыми, бесчеловечными ко всем, не получившим ни того же откровения, ни тех же правил, ни того же благоволения неба, что и они.

 

§ 125

 

Действительно ли заповеди морали, провозглашенные божеством, являются божественными либо более совершенными, чем те, которые мог бы представить себе всякий рассудительный человек? Они божественны лишь потому, что человеческий ум не может постичь, в чем их польза. Они полагают добродетель в полном отречении от человеческой натуры, в добровольном отказе от своего разума, в священной ненависти к плоти. Наконец, эти заповеди всевышнего слишком часто указывают нам на совершенство образа действий, жестокого для нас самих, совершенно бесполезного для других.

Какой бог явился нам? Сам ли он обнародовал свои законы? Своими ли он устами говорил с народом? Меня уведомляют, что бог никогда не являлся всему народу, а его посредниками всегда служили некоторые излюбленные лица, на которых он переложил заботу рассказывать и разъяснять его намерения непосвященным. Он никогда не разрешал народу входить в его святилища; только одни служители бога всегда имели право докладывать ему о всем, происходящем на свете.

 

§ 126

 

Когда я жалуюсь, что не нахожу в миропорядке всех божественных откровений, ни мудрости, ни добра, ни справедливости божества; когда я начинаю подозревать в обмане, в честолюбии, в корыстных целях великих людей/посвятивших себя посредничеству между небом и нами, меня уверяют, что бог подтвердил замечательными чудесами миссию тех, кто говорил от его имени. Но не было бы разве проще ему самому явиться и разъяснить свои откровения? С другой стороны, как только я начинаю критически разбирать эти чудеса, то нахожу, что это – неправдоподобные повести, рассказанные подозрительными людьми, крайне заинтересованными в том, чтобы другие верили, будто, они, рассказчики, являются полномочными представителями всевышнего.

Каких представляют нам свидетелей для того, чтобы мы поверили невероятным чудесам? Взывают к свидетельству народов, которые не существуют уже тысячи лет и которые, если бы они даже подтвердили чудеса, могли ведь стать жертвами собственного воображения и быть введены в обман обаянием, которым пользовались в их глазах ловкие обманщики. Но, скажете вы, ведь эти чудеса стали достоянием книг, которые в силу вековых традиций дошли и до нас? Для кого написаны были эти книги? Что за люди написали и увековечили их? Это либо те же люди, которые основали религии, либо их последователи. Итак, оказывается, что в деле религии свидетельство заинтересованных сторон беспрекословно и не может быть оспариваемо!

 

§ 127

 

Бог говорил по-разному с каждым из народов обитаемой нами земли. Индус не верит ни единому слову из того, что бог сказал китайцу; магометанин считает баснями все то, что бог сказал христианину; еврей считает и магометанина, и христианина святотатственными развратителями святого закона, данного богом их отцам. Христианин, гордый более современным откровением, осуждает на адские муки равно и индуса, и китайца, и магометанина, и даже еврея, у которого он заимствовал его святые книги. Кто прав и кто не прав? Каждый кричит: я прав! Каждый ссылается на одни и те же доказательства; каждый говорит нам про свои чудеса, про своих колдунов, про своих пророков, про своих мучеников. Разумный человек отвечает им, что все они бредят; что бог никогда ничего не говорил, если только правда, что он – дух, который не может иметь ни рта, ни языка; что бог вселенной мог бы, даже не имея органов смертных, внушить последним все, что бы он ни захотел видеть в них, и что, так как люди везде одинаково невежественны насчет бога, ясно, что последний не хотел показать им, кто он такой.

Последователи разных вероисповеданий, существующих в этом мире, обвиняют друг друга в суеверии и безбожии. Христиане приходят в ужас от суеверия язычников, китайцев, магометан. Католики считают нечестивцами христиан-протестантов; эти последние беспрестанно декламируют о суеверии католиков. И те и другие правы. Быть нечестивцем – значит иметь мнения, оскорбительные для бога, которому поклоняются; быть суеверным – значит иметь ложные представления. Обвиняя друг друга в суеверии, последователи разных религий уподобляются двум горбунам, Упрекающим один другого в уродстве.

 

§ 128

 

Понятны ли пророчества, открытые народам божеством через различных полномочных представителей последнего? Увы! Нет и двух человек, которые понимали бы их одинаково. Разъясняющие их другим никогда не согласны между собою. Чтобы сделать вопрос яснее, прибегают к тезисам, комментариям, аллегориям, изъяснениям; в них открывают таинственный смысл, не имеющий ничего общего с буквальным смыслом. Повсюду для разъяснения воли бога, которую он не мог либо не хотел изложить ясно для тех, кого должен был просветить, необходимо призывать на помощь людей. Бог всегда предпочитает пользоваться в качестве своих посредников несколькими людьми, коих можно заподозрить в том, что они обманывают самих себя либо имеют основания хотеть обмануть других.

 

§ 129

 

Основатели всех религий обычно подтверждали свои миссии чудесами. Но что такое чудеса? Это – действия, совершенно противоположные законам природы. Но кто, по-вашему, создал эти законы? Бог. Следовательно бог, который, по-вашему, все предвидит, сам же идет против законов, кои мудрость его дала природе! Следовательно эти законы должны были быть не прочны либо, по меньшей мере, в определенных случаях не согласовывались больше с намерениями этого самого бога, ибо вы нас учите, что он счел своей обязанностью прервать их действие, либо пойти против законов природы.

Нас хотят уверить в том, что люди, избранные всевышним, получили от него силу творить чудеса; но для того, чтобы сотворить чудо, нужно обладать способностью создавать новые причины, которые могли бы производить следствия, противоположные тем, которые дают обычные причины. Постижимо ли, чтобы бог мог давать людям непостижимую силу создавать либо вызывать из небытия причины? Мыслимо ли, чтобы бог, никогда ничего не изменяющий, мог сообщить людям силу изменять либо поправлять его план, силу, которой по своей сущности неизменяемое существо не может иметь и само?.. Чудеса не только не делают чести богу, не только не доказывают божественности религии, но и совершенно очевидно уничтожают те представления, какие нам дают о боге, о его неизменности, о его невыразимых свойствах и даже о его всемогуществе. Как же может богослов говорить, что бог, который должен объять свой план во всей совокупности, который может создавать лишь совершенные законы и не может ничего изменить в последних, вынужден прибегнуть к чудесам для того, чтобы удались его проекты, либо для того, чтобы сообщить своим созданиям способность совершать чудеса для исполнения его господней воли? Вероятно ли, чтобы бог нуждался в поддержке людей? Всемогущее существо, желания коего всегда исполняются, существо, держащее в своих руках сердца и помыслы своих созданий, должно лишь пожелать – и его создания поверят во все то, во что оно пожелает.

 

§ 130

 

Что мы скажем о некоторых религиях, доказывающих существование своего божества чудесами, которые они заботливо стараются изобразить нам подозрительными? Как можно верить чудесам, приведенным в священных книгах христиан, где бог сам похваляется тем, что ослепляет и ожесточает сердца тех, кого хочет погубить; где бог разрешает злым духам и кудесникам творить столь же великие чудеса, как и своим служителям; где предсказывается, что антихрист сможет делать диковинные вещи, способные поколебать веру даже избранных? Если дело обстоит так, то по каким признакам можно узнать, хочет ли бог наставить нас либо, наоборот, поймать в западню? Как же отличить, происходят ли видимые нами чудеса от бога либо от демона?

Паскаль, чтобы вывести нас из стесненного положения, со всей серьезностью сказал нам, что об учении следует судить по чудесам, а о чудесах – по учению; что учение распознает чудеса, а чудеса распознают учение. Если существует порочный, смехотворный круг, он находится, без сомнения, в этом прекрасном размышлении одного из виднейших защитников христианской религии. Какая религия из существующих на земле не похвалялась, что она обладает самым замечательным учением, и не поддерживала это учение громадным количеством чудес?

Способно ли чудо уничтожить очевидность доказанной истины? Если бы в руках какого-либо человека оказалась тайна лечения всех больных, выпрямления всех хромоногих, воскресения всех мертвецов какого-нибудь города, полетов в воздух, изменения пути солнца и луны, то разве мог бы этот человек убедить меня своими чудесами, что дважды два – не четыре, что единица равна трем, а тройка равна единице; что бог, наполняющий своей всеобъемлемостью вселенную, смог уместиться в теле одного иудея; что он, вечный, смог умереть, как обыкновенный человек; что бог, которого называют неизменным, предвидящим и разумным, смог изменить свою точку зрения на религию и преобразовать свое собственное произведение посредством нового откровения?

 

§ 131

 

Согласно основам богословия, как естественной религии, так и религии откровения, всякое новое откровение должно быть сочтено ложным, всякое изменение религии, исходящей от божества, должно квалифицироваться как нечестие или богохульство. Разве каждое изменение не предполагает, что бог не мог придать с первого мгновения, своей религии ни прочности, ни надлежащего совершенства? Сказать, что бог, давая первый закон, приспособлялся к грубым представлениям народа, который он хотел просветить, значит утверждать, что бог не мог и не хотел сделать тот народ, который он просвещал, таким рассудительным, каким должно было быть творение всевышнего, долженствующее удовлетворить всем требованиям последнего.

Христианство нечестиво, если действительно иудаизм когда-то был религией, действительно исходящей от бога святого, неизменного, всемогущего и предвидящего. Религия Христа предполагает либо недостатки в законе, данном лично богом ч

Date: 2015-09-22; view: 233; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.009 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию