Предложение

Дни, последовавшие за попыткой голама убить его, вошли в колею, которая бесконечно раздражала Мэта. Серое небо не прояснялось, разве что дождь то шел, то переставал.

В народе толковали о человеке, которого неподалеку от города задрал волк; у него было вырвано горло. Никто не встревожился, просто любопытствовали: волков рядом с Эбу Дар не видывали много лет. Мэт – встревожился. Пусть горожане верят в волка, вышедшего к городским стенам, но он‑то знал лучше. Голам никуда не ушел. Гарнан и другие «краснорукие» упрямо отказывались покидать Эбу Дар, утверждая, что сумеют прикрыть его спину, а Ванин отказывался и вовсе без причины, ибо нельзя же было считать таковой ворчливое замечание, что у Мэта, мол, хороший глаз на быстрых лошадей. Впрочем, выдавив из себя эту фразу, Ванин сплюнул. Риселле, красотка с оливковой кожей, при виде которой мужчины судорожно сглатывали, поскольку от одного взгляда ее темных, всепонимающих глаз у них пересыхало в горле, поинтересовалась вдруг возрастом Олвера. Получив от Мэта ответ, что тому около десяти лет, она как будто удивилась и принялась задумчиво постукивать себя по полным губам, однако было непохоже, чтобы что‑то изменилось в ее уроках. Мальчик по‑прежнему взахлеб рассказывал, возвращаясь, как о ее груди, так и о книгах, что она ему читала. Мэт думал даже, что ради Риселле и ее книг Олвер вполне может отказаться от ежевечерних игр с ним в «змей и лисиц». И когда парнишка выскакивал из комнат, где когда‑то жил Мэт, туда частенько, зажав под мышкой свою арфу, проскальзывал Том. Одного этого хватало, чтобы Мэт скрежетал зубами, но то были только цветочки.

Том и Беслан постоянно уходили вместе, не приглашая Мэта с собой, и пропадали по полдня, а то и по полночи невесть где. О своих делах никто из них и словом не обмолвился, хотя Тому достало приличия изобразить смущение. Мэт надеялся, что они не собираются ни за понюх табака втянуть людей в самоубийственную затею, но его мнением они мало интересовались. Беслан всякий раз смотрел на Мэта волком. Джуилин продолжал втихомолку шастать на верхние этажи, и однажды его засекла Сюрот, и Джуилина выпороли на конюшне, подвесив за запястья к столбу. Мэт видел, как потом с ним возился Ванин – тот утверждал, будто врачевать людей все равно, что лечить лошадей. И Мэт предупредил Джуилина, что в следующий раз будет хуже, но дурень, хотя и морщился еще, когда рубашка касалась спины, все равно каждый вечер появлялся наверху. Ловец воров отказывался признаваться в этом, но тут явно не обошлось без женщины. Мэт подозревал, что это какая‑то знатная шончанка. С кем‑то из дворцовых служанок он мог бы встречаться и в своей комнате, поскольку Том там бывал нечасто.

Это были уж точно не Сюрот и не Туон, но из шончанских Высокородных во дворце жили не только они. Большинство шончанской знати снимало в городе комнаты, а то и целые дома, но несколько человек из свиты Сюрот обосновались во дворце, а теперь – еще и кое‑кто из тех, что приплыли с девчонкой. Среди женщин хватало приятных пышечек, несмотря на их прически в виде гребней и на манеру глядеть свысока на каждого, у кого виски не выбриты. Таковых людей они редко удостаивали взглядом, вообще замечали их не больше, чем мебель. Невозможно было даже представить, чтобы одна из этих высокомерных гордячек могла взглянуть дважды на мужчину, который ночует во флигеле для слуг... Хотя, Свету ведомо, у женщин весьма странные вкусы, когда дело доходит до мужчин. И выбора у Мэта не было – пришлось оставить Джуилина в покое. Кто бы ни была та женщина, из‑за нее ловцу воров могли и голову отрубить, но подобный жар должен выгореть сам собой, только тогда к мужчине вернется способность соображать. Женщины могут вскружить мужчине голову – главное, чтобы он ее совсем не потерял.

Новоприбывшие корабли несколько дней подряд выгружали людей, животных, грузы; останься все они в городе, городские стены не выдержали бы и лопнули, но людской поток, миновав город, выплескивался через ворота. Во все стороны растекались готовые пустить корни на обретенной земле переселенцы – многочисленные семьи со своим имуществом и скотиной. Тысячами маршировали стройные колонны солдат; пехота и кавалерия в ярких доспехах, с виду – закаленные бойцы, двигались через реку на север и на восток. Мэт и считать их бросил. Порой ему встречались необычные создания, хотя большинство из них выгружали за городской чертой, выше по реке, чтобы не водить по улицам. Похожие на трехглазых кошек с бронзовой чешуей и размером с лошадь, тормы одним своим присутствием ввергли бы настоящих лошадей в безумный ужас. Корлмы, напоминавшие мохнатых бескрылых птиц ростом с человека, постоянно прядали длинными ушами, а их длинные клювы, казалось, так и жаждали рвать плоть. Громадные с’редиты качали длинными носами промеж еще более длинных бивней. С отведенных за Рахадом площадок взлетали ракены и еще более крупные то’ракены, огромные ящерицы с большими крыльями, как у летучей мыши чудовищных размеров; на их спинах сидели люди. Названия животных узнать никакого труда не составляло; любой шончанский солдат с готовностью обсуждал пользу воздушной разведки на ракенах и возможности корлма в патрульной службе, а также пригодность с’редитов для чего‑то большего, чем переноска тяжелых грузов, и разумность тормов и их надежность. Мэт узнал много интересного от людей, которым хотелось того же, что и солдатам любой армии: выпивки, женщин, азартных игр – в любой последовательности. Эти солдаты и в самом деле оказались ветеранами. Шончанская империя занимала территорию большую, чем все государства между Океаном Арит и Хребтом Мира, и хотя ее объединяла власть Императрицы, постоянные восстания и мятежи не позволяли солдатам утратить свои боевые навыки. Фермеров будет еще тяжелее выкорчевать с занятой ими земли.

Из города уходили, разумеется, не все солдаты. Оставался сильный гарнизон, и не только из Шончан, но также тарабонские конники, в стальных вуалях, вооруженные пиками, и амадицийские копейщики, чьи кирасы были раскрашены в подражание шончанским доспехам. И алтаранцы, естественно, не считая воинов из Дома Тайлин. Как считали Шончан, на солдат‑алтаранцев из глубины страны, с красными шарфами, крест‑накрест повязанными поверх кирас, тоже распространялась власть Тайлин, как и на тех воинов, что охраняли Таразинский дворец, но это, как ни странно, не особенно радовало королеву. Впрочем, этому не слишком‑то радовались и солдаты из внутренних частей Алтары. Они и дружинники в бело‑зеленых цветах Митсобар смотрели друг на друга, словно оказавшиеся в тесной комнатке коты‑забияки. Впрочем, косых взглядов и без того хватало: тарабонцы косились на амадицийцев, амадицийцы на алтаранцев, и так далее по кругу – застарелая многолетняя вражда не угасла и прорывалась изредка на поверхность, хотя дальше размахивания кулаками да обмена ругательствами дело не заходило. По какой‑то причине сошедшие с кораблей пятьсот Стражей Последнего Часа тоже остались в городе. При Шончан количество обычных для большого города преступлений резко пошло на спад, но Стражи патрулировали улицы так, словно ожидали, что из‑под мостовой выскочат карманники, громилы‑грабители, а то и вооруженные до зубов банды разбойников. Так что алтаранцам, амадицийцам и тарабонцам волей‑неволей приходилось держать свою вспыльчивость в узде. Только круглый дурак стал бы пререкаться со Стражами Последнего Часа, а таких было мало. В городе разместился и другой отряд Стражей – подумать только, сотня огир. Иногда они, в красно‑черном, выходили на патрулирование вместе с другими Стражами, а иногда просто бродили по улицам, держа на плечах топоры с длинными топорищами. Они вовсе не походили на Мэтова друга Лойала. О, внешность у них была точно такая же: широкие носы, уши с кисточками, глаза размером с блюдце, длинные брови, кончики которых спускались на щеки, – но Садовники глядели на человека так, будто гадали, не стоит ли оторвать ему руки‑ноги. Спорить с Садовниками дураков вовсе не находилось.

Шончан вытекали из Эбу Дар, а в город приходили новости. Хотя купцам и приходилось ночевать на чердаках, они самодовольно посиживали в общих залах гостиниц, покуривая трубки и рассказывая то, чего больше никто не знал. Если только рассказы эти не могли повлиять на барыши. Зато купеческих охранников барыши хозяев мало волновали, и они рассказывали обо всем, почти не привирая. Матросы выкладывали слухи любому, кто готов был выставить кружку эля или горячего вина с пряностями, а напившись, давали волю языку и говорили еще больше – о портах, где бывали, о событиях, которым были свидетелями, и, наверное, о тех снах, что привиделись им во хмелю. Тем не менее становилось ясно, что мир за пределами Эбу Дар бурлит и волнуется, как Море Штормов. Отовсюду доходили слухи об Айил, разоряющих и сжигающих деревни, об армиях на марше, причем не о шончанских, об армиях в Тире и в Муранди, в Арад Домане и Андоре, в Амадиции, которая еще не вся подпала под власть Шончан, и о десятках вооруженных отрядов, слишком маленьких, чтобы называться армиями. Последние собирались в сердце самой Алтары. Кроме как о войсках в Алтаре и Амадиции, никто не мог сказать с уверенностью, кто и с кем собирается сражаться, а некоторые высказывали сомнения и в отношении солдат Алтары. За алтаранцами водилось обыкновение, воспользовавшись неурядицами, попытаться воздать соседям сторицей за старые обиды.

Однако более всего город потрясли известия о Ранде. Мэт счел за лучшее не думать ни о нем, ни о Перрине, но поскольку Дракон Возрожденный был у всех на устах, избегать причудливых цветных водоворотов в голове не удавалось. Возрожденный Дракон мертв, утверждали некоторые, убит Айз Седай, в Кайриэне на него обрушилась вся Белая Башня, а может, случилось то в Иллиане, или в Тире. Нет‑нет, его похитили, и теперь он заточен в Белой Башне. Да нет, он отправился в Белую Башню по собственной воле, чтобы присягнуть Престолу Амерлин. Последнему верили больше всего, поскольку нашлось немало людей, которые собственными глазами видели объявлявшее о том воззвание, причем за подписью самой Элайды. У Мэта имелись сомнения – в том, во всяком случае, что Ранд погиб или дал клятву верности. Почему‑то Мэт был твердо уверен: он обязательно узнал бы, если бы Ранд действительно умер. Касательно же второго он не верил, что Ранд мог по собственному желанию подойти к Белой Башне ближе, чем за сотню миль. Дракон он там Возрожденный или никакой не Дракон Возрожденный, но здравого смысла у него должно было на это хватить.

Но все эти новости весьма взволновали Шончан – словно муравейник палкой разворошили. Офицеры старших рангов чуть ли не каждый час, днем и ночью, торопливо шагали по переходам Таразинского дворца – лица напряжены, шлемы с плюмажами зажаты под мышкой, только стук сапог по плитам пола отдается эхом под потолком. Из Эбу Дар отправляли курьеров, верховых и на то’ракенах. Сул’дам и дамани, вместо того чтобы стоять у ворот, начали патрулировать улицы, устроив новую облаву на женщин, способных направлять Силу. Мэт держался подальше от офицеров, а на улицах, проходя мимо сул’дам, любезно им кивал. Что бы ни случилось с Рандом, в Эбу Дар Мэт ничего не мог поделать. Перво‑наперво ему надо было выбраться из города.

Утром следующего дня после того, как его пытался убить голам, Мэт, едва Тайлин успела покинуть свои покои, немедленно сжег в камине розовые ленты, все до последней, а набралось их целый моток, и немаленький. Заодно он отправил в огонь и розовую куртку, которую она для него приготовила, пару розовых штанов и розовый плащ. В комнатах повис густой запах паленой шерсти и горящего шелка, и, чтобы он выветрился, пришлось распахнуть пару‑тройку окон, но Мэта открытые окна волновали мало. Он с огромным облегчением надел ярко‑голубые штаны, украшенную шитьем зеленую куртку и синий плащ с затейливой вышивкой. Даже кружева сейчас его не раздражали. Главное, ничего розового. Глаза бы его больше не видели этот цвет!

Нахлобучив шляпу, Мэт вышел из Таразинского дворца с окрепшей решимостью отыскать какую‑нибудь каморку, куда можно спрятать все необходимое для бегства, даже если придется десять раз обойти в городе все таверны, гостиницы и портовые притоны. Даже те, что в Рахаде. И не десять, а сто раз!В свинцовом небе, предвещавшем дождь, кружили серые чайки и чернокрылые водорезы, пахнувший солью ледяной ветер хлестал по Мол Хара, пытаясь сорвать с прохожих плащи. Мэт шагал так, словно хотел ногами раскрошить камни мостовой. Свет, если понадобится, он готов уйти с Люка в той одежке, что на нем. Может, Люка разрешит ему отработать дорогу, выступая в качестве клоуна! Глядишь, еще упрашивать станет. По крайней мере, Мэт будет поблизости от Алудры и ее секретов.

Только миновав площадь, он понял, что широкое белое здание перед ним хорошо ему знакомо. Из арочной двери, вывеска над которой гласила: «Странница», вышел высокий мужчина в черно‑красных доспехах и, держа под рукой шлем с тремя тонкими черными перьями, стал дожидаться, пока ему приведут со двора лошадь. Мужчина с седыми висками и добродушно‑грубоватым лицом на Мэта не взглянул, а Мэт избегал смотреть на него. Какой бы приятной внешностью тот ни обладал, он был Стражем Последнего Часа и в придачу генералом знамени. В «Страннице», расположенной в двух шагах от дворца, все комнаты были сняты высшими шончанскими офицерами, и по этой причине Мэт не возвращался сюда после того, как вновь начал ходить. Простые шончанские солдаты были не такими уж плохими парнями, всегда готовыми провести полночи за игрой и купить выпивку на круг, когда придет черед, но старшие офицеры могли оказаться ничем не лучше знати. Тем не менее откуда‑то надо было начинать.

Общая зала с высокими потолками мало отличалась от той, какой ее помнил Мэт. Несмотря на ранний час, она была хорошо освещена – на всех стенах горели лампы. Для тепла высокие арочные окна закрыли плотными ставнями, в обоих длинных каминах потрескивало пламя. В воздухе висела легкая пелена табачного дыма, с кухни долетали вкусные запахи. Две женщины с флейтами и парень с барабаном, зажатым между колен, наигрывали быстрый и прилипчивый эбударский мотивчик, в такт которому Мэт тотчас же принялся кивать. Покамест все здесь не сильно отличалось от того, что было, когда он снимал в гостинице комнату. Только вот на всех стульях сидели шончане, кое‑кто в доспехах, иные в длинных вышитых кафтанах; они выпивали, беседовали, разглядывали разложенные на столах карты. У одного стола, похоже, отчитывалась женщина с вышитой на плече эмблемой в виде пламени, знаком звания дер’сул’дам, а у другого вроде как получала приказы костлявая сул’дам с круглолицей дамани за спиной. У многих Шончан головы были выбриты по бокам и на затылке, а оставшиеся волосы были зачесаны назад в некое подобие хвоста, доходившего у мужчин до плеч, а у женщин – до пояса. Они были простыми лордами и леди, не Верховными, но значения это не имело. Лорд есть лорд, а кроме того, мужчины и женщины, посылающие служанку за очередной порцией выпивки, высокомерно поглядывали на всех, что свойственно высшим офицерам. Иначе говоря, от собравшегося тут народа можно ждать неприятностей. Несколько Шончан заметили Мэта и нахмурились, и он уже собрался уйти от греха подальше.

Но тут Мэт увидел хозяйку – эта статная женщина, с ореховыми глазами, легкой сединой и с большими золотыми серьгами‑кольцами в ушах, спускалась по лестнице без перил в глубине залы. Сеталль Анан не была уроженкой Эбу Дар и, как подозревал Мэт, вряд ли вообще была родом из Алтары, но носила брачный кинжал, свисавший рукоятью вниз с серебряного ожерелья в узком глубоком вырезе. На поясе у нее виднелся еще один длинный изогнутый клинок. Она знала, что Мэт вроде как лорд, но он мог только гадать, считает ли она его лордом до сих пор, и не знал, хорошо это или плохо, если она принимает весь этот вздор за чистую монету. В любом случае, когда Анан увидела Мэта, она улыбнулась дружеской, радушной улыбкой, отчего лицо ее стало еще симпатичней. Делать было нечего, и Мэт подошел к ней, поздоровался, поинтересовался ее здоровьем, но не слишком многословно. Ее мускулистый муж был капитаном рыболовного баркаса, а полученных в дуэлях шрамов у него было больше, чем Мэту о том хотелось бы думать. Анан немедленно пожелала узнать о Найнив и Илэйн и – к удивлению Мэта – что‑нибудь о Родне. У него и в мыслях не было, что она о них хотя бы краем уха слыхала.

– Они ушли с Найнив и Илэйн, – прошептал Мэт и настороженно оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что Шончан не обращают на них внимания. Многого он говорить не собирался, но от разговоров о Родне там, где их могут услышать Шончан, у него волосы на затылке зашевелились. – Насколько мне известно, они в безопасности.

– Хорошо. Мне было бы больно, если бы на кого‑то из них надели ошейник. – Глупая женщина даже голос понизить не удосужилась!

– Да‑да, хорошо, – пробормотал он и торопливо начал объяснять, что ему нужно, пока ей не вздумалось во всеуслышание радоваться, что женщины, способные направлять Силу, спаслись от Шончан. Он, конечно, тоже счастлив, но не настолько, чтобы от радости угодить в цепи.

Покачивая головой, Анан села на ступеньку и сложила руки на коленях. Под приподнятыми слева темно‑зелеными юбками виднелись красные нижние. Когда дело доходит до выбора расцветок, эбударцы по броскости одежд заткнут за пояс любого Лудильщика. С гулом голосов Шончан смешивалась пронзительно звучавшая музыка, и Анан сидела, строго глядя на Мэта.

– Ты не знаешь нашей жизни, вот в чем беда, – сказала Анан. – Фаворитки и любимцы – старый и уважаемый обычай в Алтаре. Многие мужчины и женщины отдали ему в молодости дань. Кто же не хочет, чтобы их баловали и осыпали подарками? А потом, как и все, остепеняются. Но видишь ли, фаворит уходит тогда, когда решит она. Слышала, как Тайлин с тобой обращается, напрасно она так. Тем не менее, – добавила она рассудительно, – одевает она тебя неплохо. – Она плавно повела рукой по кругу. – Приподними‑ка плащ и повернись кругом, я хочу рассмотреть получше.

Мэт сделал вздох, успокаивая дыхание. А потом вдохнул и выдохнул еще три раза. Краска, бросившаяся в лицо, была вызвана яростью. Он ничуть не смущен. Нет, не смущен! О Свет, неужели весь город уже знает?

– У тебя найдется для меня местечко или нет? – сдавленным голосом спросил Мэт.

Выяснилось, что найдется. Можно воспользоваться полкой в погребе, в котором, по словам Анан, круглый год сухо, и есть еще тайничок на кухне, под каменной плитой пола, где Мэт некогда хранил свой сундучок с золотом. Выяснилось, что и плата для него невелика – приподнять плащ и повернуться, чтобы она могла получше рассмотреть. Она чуть ли не облизывалась, как кошка! Представление так понравилось одной из Шончан, женщине с некрасивым лицом, в красно‑синих доспехах, что она бросила Мэту толстую серебряную монету с необычной чеканкой – с неприятным женским лицом на одной стороне и чем‑то вроде массивного стула на другой.

Что ж, теперь у него было место, куда можно спрятать одежду и деньги, а когда Мэт вернулся во дворец, в апартаменты Тайлин, он обнаружил, что есть и одежда, которую надо припрятать.

– Боюсь, одежда милорда в ужасном состоянии, – похоронным тоном заявил Нерим. Впрочем, этот худой седоволосый кайриэнец был бы столь же печален, объявляя о полученном в подарок мешке огневиков. На его длинном лице как будто навечно застыло скорбное выражение. Однако он не забывал следить за дверью, на случай возвращения Тайлин. – Все очень грязное, и боюсь, несколько самых лучших курток милорда погублены молью.

– Они были в чулане, милорд, вместе с игрушками принца Беслана, – засмеялся лысый Лопин, одергивая отвороты темной куртки, такой же, как у Джуилина. Он представлял собой полную противоположность Нериму – плотный, а не костлявый, смуглый, а не светлокожий, округлое брюшко то и дело сотрясается от смеха. Первое время после гибели Налесина он, казалось, решил посостязаться с Неримом во вздохах, но за прошедшие недели оправился, вновь став прежним Лопином. Во всяком случае, пока кто‑нибудь не упоминал о его прежнем хозяине. – Так что они все в пыли, милорд. Сомневаюсь, чтобы в том чулане кто‑то бывал с тех пор, как принц спрятал туда своих игрушечных солдатиков.

Чувствуя, что его везение наконец‑то опять обрело силу, Мэт велел Нериму и Лопину переносить в «Странницу» его одежду, по одной‑две вещи зараз, а заодно по нескольку мешочков с золотом. А его копье с черным древком и двуреченский лук со снятой тетивой, стоявшие в углу спальни Тайлин, подождут до последнего. Возможно, вынести их окажется не проще, чем выбраться самому. Новый лук для себя он всегда сумеет смастерить, но ашандарей Мэт оставлять не собирался.

За проклятую вещь я заплатил слишком высокую цену, нельзя ее бросать, подумал Мэт, проводя пальцем по шраму на шее, скрытому черным платком. Одному из первых его шрамов. Свет, было бы замечательно думать, что впереди его ждет нечто большее, чем шрамы и битвы, которых он не хочет. И жена, которой он не хочет и даже не знает. Должно же быть что‑то большее. Но сначала надо выбраться из Эбу Дар с целой шкурой. Это – самое главное.

Лопин и Нерим поклонились и удалились, подобные толстым кошелям, попрятав деньги в своей одежде так, чтоб нигде не выпирало, но, стоило им уйти, появилась Тайлин, первым делом пожелавшая узнать, почему Мэтовы слуги носятся по коридорам, словно бегают наперегонки. Захоти он покончить с собой, он мог бы сказать ей, что они состязаются в том, кто первым доберется до гостиницы с его золотом или кто первым начнет чистить его одежду. Вместо этого Мэт принялся всячески отвлекать ее и вскоре настолько преуспел, что прочие мысли вылетели из головы, разве что осталось слабое воспоминание, что удача наконец‑то стала сопутствовать ему не только в азартных играх. Для полного счастья не хватало одного – чтобы перед его уходом Алудра дала то, чего он добивается. Тайлин всей душой отдалась своему занятию, и на время Мэт позабыл и о фейерверках, и об Алудре, и о бегстве. На время.

После недолгих поисков в городе Мэт наконец обнаружил литейщика колоколов. В Эбу Дар было много мастеров, делавших гонги, но всего один колокольный мастер, чья литейная находилась за восточной стеной. Колокольный мастер, страшный, как мертвец, и нетерпеливый тип, потел от жара, исходившего из его громадной железной печи. Длинное душное помещение литейной мастерской вполне могло сойти за камеру пыток. Со стропил свешивались цепи лебедок, из печи вырывались стремительные языки пламени, отбрасывая трепещущие тени и наполовину ослепляя Мэта. Едва глаза успевали отойти после такой вспышки, как очередной бешеный выброс огня снова заставлял его щуриться. Истекавшие потом работники переливали расплавленную бронзу из плавильного котла печи в квадратную изложницу высотой в полтора человеческих роста, которую передвигали на колесиках при помощи рычагов. Другие огромные формы, похожие на нее, стояли на каменном полу среди расставленных там и тут меньших изложниц всевозможных размеров.

– Милорд шутить изволит. – Мастер Сутома выдавил из себя глухой смешок, но веселым не выглядел. Его влажные черные волосы свисали сосульками и липли ко лбу и ко впалым щекам. Он то и дело бросал на работников хмурые взгляды, словно подозревал, что те, если за ними постоянно не приглядывать, немедленно улягутся и заснут. Да в такой жаре и мертвец не заснет. Рубашка у Мэта прилипла к телу, и местами пот начал проступать и через куртку.

– Ничего об Иллюминаторах не знаю, милорд, и знать ничего не желаю. Бесполезная безделка эти фейерверки. Не то что колокола. Милорд простит меня? Я очень занят. Верховная Леди Сюрот заказала тринадцать колоколов для набора в честь победы. Самые большие колокола, таких нигде в мире не отливали. А Калвин Сутома их отольет!

По‑видимому, то, что победа одержана над его городом, менее всего волновало Сутому. Когда Мэт поделился с ним подобным наблюдением, тот ухмыльнулся и потер костлявые руки.

Мэт попытался упросить Алудру смилостивиться, но та сама была как будто из бронзы отлита. Правда, она стала гораздо мягче бронзы, когда наконец‑то позволила себя обнять, однако поцелуи, от которых она вся дрожала, ничуть не смягчили ее решения.

– Лично я не верю, что мужчине можно говорить больше, чем ему надо знать, – задыхаясь, промолвила Алудра, сидя рядом с Мэтом на мягкой скамеечке в своем фургоне. Она не позволила ему ничего, кроме поцелуев, но отдавалась им со всем жаром. Алудра вновь стала носить тоненькие косички с вплетенными в них бусинками, и сейчас они спутались. – Мужчины сплетничают, да? Болтают, болтают, болтают и сами не знают, что скажут в следующую минуту. Кроме того, может, я тебя озадачила просто так? Чтобы ты вернулся, а? – И она вновь принялась еще больше спутывать свои волосы, и его заодно.

Но Алудра больше не устраивала ночных цветков, после того, как Мэт рассказал ей о случившемся в Танчико с кварталом Гильдии. Мэт еще дважды заходил к мастеру Сутоме, но во второй раз литейщик закрыл перед ним двери на засов. Он отливал самые большие колокола, и мешать его трудам своими дурацкими вопросами не смеет ни один безмозглый чужеземец.

Тайлин начала красить зеленым лаком два первых пальца на каждой руке, хотя и не стала брить голову по бокам. И до этого дойдет со временем, сказала она Мэту, оттягивая с висков ладонями волнистые волосы и рассматривая свое отражение в зеркале, висевшем в золоченой раме на стене спальни. Только требуется немного привыкнуть к этой мысли. Тайлин начала приспосабливаться к жизни с Шончан, и Мэт не мог ее за это винить, какие бы мрачные взоры ни кидал на мать Беслан.

Об Алудре Тайлин никак не могла пронюхать, но на следующий день после того, как он целовался с Иллюминаторшей, похожие на бабушек горничные исчезли из королевских покоев, на смену им пришли совсем седые и морщинистые женщины. По ночам свой изогнутый поясной нож Тайлин взяла за привычку втыкать в прикроватный столбик, поближе к себе, и вслух задумчиво рассуждала, как бы Мэт выглядел в прозрачном одеянии да’ковале, причем говорила так, чтобы тот ее слышал. На деле, нож в прикроватный столбик она втыкала не только ночью. Ухмыляющиеся служанки начали передавать Мэту приглашения в покои Тайлин, просто говоря ему, что она вонзила кинжал в столбик, и он начал сторониться всех женщин в ливрее, стоило ему только заметить на их лицах улыбки. Не то чтобы ему не нравилось спать с Тайлин – нравилось бы, не будь она королевой и не важничай, как всякая знатная женщина. Не говоря уже о том, что из‑за нее он чувствовал себя мышкой, с которой забавляется кошка. Но светлых дневных часов в этой стране было больше, чем у него на родине, и иногда у Мэта появлялась мысль, уж не собирается ли она еще и весь день с ним развлекаться.

К счастью, Тайлин все больше и больше времени стала проводить с Сюрот и Туон. По‑видимому, чтобы ужиться с Шончан, она готова была и на дружбу с ними, во всяком случае, с Туон. С Сюрот никто не смог бы подружиться. Тайлин, казалось, удочерила малышку – или же девчонка удочерила ее. Тайлин мало делилась с Мэтом содержанием бесед с нею, рассказывала только в самых общих чертах, а зачастую обходилась и без этого, но обе женщины проводили наедине за закрытыми дверями по несколько часов, прохаживались по дворцовым коридорам, тихонько переговариваясь, а иногда и посмеиваясь. Их постоянно сопровождали шедшие чуть позади Анат или Селусия – так звали со’джин Туон с золотистыми волосами – и пара суровых Стражей Последнего Часа.

Мэту никак не удавалось разгадать взаимоотношения Сюрот, Туон и Анат. Внешне Сюрот и Туон вели себя как равные, называли друг дружку по имени, смеялись над шутками и остротами. Туон ни разу не отдавала приказов Сюрот, во всяком случае, он такого не слышал, но к предложениям Туон Сюрот относилась как к приказаниям. Анат, с другой стороны, безжалостно изводила девочку придирками, называя дурой, а то и похлеще, и ее критические замечания были острее бритвы.

– Это худшая из глупостей, девочка. Хуже не бывает, – услышал Мэт однажды днем ее холодные слова. Тайлин не прислала свое бесцеремонное приглашение – пока не прислала, – и Мэт пытался его избежать, хоронясь по стеночкам и выглядывая из‑за углов. В планах у него значилось нанести визиты Сутоме и Алудре. Три шончанки – четыре вместе с Селусией, хотя он сомневался, что они ее посчитали бы, – сбились в кучку как раз за следующим поворотом. Высматривая, не появятся ли откуда улыбающиеся служанки, Мэт нетерпеливо ждал, когда уйдут шончанки. О чем бы они ни говорили, вряд ли им понравится, если он выскочит прямо на них.

– Вкус ремня наставит тебя и вправит мозги, а заодно и выбьет из твоей башки всякую чушь, – ледяным голосом говорила высокая женщина. – Только попроси, и все будет сделано.

Мэт прочистил пальцем ухо и покачал головой. Должно быть, он ослышался. Селусия, безмятежно стоявшая, сложив руки на поясе, даже не шелохнулась.

Впрочем, Сюрот изумленно ахнула.

– За такое накажите ее обязательно, – сердито промолвила она, буравя Анат злобным взглядом. Или же пытаясь буравить. Для высокой женщины Сюрот была не больше чем креслом – ровно столько внимания чернокожая женщина уделяла Верховной Леди.

– Ты не понимаешь, Сюрот. – Вздох Туон шевельнул прикрывавшую лицо вуаль. Прикрывавшую, но не скрывавшую. Вид у нее был... безропотный. Мэт был потрясен, узнав, что она младше его всего на несколько лет. Он бы сказал, что не меньше, чем на десять. Ну от силы лет на шесть‑семь. – Знамения говорят иное, Анат, – спокойно сказала девчонка, без всякого гнева. Она просто констатировала факт. – Будь уверена, если они изменятся, я тебе сообщу.

Кто‑то постучал пальцем по плечу Мэта, и, оглянувшись, он увидел служанку с лицом, на котором расплывалась широкая ухмылка. М‑да, напрасно он беспокоился – кошка не дала мышке уйти далеко.

Туон Мэта тревожила. О, когда они встречались в коридорах, он расшаркивался как только мог вежливо, а она в ответ совершенно игнорировала его, как и Сюрот, и Анан, но ему начинало казаться, что по коридорам те расхаживают уж больно часто.

Однажды днем Мэт, проверив и убедившись, что Тайлин заперлась с Сюрот по какому‑то делу, пробрался в королевские покои и, войдя в спальню, обнаружил там Туон. Девушка рассматривала ашандарей. Он застыл на месте, увидев, что ее пальцы скользят по надписи на Древнем Наречии, вырезанной на черном древке. Надпись с двух сторон обрамляли инкрустированные вуроны из металла потемнее, и еще пара их была выгравирована на слегка искривленном клинке. У Шончан вуроны были императорской эмблемой. Не дыша, Мэт попытался бесшумно попятиться.

Лицо под вуалью повернулось к нему. Вообще‑то хорошенькое личико, и оно могло бы быть даже красивым, если бы она не смотрела так, словно готова в любой момент дерево перегрызть. Ему уже не казалось, что Туон выглядит как мальчишка – талию ее всегда туго стягивали широкие пояса, так что только слепой не увидел бы изгибов фигуры, – но она очень напоминала мальчишку. Когда Мэт видел женщину моложе своей бабушки, в голове его редко не возникала ленивая мысль, что неплохо бы потанцевать с нею, может, и поцеловать ее, об этом он думал, даже глядя на этих надменных шончанских Высокородных, но по отношению к Туон у него не зарождалось и тени подобной мысли. Женщину должно быть приятно обнимать, а иначе какой интерес?

– Вряд ли, по‑моему, эта вещь принадлежит Тайлин, – холодно, с медлительным шончанским выговором промолвила Туон, ставя копье с длинным наконечником в угол рядом с луком Мэта, – значит, она твоя. Что это? Откуда она у тебя?

Этот холодный тон заставил Мэта стиснуть челюсти. Проклятая женщина словно какому слуге приказ отдавала! О Свет, да насколько ему известно, она даже имени его не знает! Тайлин говорила, что Туон после предложения купить его больше не спрашивала о Мэте, даже не упоминала ни разу.

– Это называется копье, миледи, – сказал Мэт, борясь с желанием прислониться к косяку и засунуть большие пальцы за пояс. В конце концов, не надо забывать, что она все‑таки шончанская Высокородная. – Оно мне досталось дорого.

– Я дам тебе вдесятеро против того, что ты заплатил, – сказала она. – Назови цену.

Мэт чуть не рассмеялся. Ему очень хотелось рассмеяться, и вовсе не от радости. Хоть ты и не думаешь продавать, я его куплю, поскольку могу за него заплатить. Так, видно, она думает.

– Плата была не золотом, миледи. – Мэт невольно коснулся рукой черного платка на шее, проверяя, хорошо ли прикрыт шрам. – Только глупец заплатил бы так один раз, а уж чтобы десять...

Какое‑то время Туон рассматривала Мэта с непроницаемым выражением лица под прозрачной вуалью. А потом он для нее словно исчез. Она плавно прошла мимо него, как будто его тут и не было, и покинула комнату.

Это был не единственный раз, когда Мэт встречал Туон одну. Конечно, не всегда за ней по пятам шли Анат или Селусия, или охрана, однако ему казалось, как‑то уж слишком часто случалось так, что, возвращаясь за чем‑то, он обнаруживал, что она смотрит на него, или, неожиданно выходя из комнаты, натыкался на нее у дверей. Не раз он, покидая дворец, оглядывался и замечал в окне ее лицо под вуалью. По правде говоря, она только смотрела, и больше ничего. Смотрела и уходила прочь, словно его и нет; вглядывалась из окна, а потом, как только замечала ответный взгляд, поворачивалась спиной. Он был канделябром в коридоре, камнем из мостовой на площади Мол Хара. Однако из‑за этих встреч Мэт начинал нервничать. В конце концов, эта женщина хотела его купить. Одного этого достаточно, чтобы человек разнервничался.

Но на самом деле даже Туон не могла повлиять на крепнущее в нем чувство, что дела наконец пошли на лад. Голам не возвращался, и Мэт подумывал, что тот, наверное, отправился снимать «жатву» полегче. На всякий случай, однако, он сторонился темных и безлюдных мест, где мог наткнуться на эту текучую тварь. Медальон – штука хорошая и уже не раз выручал, но среди людей оно поспокойнее. Когда Мэт в последний раз был у Алудры, она едва не проговорилась – он был уверен в этом, – но, придя в себя, поспешно выставила его за порог своего фургона. Женщина все расскажет, ничего не скроет, если не жалеть поцелуев. От «Странницы» Мэт держался подальше, чтобы не возбуждать подозрений Тайлин, но Нерим и Лопин уже перенесли тайком его одежду в погреб гостиницы. Мало‑помалу половина содержимого окованного железом сундучка, стоявшего под кроватью Тайлин, тоже перебралась через Мол Хара и затаилась в тайнике в гостиничной кухне.

И этот тайник под полом кухни добавлял Мэту тревог. Упрятать туда сундучок было хорошей мыслью. Пока доберешься до золота, не одно долото сломаешь. Но тогда и сам Мэт жил в гостинице. Теперь же золото просто высыпали в углубление, дождавшись, пока Сеталль приберется на кухне. А если кто‑то задумается, почему она всех выгоняет оттуда, когда приходят Нерим и Лопин? Если знать, где искать, то любой запросто поднимет каменную плиту. Он должен сам все проверить. И потом, много позже, Мэт гадал – почему проклятые кости его не предупредили.