Бегство семейства из града блаженного

Мне посчастливилось родиться в красивом городе на большой реке. Летом уезжал я из города всегда с сожалением, а возвращался каждый раз с необъяснимой радостью.

Там было уютно и хорошо, на моей улице, среди добротных каменных домов с гранитными цоколями, утопающих в густой зелени пирамидальных тополей, каштанов и акаций. В каждом дворе красовались цветочные клумбы, шикарные палисадники и каждый день наводили чистоту. Солнце сияло там почти непрестанно, поэтому, почитав однажды Александра Грина, я стал называть мой город Зурбаганом. Нигде больше, ни в одном городе вселенной не довелось мне столько смеяться и пролить столько горючих слез. Больше нигде не увижу таких ярких звезд, просторной и ласковой речной воды и огромных белых кораблей.

Нигде летние вечера не будут такими теплыми и ароматными, а бабушки такими добрыми и тихими. Они уютно сидели на лавочках у подъездов и следили за порядком, чтобы ни дай Бог кого не обидели, особенно маленьких. Там окна домов с обеда до ночи открывались нараспашку и оттуда лились головокружительные запахи горячих пирогов, жареного лука и домашней колбасы, а так же тягучие задушевные песни. Там свадьбы и поминки справляли прямо во дворе. Выносили столы, застилали клеенкой и выставляли салаты, солености, колбасу, сковороды с шипящим мясом, бутылки домашнего вина, конфеты для детей, которые крутились тут же, подбегая к пирующим родителям.

И больше никогда не пожмет мне руку друг детства, и не обнимет за плечо, и не станет на душе так тепло. И не поцелует мою ободранную в драке щеку самая красивая в мире девочка так благодарно, робко, ласково и неумело – потому что первый поцелуй бывает только раз.

Моих родителей направили в этот город, в мой солнечный Зурбаган, по комсомольской путевке после войны. Тогда среди дымящихся руин стояли только двенадцать уцелевших домов. Можно сказать, что возрождала мою малую родину вся страна. И надо сказать, получилось у нее это неплохо. Главными объектами внимания строителей были, конечно, гидроэлектростанция и крупные заводы, которые обеспечивали сталью восстающую из руин страну. Но и жилые дома, и парки, и любое здание там строили прочно и красиво, будто на века, на удивление потомкам.

Собрать на прощанье друзей не получилось. Еще вчера я прожил обычный день, и вдруг сегодня средь ясного неба, ударил гром, мебель срочно за пару часов погрузили в контейнер и увезли. Оставшиеся вещи упаковали в ящики и отправили вдаль «малой скоростью». Я только и успел, что обойти друзей и поставить их перед фактом: уезжаю куда‑то очень далеко. Они мне как‑то неумело сочувствовали, вздыхали, хлопали по плечу и еще раз вздыхали, когда я уходил, на этот раз наверное, с облегчением.

Потом зашел к Ирэн – так она себя называла. Мы с этой девочкой дружили с первого класса, поэтому я называл ее «другиней». Ирэн отличалась от остальных девочек моего окружения стальной волей, решительностью, и жуткой энергией. Она лучше мальчишек лазала по деревьям, ловила рыбу, дралась и училась. Лет в тринадцать из голенастой девочки‑подростка превратилась в красивую стройную девушку и выглядела старше нас. Но взрослая красота не отдалила ее от меня. Мы до последнего дня запоем читали друг другу стихи во время прогулки, на перемене или по телефону. Мои детские стихи и рассказы она, в отличие от меня, аккуратно записывала в роскошный сафьяновый альбом и требовала моей подписи и даты публикации под каждым из них. Туда же, в альбом, она вклеивала наши фотографии, вырезки из журналов, рисовала орнамент цветными карандашами и фломастерами, привезенными папой из Франции.

В прощальный вечер Ирэн смотрела на меня как всегда в упор. Ее огромные карие глаза сияли, как черные агаты, волнистые каштановые волосы взлетали от каждого взмаха длинных рук, шелковое бирюзовое платье трепетало на ветру. Я ею любовался, и не пытался это скрывать. Она сказала, что когда‑нибудь станет богатой, будет жить в шикарном двухэтажном особняке на берегу моря. Тогда она меня найдет и обязательно подарит мне белый «Кадиллак», длинный, с крыльями, сверкающим бампером, обитый изнутри алой кожей. Я сяду за руль, она рядом – оба в белых одеждах – и поедем туда, где сверкает сине‑белыми фасадами, зеркальными витринами – город нашей мечты. А напоследок она сказала, что у нее никогда больше не будет такого верного друга – и убежала. Я смотрел ей вслед и ошеломленно думал, как это жестоко – вот так взять и вырвать человека с корнем из счастливого детства. Отнять любимый солнечный Зурбаган, друзей детства, первых девочек и всё‑всё, что было хорошего.

Прощание с Первой любовью получилось еще более скомканным. Её родители каждую минуту выглядывали в открытое окно и звали дочь ужинать. Девочка с трудом подняла на меня дивные серо‑голубые глазки, покраснела, пролепетала о письмах и протянула мне тонкую белую ручку. Такое с нами происходило впервые, опыта прощания у нас не было, поэтому всё получалось неправильно, без должного пафоса. «Прощай, моя любовь, прощай на веки!» – звучало в моей всклокоченной голове. Я впервые чувствовал себя больным проказой, изгнанным из города медленно умирать среди бродячих псов.

Однако, покидать родину, друзей, первую любовь мне очень не хотелось, поэтому заранее невзлюбил город, куда мы переезжали.