Паранойя

Тимур влетел в туалет, наткнулся на чью‑то широкую спину, отскочил к стене. Он смутно осознавал, что Лиза бежит следом. Мелькнула мысль, что лучше бы отправить ее в комнату – и исчезла: лучше пусть девочка будет на виду. Похоже, на визг сбежались все, кто был в доме. Теперь ему было видно все помещение; вдоль кафельных стен клубился пар. Первой в глаза бросилась Нина – кое‑как обмотанная полотенцем, она одной рукой прижимала к груди кучу влажных тряпок, а в другой, вытянутой, держала что‑то – двумя пальцами, как отвратительное, мертвое, полуразложившееся животное. Ее смугловатая кожа казалась изжелта‑бледной, как у мертвеца. Босые ноги скользили по кафелю, пальцы поджимались – видимо, она мерзла, сама не сознавая этого. Из‑под правой ступни вытекала тонкая струйка крови.

Вид полуголой Нины настолько сбивал с толку своей нелепостью и невозможностью, что остальное мозг какое‑то время просто отфильтровывал, – слишком она была сурова и сдержанна, чтобы хоть кому‑то приходило в голову задуматься о том, что кроется у нее под одеждой. Нина, все еще вытягивая руку, снова хрипло завизжала. Кто‑то шумно вздохнул; Колян издал придушенный, почти поросячий взвизг, нелепо тонкий для такой огромной туши.

У нее в руке не животное, с глухим удивлением понял Тимур. Это нож. Испачканный кровью нож. Он медленно повернул голову – одна из душевых кабинок распахнута, и рядом на полу сидит стюардесса, голова безвольно свесилась, рот приоткрыт, и руки испачканы красным… Сердце дало перебой – но тут Анна судорожно вздохнула и с усилием подняла голову. Чуть шевельнулась, будто пытаясь отползти от кабинки, – и тут Тимур, наконец, увидел то, из‑за чего визжала Нина.

В незрячих глазах Вовы отражались и мерцали синеватые лампы дневного света, и кровь, перемешана с водой, все еще медленно стекала в слив под душем. На желтой обескровленной коже все еще блестели капли, у подмышки виднелся клочок мыльной пены. В углу душевой грудой валялось тяжелое уличное тряпье – Тимур заметил тулуп и облезлую ушанку, подивился их неуместности и тут же забыл. Нелепый детский шарфик, потемневший от воды, болтался на шее водителя – Тимур услышал, как громко ахнула Лиза, прошептала: «Это же мой!». Он подумал, что девочку надо бы увести, – но сейчас важнее оставаться на месте и – смотреть, слушать, пытаться понять…

Тимура кто‑то толкнул. Он посторонился, и мимо протиснулся Тофик, на ходу снимая с себя теплую клетчатую рубашку. Он накинул ее на плечи Нины; вытащил из кармана носовой платок и аккуратно прихватил им нож. Потянул – Нина с удивлением взглянула на свою руку и быстро разжала пальцы, будто обжегшись.

– Пойди, оденься, потом объяснишь, – сказал Тофик. Нина благодарно кивнула и скрылась в кабинке.

Анна замерзала. Она корчилась и тряслась, придавленная тулупом, и мороз пронзал ее тело тысячами игл. Тулуп был мокрый, и от него плохо пахло; он не согревал. Это ледяная ненависть убивала ее, ненависть и страх высасывали из тела остатки тепла. Перед глазами плыл окруженный теплым золотистым сиянием шприц, в нем было спасение, но Анна не могла до него дотянуться, – мерзкий тулуп вдавил ее в койку, и она не могла пошевелиться.

Буран. Нелетная погода. Сидим, ждем… в гостинице при аэропорте были такие же узкие комнаты и скрипучие койки, и они сидели в Черноводске уже третий день – нелетная погода, привычное дело, – но тогда было весело. Весело и тепло. Они пили коньяк и столовыми ложками ели красную икру, с ярких кусочков рыбы капал янтарный жир, и Леня казался ей лучшим мужчиной на свете – такой сильный, такой всемогущий. Так хорошо было уткнуться в его крепкое плечо и рассказать о своей собачьей работе, о том, что нервы уже ни к черту, ноги ноют, а от напряжения часто болит голова. «Тебе надо расслабиться, – говорил Леня. – Не бойся, вот увидишь, как это хорошо». И она плыла в теплом золотистом сиянии – оно было как солнечный день из детства, как лучики, просвечивающие сквозь медовые волосы мамы…

Разговоры. Анна не прислушивалась, ее небогатого жизненного опыта хватало, чтобы понять: в беседы Барина с приятелями лучше не вникать. Ей и не хотелось. Ей было так хорошо, так спокойно. Она чувствовала себя защищенной. Икра. Какое‑то непонятное «белое» и «черное» и снова икра. Новый коммерческий магазин, здание, которое зря занимает дурдом… Она плавала в золотом тумане, лишь изредка выныривая на холодную поверхность. Хариус, икра, охотничьи лицензии. Потроха… кого‑то выпотрошили – Анна потеряла нить, моргнула – зверька? Выпустили кишки какому‑то зверьку? Зачем так, бедненький…

– Да не зверьку, дура, а пацаненку одному, – говорит Барин. – В парке нашли. И что их черти туда тянут…

– Паца… мальчику? Зачем, господи, зачем? – золотой туман остывает, рассеивается, и Анне это не нравится. Ей хочется обратно, в теплый, мягкий кокон.

– А у нас в Черноводске принято так, ясно? – мрачно хохотнул Барин и дернул щекой. – Пацанчик в параллели с моим учился, найду – урою… паяльник в жопу…

Анна больше не слушала. К разговорам таких, как Леня, лучше не прислушиваться. Короткая, несильная боль в сгибе локтя – и сияние снова охватывает ее. Она уплывает…

Она была наивная дура, а Барин нуждался в стюардессе. Когда Анна поняла, что происходит, стало уже слишком поздно. Барин потребовал работы, она отказалась – но первая же ломка сделала ее покладистой, очень покладистой. Теперь наркотик нужен был ей для того, чтобы не замерзнуть насмерть от ненависти.

Тот буран. Этот буран. Все смешалось в ее голове, от тулупа пахло кровью и снегом, и толстая овчина не согревала. Анна ненавидела Барина, но он мог дать ей успокоение. Еще больше она ненавидела тех, кто смотрел на нее – сначала в самолете, а потом здесь. Они все знали, они хотели посадить ее в тюрьму, – там холод окончательно овладеет ею, и все кончится – это хорошо, – но кончится мучительно, и это ужасно. Она ненавидела их. Она хотела, чтобы все они умерли. Она хотела хоть немного согреться, хоть на пару минут избавиться от ледяных игл, пронзающих внутренности.

Горячая вода показалась ей спасением – какая наивность! Там была кровь, кровь горячее воды; она не согревала, но давала надежду. Еще один не будет больше смотреть на нее. Он был мертвый, и это было хорошо. Анна увидела нож в своей руке и выронила его. Темнота и холод нахлынули на нее, давая краткое успокоение. Но иглы ненависти кололи кожу, отвратительный визг вонзался в уши, осуждающие взгляды ввинчивались в затылок. Анна хотела бы, чтоб они все умерли.

Видимо, вместе с одеждой к Нине вернулось и самообладание. Она запахнула рубашку. Бросила взгляд на соседнюю кабинку, сглотнула.

– Я пришла помыться, – медленно заговорила она. – Просто зашла в кабинку, не глядя… Боже, – она снова сглотнула, – наверное, он уже был здесь, уже лежал мертвый… Может быть, убийца еще был… – из ее горла вырвалось сухое рыдание.

– Успокойся.

– Хорошо… В общем, я разделась, только успела включить воду, и тут услышала шум, – сначала, будто кто‑то уронил железное на кафель, потом – что‑то тяжелое… наверное, это она была? – Нина неуверенно кивнула на Анну, которая стояла, привалившись к стенке. Видно было, что стюардесса еще толком не пришла в себя после обморока. Ее мелко трясло.

– Я решила проверить, – Нина невесело хохотнула. – Мало ли… Завернулась в полотенце и вышла. Тут же порезала обо что‑то ногу, нагнулась посмотреть. А потом… потом…

– Все хорошо, – пробормотал Лешка, неловко похлопывая ее по плечу. – Все нормально.

Она посмотрела на него с недоумением, как на говорящего зверька, и отвернулась.

– Потом я увидела это и, наверное, закричала, – закончила она.

– Ну, у нас хотя бы есть нож, может быть, с отпечатками пальцев, – сказал Тофик. – Хоть что‑то…

Глаза Нины округлились.

– Но на нем мои отпечатки пальцев, – испуганно пошептала она.

– Не дури, мы все видели, что ты его уже потом трогала, – успокоил ее Тофик. – Знакомый какой‑то нож, где‑то я его видел, – пробормотал он, разглядывая обернутое платком орудие убийства: хищно изогнутое лезвие, самодельная наборная рукоятка… Аля заглянула через плечо, ахнула:

– Да я им час назад хлеб резала! Лоток, лоток у раковины, там полно ножей, и этот оттуда же…

– Умно, – пробормотал кто‑то, – любой мог взять.

Внезапно Колян издал какой‑то невнятный звук, и все обернулись к нему. Бандит стал белый, как разваренный пельмень, и его толстый дрожащий палец указывал на тело водителя.

– Что? Что?..

Тихо застонала, оседая, Аля. «Что? Что?» – взвизгивал Колян; его голос становился все тоньше и уже походил на детский визг. Тихо и витиевато выругался посеревший Тофик. Дмитрий застонал и с грохотом выбил дверь в туалетную кабинку, рухнул на колени перед унитазом. Его сотрясала рвота.

Вова вставал. Он уже сумел подняться на четвереньки, нелепо выставив голый зад, и его кишки болтались, наполовину вывалившись на кафель. Он мерно мотал головой, кашляя и мыча, и концы шарфика елозили по полу, размазывая по плиткам кровь и слизь.

Колян тихо заскулил, как собачонка с подбитой лапой. Его руки шарили по поясу, по груди, будто что‑то искали и никак не могли найти. Нина бросилась к водителю, упала рядом на колени, пытаясь поддержать.

– Ляг, – бормотала она, – ложись, сейчас мы тебе поможем, лежи, не вставай… Бегите ищите бинты в аптечке! – взвизгнула она, оборачиваясь. – Да не стойте же столбом!

Вова закашлялся. Его мутные глаза остановились на Нине.

– Нет, – проговорил он, с трудом проталкивая воздух сквозь искалеченное горло, – нет, прекрати, отпусти, больно, отпусти, сукааа…

Нина отшатнулась. Кожа на ее щеках казалось сухой и сморщенной, глаза запали, будто она разом превратилась в старуху. Вова приподнялся, схватился за живот, словно пытался затолкать свои внутренности обратно. «Сука», – пробормотал он.

– Что? Что? – вскрикивал Колян. Его лицо полностью утратило выражение и походило на кусок непропеченного теста. – Что?

– Да принесите же бинты! – страшно заорала Нина, и Колян вдруг тоненько хихикнул.

– Бинты, – выговорил он, заливаясь смехом идиота. – Мертвецу – бинты! Ну, ты, тетка, придумала!

Так же внезапно улыбка исчезла с его лица, будто ее стерли мокрой тряпкой. «Мертвецу бинты», – пробормотал он. Его физиономия исказилась, и он с ревом бросился на Барина.

– Ты куда меня приволок? – орал он, шаря по его мощным бокам. – Куда? Зачем? Да я братве свистну, от тебя мокрого места не останется, весь город по камушку разметают! Ты зачем это, а? ты что задумал? Дай пушку! Дай сюда пушку, козел, я его…

Барин вяло отпихивался, не в силах оторвать взгляд от мертвого, безнадежно мертвого, но при этом говорящего и шевелящегося водителя. По багровому лицу Барина крупными каплями катился пот, серые губы тряслись.

– Ладно же, – тонким голосом выкрикнул Колян и выбежал прочь, отпихнув с дороги Алю. Та будто не заметила – лишь слегка качнулась, оперлась о чье‑то плечо, чтобы не упасть.

– Перестаньте, сделайте что‑нибудь, пожалуйста, – простонала она, – он же мучается, сделайте что‑нибудь…

Потерявшие голову люди качнулись – то ли броситься на помощь, то ли бежать прочь, поддавшись ослепляющей панике. Тимур снова прижался к стене, чтобы его не снесли, и увидел Лизу. В ярких цветных глазах девочки не было ни страха, ни отвращения, ни сочувствия – только хмурая сосредоточенность. Вот она сжала ладошку сильнее. Мертвец поднялся и деревянно шагнул вперед, ища девочку взглядом. Лиза подалась вперед, на лице мелькнула надежда…

Она почувствовала, как жесткие пальцы сжали ладонь, заставляя выпустить кулон. Вздрогнув, она подняла голову. Рядом стоял Тимур; он не смотрел на нее, но все еще сжимал тонкую руку, не давая снова схватиться за воробушка.

– Прекрати, – проговорил Тимур, почти не разжимая губ. – Немедленно.

Он сильнее сжал хрупкие пальчики – пусть он причинит девочке боль, но этот кошмар надо остановить. Лиза беззвучно, со всхлипом вздохнула – и ладонь разжалась. Лицо мертвеца потеряло осмысленность, застыло – будто захлопнули ставень на окне, отрезая поток света. Он бревном рухнул на пол – кто‑то из женщин взвизгнул, и все затихли.

– Это глюк, – пробормотал Лешка. – Групповая галлюцинация. Мы все тут сходим с ума взаперти, нам чудится… Это буран. Это все буран, – он жалобно оглядел остальных. – Нам всем в дурдом пора.

– Дурдом, – просипел вдруг Барин. – Психиатр наш где? Он сюда первый должен был прибежать, он должен был услышать за стенкой, мозговед хренов…

– Он говорил, что вы натравили на него Вову, – выдавил Дмитрий, – и собирался защищаться… силой мысли, – он глупо хихикнул, глядя на неподвижное тело. – Силой мысли.

Барин, матерясь, бросился к комнате Александра. Мужчины устремились за ним. Нина, поднявшись, наконец, с колен, подошла к раковине и принялась замывать испачканную кровью одежду. Анна так и стояла, прислонившись к стене, в подобии транса. Вид у нее был такой, будто сейчас стошнит. Лиза мрачно смотрела на тело водителя – в этом была какая‑то противоестественная храбрость, и Тимур дотронулся до плеча девочки, чтобы хоть как‑то отвлечь ее.

– Я хотела, чтобы он сказал, кто это сделал, – проговорила Лиза потерянно. – Он же мог сказать.

Она испуганно огляделась, видимо, только сейчас сообразив, что говорит вслух. В глазах мелькнула паника; она стряхнула руку Тимура с плеча и попятилась, загнанно озираясь. Нина не слышала ее за шумом воды; стюардесса вообще, похоже, не понимала, где находится, а Аля напряженно прислушивалась к тому, что происходит в коридоре. Разноцветные глаза испытующе остановились на Тимуре, а потом забегали; видно было, что девочка пытается придумать ложь, которая объяснит ее слова.

Из коридора донеслись тяжелые удары; дверь с грохотом соскочила с петель. На лице Лизы проступило облегчение.

– А вы туда пойдете? – быстро проговорила она. Тимур сочувственно улыбнулся краем губ. Аля прижала руку ко рту и умоляюще взглянула на него.

– Они же его убить могут, – прошептала она. – Они словно сами с ума посходили.

Черт бы подрал Заказчика с его конспирацией, думал Тимур, протискиваясь между плечами геологов. Сейчас бы корочку какого‑нибудь следователя. Если мужики убедят себя, что убийца – психиатр, дело может дойти до самосуда.

А ведь, похоже… У него была возможность выйти следом за Натальей. И, как показала Лиза, потом выбраться из общаги тоже можно было легко – двери все время хлопают на сквозняке, никто не станет выглядывать на шум. Взять любой тулуп, чтобы не пачкать кровью собственную одежду, а потом вернуть на место. Лиза что‑то говорила о запахе крови у вешалки, надо будет проверить. Вова… Застать водителя в душе. Голый и мокрый человек чувствует себя беспомощным. Даже если он сопротивлялся – вода приглушила крики, их можно было услышать только в ближайшей комнате, а ее как раз занял Александр. И главное – он, пожалуй, единственный имел возможность убить дежурных. А потом явился весь такой невинный – мол, на лыжах катался, заблудился…

А еще он – параноик, бежавший из психбольницы, которой когда‑то руководил, а значит, у него могут быть самые причудливые мотивы, способные привести к убийству таких разных и большей частью не связанных с ним людей. Из всех жертв только убийство водителя имело какой‑то смысл. Хотя – что Тимур знает о подводных течениях, связывающих жителей этого крошечного городка? Кто сможет объяснить, как причудливо переплетается реальность и выдумка в голове безумца?

Тимур собирался отбирать свихнувшегося врача у разъяренных мужчин, и не сразу понял, что в комнате как‑то слишком тихо. Он оттер Барина в сторону, чтобы освободить обзор, и перестал дышать: Александр неподвижно лежал на кровати, свернувшись в клубок, и никак не реагировал на ввалившуюся в комнату толпу. Рядом на полу блестели треснувшие очки. Тимур уже готов был увидеть все ту же кошмарную картину – который раз за эту ночь – но крови не было. Решительно раздвинув толпу, он подошел к Александру и потряс его за плечо. Голова врача мотнулась, открывая разбитую губу и гигантский синяк, разлившийся на пол‑лица. Психиатр глухо застонал, моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Кто‑то шумно выдохнул – видимо, не один Тимур ожидал увидеть очередной труп.

– Это кто его так? – растерянно спросил Тофик, непроизвольно уставившись на Барина. Тот с досадой повел головой.

– Не я, – пробормотал он. – То есть я бы с кайфом, но…

Дмитрий морщился и рассматривал сбитые костяшки на своих кулаках. Несколько раз он открывал рот, порываясь что‑то сказать, но так и не решался. Врач подслеповато щурился, шарил руками, пытаясь что‑то нащупать. Опухшая губа походила на кусок сырого мяса. Тимур подобрал очки и вложил ему в руку – тот быстро нацепил и снова заморгал, примериваясь к треснувшему стеклу. Стоило очкам занять свое место, и психиатр, несмотря на расквашенную, как у пьяного задиры, физиономию, снова приобрел интеллигентный и значительный вид.

– Спасибо, Дмитрий, – отрывисто сказал он. – Я знал, что вы выберете правильную сторону. Рекомендую вам взять на себя этого… – углы рта дернулись вниз в гримасе презрения, – этого коммерсанта. Алексей вам поможет.

Дмитрий озадаченно поглядел на Барина, и, будто загипнотизированный, шагнул поближе.

– Но будьте начеку. Где‑то бродят его сообщники, – все тем же отрывистым, командным тоном продолжал врач. – Я разберусь с киллером, и тогда…

Не договорив, он неожиданно проворно вскочил, сбил Тимура с ног и замахнулся ногой. Тот откатился назад, прыжком поднялся на ноги, уходя от удара, и едва успел увернуться от летящего в лицо кулака.

– Что, этому приемчику на вашей базе не учили? – выкрикнул врач. Барин зарычал и всей тушей обрушился на спину психиатра.

– Не спите же, Дмитрий! – крикнул тот. – Они вызвали подкрепление!

Обалдевшие геологи топтались на месте; наконец Тофик сообразил, что происходит, и, сорвав с кровати одеяло, сунулся к куче копошившихся на полу тел. Втроем они сумели скрутить Александра и запеленать его в одеяло, как не в меру буйного младенца. Тот отчаянно отбивался, но, как только оказался связанным, вдруг обмяк. Лицо его приняло скорбное и гордое выражение, но в глазах мелькнула хитреца, и Тимур подумал, что у врача наверняка есть запасной план. Оставалось только надеяться, что он такой же безобидный, как борьба с розетками…

Барин вдруг плюнул на кулак и замахнулся. Тимур едва успел перехватить его веснушчатое запястье; инерцию тяжеленной руки он преодолеть не мог, но сумел изменить направление. Протяжно застонали под ударом пружины матраса. Барин разъяренно дернул рукой, вырываясь из хватки.

– А вот этого не надо, – жестко сказал Тимур.

– Будешь с маньяком нянчиться? – прошипел бандит. – Да ты знаешь, сколько на его совести? Сколько он детишек в городе передушил? Да я его…

– Мы еще не знаем, что это он, – резко ответил Тимур и обернулся к так и стоящему в недоумении Дмитрию. – Когда вы подрались? – спросил он.

Дмитрий мутно взглянул на него, ощетинился:

– А чего? – в его голосе был вызов. – И не надо так пялиться, я не докторишка из дурки, меня вы не запугаете!

Тимур пожал плечами – видно, не только Александр был способен строить странные теории.

– Вы знаете, что такое индуцированный психоз? – спросил он. – Впрочем, неважно, – повернулся он к Барину. – Дело в том, что наш псих либо притворялся сейчас оглушенным и вообще гениальный актер, либо никак не мог убить водителя.

– Зато дежурных мог запросто, в отличие от всех нас, – буркнул Лешка, и Тимур непроизвольно кивнул.

– Притворялся же он нормальным, – равнодушно добавил Дмитрий, посасывая ободранные костяшки кулака.

– Ты лучше в наши дела не лезь, – снисходительно посоветовал Барин и вновь обернулся к связанному врачу, примериваясь.

На этот раз его остановил громкий женский крик. Барин неохотно опустил кулак, проворчал – «ну что еще?» На пороге комнаты стояла Аля; за ней маячила девчонка, пытаясь протиснуться поближе к отцу. Женщина сердито стерла ладонью слезы, но глаз не опустила.

– Он тебе нравится, что ли? – спросил бандит, глумливо осматривая ее округлую фигуру. – Планы строила?

Та презрительно повела плечом.

– Я его не знала почти, – сказала она Тимуру, игнорируя Барина. – Но благодаря ему моя бабушка до последнего… узнавала меня… – она прижала руки к груди. – Он был такой хороший врач! А теперь… я не верю, что он убийца, так не бывает. Эти продажные козлы из райкома свели его с ума, жадные твари… Барина все боятся, взятки берут, а он, а он… Козел ты! – крикнула она.

– Чтооо? Ну‑ка повтори!

– И повторю! Козел!

Барин задумчиво посмотрел на геологов, непроизвольно сдвинувшихся перед Алей, задержал взгляд на Лизе.

– Бабы, – буркнул он. – Истерички.

Распихав геологов, он вышел. Аля продолжала тихо плакать, с досадой смахивая слезы.

– Тише, – проговорил Тимур. – Может, все еще обойдется. Может, это кто‑то другой.

– А кто тогда? – с напором спросила она.

Тимур мрачно пожал плечами, не зная, что ответить на невысказанную мысль. Кто бы ни был убийцей – будет невыносимо смириться с мыслью, что человек, с которым вместе укрывались от бурана и сидели за одним столом, с которым делили чай и тушенку, – кровавый маньяк. С горькой иронией Тимур подумал, что всем было бы легче, если убийцей оказался он сам – или Колян. На худой конец есть еще Анна. Приезжие, незнакомцы, не связанные с городом тонкой, но прочной паутиной. Они здесь в Черноводске все свои. Тимур мысленно пробежался по сводкам, приведшим его в этот город, и понял то, чего не замечал раньше: все, кого сажали за очередную серию, успевали прожить в Черноводске не больше полугода. Чужаки расплачивались за ритуальные убийства, и город жил дальше.

Тимур понимал: еще немного, и кто‑нибудь сообразит, что он прекрасно подходит на эту роль.

Буран сносило прочь от Черноводска, но он продолжал просить, и добрая сытая птица отвечала ему. Иссякающий тайфун вновь и вновь вспухал чудовищным нарывом и рушился на город, и Петр мог длить это бесконечно. Буран будет вечен, и рассвет никогда не наступит, лишь бы у Поморника было вдоволь пищи. Ему не нужно останавливаться. Дети Поморника оставили его, – так пусть примут проклятие своего последнего шамана.

Серебристый металл холоднее льда, холоднее человеческого сердца. Боль начинается под ногтями и тянется дальше, опутывая руку жгучими льдистыми нитями, пронзая раскаленными иглами живое мясо. Как будто Петр лепил снежки на морозе, один за другим, позабыв о варежках, а потом согрел их у горячего костра. Невыносимая, раздирающая разум боль.

Он бьется на песке, как тюлень, выброшенный волной на берег. Мир заполняется тенями, и Петр знает, что демоны Нижнего мира нетерпеливо тянут к нему когтистые лапы, и вонючая слюна капает с их желтых клыков. Ледяные иглы подбираются к сердцу, впиваются в живот, разрастаются под черепом, как колючие лучи снежинок.

Но он не отпустит тайфун, он не умолкнет, не перестанет просить Поморника. Он не разожмет руки. Буран будет вечен. Рассвет никогда не наступит. Так решил он, последний из тех, кто говорит с чайками.