Каникулы

Чем более страшный и могущественный начальник, тем более притягательна и обаятельна его секретарша. В приемной нашего декана по фамилии и по сути Ежов сидела очаровательная девушка Нина и, как положено в таких случаях, источала обаяние и свежесть. Не смотря на свою молодость, Нина для студентов была «мать родная».

Например, однажды она протянула мне на подпись какую‑то ведомость, а у меня не оказалось при себе авторучки; Нина сказала, что для студента этот предмет – как пистолет для армейского офицера. С тех пор и доныне авторучка всегда при мне. Так же она узнала, что я мыкаюсь по чужим углам, и «по секрету» посоветовала мне сдать кровь, стать участником художественной самодеятельности и учиться без троек – тогда мои шансы на получение места в общежитии и повышенной стипендии резко повысятся. Я прислушался к ее совету и небезуспешно.

А в конце сессии Нина – этот ангел! – изящным движением руки остановила меня в коридоре и посоветовала обратиться в профком за бесплатной путевкой. Мы с Олегом помчались в кабинет профсоюзных боссов и получили две последние путевки в Прибалтику. Вот так: ни за что и «за просто так»!

И в то время, как все нормальные студенты «обмывали» окончание сессии мутным дешевым вином, мы тряслись в поезде, следующем до города Таллин. Тряслись в прямом смысле слова. Ночью мне снился сон, будто я лежу не на верхней полке купе, а в комнате, по которой тараном наносят ритмичные удары агрессоры, осаждающие нашу крепость. От каждого удара стены содрогались, на голову сыпалась штукатурка, а плита потолочного перекрытия трескалась, угрожая рухнуть и раздавить. В ужасе просыпался и с облегчением обнаруживал себя в комфортном купе фирменного поезда, мирно доставляющего туристов в экзотические прибалтийские страны.

Экзотика началась для нас уже в вагоне‑ресторане, куда мы с Олегом и еще с одним нашим сокурсником Лёвой зашли поужинать. Все столики там были заняты, а у буфета стояла очередь. Самым страшным для нас оказалось то, что все эти люди были хорошо одеты и говорили не по‑нашему! Олег обратился с вопросом к тощему парню в строгом костюме‑тройке. Он тряхнул длинными сальными волосами, пролепетал что‑то на иностранном языке и со смехом отвернулся. Олег, не привыкший к такому отношению к своей персоне, скрипнул зубами, побледнел и еще раз похлопал по плечу невежу:

– Молодой человек! – рявкнул Олег. – Я к вам обращаюсь. – Тот повернулся и, напоровшись на испепеляющий взгляд моего друга, приоткрыл рот. – Вас разве не учили в детстве, что по правилам этикета положено отвечать на заданный старшим вопрос, и по возможности, на понятном ему языке, то есть на общегосударственном, русском. Итак, я повторяю свой вопрос: не смогли бы вы передать мне меню, которое лежит под вашим локтем?

– Да, конечно. Простите. Пожалуйста, – с испугу затараторил тот на чисто русском языке и трясущейся рукой подал «старшему» книжку меню.

– Уже лучше. Благодарю вас, – бросил Олег, углубившись в изучение главы «Напитки». – Да‑а‑а. Чую нас ожидает не легкая прогулка, а тяжелый воспитательный процесс в диковатой среде провинциального народа.

В Таллине нас поселили в средневековой гостинице «Три сестры», что в самом центре города недалеко от Ратушной площади. Бросив сумки в номере, мы, не смотря на возражения гида, вышли в город и «без сопровождения взрослых» стали бродить по узким мощеным улочкам. В «Мюнди‑баре» наблюдали за виртуозной работой бармена в ослепительно‑белом смокинге. Познакомились с молодым парнем по имени Гинтарас, который в одиночестве потягивал ликер из крохотной рюмочки и умирал от скуки. Пригласили его в нашу компанию, и дальше до глубокой ночи исследовали город с ним вместе.

Гинтарас уберег нас от штрафа во время перехода улицы. Там не было ни одной машины, мы было ринулись перейти дорогу на красный цвет светофора, но резидент решительно остановил нас. Чуть позже мы его поблагодарили: за колонной универмага прятался милиционер, который собирал штрафы с нарушителей и набирал за смену крупную сумму в несколько тысяч рублей. Так что наш коллектив сэкономил целых четыре рубля, с которыми решили решительно расстаться где‑нибудь в теплом злачном месте.

Погода той зимой в Прибалтике стояла морозная, мы продрогли на ледяном ветру и решили согреться в ресторане гостиницы «Виру». Узнав, что на двадцать первом этаже имеется гриль‑бар, мы поднялись на самую верхотуру и устроились за столиком у огромного окна. Не смотря на неурочное время – ни обед, ни ужин – нас окружали шумные компании финнов, немцев, эстонцев и, конечно же, наших русских соотечественников. В общем, засиделись мы там до ночи. Что‑то около десяти вечера в бар вошла парочка из нашей группы – Саша и Маша – и рассказали, что в нашей гостинице «Три сестры» случился пожар, поэтому нашу группу переселили сюда, на 17‑й этаж. Вещи наши уже там. Нас это известие вовсе не расстроило.

Мы познакомили Сашу и Машу с Гинтарасом и пригласили за наш стол, тем более что свободных мест видно не было. Эти ребята нам понравились. Они почти постоянно держали друг друга за руки, обменивались нежными взглядами. Лёва, открыв рот, неотрывно глядел на Машу. Я его понимал: девушка притягивала взгляд румяной свежестью и кроткой загадочной улыбкой. Однако правила приличия вынудили меня наступить под столом на ногу Лёвы, вернув его из страны розовых миражей в суровый социум. Лёва пришел в себя и, опустив глаза, покраснел. Вся эта идиллия была столь красива и невинна, что не могла продолжаться долго.

Но вот наши немецкие соседи что‑то громко сказали, глядя на нас, хором заржали. Саша встал, поправил единственный в нашей компании галстук, застегнул верхнюю пуговицу пиджака, подошел к оратору и произнес по‑немецки длинную тираду. Лично я уловил только слово «трауриг» – нечто похоронное. Когда Саша отошел от них и занял свое место за нашим столом, немцы подозвали официанта, расплатились и поспешно ушли. После них осталась батарея пустых бутылок из‑под водки «Кристалл».

– Что ты им сказал? – спросил Олег.

– Эти неофашисты обозвали нас нехорошими словами. Я сказал, что они нас весьма огорчили, и если они немедленно не уйдут, то у них появится шанс провести эту ночь в сточной канаве с тяжкими телесными повреждениями.

– Саша – офицер ВДВ, – пояснила Маша, прижимаясь к его плечу головкой в светлых кудряшках. – У него есть награды. Но самая красивая награда – это его седая бровь. – Она бережно погладила его белую бровь.

– Как ты думаешь, Александр, почему они нас ненавидят? – спросил я.

– Думаю, это комплекс неполноценности побежденного.

– А мне кажется, это результат зомбирования, – предположил Лёва. – Знаешь, как им там средства массовой информации мозги против нас компостируют?

– А может быть еще из‑за веры, – сказал Олег. – Они‑то у себя православную веру огнем и мечом в средние века выжгли. А мы все еще живы. Им на беду.

– Да где она у нас, – возмутился Лёва, – православная вера? Мы же атеисты, безбожники.

– Ну, это не совсем так. Вера у нас есть, просто по большей части она скрыта. А наше поколение к православию вернется. Вот увидите.

– Откуда тебе известно? – спросил Саша.

– Из наблюдений, – туманно объяснил Олег. – Слушаю пульсацию невысказанных мыслей.

– А хорошо было бы, – задумчиво улыбнулся Саша. – Мне приходилось видеть смерть. Знаете, гораздо легче умирать, когда веришь в рай после смерти.

– Сашенька, – взмолилась Маша, – не надо об этом.

– Ну сама подумай, Машутка, как хорошо было бы встретиться после смерти в раю.

В тот день и в ту ночь мы непрестанно говорили. О чем? О судьбе, о роке, об истории, о смысле жизни, о смерти и посмертии. Иной раз Олег спрашивал, о чем говорят окружающие нас прибалты.

– О водке, жареном мясе, сексе и автомобилях, о собачках и аквариумных рыбках, – докладывал Гинтарас.

– И это всё, что их интересует? – удивился Олег.

– Увы, – смущенно кивнул резидент.

– Ты хороший парень, Гинтарас, поехали к нам, – предложил сердобольный Олег. – А то ведь зачахнешь тут…

На обратном пути мы сошли в Москве. Олег позвонил своему двоюродному брату и получил от него приглашение. Через полчаса мы сидели за круглым столом в огромной комнате коммунальной квартиры в одном из таганских переулков. Кузен Олега оказался пожилым полковником и преподавателем академии. Мы называли его Иваном Трофимовичем. Хлебали мы суп, а хозяин рассказывал, как писал диссертацию о Красной Армии. Рецензенты нашли в тексте недостаток упоминаний о товарище Сталине, о его руководящей роли в деле строительства армии. Пока Иван Трофимович шпиговал текст научной работы именем вождя, партия решила изменить свой курс и единогласно осудила культ личности. Рецензенты предложили молодому ученому изъять все упоминания о Сталине и особо подчеркнуть роль товарища Хрущева в деле становления армии.

Без малого шесть лет многострадальная научная работа томилась на полках разных комиссий. И наверное, так бы и не обогатила историческую науку еще одним бриллиантом мысли, если бы не… преферанс.

Иван Трофимович вступил в подпольный клуб любителей преферанса. Проиграв там за пару лет огромные деньги, он добился благосклонного отношения к себе одного очень высокопоставленного генерала, который одним звонком продвинул диссертацию в первые ряды длинной очереди соискателей. Так Иван Трофимович «остепенился», получил звание доцента, но по‑прежнему посещает клуб и оставляет там почти все заработанные деньги. Это, конечно, объясняло удивительную пустоту и голые обшарпанные стены жилища уважаемого ученого.

После ночевки на почти голом паркете, скрипевшем от каждого нашего вздоха, после завтрака мы с Олегом оказались на Ярославском вокзале. Сели на мягкие сидения в зале ожидания и добирали недополученные часы ночного сна.

Вдруг Олег вздрогнул и тряхнул меня за плечо:

– Слышишь? Объявили посадку на электричку в Загорск. Поехали!

– Давай за билетами, а я куплю пирожков на обед.

Пока Олег убеждал очередь пропустить его вперед без очереди, я купил десяток пирожков с картошкой и две бутылки крем‑соды. Отойдя от буфета, остановился рядом с бабушкой. Она сидела на чемодане и смотрела мне прямо в глаза. Я протянул ей два пирожка и рубль денег. Старушка кивнула и сказала полушепотом:

– Спаси тебя Господи, сынок. Ангела‑хранителя тебе в дорогу.

Такие слова мне довелось услышать впервые. По мере приближения электрички к Загорску мы ощущали нарастающее волнение. Сошли с поезда и молча, по улочке частных домов вышли на площадь перед Лаврой. Вместе с нами внутрь крепостных стен входили четверо парней примерно нашего возраста. Они трижды перекрестились и сделали поклоны, касаясь рукой земли. Мы с Олегом поступили так же, впервые в жизни. Не спеша обошли закрытые храмы и, наконец‑то нашли церковный магазин. Олег подошел к прилавку и что‑то прошептал бородачу в черном сатиновом халате. Тот кивнул, взял протянутые деньги и из‑под прилавка извлек сверток. Олег взял его и потащил меня к выходу.

– Библию купил. Теперь давай попробуем поговорить с монахами.

Мимо нас проходили трое монахов в развевающейся черной одежде. Мы ринулись к ним, но один из них остановил нас рукой и сказал:

– Простите, братья, мы опаздываем на лекции.

И тут к нам подошел неприметный мужчина в темно‑сером пальто и негромко сказал:

– Ну‑ка, быстро по домам! И без вопросов.

Мы вышли за ворота Лавры и нерешительно остановились перед автобусом с табличкой «Интурист». У закрытой передней двери стоял бородатый мужик и улыбался нам:

– Что, братья во Христе, и вас топтуны выгнали?

– Ну, да…

– А я вот тут по указанию партии и правительства группу японских товарищей сопровождаю. Экску‑у‑урсия. Представляете, подъезжаем к Сергиеву Посаду… Кстати, этот город называется именно так. А Загорском его прозвали в честь какого‑то коммуниста. Подъезжаем сюда, а у них счетчики Гейгера как запищат! У них после Хиросимы у каждого в кармане такой счетчик вроде авторучки. Японцы испугались, головами закрутили, загалдели. Тут же рядом склад нейтронных боеголовок. Я им говорю: ребята, спокойно! Как прошли внутрь крепостных стен, ступили на святую монастырскую землю, – так все счетчики разом и замолкли. «Что такое?» – спрашивают. Я им: «Это благодать Божия! Она любую заразу уничтожает. Они эти слова в блокноты записали и стали учить наизусть. Всё ходили по Лавре и повторяли: «палакатать посия».

Мы с Олегом жадно впитывали необычное, боясь пропустить хоть слово. Мужик, почувствовал в нас благодарных слушателей, сверкнул глазами и продолжил:

– Это что! Вот послушайте, пока мои самураи не вернулись. Они сувениры покупают, увеличивая наши золото‑валютные запасы. Так вот местному начальству пришло указание сверху – вернуть монастырские земли и скот Лавре. Ну, сами понимаете, председатель колхоза отрезал самые плохие земли и передал самый дохлый скот. А у монахов на этих бросовых землях урожай, как на Кубани! А коровки поправились и молока стали давать, как элитные швейцарские! Приезжали сюда деятели из сельхозакадемии, пытались под чудо Божие научную базу подвести. Наврали в своих отчетах с три короба, а когда им монахи про благодать сказали, так они только руками замахали: «Религиозная пропаганда! Мракобесие! Прекратите!» Это что же получается, японцы ближе к Богу, чем наши русские ученые? Да какой ты русский, если Бога променял на деньги и почести? Не зря Федор Михайлович говорил, что нет ничего более гнусного, чем русский человек без веры в Бога. Ну, ладно, братья, вон мои самураи бегут. Прощайте! При случае помяните в своих молитвах раба Божия Петра. Ангела‑хранителя вам в дорогу!

На обратном пути из Сергиева Посада в Москву мы осторожно обсуждали свой марш‑бросок в Лавру. Олег открывал портфель и гладил внутри Библию. Видно, она согревала его. А я рассказал, как однажды в Северном Париже нас – победителей школьной олимпиады – наградили поездкой в Ульяновск, родину Ленина.

Погода в день выезда резко испортилась, повалил мокрый снег. Наш автобус ехал ровно. Внутри теплого сухого салона было уютно. Мы смотрели за окно, где кружила метель и пели комсомольские песни: «А Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!»

Вдруг автобус на подъеме в горку остановился, забуксовал колесами в снежном месиве и… стал сползать задом вниз. Там, за окном, по бокам дороги зиял овраг, глубиной метров семь. Нас тащило в эту пропасть. И шофер запаниковал, открыл двери и стал ругаться матом. Комсомольцы кричали, плакали, вскакивали с мест, толкались в проходе – но выпрыгнуть из автобуса боялись: с одной стороны под горку ехали машины, а с другой разверзлась пропасть, которая от страха казалась бездонной.

Я же сидел у окна, смотрел на людей, бьющихся в истерике, и удивлялся собственному безразличию. Мне было все равно, погибнем мы или выживем. Мне почему‑то вспомнилась набережная Евпатории и наше с родителями посещение действующей церкви. Мама протянула мне монету в двадцать копеек, и я положил ее в ручку старушки. Та улыбнулась мне и сказала:

– Спаси тебя Господь, мальчик. Ох, и любит тебя Бог!

В те секунды всеобщей паники я чувствовал: меня любит Некто могучий и добрый и Он меня спасет из этой беды.

И тут наш автобус остановил свое скольжение в пропасть, его развернуло – и вот мы едем вниз со скользкой горы как нам и положено: лобовым стеклом вперед. Внизу, на ровной площадке автобус остановился, и многие выскочили наружу в ближайшие кусты. Водитель рассматривал вмятину на корпусе и громко пояснял, что вот сюда уперся бетонный столбик и развернул машину. Потом пальцем показывал на маленький белый столбик, одиноко торчащий на краю дороги. Я сидел и молча радовался нашему спасению. В голове прозвучало: «Слава Богу», и тогда я понял: Бог меня любит.

– Значит, не пустил тебя Господь поклониться главному безбожнику, – подытожил Олег мой рассказ.