Часть 3

КРЕПОСТНАЯ НАВСЕГДА

Глава 1

Яд

Доктор Штерн и Анна вышли из спальной барона – Владимир попросил дать ему возможность остаться с отцом наедине. Доктор предложил Анне руку. Девушка была настолько потрясена произошедшим, что, казалось, ничего не замечала вокруг себя и оцепенела от пережитого горя.

– Я провожу вас в библиотеку, – мягко сказал Штерн, и Анна слабо кивнула ему. – Мужайтесь, дитя мое, ибо вам надо беречь силы для официальной церемонии. И помните – барон смотрит на нас с небес, а он, думаю, хотел бы видеть вас счастливой.

– Как я могу быть счастлива, если его больше нет?!

– Душа не умирает – мы, медики, лишь свидетели ее освобождения от земных горестей и телесных недугов. Сохраните память о бароне в своем сердце, и вы увидите, что он не оставит вас своей заботой.

– Я никогда не забуду его!..

– Аня! – подбежал к ним Репнин.

Он не смог усидеть на месте. Михаил почувствовал – что‑то случилось, непоправимое и трагическое. Он бросился из библиотеки в спальную барона, но, не сделав и нескольких шагов, столкнулся в коридоре с Анной и Доктором.

– Он умер… – прошептала Анна.

– Я понимаю, это огромная потеря для вас, – с вежливым состраданием проговорил Репнин после паузы, которую посчитал достаточной для выражения должного соболезнования.

– Нет, вы не понимаете, вы просто не знаете, что это был за человек! – срывающимся от волнения голосом воскликнула Анна.

– Дорогая, – спокойно, но требовательно сказал доктор Штерн, – вы слишком встревожены и нервны сейчас, чтобы обсуждать случившееся. Господин Репнин, буду вам признателен, если вы отведете Анну в библиотеку и побудете с ней до моего возвращения. Меня тревожат кое‑какие неясности, и я хотел бы проверить свои сомнения… Да, и я настоятельно рекомендую выпить что‑нибудь крепкое – это поможет снять напряжение.

– Конечно, доктор, – кивнул Репнин уходящему Штерну и обернулся к Анне. – Умоляю вас, доверьтесь мне – обопритесь на мою руку и позвольте оберегать вас в эту скорбную минуту.

Анна покорно заняла место подле него, и они медленно направились в библиотеку.

– Вы хотели рассказать мне о бароне…

– Он был добрым, щедрым, благородным. Он был учителем и отцом, вместе со мной радовался и горевал. Господи, как же мне все это вам объяснить?!

Репнин открыл дверь в библиотеку и пропустил Анну вперед. Она подошла к столику, где лежал недочитанный бароном томик – исторические хроники Тацита.

– Книга… Это его любимая книга, – улыбнулась Анна сквозь слезы. – Когда ему было грустно, он перечитывал ее. А вот это его любимая трубка. Я помню ее с детства. Возьмите, рассмотрите ее, почувствуйте ее тепло.

Какая‑то тень за их спинами метнулась к двери.

– Кто здесь? – крикнул Репнин и преградил неизвестному выход из библиотеки. – Немедленно покажитесь и представьтесь, иначе я позову слуг, и вам не поздоровится!

Из темноты за шкафом вышел Шуллер. Вид у него был самоуверенный и вороватый одновременно.

– Карл Модестович? – нахмурилась Анна. – Что вы здесь делаете? Иван Иванович уволил вас!

– Зашел попрощаться. Слишком много воспоминаний связано с этим домом. А то, что меня уволили, – так это досадное недоразумение, легкая путаница. Я пойду, пожалуй. Пора.

– А это что? Еще одно досадное недоразумение? – остановил его Репнин.

Управляющий что‑то прятал за спиной – оказалось, графинчик с бренди.

– Это? Ах, бренди! Я был в театре, а фройляйн Анна так очаровательно играла Джульетту…

– И вы, конечно, не могли уехать, не выпив за ее успех? – съязвил Репнин.

– Да‑да, конечно! – ничуть не смущаясь, подтвердил управляющий. – Анна, безусловно, достойна того, чтобы в ее честь произнести тост. Но я побежал за графином не поэтому – я видел, что барину сделалось дурно, а глоток бренди ему обычно помогает.

– Вы опоздали. Барон больше не нуждается в ваших услугах.

– Значит, я могу идти? Благодарю… Сударыня…

– Господин управляющий!

– Чего изволите?

– Верните графин на место, – строго напомнил ему Репнин.

– Ужасный день! – словно спохватился Модестович и с величайшей предосторожностью водрузил похищенное на винный столик. Потом он деланно раскланялся и вышел.

– Вам не кажется, что для управляющего этот человек немного распущен? – обратился Репнин к Анне.

– Карл Модестович вообще отличается бесцеремонностью.

– Это ужасно! Его хозяин еще не остыл, а он уже бросился подбираться к тому, что плохо лежит. Бренди! Очень кстати, выпейте – доктор рекомендовал.

– Иван Иванович любил бренди и всегда перед обедом выпивал чуть‑чуть для бодрости и здоровья. Никто не знал в нем толк так, как он, – Анна взяла со столика оставленный ею раньше бокал с бренди.

– Стойте! – Репнин вдруг бросился к ней и выбил бокал у Анны из рук. Тонкое стекло, упав, разбилось вдребезги, ковер тут же впитал напиток, и странный, терпкий аромат закружил по комнате. Анна с недоумением взглянула на Михаила, и он поспешил объясниться:

– Простите! Я не хотел сделать вам больно! Но, когда вы взяли бокал, я заметил нечто…

– Господа, я хотел пожелать вам спокойной ночи, – в библиотеку вернулся доктор Штерн. – Впрочем, теперь уже – доброго утра, если вообще новый день сможет принести успокоение в вашем горе. Но я желаю этого всем сердцем. Странно, чем это пахнет?

– Именно об этом я и хотел с вами переговорить прежде, чем вы уедете. Анна собиралась выпить бренди, как вы советовали, но я заметил осадок в бокале. Я попытался остановить ее, и бокал упал.

– Барон всегда заказывал самый лучший бренди, его везли специально из Петербурга… – растерянно сказала Анна.

– Непонятно, – доктор Штерн взял графинчик со стола, открыл его и понюхал. – Запах, совершенно не свойственный этому напитку!

– Я не любитель, а тем более – не знаток бренди, – развел руками Репнин. – Но, доктор, вы думаете то же, что и я?

– Я не исключаю, что в бренди был подмешан яд. И это в корне меняет дело. Я должен еще раз осмотреть тело барона, немедленно! Ждите меня здесь и берегите графин – он мне понадобится!

* * *

Владимир по‑прежнему стоял на коленях перед телом отца. Барон лежал на постели такой просветленный и красивый. Казалось, он просто заснул, сбросив на время озабоченность и тревоги последних дней. Морщины на лице разгладились, и все тело излучало покой и умиротворение. И лишь правая рука безжизненно свисала – Владимир поднял ее и осторожно положил на постель. На пол что‑то упало. Владимир поднял упавший предмет – это был медальон, с которым отец никогда не расставался. Корф открыл его и вздрогнул.

– Отец! – воскликнул он. – Ты же говорил мне, что она исчезла из нашей жизни! Ты же говорил, что забыл ее!..

Владимир, словно обезумевший, бросился к камину и со всей силы швырнул медальон в угли. Доктор велел затушить камин и открыть окна: на дворе – лето, в комнате – умерший.

– Господи! Что же я делаю?! – Владимир обернулся к отцу. – Почему, почему ты столько лет скрывал, что помнишь о ней?! Почему мы так мало разговаривали с тобой?! Не было бы этих глупых размолвок… Я пытаюсь вспомнить что‑то хорошее – а на ум приходят только наши бесконечные обиды. Мы постоянно спорили о какой‑то чепухе! А ты, оказывается, думал о ней. Отец, я почти не знал тебя! О чем еще ты думал, о чем горевал, чему радовался? Мы так и не успели поговорить о главном…

– Владимир Иванович! Вы позволите? – это был Штерн.

– А?! Что?! – Владимир заметался, как будто его застали на месте преступления.

– Простите, что снова врываюсь к вам, но дело не позволяет отлагательств. Я прошу вас разрешить мне еще раз осмотреть тело вашего отца.

– Зачем?

– Я прошу вас довериться мне и все объясню через несколько минут.

– Да‑да, конечно, – потерянным голосом сказал Владимир. – Мне уйти?

– Буду вам признателен, если вы подождете меня в библиотеке.

Корф еще раз с тоской взглянул на отца и вышел из спальной. В библиотеке он сразу увидел Репнина и поначалу не заметил стоявшую у окна Анну.

– Миша! Прости, я так и не поздоровался с тобой по‑человечески.

– Это не важно, – с пониманием сказал Репнин.

– Хорошо, что ты приехал… – кивнул было Владимир и, наконец, разглядел в полумраке библиотеки ее. – Впрочем, ты ведь приехал не ко мне.

– Я приехал к тебе, – с усилием подчеркнул Репнин последнее слово. – И готов поддержать тебя в твоем горе.

– А что мы теперь можем сделать, Миша! – Корф прошел к любимому креслу барона и сел в него. – Ты не знаешь, зачем доктору Штерну потребовалось повторное освидетельствование?

– Я пока не уверен, Володя, и надеюсь, что мне это только показалось.

– Объясни!

– Бренди… – Репнин указал на графин на столике. – Я обнаружил какой‑то осадок в бокале и потом в графине. Это очень подозрительно.

– Возможно, кто‑то из слуг приложился и после добавил какой‑нибудь дряни, чтобы не заметили. Обычное дело.

– Нет‑нет, – вмешалась Анна. – Иван Иванович сам всегда переливал бренди. А вчера ночью он долго сидел в библиотеке, и вряд ли кто‑то из слуг мог незаметно взять графин.

– К тому же у этого бренди – несвойственный ему аромат. Доктор Штерн тоже насторожился.

– Кроме отца, его никто не пил. Я не верю, чтобы кто‑то подсыпал туда яд. Какой‑то бред из пошлых, французских романов!

– У барона были враги?

– Только французы на войне. Но если твое подозрение верно, то это не враги – это убийцы! Что там, Илья Петрович? – Владимир стремительно поднялся навстречу вернувшемуся доктору.

– Должен сообщить вам, господа, что мои наихудшие опасения оправдались. Судя по ряду признаков, барона отравили. И, скорее всего, яд был подмешан в бренди, который Иван Иванович пил накануне спектакля.

– Как это может быть? – вскричал Владимир.

– К сожалению, на яде не остается отпечатков, и потому я не в силах описать вам картину преступления. Но то, что оно совершено, готов подтвердить под присягой. Я вынужден буду изъять у вас злополучный графин и доложить обо всем исправнику.

– Надеюсь, вы не хотите сказать, что все это помешает мне проститься с отцом?

– Ни в коем случае. Я сейчас же привезу отца Павла – душа невинно убиенного должна получить высшее благословление в последний путь, тем более что все произошло так стремительно, и барон не успел причаститься перед смертью. Но расследование должно состояться, и я рекомендую вам поискать убийцу в своем окружении. Знать о привычках барона и воспользоваться ими могли только те, кто хорошо был о них осведомлен.

– Поступайте так, как сочтете правильным, – кивнул Владимир.

– И законным, – добавил доктор Штерн.

Он с величайшей осторожностью взял со стола графинчик и обмотал его захваченным из спальной барона полотенцем. Потом вежливо откланялся, унося с собой смертоносный груз.

– Володя, – начал Репнин.

– Прошу простить и оставить меня, – резко сказал Владимир. – Анна, проводите Михаила в комнату для гостей. И велите собрать слуг – я должен объявить всем о случившемся. Пусть ждут у крыльца, я выйду.

Оставшись один, Владимир первое время стоял посреди библиотеки, боясь пошевелиться. Рассудок отказывался принимать сказанное доктором Штерном. Отца отравили? В имении появился свой Цезарь Борджиа или, что еще хуже, синьора Тофана? Безумие! Кто мог желать смерти барона? Отец никогда не был замешан в политике и скандалах любого толка. Разве что история с Долгорукой? Но Мария Алексеевна? – смешно! Она и умом‑то особенным Богом пожалована не была – одни тряпки да развлечения на уме. Странно, как Лиза выросла такой скромной и терпеливой…

Владимир обвел взглядом книжные шкафы – если вы что‑то видели, что‑то знаете, скажите! Кто этот негодяй, пробравшийся под покровом ночи в библиотеку и вливший смертельную жидкость в любимый напиток отца? Владимир вспомнил, что от бренди отказались все – княгиня, Забалуев, да и он сам не жаловал его. Но неужели же симпатия к другому напитку может служить поводом для подозрений?

Отец, отец! Зачем ты ушел? Почему сейчас, когда ты так нужен!..

В дверь постучали, и следом вошла Анна.

– Владимир Иванович, приехал отец Павел. Он хотел бы пройти к дядюшке. А слуги ждут вас, как вы и просили.

– Хорошо, – кивнул Владимир. – Я сам встречу отца Павла, а ты ступай на двор со всеми. И забудь, слышишь, забудь это – дядюшка! Не смей очернять его память – ты мне не сестра, ты – никто! Игры закончились – знай свое место!

Анна промолчала. Она низко, но с достоинством поклонилась новому хозяину и вышла из библиотеки. Владимир проводил ее обезумевшим взглядом и выбежал в коридор.

Отец Павел, слегка заспанный и помятый, растерянно топтался в прихожей. Завидев Владимира, он бросился к нему:

– Как же это? Как же?..

– Отец скончался ночью, мы не успели послать за вами – все случилось так неожиданно… – проговорил Владимир, едва сдерживая слезы.

– Плачьте, сын мой, плачьте, слезы облегчат вашу душу, а мне позвольте облегчить его уход.

Владимир кивнул и повел батюшку за собой.

Оставив отца Павла в спальной барона, Владимир вышел на крыльцо, где уже вполголоса гомонили слуги. Слух о смерти старого барина разлетелся по имению мгновенно, и никто хорошего не ждал. Молодой Корф был известен своим равнодушием к делам и людям. И поэтому все, затаив дыхание, ожидали его первых, после смерти отца, слов и распоряжений.

– Вам уже должно быть известно, что вчера ночью отец мой, барон Иван Иванович Корф, скончался.

– Господи, прими его душу!.. Добрый был человек… Пусть земля ему будет пухом… Осиротели совсем… – понеслось из толпы наперебой с женскими плачами.

– Рыдания умерьте! – возвысил голос Владимир. – Сейчас время проводов – нечего стенать! Все, что могло плохого случиться, – случилось. И вот вам мои первые распоряжения. Варвара – собери баб да обрядите отца, как положено. Никита, Григорий – распорядитесь о гробе и позаботьтесь перенести барона в церковь. А потом отправляйтесь по соседям звать на похороны. Никто не должен шататься без дела!

В толпе снова послышались всхлипы и охи.

– Я сказал – довольно! – с раздражением крикнул Корф. – И еще, отец мой умер не просто так – он был отравлен. Я поклялся найти его убийцу – помните об этом, пощады не будет. Если узнаю, что кто‑то из вас руку приложил, – тому не жить, сам уничтожу… Я допрошу каждого. И, если кто знает что, лучше скажите сами и сейчас. А теперь расходитесь!

Владимир вернулся в библиотеку – он был словно не в себе. Он чувствовал, что мог в эту минуту убить любого, если бы кто только вздумал ему перечить или просто о чем‑либо переспросить. И поэтому, когда в дверь библиотеки просочился Карл Модестович, Корф был готов собственноручно его задушить – сразу и на месте.

– И ты еще смеешь являться мне на глаза!

– Я знаю, кто убил барона, – быстро сказал управляющий, уклоняясь от занесенной над ним руки.

– Кажется, отец тебя уволил? – слегка остыл Владимир.

– Я не мог покинуть поместье, не назвав имени убийцы.

– Как благородно! – съязвил Корф, позволяя ему пройти. – Твое увольнение и смерть отца делают тебя первым в числе подозреваемых. Однако ты остался, чтобы назвать имя убийцы? Я слушаю.

– Вы знаете, что у нас с Иваном Ивановичем последнее время не ладились отношения. Каюсь, иногда я подводил барона, но нелады между барином и управляющим – дело обычное. Это еще не причина для убийства!

– Допустим, – Владимир снова сел в любимое кресло отца и махнул Шуллеру рукой, позволяя продолжить.

– Какая мне выгода от смерти Ивана Ивановича, царствие ему небесное! Месть? Может, я и не самый лучший человек на земле, но мстить своему барину за недовольство мной, я не стану.

– Ближе к делу.

– В этом доме есть только один человек, которому смерть барона на руку. Это Анна!

– Ты в своем уме? – вздрогнул Корф. – Зачем Анне убивать отца?

– А вот зачем! Разве этот документ – не достаточная причина того, что Анне выгодна смерть барона? – управляющий быстро протянул Корфу бумагу, которую днями отобрал у Полины.

Владимир взял документ и развернул его, прочитал, нахмурился.

– Вольная Анны? Откуда это у тебя? Ты ее украл?

– Ну, конечно, – кивнул управляющий и тут же поспешил добавить:

– Нет! Вы меня не правильно поняли! Иван Иванович хотел облагодетельствовать Анну, но затем подумал хорошенько – и изменил свое решение.

– Это почему же?

– Пока вы были в Петербурге, – вкрадчиво начал свое объяснение Шуллер, – Анна начала выспрашивать, какой доход приносит поместье, сколько денег у барона. Вот он и решил повременить с вольной.

– А почему же он не уничтожил эту бумагу?

– Да, потому… – импровизировал управляющий, – потому что не знал наверняка – то ли Анна просто полюбопытствовала, то ли и вправду корысть ее обуяла.

– А потом отца отравили… – задумчиво произнес Корф.

– Да Анна и отравила! – убежденно сказал Модестович. – Отравила своего благодетеля прежде, чем тот успел уничтожить документик. Теперь понимаете? Вольная все еще имеет силу!

– А как же она оказалась у тебя?

– Я знал о вольной и оказался шустрее мерзавки.

– Да уж! О твоей шустрости я наслышан. Обчистил моего отца и теперь имеешь наглость являться ко мне!

– Ложь это, барин! Меня оклеветали! Анна и оклеветала! Вечно кроткой овечкой прикидывалась, а Иван Иванович, чистая душа, ей верил. Она же все на наряды и украшения тратила, а говорила, что недостача из‑за меня.

– Это все слова, милый мой, пустые слова, – с сомнением сказал Владимир.

– А если бы вы узнали, что барон переписал завещание и оставил все Анне?

– Откуда тебе известно, что отец хотел изменить свое решение?

– Ой, зря вы мне не доверяете, Владимир Иванович. Зря, – с притворным сожалением покачал головой управляющий. – Ладно, считайте, что я все выдумал. Идите, барин, порадуйте Анну. Дайте ей свободу, деньги! Ей, убийце вашего отца. А меня, лжеца, давайте – в кандалы и на каторгу!

– Допустим, я поверил тебе, – после многозначительной паузы проговорил Корф. – Можешь снова приступить к обязанностям управляющего. Я отменяю решение отца о твоем увольнении.

– Ваше благородие! Владимир Иванович! Благодетель! – Модестович кинулся было облобызать хозяйскую руку.

– Брось, брось… – брезгливо поморщился Корф. – Встань… И как бы ты поступил с Анной?

– А чего тут думать?! Вызвать исправника – и дело с концом!

– Это сделать никогда не поздно. Я не собираюсь обвинять Анну или кого‑либо другого голословно, – Владимир посмотрел Шуллеру прямо в глаза. – Найди доказательства, что Анна убила моего отца. Слышишь, найди!

Модестович кивнул, пряча в усах гадкую улыбку, и вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с Анной, которая недоуменно оглянулась на него.

– Владимир Иванович! – сказала она с порога, входя в кабинет. – Я бы хотела поговорить с вами.

– С чего бы вдруг? Разве у тебя нет дел?

– Я знаю, кто убил вашего отца.

– И ты? Очень интересно! Однако ты не первая, кто приходит сюда с этими словами. И кто же подозреваемый?

– Я уверена, что это Карл Модестович. Бывший управляющий.

– Почему бывший? Я снова взял его на работу.

– Не может быть! Я уверена, это он!

– И у тебя есть доказательства?

– Во‑первых, у него были причины. Иван Иванович заметил, что он крал деньги, и при нем пропала та самая долговая расписка Долгоруким, из‑за которой княгиня может лишить нас поместья.

– Нас? Разве ты хозяйка здесь?

– Нет, конечно, нет! – смутилась Анна.

– И вот что странно, – рассмеялся Корф, вставая, – ты обвиняешь его, а он тебя.

– Да как вы смеете!

– А почему бы и нет? Отец обещал тебе вольную, скажи, отчего же он не отдал ее, хотя так любил тебя, и это очевидно? Может быть, его любовь оказалась не такой сильной, как ты думала, и тебя это разозлило?

– Похоже, вы мечтаете, чтобы виновной оказалась я? Что ж, я не удивлена. Но учтите: обвиняя меня, вы не избавитесь от убийцы!

Анна решительно повернулась и выбежала из кабинета.

– Куда же вы? – иронично окликнул ее Корф. – Вы так и не сказали, а что же, во‑вторых!

Владимир запутался. В глубине души он не подозревал и не обвинял Анну, но, возможно, его просто околдовал ее кроткий облик и благородный тон? Корф был бы рад, если бы открылось, что убийца – Анна. И тогда уже никто не мог бы ему сказать, что он когда‑либо поступал с нею несправедливо. Всем стало бы очевидно, что он внутренне угадывал ее мелкую и подлую душонку.

Нет, он не позволил бы сразу же отдать ее исправнику. Он сам с удовольствием наказал бы ее, согнал слуг и велел им смотреть, как Анну будут стегать по нежной коже у позорного столба. А когда она запросит пощады и начнет рыдать, сознаваясь в содеянном, – отдал бы под суд, чтобы навсегда заклеймить, как злодейку и душегубку! И наплевать на то, что будут думать об этом соседи, что они станут говорить об отце…

Отец, ах, отец! Зачем ты навязал мне эту ношу?! И теперь я должен вечно продолжать твою игру, чтобы не осквернить память о тебе – терпеть и признавать в своем доме эту зазнавшуюся рабыню, чье место – на кухне… Кстати, о кухне. Владимир вспомнил, что до прихода Анны у него мелькнула мысль, которую он не успел рассудить.

– Варвара, скажи мне, – спросил Корф, заходя на кухню, – ты ведь держишь у себя яды, верно?

– А как же – потрава всегда нужна, чтобы мышей отваживать. Ой, да не думаете ли вы, что это я барина отравила?

– Нет, конечно, – махнул на нее рукой Корф. – Подумай, кто еще мог взять яд, кроме тебя?

– Никто. Ключ от буфета только у меня да у хозяина, Царство ему небесное, – перекрестилась Варвара.

– Значит, отца отравил кто‑то посторонний…

– Кто ж из наших грех на душу возьмет, – заплакала Варвара.

– Все, все, все! – прикрикнул на нее Корф, которому и так было тошно. – Все, не плачь! Не плачь!

– Хотя… Совсем забыла. Яды‑то в нашем доме не только у меня есть. Карл Модестович его в конюшне хранит.

– Значит, все‑таки – Карл Модестович?

– Ой, не знаю, барин, я ведь только рассказываю…

– Полно тебе, не пугайся, я во всем сам разберусь. А о нашем разговоре – ни слова, никому, поняла? – Корф строго посмотрел на нее – Варвара кивнула. – Хорошо, продолжай печь. Гостей, думаю, много будет – умел отец людей привораживать.

Всех этих событий Репнин не знал. Устав от дороги и переживаний, он уснул, едва вошел в отведенную ему комнату, а встал уже далеко за полдень. Заслышав, что он проснулся, тотчас явился слуга и выразил готовность помочь с умыванием. Михаил с удовольствием освежился чистой, еще прохладной ключевой водой, утерся полотенцем, пахнувшим летом и солнцем, и все случившееся вдруг показалось ему нереальным. Но тишина в доме была какой‑то нерадостной, и Репнин снова почувствовал на душе невыразимую тяжесть и непроходящее беспокойство.

Выйдя из комнаты, он неожиданно столкнулся в коридоре с невысоким лысоватым человеком с бегающими, мелкими глазками и препротивными ужимками. Но внешность, помнил поэтичный Репнин, не всегда соответствует истинному состоянию души и мировоззрению, и поэтому, поборов в себе крайнюю неприязнь, он вежливо поздоровался с незнакомцем.

– День добрый, – голосом столь же мерзким, как и его внешность, прогнусавил в ответ незнакомец и представился:

– Забалуев Андрей Платонович, предводитель уездного дворянства.

– Князь Михаил Репнин. Я друг Владимира. Вы не его ли ищете?

– Нет, вообще‑то я к его отцу, Ивану Ивановичу. Мы давние приятели. Я был вчера на спектакле. Досада с этим приступом. Надеюсь, ему лучше?

– Иван Иванович умер.

– Как? Почему? Это сердце?

– Барона отравили.

– Вы шутите, однако?! Только вчера вечером он смотрел, как его воспитанница великолепно играла Джульетту. Она была очаровательна, он гордился ею и пребывал в таком прекрасном настроении. Я, конечно, был поражен этим приступом, но… Отравили? А как узнали?

– Доктор Штерн заявил об этом после того, как мы заметили странный запах и какой‑то осадок в бренди. Сейчас доктор изучает остатки бренди, чтобы понять, какой это был яд.

– Господин Штерн – хороший доктор и честный человек. Но почему мне об этом ничего не сказали? Убийство в нашем уезде! Я должен знать все. И уже есть подозреваемые?

– Я предполагаю, что здесь не обошлось без управляющего. Он был недавно уволен за воровство. И мы с Анной видели, как он пытался выкрасть графин, в то время как у Ивана Ивановича был приступ.

– Карл Модестович? Возможно, возможно, – засуетился Забалуев, – он похож на смутьяна, он мне с самого начала не нравился. Не смею вас больше задерживать. Передайте мои соболезнования Владимиру Ивановичу.

– Я думаю, вы и сами сможете это сделать завтра – Владимир велел сообщить всем соседям. Да, говорят, ваш уезд – не такой уж и благополучный, и в Петербурге ходят слухи, что здесь не все в порядке с законностью.

– Слухи, я уверен, что это лишь слухи. Но присмотреться к кое‑кому повнимательней не мешало бы. К примеру, вот тот же Карл Модестович. Человек, способный на убийство, способен на все. Прошу прощения, мне не стоит более докучать вам, – Забалуев свернул разговор и быстро откланялся.

Репнин с недоумением посмотрел ему вслед и отправился искать Владимира. Кто‑то из слуг сказал Михаилу, что молодой хозяин в кабинете барина.

– Прости, Владимир, если помешал, – сказал Репнин, входя, – мне надо кое о чем предупредить тебя.

– Надеюсь, ты не хочешь назвать мне имя убийцы?

– Почему ты так говоришь?

– Сегодня ко мне заходили со своими подозрениями слишком многие. Впрочем, я сам спровоцировал это своей неразумной речью перед слугами. Или, быть может, ты хотел меня утешить?

– Я хотел поговорить с другом об очень серьезных вещах, но, думаю, мне стоит подождать, пока твое сердце смягчится.

– Миша, прости, я сам не свой! – Корф встал из‑за стола и протянул Репнину руку. – Мир?

– Мир, – кивнул тот, отвечая Корфу рукопожатием, – но ты все же должен знать: я подозреваю, что барона убил Карл Модестович.

– Вы договорились об этом с Анной? Она недавно была у меня и обвиняла управляющего.

– Ты думаешь, она не права? Владимир, прошлой ночью он пытался украсть из библиотеки графин с бренди.

– Тот самый?

– Он утверждает, что хотел принести его в театр, когда увидел, что барону плохо.

– Но в этом нет ничего предосудительного, Миша! Не знаю, не знаю, – покачал головой Корф. – Все это слишком зыбко, все предположительно. И мы еще очень далеки от решения этой загадки.

– Но мы найдем его, найдем убийцу! Я тебе обещаю! – горячо сказал Репнин.

– Благодарю тебя, Мишель, – кивнул Корф, – но позволь мне еще поработать с бумагами отца. Во многом надо разобраться, во многое вникнуть. Теперь это моя забота и переложить ее мне не на кого, ибо я не знаю, кому я могу здесь доверять.

– Доверяй своему сердцу, Владимир! – с неожиданным пафосом сказал Репнин.

– Сердце? Вот уж где главный обманщик, слабовольный и доверчивый. Нет, мой друг, я как‑нибудь сам, без сантиментов.

Оставив Корфа в кабинете одного, Репнин снова оказался в библиотеке и увидел Анну. Она только что поставила в большую фарфоровую вазу огромный букет лесных цветов.

– Красивый букет… – тихо сказал он, подходя к Анне.

– Михаил! Здравствуйте, – кивнула она. – Иван Иванович любил лесные цветы. Ему нравилось, когда в его комнате стояла целая охапка. Каждый день по утрам я собирала ему новый букет и сегодня по привычке нарвала… А потом вспомнила, что не для кого больше!

– Я обещаю разыскать убийцу вашего дядюшки. Клянусь!.. – Репнин потянулся к Анне и пылко обнял ее, но потом спохватился и отступил. – Простите. Я не хотел воспользоваться вашей слабостью.

– Я рада, что вы сейчас со мной. Вы ведь вызвались быть моим братом, не забыли?

– Надеюсь, что это ненадолго, – улыбнулся Репнин и, встретив непонимающий взгляд Анны, пояснил, – я говорю о брате, ибо мечтаю сделать наше знакомство более близким и с самыми серьезными намерениями.

– Не стоит об этом, – остановила его Анна. – Сейчас не время. Тем более что я поставлена в весьма затруднительное положение. Владимир вернул управляющему должность, и в благодарность за это Карл Модестович обвинил меня в смерти Ивана Ивановича.

– Но это же нелепо! Я немедленно поговорю с Владимиром!

– Я прошу вас не осложнять дело сверх того, что уже случилось. Я верю: благоразумие восторжествует, и скоро все обстоятельства этого происшествия прояснятся в полной мере.

– Анна! Ваше решение – закон для меня, – Репнин галантно поклонился ей. – Вы позволите мне оставить вас ненадолго? Перед отъездом мне было дано особое поручение, которое я обязан исполнить.

– Вы свободны в своих поступках, Михаил, – тихо сказала Анна. – А у меня нет права задерживать вас.

– Это право есть у меня, и я намерен воспользоваться им по возвращении. А пока вы не откажете в любезности проводить меня?

Анна кивнула, и они вместе вышли из библиотеки. Какое‑то время Анна и Репнин еще стояли рядом на крыльце, пока Никита седлал для него на конюшне скакуна, на котором тот приехал к Корфам. Михаил успел сказать Анне несколько теплых, успокоительных слов, и невыразимая тоска вдруг нахлынула на нее, словно они прощались навсегда.

– Что‑то Никита долго, – проговорила Анна, пытаясь отвлечься от своих нехороших предчувствий.

– Да я не спешу, – улыбнулся Репнин, для которого вот так стоять рядом с Анной – было высшим счастьем и почти наслаждением.

Он ее тревоги не понимал и отводил все на счет недавних трагических событий.

Наконец появился Никита – белый, как полотно и заметно встревоженный. Он вел коня под уздцы, сильно натягивая их и торопя своего ведомого.

– Неужели Парис доставил тебе столько хлопот? – удивился Репнин, никогда прежде не замечавший за своим жеребцом излишнего норова.

– Что вы, барин, – поспешил успокоить его Никита. – Вы же знаете наше горе, вот и перенервничал немного. А скакун у вас знатный, красивый да ухоженный. Я с ним с осторожностью – дорогая лошадь, текинская.

– Разбираешься, братец! – похвалил Репнин и вскочил в седло. – До свидания, Аня!

– Прощайте, Миша, – почему сказала ему вслед Анна, когда Репнин уже отъехал со двора и слышать ее не мог.

Она повернулась, но услышала шепот Никиты:

– Анечка, ты на меня не смотри, на конюшню ступай, только так, чтобы никто не увидел да не понял, что вместе мы. Беда приключилась. Торопиться нам надо.

Анна хотела переспросить Никиту, что за спешность такая, но его уже и след простыл. Оглядевшись, не видит ли никто, Анна прошла на задний двор.

– Никита, милый, что случилось? – спросила она, открыв дверь на конюшню.

– Иди сюда, – позвал ее Никита из дальнего угла в сенном загоне. – Пока я сейчас господского жеребца снаряжал, разговор услышал. Модестович с Полиной решили тебя извести. Нашему‑то злодею барин задание дал найти против тебя доказательства, что, мол, ты барона отравила. Вот он и велел Польке свою банку с отравой в комнате твоей спрятать. А сам побежал молодому барину доносить, что нашлись улики‑то. Я не смог ему помешать – узнал бы, что я все слышал, убил, я у него пистолет видел.

– Боже мой! Неужели Владимир мог так низко пасть?!

– Что хочешь думай, Анечка, только времени у нас лишнего нет. Бежать тебе надо! Но одну не отпущу – с тобой уйду.

– За помощь, Никита, спасибо, но как же мои вещи, мои книги?..

– Нельзя тебе в дом возвращаться – сразу поймают! И не докажем мы с тобой ничего. О вещах не беспокойся – найдем, да у меня и деньги есть. Немного, что старый барин жаловал по щедрости к праздникам да по хорошему настроению. Не пропадем. В Петербург поедем…

– В Петербург нельзя… – пробормотала Анна, – узнать меня могут.

– И то верно, значит, в Москву, или еще куда – лишь бы отсюда подальше!

– Ой, что‑то мне плохо, Никита, – призналась Анна.

Она вдруг поняла, что Никита прав – нельзя ей больше в имении оставаться. Заступник ее и благодетель скончался, не успев выполнить обещанного, и теперь она была всецело во власти жестокого Владимира, который и не скрывал своей ненависти к ней. И если он сам приказал управляющему найти способ обвинить ее в смерти Ивана Ивановича, значит, намерен по‑настоящему ее извести. А Модестович рад стараться. Она у них с Полиной уже давно, как бельмо на глазу. Управляющий только барона и боялся, а так – сколько раз к ней в комнату вламывался и овладеть норовил. А Полина лишь мечтает, как занять в театре место Анны и самой играть первые роли.

«Миша! А как же Миша?! – с тоской подумала Анна, но сама же себя оборвала. – Мечты это все! Не будет у нас с ним счастья. Я – крепостная, он – князь. Ничего хорошего, только слезы да новые унижения».

– Мне бы с Варварой проститься, – Анна умоляюще посмотрела на Никиту.

– Варваре я и сам скажу.

– А ты говорил, что взять что‑то должен?

– Я, Анечка, как услышал, что Владимир Иванович Модестовича вернул, на всякий случай собрался. Меня он еще при бароне убить обещал, а тут уж ему такая власть дадена…

– Господи! – воскликнула Анна. – Неужели и впрямь нет иного выхода?!

– Ты на Небо не смотри, – мягко сказал Никита. – Ты за временем следи – не успеем уйти подальше, возьмут нас, и тогда…

– Не гони меня, Никита, – Анна вдруг стала собранной и заговорила решительно. – Я свою судьбу поняла. Но не могу я с Иваном Ивановичем не проститься. Его уже обрядили да в церковь перенесли. Вот поклонюсь ему последний раз и – все.

– Про это ничего не скажу – святое, – кивнул Никита, – только я вперед выеду, буду ждать тебя на опушке, там, где развилка на три имения.

– Знаю, – согласилась Анна и, не оглядываясь, вышла из конюшни.

Незамеченной она пробралась в домашнюю церковь Корфов, где завтра должно было состояться отпевание старого барона. В церкви горели свечи, пахло ладаном и цветами из оранжереи – душистыми и сладкими. Гроб стоял на возвышении, а Иван Иванович лежал в нем, как живой.

– Дядюшка, милый! – кинулась к гробу Анна. – Зачем вы покинули меня?!

Вся ее жизнь в эту минуту промчалась перед ее взором – безоблачное детство, счастливая юность. Барон обожал ее – баловал и учил, мечтал увидеть на знаменитых театральных сценах. Он был поверенным во всех ее делах, оберегал и сопутствовал. И Анна всегда отвечала ему искренней любовью и почтением, на которые только способна любящая и преданная дочь.

Анна не знала своих родителей, но барон обещал ей когда‑нибудь все рассказать. И вот он ушел, не увидев ее триумфа на Императорской сцене, не открыв тайну ее происхождения…

– Вот ты где! Я так и думал, что не решишься убежать, не простившись с отцом, – громко сказал Владимир, нарушая трепетную тишину церкви.

Анна вздрогнула и оглянулась.

– Что – испугалась? Виновата в чем? – издевательски спросил ее Корф.

– Никакой вины не знаю за собой, – гордо ответила Анна.

– А чего же бежать собралась? Мы только что Никиту поймали, когда он двух рысаков со двора выводил. Сам – с вещами, деньги при нем нашли, – улыбался Владимир. – Я пока не решил, что с ним делать, потому что он глупый теленок. Понимаю, что из нежных чувств к тебе решился на крайнее. А вот как с тобой поступить? Нашел‑таки Карл Модестович отравителя. Что скажешь‑то?

– Вы теперь вольны сделать все, что угодно. Вы можете издеваться надо мной, сколько вам будет угодно, можете отправить меня под суд и на каторгу. Но вы не можете отнять у меня любовь человека, заменившего мне отца! Позвольте проститься с Иваном Ивановичем, как положено.

– Любовь, говорите, – криво усмехнулся Корф. – А что такое любовь, Анна? Одно из пустых слов, которым пользуются низкие люди, чтобы добиться своих целей.

– Это ваше определение любви, а я считаю, что любовь – это единственное, что утешает в беде.

– И как же вы утешали моего батюшку?

– Это не я утешала его, а вы. Когда Иван Ивановичу нездоровилось, он перечитывал ваши письма, присланные с Кавказа.

– Перечитывал?! После того как сжигал их в камине.

– Он хранил все ваши письма и часто перечитывал их вслух. «А морозы у нас здесь отец стоят лютые. Часовые ночью разжигают огонь, но ветер гасит его. Здесь у нас в цене теплые вещи и коньяк. Кстати отец, не пришлешь ли мне рублей шестьсот на покупку зимней амуниции?» Вспоминаете? Он знал, что деньги вам нужны не на теплые вещи. Он знал, что вы часто проигрывались в карты.

– Отец догадался? – не поверил ей Корф. – И, несмотря на это, прислал в два раза больше, чем я просил? Я думал, что безразличен ему. А я ведь тоже не спал ночами, мечтал, как напишу ему: «Отец, нашего полковника ранили, и я вынес его с поля боя на руках». Представлял, как отца благодарит за меня сам император. Как отец гордится мной.

– Он каждый день говорил о вас.

– Господи, как же мне его не хватает! – Владимир заметил, что Анна сочувственно потянулась к нему, и отшатнулся. – Довольно душеспасительных бесед! Я не нуждаюсь ни в чьей жалости, а тем более, в твоей!

– Говорят, жалеть – значит любить.

– Для чего вы это делаете со мной?! – в сердцах воскликнул Владимир. – Неужели только ради того, чтобы получить вольную?

– Иван Иванович учил меня терпению и мужеству, – тихо сказала Анна. – Вы можете не волноваться – я знаю, что в доме столько ненатертых полов, нечищеных сапог, что мне придется провести всю жизнь в вашем поместье, терпя издевательства Карла Модестовича. Что ж, я готова к такой судьбе.

– Неужели?

– Ах да, забыла… Карл Модестович хлопочет, чтобы я попала в тюрьму. Значит, мне придется провести остаток дней не в поместье, а за решеткой. Ведь так?

– О чем бы ни хлопотал Карл Модестович, окончательное решение выношу я.

– И мы оба знаем, каким оно будет.

– Нет, это я знаю, а вы узнаете сейчас, – со знакомой Анне и всегда пугавшей ее твердостью произнес Корф. – Вы помните, что случается с беглыми крепостными? Отлично! Тогда я предлагаю вам сделку: я дам вольную Никите, а вы останетесь здесь в том же качестве, что и всегда. Я обещаю и даю слово чести, хотя и лишен ныне возможности дать вам слово офицера, что в вашей жизни ничего не изменится. Но только ради доброго имени моего отца! Я не хочу, чтобы кто‑нибудь мог сказать, что барон Корф дурачил всех, выдавая крепостную за свою воспитанницу благородных кровей.

– Но вы же обещали Ивану Ивановичу…

– Я обещал ему позаботиться о вас, но не освобождать. Эта честь достанется Никите. Или он будет наказан, а вы – опозорены и арестованы. Выбирайте! И времени на размышления у вас нет.

Анна обернулась к гробу и зашептала:

– Господи! Вразуми меня! Укрепи меня! Дядюшка! Только ради вас!

И вдруг почудилось – Иван Иванович улыбнулся ей! Словно ветер прошелестел – пламя свечей изогнулось и снова запылало с еще большей силой.

– Я согласна, – кивнула Анна.

– Хорошо. Ступайте к себе! И помните – однажды я просил вас оставить Репнина в покое. Будьте благоразумны и не давайте мне повода наказывать вас. Отец, теперь ты будешь доволен!.. Да, хочу, чтобы вы знали, Анна, я прекрасно понимаю, кто такой Карл Модестович, но считаю, что, пока мы не можем доказать его вину, ему лучше быть у меня на глазах. В бегах он нам не подвластен, а я не хочу терять возможность расквитаться с убийцей моего отца.

Корф вышел из церкви, Анна не смогла последовать за ним. Силы оставили ее – она села на скамеечку подле гроба барона и зарыдала.

* * *

Утром к Корфам съехались почти все приглашенные на спектакль три дня назад. Не появилась только Долгорукая. Забалуев, выражая свои соболезнования, сказал, что княгине нездоровится. Смерть барона подействовала на Марию Алексеевну удручающе, и у нее случилась мигрень.

В небольшой домашней церкви Корфов места всем не хватило – крепостные, обожавшие своего барина, толклись у входа. Внутрь попали только Варвара, Никита да Модестович с Полиной, которая держалась за управляющим, как нитка за иголочкой. Никита плакал, никого не стесняясь. До начала панихиды Владимир собрал дворовых и сообщил, что в память об отце объявляет о решении даровать вольную одному из своих крепостных. По легкому шуму, пробежавшему после прозвучавшего имени Никиты, Корф понял, что эти люди ожидали услышать другое имя. А потом еще и Никита упал ему в ноги и стал просить обменять его свободу на вольную для Анны. Корф страшно рассердился и приказал ему взять документ, в противном случае пообещал наказать Анну.

– За что, барин?! – воскликнул Никита.

– Если своего ума не хватает – спроси у нее! – отрезал Корф.

Прибежавшая Анна умолила конюха вольную взять, и народ разошелся, пересказывая и пересуживая произошедшее.

В церкви Анна стояла у гроба чуть поодаль от Владимира, и рядом с ней Корф увидел Репнина. Поначалу он нахмурился, но Анна была так сдержанна и убита горем, что он, в конце концов, перестал обращать на это соседство никакого внимания.

– На кого ж ты покинул нас, батюшка! Погубили тебя ироды… – тихонечко причитала Варвара.

– Наш молодой барин слишком великодушен, раз ты до сих пор еще не в остроге. Но сколько ни притворяйся, а мы оба знаем, кто убил барона, – прошептал на ухо Анне только отошедший от гроба барона Карл Модестович.

– Известно, что в остроге должна быть не я, – так же тихо ответила Анна, и слезы снова навернулись ей на глаза.

– И не страшно вам, Карл Модестович, перед очами Божьими появляться? – вполголоса укорил его Репнин. – А вы, Аня, не расстраивайтесь. Не доставляйте ему такого удовольствия. В скором времени, я уверен, он непременно сделает ошибку. А мы поймаем его – и на слове, и на деле. Обещаю вам!

– Благословен Бог наш едино и присно и во веки веков… – пробасил отец Павел.

– Аллилуйя! – запел хор корфовских крепостных.

– Аллилуйя! Аллилуйя! Помилуй раба своего… Помилуй раба своего… Имя твое Аллилуйя. Помилуй мя. Во саду любящих имя твое. Аллилуйя. Аллилуйя!..

Но неожиданно к хору голосов присоединился еще один – надтреснутый, ведьмачий.

– Бедный мой мальчик… один ты остался…

Присутствующие в церкви разом обернулись на этот голос. В церковь вошла Сычиха. Она выглядела ужасно – волосы, растрепаны, глаз безумный, речь бессвязная.

– Убирайся вон! Немедленно! – страшно закричал Владимир, бросаясь на Сычиху с кулаками, но остановился, словно завороженный ею.

– Что уставились? – Сычиха обвела собравшихся взглядом. – Прощаться пришли? Или злобу тешить?

– Батюшка! – Владимир очнулся и кинулся к отцу Павлу, который в растерянности замер с кадилом у гроба. – Эта женщина не должна здесь находиться! Своим присутствием она оскверняет святое место! Сделайте что‑нибудь! Уйди, подлая, слышишь, уйди!

– Никуда я не уйду, – грозно сказала Сычиха.

– Хорошо! Тогда уйду я!

– Володя, ты в своем уме? – Репнин попытался остановить его. – Ты не можешь сейчас уйти!

– Оставь меня! – Корф вырвался из его рук и выбежал из церкви.

Сычиха проводила его с недоброй улыбкой и затем подошла к гробу барона. Она низко склонилась над умершим и что‑то долго шептала ему в полной тишине. Наговорившись, она сняла дорогой перстень с пальца и положила его на грудь барону.

– Слетелись, стервятники… – снова обернулась она к скорбящим. – Звери дикие, пиявицы болотные, Божий храм поганите! Расползайся злое змеями! Сгинь! Сгинь… В огне не горит, в воде не тонет! Зло…

Каждый, к кому она подходила, вздрагивал и старался в глаза ей не смотреть.

– Что ждет тебя в этой жизни, милая… – Сычиха подошла к Анне. – Много горя, но и много радости. Сейчас над тобой тучи черные. А ты не бойся. Совсем худо будет, а ты не страшись. Найдешь тогда любовь, которую ищешь. Она совсем рядом… Притомилась я нынче. Не хочу больше видеть эти злые лица.

– Идемте, я вас провожу, – ласково сказала Анна и взяла ее под руку.

– Спасибо тебе, дитя мое. Звери, звери дикие…

Анна вывела Сычиху из церкви. Отец Павел истово перекрестился и стал продолжать.

– Душа его во благих водворится и память его…

Один за одним проходили перед бароном люди и ставили свечки – Репнин, Забалуев, Соня Долгорукая, доктор Штерн, Оболенский, давеча приехавший навестить барона по его приглашению… Неожиданно к гробу припала безутешная Полина и возрыдала:

– Ох ты, батюшка наш! Ох, на кого же вы нас покинули? Как же мы без вас?

Варвара и Никита бросились ее от гроба оттаскивать и не заметили, как она ловко схватила оставленный Сычихой перстень и, что есть силы, зажала в кулаке…

После похорон Репнин принялся разыскивать Анну. Он видел ее на семейном кладбище, но издалека и в обществе все той же странной женщины. Потом Анна куда‑то исчезла. Варвара сказала ему, что как будто бы Анна снова вернулась в церковь, и Репнин поспешил проверить – там ли она еще.

– Анна… – выдохнул он, – с вами все в порядке?

– Почему вы спрашиваете?

– Эта женщина, что приходила во время службы…

– Ее зовут Сычихой. Я и сама толком ничего не знаю о ней. Дядюшка когда‑то позволил ей поселиться в своем лесу. С тех пор она живет там.

– Она ведьма?

– Нет, что вы! – улыбнулась Анна. – Она знает травы, умеет гадать. Девушки часто приходят к ней, чтобы узнать про свою судьбу.

– Если она разбирается в травах, значит, и в ядах должна знать толк?

– Возможно. Но она никому не делает вреда.

– За что же Владимир ее так ненавидит?

– Не знаю. Я тоже была удивлена, что они знакомы.

– Пожалуй, я поговорю с ней. Возможно, Сычихе известно что‑нибудь про убийство барона.

– Если она и могла приготовить яд по чьей‑нибудь просьбе, то не догадываясь об истинной цели… Михаил, вы всерьез считаете, что Сычиха может помочь?

– Кто знает? – пожал плечами Репнин. – Но я должен попытаться.

– А Владимир Иванович еще не вернулся?

– Нет, и никто не знает, где он. Как вы думаете, куда он мог пойти? Вы ведь выросли вместе.

– Он никогда не был откровенен со мной.

– Я все‑таки его не понимаю – пренебречь похоронами отца! Убежать, куда глаза глядят! Что с ним творится?

– Великое горе подчас толкает нас на неожиданные поступки. Не судите Владимира! Иван Иванович, я уверена, его бы простил…