Бессонница

Дмитрий постоял в коридоре, тупо рассматривая ссадины на костяшках правой руки. Голова гудела, переполненная мыслями и эмоциями. Он влюбился, как мальчишка, и не мог больше притворяться, не мог скрываться – да и много ли спрячешь в Черноводске… Он послал к черту прежнюю жизнь – но теперь его любовь мертва, а с дочкой происходит черт знает что. Страх за психическое здоровье Лизы он испытывал постоянно с тех пор, как случилась эта беда с мальчиком. Он знал, что от такого и взрослый может сойти с ума, и чуть не ударился в панику, когда дочка начала твердить о Никите. Жена тогда отговорила его обращаться к специалистам. И, может быть, правильно сделала – нарвались бы на такого… Как он посмел, чертов псих, нести такую чушь… Но он всегда волновался за нее. Она была слишком хрупкая, слишком хорошенькая, слишком… чувствительная? И у нее всегда было такое бурное воображение, всякие фантазии. Он все девять лет беспокоился за нее, а с того момента, как решил развестись, стал беспокоиться так сильно, что старался держаться отстраненно, чтобы не сойти с ума.

Дмитрий заглянул в комнату – его дочка была послушной девочкой, но в последнее время слишком много капризничала, и надо было проверить, на месте ли она. Лиза лежала лицом к стене, свернувшись в комочек, ее сонное дыхание было медленным и ровным. Спутанные русые волосы, торчащие лопатки – дочка сильно вытянулась за лето и теперь выглядела совсем тощей. На него нахлынула нежность, беспокойство, смутное раскаяние. Мелькнула мысль подойти, обнять, сказать, как он ее любит и как жалеет о том, что случилось, – но здравый смысл подсказал, что девочке лучше поспать. Она и так совсем измучилась; не стоит сейчас лезть со своими чувствами.

Спать не хотелось. Он тихо прикрыл дверь и побрел на кухню. Осторожно заглянул – он бы не вынес сейчас слишком большой компании и шумных разговоров; но за столом сидели только Аля и Тофик, и он почувствовал мгновенный проблеск тихой радости – эти двое были способны на сочувствие, но не стали бы лезть ему в душу. Они были безопасны.

– Чаю будешь? – спросила Аля, когда он уселся за стол. Он кивнул, подвинул к себе сахарницу. Рука ходила ходуном, и, чтобы не расплескать чай, он обхватил кружку обеими ладонями.

– Вы знали, что этот психиатр – на самом деле полный псих? – пробормотал он.

– Да вот только что узнали, – проворчал Тофик.

– Он… он сказал, что за ним охотятся… и что Наталью, может быть… – он судорожно вздохнул, поднял красные глаза. – Как вы думаете, мог ли Барин… да нет, конечно, нет, бред, бред, бред…

– Ох, Димочка, бедный, – проговорила Аля и обняла его.

На мгновение он позволил себе уткнуться лицом в ее мягкое плечо, бездумно насладиться теплом круглых белых рук, вдохнуть запах, в котором было что‑то от молока и что‑то – от свежего теплого хлеба. Он почувствовал себя маленьким и защищенным – эти руки способны были оградить его от всего мира.

– Бедный мой, – повторила Аля.

Дмитрий выпрямился и вытер глаза.

Услышав, как закрылась за отцом дверь, Лиза, наконец, позволила себе вздохнуть. Сердце все еще билось, как сумасшедшее, – несколько секунд казалось, что он подойдет сейчас к кровати, положит тяжелую добрую руку на голову, заговорит… снова станет тем папой, который так любил ее. Но он ушел. Несколько минут Лиза плакала, а потом снова начала думать о Никите.

Наверное, ее не зря все время называли эгоисткой. Она променяла друга на «гигантские шаги» – и его убили. Она не захотела, чтобы папа уходил к Наталье, – и ее убили тоже… Внезапно Лиза задохнулась от ужасной догадки: это сделал один и тот же человек… кто‑то ужасный, кто ходит за ней по пятам и наказывает каждый раз, когда она поступает неправильно…

Она снова заплакала. Ей нужно было поговорить хоть с кем‑нибудь, она звала Никиту – но тот не шел. Стоило памяти проснуться – и друг вернулся туда, где она на самом деле видела его в последний раз: в заросли стланика вокруг детской площадки, мертвый, безнадежно мертвый… Лиза дотронулась до кулона. Что, если бы у нее тогда был воробушек? Смогла бы она оживить Никиту? Смогла бы дружить с ним – или он, как и Наталья, мог бы только стонать от боли и смотреть обвиняющими, застывшими глазами, залепленными жадной до плоти мошкой? Наверное, он бы тоже ее ненавидел. На мгновение она представила, как мертвый Никита поднимается и медленно подходит к ней. От него пахнет несвежим мясом. Над его головой кружатся мухи. Он снимает с шеи резиновую петлю от «гигантских шагов» (Лиза видит на его горле синюю борозду с наплывами белой плоти по краям). «Это твое», – говорит Никита и накидывает петлю ей на шею…

Лиза захрипела, хватаясь за горло – фантазия получилась настолько яркая, что она и в самом деле начала задыхаться. Никита ненавидел ее, даже воображаемый, – иначе, зачем бы он уверял, что исправить ничего нельзя? Он просто врал, чтобы наказать, и у него были на то причины – очень серьезные причины. Но папа, похоже, действительно больше не любит ее…

– Тогда я найду убийцу, и пусть папа ненавидит его, – сказала Лиза решительно и села на кровати.

Ничего, что буран – она маленькая и легкая, она может ползти по сугробам и не проваливаться. Вряд ли убийца спрятался далеко. Вряд ли сидит в темноте – чтобы не замерзнуть в снежной норе, ему нужна хотя бы свечка… Лиза уже почти видела это призрачное желтоватое сияние, исходящее из особенно большого сугроба. Она увидит. Она найдет маньяка, вернется и скажет отцу: я знаю, кто убил Наталью. Он прячется в снежной пещере рядом с качалками. Он не догадывается, что я его нашла, и я могу отвести тебя туда, чтобы ты его поймал и… и отомстил ему. И чтобы ты снова мог меня любить…

Дальше она размышлять не стала. Пора было действовать.

На удачу Лизы, в коридоре никого не было, все двери – закрыты. Она схватила в охапку свои вещи; потом, секунду подумав, повесила куртку на место и вместо нее взяла один из ватников. Внезапно пахнуло оттаявшей водянистой кровью, и Лиза на миг застыла в ужасе: показалось, что если она обернется, то увидит Наталью, глаза которой по‑прежнему покрыты коркой льда, а скрюченные пальцы тянутся, чтобы сомкнуться на горле. Волоски вдоль позвоночника встали дыбом, живот скрутило. Набрав в легкие воздуха, Лиза резко обернулась, готовая закричать.

Никого. Лиза выдавила сухой смешок и вернулась к вешалке. Запах ей не почудился, но теперь она понимала, что кровью несет от груды ватников и тулупов. Запах мешался с вонью прелых тряпок, табака, мазута… Лиза пожала плечами и сняла с вешалки ватник, который показался ей поменьше других. Оценивающе посмотрела на валенки – куча изрядно уменьшилась, все, у кого не нашлось с собой тапочек, предпочли поменять свою приличную обувь на нелепый, но теплый и удобный войлок. Но для Лизы тут, к сожалению, ничего подходящего не было – в любой она могла влезть целиком.

Прижимая тяжелое зимнее шмотье к животу, она протиснулась в тамбур между входными дверями и принялась одеваться. Шарфа не было; Лиза выглянула из своего убежища и увидела, что он валяется на полу – видно, выпал из рук, пока она возилась с остальной одеждой. Лиза собралась было выскочить и схватить его, но тут послышались шаги, и она замерла в узком пространстве между дверьми, надеясь, что сюда никто не заглянет.

Человек прошел мимо. Лиза натянула перчатки и мрачно посмотрела на обитую дерматином, пухлую, как подушка, дверь. Кое‑где обивка порвалась, и из‑под нее лезли клочья синтепона. Лиза глубоко вздохнула, как перед нырком, и выскочила на улицу.

Ветер тут же ударил в лицо, вышиб из легких весь воздух. Лиза согнулась пополам, защищая лицо от режущих порывов. Вой пурги оглушал, снег забивал нос и глаза, руки быстро немели от холода – как будто нечто нарочно лишало ее постепенно всех чувств, превращая в безжизненную колоду. В мертвеца. Мира не было – только буран, только снег и тьма, и скорлупка здания казалась тоненькой и хрупкой. Еще один порыв ветра, и ее продавит, свет погаснет, тепло унесет, и спрятавшиеся от тайфуна люди достанутся чудовищам, бродящим вокруг. Сидя в общежитии, можно было спокойно пережидать буран. Но стоило сунуться на улицу – и становилось понятно, насколько непрочно их укрытие.

Едва слышный голос здравого смысла зашептал, что попытка бесполезна – тайфун не даст уйти далеко, и даже если Лиза сможет преодолеть напор ветра и снега – то ничего не сумеет рассмотреть. Она не увидит не только убежище убийцы, но и дорогу назад. Стоит сойти с крыльца – и вернуться уже будет очень, очень трудно. Так трудно, что, скорее всего, она останется в одном из сугробов, и снег занесет ее так быстро, что, когда кто‑нибудь спохватится, ее тело уже будет не найти.

Лиза до боли закусила губу и сделала шаг вперед.

Она сумела пройти метров двадцать по направлению к качалкам, когда вой бурана поменял тональность, разделился на два голоса. Из сплошной стены снега на Лизу вылетело что‑то темное. Ее сбили с ног. Лиза упала на спину; сверху навалилась тяжесть, больно надавило на ребра. По лицу будто провели горячей мокрой тряпкой, и в нос ударил запах нечищеных зубов и псины. Лиза уперлась обеими руками в мохнатое, теплое под налипшими сосульками, но тут тяжесть с груди исчезла.

– Шмель! – завопила она, вне себя от возмущения и еще не схлынувшего страха. – Ты глупая собака!

Шмель снова прыгнул, пытаясь положить лапы на плечи, но Лиза уже была готова к этому и смогла отпихнуть пса. Он сел, улыбаясь во всю бородатую пасть – в темноте он по‑прежнему выглядел мохнатым пятном, и лишь клыки белели на фоне темной морды. Лиза попыталась встать; руки тут же по плечи провалились в снег. Несколько минут она ворочалась в сугробе, борясь с подступающей паникой и стараясь не думать о том, что будет, если она так и застрянет здесь. В конце концов, она смогла выбраться.

– Дурацкая собака, – сердито сказала она Шмелю, отряхиваясь. – Разве можно так прыгать?

Ворчала она больше от пережитого испуга, от обиды стараясь не слишком показывать свою радость. Еще во время сборов у нее мелькнула мысль, что с собакой искать было бы намного легче – но, чтобы взять с собой Шмеля, надо было спросить разрешения у Вячеслава Ивановича, а он бы, конечно, сразу запретил бы ей выходить на улицу, да еще, пожалуй, рассказал бы отцу. Лизе не пришло в голову, что старик просто выпустит пса побегать самого – это было странновато, но, с другой стороны, многие в Черноводске так делали. Появление Шмеля было удачей. Теперь можно было положиться не только на собственные глаза, залепленные снегом, но и на собачий нюх.

Лиза ухватила пса за ошейник.

– Ищи, Шмель, ищи, – проговорила она.

Пес оглядывался, умудряясь одновременно поджимать хвост и вилять им. Лиза давно уже не понимала, куда идет, но Шмель явно знал направление – он целеустремленно тащил девочку за собой.

– Хорошая собачка, умница, – задыхаясь, прошептала Лиза. И почему Вячеслав Иванович называет Шмеля дурачком? Пес вел ее к убийце; вот‑вот Лиза узнает, где он прячется, – и тогда, наверное, заслужит прощение… или хотя бы отомстит.

Внезапно Шмель одним прыжком развернулся и зарычал. Лиза оглянулась; ноги завязли в снегу, она потеряла равновесие и упала. Со стороны дома на нее надвигался человек – огромный, толстый, неуклюжий. Он приближался медленно и неумолимо, он казался частью ночи, и только бледные огоньки окон позволяли разглядеть кошмарный силуэт… Шмель рычал и взлаивал, в его голосе прорезались истерические нотки, а Лиза все барахталась в снегу, не в силах встать и все явственнее понимая, что убежать не удастся. Она хотела найти убийцу – но вместо этого была найдена сама. Силуэт становился все отчетливее, и теперь Лиза видела в его руке нечто темное, длинное и гибкое. Кошмарно похожее на кусок резиновой петли.

– Зачем ты вышла? – проговорил человек, стоя над беспомощно лежащей девочкой. Хотела найти тебя, подумала Лиза, но тут человек приблизил лицо, и она наконец‑то смогла разглядеть его черты. С невыразимым облегчением она узнала Нину, закутанную в тулуп. Шмель снова зарычал, но теперь это казалось даже забавным.

– Отстань, Шмель, – раздраженно буркнула Нина собаке и дернула Лизу за руку, помогая встать. – Лиза, что ты еще выдумала, разве так можно! Быстро надень шарф, горло простудишь… и бегом обратно, пока твой папа не заметил, ему только твоих выходок сейчас не хватало!

Лиза покорно протянула руку за шарфом, но Нина сама накинула его на Лизу и затянула на горле узлом. На мгновение замерла, держа в руках концы и глядя на девочку. «Если она завяжет шарф туже, я задохнусь и умру, как все они, – подумала Лиза с отстраненным спокойствием. – Она может задушить меня – стоит только потянуть за концы». Сердце забилось быстрее, но Лиза не могла даже пошевелиться, словно загипнотизированная. Нина все смотрела, застыв, будто в нерешительности.

– Ты для папы что угодно готова сделать, да? – спросила она каким‑то надтреснутым голосом. Лиза смущенно кивнула. – Я понимаю… Я тоже хотела бы, чтобы мой отец меня простил. Бедная моя…

Лиза вдруг почувствовала, что Нина действительно понимает. Горло засаднило от подступающих слез, перед глазами поплыло, и шарф на горле вдруг стал колючим и тугим.

– Лиза!

Из бурана вынырнул Тимур. Нина выпустила концы шарфа и отступила.

– Лизка, ты с ума сошла, – пробормотал Тимур, подхватывая девочку на руки. – Ты…

Внезапно он осекся и внимательно посмотрел на Нину.

– Не вы одни о ней заботитесь, – сердито сказала она.

Тимур пожал плечами.

– Не говорите папе, – безнадежно попросила Лиза. Уши у нее горели, и лицу было жарко, несмотря на ветер и снег.

– Не скажем, – серьезно ответил Тимур, и Лиза со смутным удивлением поняла, что он говорит правду. – Чего тебе, Шмель?

Пес кружился вокруг людей, подвывая и взлаивая, отбегал на метр, а потом возвращался.

– Он хочет показать, где прячется убийца, – прошептала Лиза. Тимур нахмурился. – Он вел меня, а потом нас догнала Нина…

– Услышала, как хлопнула входная дверь, выглянула посмотреть… нервы, знаете ли. – Тимур приподнял бровь, будто сомневаясь, что у Нины есть нервы, но та не обратила внимания. – Смотрю – Лизкин шарф валяется. Накинула тулуп и бросилась догонять. Хорошо, что следы не успело замести. Чем ты думала, Лиза? А если бы мы тебя не нашли?

Лиза сердито пожала плечами. Шмель все скулил и вертелся; он даже осмелился прихватить руку Тимура зубами и слегка потянуть.

– Собака что‑то показать хочет, – буркнула Нина. – Не нравится мне…

– Вот что, – решил Тимур, – ведите девочку в дом, а я посмотрю.

– А с чего вы вообще на улицу вылезли? – с подозрением спросила Нина. Тимур дернул щекой.

– Вячеслав Иванович вывел Шмеля и с тех пор не возвращался. Уже минут сорок прошло. Даже если у собаки запор – слишком долго.

– Я думаю, что запор у Вячеслава Ивановича, и вы найдете его в туалете, – проворчала Нина и взяла Лизу за руку. – Пойдем, пока отец не спохватился.

Лиза сделала пару шагов, виновато оглянулась на Тимура. Лучше бы она осталась с ним – но девочка понимала, что спорить бесполезно. Они уходят в свет и тепло, а он остается здесь, посреди бурана. Будто прочитав ее мысли, Нина обернулась.

– Будьте осторожны, – буркнула она в спину Тимуру. Тот уже брел следом за Шмелем, по пояс, проваливаясь в снег.

– Я его подожду, – сказала Лиза, как только они вошли внутрь.

– Как хочешь, – сухо ответила Нина, – разденься только и отряхнись, а то все мокрое будет. И горячего тебе надо попить, чтоб не простыла…

Лиза покачала головой. С кухни доносился вялый, неживой голос отца. Лиза не хотела с ним встречаться. Ей не с чем было прийти к нему, нечего сказать.

– Как хочешь, – снова сказала Нина и прислонилась к стене, сложив руки на груди.

Ждать пришлось недолго. С улицы донесся скорбный вой. Тимур ввалился, таща за собой Шмеля. Тот упирался всеми лапами, пытался вывернуться из туго застегнутого ошейника и отчаянно скулил. Лиза невольно подалась вперед, чтобы защитить пса, но Тимур уже отпустил его. Шмель тут же метнулся обратно к двери и зацарапал ее лапами. По общежитию разнесся горестный лай.

– Нина, – проговорил Тимур, и с лица женщины схлынула краска – только два коричневых пятна остались тускло гореть на посеревших скулах. – Нина, – повторил он. – Мне очень жаль.

Нина качнулась обратно к стене, обхватила щеки ладонями.

– Тоже? – еле выговорила она. Тимур кивнул.

– Девочка не дошла буквально пяток метров. Слава богу. Не надо ей видеть, такое никому не надо видеть…

Лиза села на пол, обняла рвущегося пса – и Шмель затих, тонко поскуливая. «Тише, – бормотала она, – тише, бедненький…». По щекам текли слезы. Она не была толком знакома с Вячеславом Ивановичем, но он нравился ей – добрый старик со смешной собакой. В коридоре появился заспанный, растрепанный Лешка – будто бывшие ученики шли на таинственный зов.

– Вячиваныч? – спросил он. Маленький веселый Лешка будто бы осел и стал еще ниже, словно на глазах превращался в кучу пустых тряпок. – Я думал, он вечный, – хрипло проговорил геолог и закрыл лицо руками.

– Так, больше никаких прогулок, – проговорил Тимур. – Только… я думаю, надо принести его сюда. Как‑то нехорошо. Вы мне поможете?

Лешка кивнул и бросился одеваться, не попадая в рукава и роняя вещи.

Ночь бесконечна, и бесконечен буран, и чудища‑качалки будут трясти головами, пока снег не погребет их, и они не превратятся в ископаемые. На часах уже утро, но рассвет никогда не наступит. Снаружи – только смерть и тьма, и все расползлись по норам, попрятали головы под пыльные одеяла и лежат неподвижно, пока их души стонут от мертвящего ужаса.

Тимур потрепал жесткие собачьи уши – Шмель поднял на него полные горя желтые глаза и снова уткнулся носом в холодные хозяйские тапочки. Наверное, все‑таки медуза, думал Тимур. Судя по следам, Вячеслав Иванович не сопротивлялся, и на его замерзшем лице до сих пор читалось горестное недоумение. Тимур не мог представить, чтобы старый учитель позволил убить себя, как безвольную курицу. У девочки предмет, но она физически не может быть убийцей. Хотя – кто станет ожидать опасности от ребенка? Никто бы не смог разгадать ее намерений до последнего… Тимур повертел эту мысль и выбросил из головы – не признаваясь себе, он просто не хотел подозревать Лизу.

Но, может быть, она хранит предмет, а убийца берет его, чтобы попользоваться? Нет, не сходится, ничего не сходится… Пока он не узнает, что именно висит на желтом затертом шнурке на тонкой Лизиной шее – размышлять бесполезно.

В дверь поскреблись. «Открыто», – негромко отозвался Тимур. Он не слишком удивился, увидев на пороге Лизу. Молча кивнул, приглашая войти. Девочка с застенчивым видом протиснулась в комнату, села на пол рядом со Шмелем, погладила мокрую холку.

– Мне страшно, – смущенно сказала она. – Можно, я у вас посижу?

– Конечно. Папа тебя не потеряет?

– Папа спит, – грустно ответила Лиза. – И с ним тоже страшно. Он как мертвый теперь…

Она непроизвольно дотронулась до груди, где под свитером угадывались очертания предмета. Может, считает его талисманом?

– Все как мертвые, – продолжала Лиза, – а бандиты у себя в комнате сидят и матерятся друг на друга и на стюардессу… Я подслушала, – виновато объяснила она. – Вам не интересно?

Тимур искренне задумался. Могут ли замысловатые отношения наркоманки‑стюардессы и местных бандитов иметь отношение к предмету? Вряд ли… На фоне бродящего в буране потрошителя братки выглядели невинными овечками. А может, сам Джек‑Потрошитель бродит по Черноводску? Ходили же легенды, что этими зверскими убийствами маньяк пытался купить себе вечную жизнь. Может, удалось?

Да нет, чепуха. Это все буран – еще немного посидеть взаперти, и крыша съедет окончательно. Два мертвеца снаружи, два – в доме, и еще неизвестно, не появятся ли другие. Поневоле начнешь думать о лондонском маньяке, когда снег хоронит тебя заживо, и конца бурану не видно.

Лиза все смотрела, ожидая ответа, и в ее глазах так и светилась надежда на то, что хоть чем‑то получится его заинтересовать. Гадко использовать невинную детскую влюбленность, но работа есть работа…

– Знаешь, что мне интересно? – решился Тимур. – Интересно, почему у тебя разные глаза.

Девочка вздрогнула и поправила длиннющую челку. Слегка покраснела.

– Очень красиво, – поспешил добавить Тимур, и Лиза взглянула на него с недоверчивой надеждой. – Нет, правда, мне очень нравится. Сразу делает лицо необычным. Ты такой родилась?

Лиза помотала головой.

– Они летом такие стали, – тихо сказала она. – Только мне не нравится. И я не хочу, чтобы другие видели – а то начнут спрашивать…

– Как я?

Лиза дернула плечом: может быть.

– Летом… – задумчиво проговорил Тимур. – И что, за все это время никто не спросил тебя?

– Они не видели, – пожала плечами Лиза.

– Как можно было не увидеть?

– Ну, они стеснялись мне в глаза смотреть. Потому что родители развелись, и… – Лиза нахмурилась, пытаясь перевести смутное знание в слова, – они чувствовали себя виноватыми – и бабушка с дедушкой, и Нина, и папа… в общем, все. Думали, какой ужас, бедненькая девочка, и поэтому не смотрели, чтоб не расстраиваться.

Тимур ошарашено молчал.

– Вы ведь понимаете, правда? – жалобно спросила Лиза. – Потому что я сама не очень понимаю…

– Нет, ты прекрасно все объяснила, – проговорил Тимур, – я просто не ожидал… Да откуда ты все это знаешь?

– Мне Никита говорил, – ответила она и вздохнула. – Психиатр сказал, что Никита – это нормально, – торопливо добавила она. – Я сама бы… не захотела. Ну, это ведь очень грустно – понимать такие вещи, правда?

– Да, очень…

Лиза замолчала, почесывая холку Шмеля.

– А еще от вешалки в коридоре пахнет кровью, и…

Вдруг она подняла голову, глаза испуганно расширились.

– Что это? – прошептала она.

Тимур встал, мучительно прислушиваясь. Звук раздался снова, громче прежнего, и стало понятно, что где‑то дико визжит женщина.