Карнарфон. Уэльс 6 page

– Я хочу, чтобы Мадог был найден, – произнес Эдуард под аккомпанемент безумных воплей заживо сгоравшего мужчины, поворачиваясь к Джону де Варенну.

– Как и все мы, милорд, – угрюмо откликнулся Варенн. Граф обвел взглядом окрестности, которые уже затягивала непроницаемой пеленой разыгравшаяся метель. – Но в такую погоду без продовольствия и припасов мы долго не продержимся.

Когда отряд короля направился обратно в Нефин на соединение с остальными частями, снег валил уже вовсю, укрывая пушистым белым одеялом трупы и гася пламя.

Воды Менайского залива кишели лодками. Прилив с клокотанием врывался в узкое горлышко залива, и гребцы изо всех сил налегали на весла, толкая суденышки вперед. В воздухе висел рокот барабанов. Из залива выступал горбатый клочок суши, над которым акварельными мазками смешались голубой и серый цвета. Снежные бури, накрывшие северный Уэльс своим покрывалом в январе, благополучно миновали, но предгорья и горные пики еще кутались в снежные доспехи, хотя обнажившаяся почва местами уже обретала цвет соли с перцем – там, где из‑под снега проглядывала галька. Вдоль гряды, неспешно поднимавшейся от побережья Англси, тускло горели сигнальные огни, предупреждая тех, кто остался в полях, о приближающейся опасности.

Роберт схватился за планшир, когда особенно высокая волна положила лодку на борт. Кожу на лице стянуло апрельской прохладой, зато остальное тело, закованное в броню доспехов, было надежно укрыто от капризов непогоды. На ограниченном пространстве палубы он чувствовал себя неуютно, не имея возможности лишний раз пошевелиться в своем облачении. Ноги его поверх теплых штанов прикрывали кольчужные поножи, с перевязи на поясе свисал меч, а еще он надел тунику, дублет, хауберк и накидку. Дублет местами порыжел от ржавчины. Ему казалось, что он даже ощущает на губах привкус металла. Его люди вместе с другими рыцарями кое‑как разместились на палубе между гребцами. Оруженосцы вместе с лошадьми расположились на корме, подвергаясь двойной опасности. Вдоль борта одной из лодок, прикованное к палубе цепями, лежало бревно, точнее, ствол дерева с грубо обрубленными ветвями. По всей его длине расселись пехотинцы, обматывая ладони полосками ткани. Все они не сводили глаз с острова. Лишь немногие лица были знакомы Роберту. В прошлом месяце к ним прибыли многочисленные подкрепления с юга, когда открылись горные проходы через перевалы Кадер Идриса и Сноудона, а реки вскрылись ото льда и бурными потоками устремились вниз с горных вершин. Остальных, тех, кого он знал еще с начала войны, было трудно узнать после всех тягот и лишений, выпавших на их долю зимой. Некогда розовощекие и довольные лица осунулись, глаза ввалились, кожа посерела и обвисла.

После нападения на обоз король Эдуард пожелал нанести ответный удар, но валлийцы, чувствующие себя в горной местности, как дома, попросту исчезли. Не находящий себе места от гнева и унижения, король вынужден был вместе с войском вернуться обратно в Конви. Не имея запасов продовольствия, они быстро ослабели во время марша. На второй день все уже пили растопленный снег. На третий день появились первые погибшие – мужчины ложились спать недостаточно близко к огню. На горных склонах и снежных заносах лошади оступались, и рыцарям пришлось бросить те несколько повозок, что уцелели после нападения. Конви, возникший на четвертый день пути из снежной круговерти, в которой тонули его стены, показался благословенным ответом на их молитвы. Но радость была недолгой. Сенешаль замка в гробовом молчании пересчитал несколько оставшихся мешков с зерном. На следующий день ветер окреп и усилился, с воем налетая на берег с моря, волны которого безостановочно накатывались на устье реки. С грязно‑зеленого неба обрушилась метель, ослепляя часовых на стенах и бастионах, высматривавших на горизонте корабли из Пяти портов[52]и Ирландии, которые должны были доставить продовольствие. Ураганы обрушивались на побережье один за другим, штормовое море бесновалось, и корабли так и не появились.

Январь сменился февралем, таким же голодным и унылым. Все деревья в садах и огородах Конви пришлось срубить на топливо для костров. Была зарезана последняя овца. Вино и пиво закончились еще быстрее, и вскоре королю наравне со своими рыцарями пришлось пить воду, подслащенную медом. И только в конце февраля снежные бураны пошли на убыль, оставив после себя похороненную под белым саваном землю, а море успокоилось, и в разрывах между облаками стали видны снежные пики близких гор. Вскоре после этого, ближе к вечеру, когда на землю уже опускались свинцовые сумерки, в дельте реки были замечены первые корабли. На стенах радостно кричали и обнимались воины, губы которых трескались и кровоточили, когда они улыбались. После доставки продовольствия с юга начали прибывать подкрепления, включая и отца Хэмфри, который наголову разбил повстанцев в Брекноке. Но король не успокаивался, поскольку близость армии Мадога, затаившейся где‑то в горах поблизости от Конви, не давала ему покоя всю зиму.

Когда снежные бури стихли, из крепости вышел большой отряд под командованием графов Херефорда и Уорика. Руководствуясь сведениями, полученными от валлийца в Нефине, они углубились в горные теснины, чтобы отыскать цитадель Мадога. Переодев воинов в белые накидки и плащи, чтобы они не выделялись на фоне снега, графам удалось незаметно провести свой отряд под самые стены разрушенной крепости в отрогах Сноудона. И здесь, с первыми лучами рассветного солнца, свершилось отмщение. Сотни уэльских мятежников погибли в ходе жестокого штурма, когда англичане захватили форпост, стены и укрепления которого давно превратились в груды щебня, обнаружив множество личных вещей короля, похищенных во время нападения на обоз. И только после окончания кровавого побоища рыцари Херефорда заметили следы на снегу, уходящие в лес, и поняли, что некоторым повстанцам удалось бежать. Когда они осмотрели убитых и подвергли жестокому допросу уцелевших, то выяснили, что среди них был и сам Мадог. Через несколько дней лазутчики принесли известие о новом убежище мятежников. Мадог и его военачальники уплыли на лодке в Англси. Теперь предводителю повстанцев приходилось все время скрываться, вокруг него и его разрозненных сил стягивалась сплошная петля окружения. Не прошло и месяца с той поры, когда казалось, что король со своей армией неизбежно погибнет в засыпанном снегом Конви, как колесо фортуны повернулось и события приняли совсем иной оборот.

Когда барабанщики ускорили ритм, Роберт увидел, что люди на берегу развернулись и бросились врассыпную – мужество оставило их перед лицом приближающегося флота. Впереди, за рвом и песчаным валом, на котором был выстроен деревянный частокол, лежал городок Лланваес. Мужчины бежали к воротам города, в которые по песчаной дамбе вливался бесконечный поток людей и животных. Кое‑где на судах послышались издевательские крики, но в них не было веселья. Когда воины стали надевать шлемы, Роберт ощутил всеобщее напряжение. У него самого нервы звенели, как натянутые струны. Подобно многим рыцарям, в нынешней кампании ему еще не довелось принимать участия в настоящих боевых действиях, в отличие от отрядов Пемброка, Херефорда и Уорика, которые уже вкусили крови и испытали крепость собственного духа. И вот теперь всем остальным представился случай доказать королю свою верность и показать, на что они способны.

Первая лодка врезалась днищем в прибрежную гальку. Гребцы отложили весла в сторону и спрыгнули за борт в ледяную воду, вытаскивая суденышко на берег в пенящемся прибое. Лучники выстроились в шеренгу на берегу, готовые прикрывать высадку основных сил. На берег сошли рыцари, ведя в поводу упирающихся лошадей. Боевые кони ржали и били копытами, когда с борта на берег перекинули сходни и животных повели на песок. Первыми в седла поднялись рыцари, опустив забрала шлемов и вытащив мечи из ножен. А на берег со скрежетом выкатывались все новые и новые лодки. Ствол дерева с ветками подхватили сразу шестнадцать человек, взявшись за цепи, чтобы перетащить его на сушу. Король сел на Байярда и под восторженные крики своих военачальников поскакал вперед. За ним устремились рыцари и лучники, но последние, впрочем, быстро отстали. За ними, напрягая все силы, тащили таран шестнадцать мужчин. Последними шли пехотинцы, вооруженные дротиками, пиками, молотами и палашами.

Роберт ехал под знаменем Каррика, держа на левой руке щит с драконом. Теперь он открыто и с гордостью носил его; символ Артура, короля‑воина. Когда взгляд его упал на Хэмфри, тот поднял вверх сжатый кулак, и Роберт ответил ему тем же. Сегодня, с Божьей помощью, они закончат эту кампанию. Он хотел вернуться домой, пролив кровь врага, чтобы иметь возможность сказать деду, что рыцарские шпоры он тоже завоевал на поле брани, сражаясь за короля. В крови бурлило предвкушение и тревожное ожидание, и частое дыхание со свистом вырывалось у него изо рта в тесном пространстве шлема.

Авангард приблизился к воротам Лланваеса. По сигналу Джона де Варенна рыцари и оруженосцы придержали коней, сохраняя дистанцию между собой и земляными укреплениями, тогда как воины с тараном, напротив, вышли вперед. Лучники выстроились в линию, готовые дать залп поверх частокола. Из‑за баррикады вылетели несколько стрел, когда шестнадцать солдат подняли таран и понесли его по песчаной дамбе к воротам. Одна из них попала пехотинцу в шею. Когда он упал, ему на смену бросились сразу двое солдат, пригибаясь и бросая опасливые взгляды на палисад. Один оттащил раненого солдата в укрытие, а другой занял его место, взявшись за цепь. И все вместе, спотыкаясь под тяжестью тарана, они качнулись вперед, увлекаемые тяжестью бревна. Ворота содрогнулись от удара, но устояли. Солдаты отвели бревно назад и вновь побежали вперед. Лица их исказились от боли и усилий. Рыцари наблюдали в отдалении, и кони нетерпеливо ржали и били копытами. Из‑за ограды вновь засвистели стрелы. Вслед за ними полетели горящие пучки соломы, падая сверху на солдат с тараном. Те начали спотыкаться, а кое‑кому вообще пришлось выпустить из рук цепи, чтобы стряхнуть с себя горящую солому. Тут же, по сигналу, английские стрелки подняли луки и открыли огонь по воротам. Изнутри донеслись вопли боли и отчаяния.

Таран вновь и вновь врезался в преграду Ворота заскрипели и начали подаваться. Наконец, раздался громкий треск и бревно пробило их насквозь. Под яростные крики из‑за частокола его потащили обратно, и сучья, зацепив обломки створок, вывернули их наружу, кроша в щепы. Когда солдаты поволокли таран по дамбе на берег, их место заняли пехотинцы с молотами и дротиками, чтобы выломать остатки ворот. В пролом было видно, как внутри в разные стороны разбегаются защитники крепости. Запели горны, и первые рыцари устремились в атаку, и из‑под копыт их боевых коней полетели комья земли и клочья тлеющей соломы. В первых рядах скакал сам Эдуард, воздев над головой меч, и Байярд бесстрашно нес его вперед. Из‑за баррикад, перегораживающих улицы, в них полетели стрелы. Зазубренные наконечники застревали в щитах и попонах. Какая‑то раненая лошадь присела на задние ноги, копыта ее поскользнулись, и она рухнула в ров, придавив собой седока.

У ворот возникла давка. Роберт оказался в самой ее гуще – мужчины кричали, кони хрипели и злобно скалили зубы, – а потом волна наступающих вынесла его в город. Видимость ограничивалась прорезью забрала. Что‑то щелкнуло его по шлему – скорее всего, метко пущенная стрела, – прежде чем его понесло по улице вперед. По обеим сторонам мелькали домишки из сосновых бревен и глины. Мятежники и горожане, защищавшие ворота, разбегались перед атакующей лавой кавалерии. Рыцари, опередившие Роберта, размахивали мечами, рассекая ими бегущие фигуры, лишь немногие из которых могли похвастать хоть какими‑то доспехами. Какой‑то мужчина упал, зажатый двумя лошадиными крупами, и исчез под подкованными копытами мчавшихся следом коней. Роберт почувствовал, как Хантер наступил на что‑то мягкое, а потом вновь поскакал за сэром Джоном де Варенном и его рыцарями, которых влекла вперед неудержимая сила и жажда крови. Если на подступах к воротам его брат и рыцари Эссекса еще старались держаться рядом с ним, то теперь ярость погони не позволяла Роберту даже оглянуться, чтобы проверить, здесь они или нет. Все, что ему оставалось, – это смотреть вперед и стараться не столкнуться с теми, кто скакал первым.

Когда они промчались по главной улочке и оказались во фруктовом саду, где изрытая земля была перемешана с грязным снегом, Роберт заметил, что плотная масса всадников впереди начала разбиваться на отдельные ручейки и рыцари принялись забрасывать горящие факелы на соломенные крыши домов. Валлийцы же рассеялись между деревьев, отчаянно пытаясь оторваться от погони. Какой‑то мужчина ухватился за нижнюю ветку дерева и попытался вскарабкаться на нее. Но гнавшийся за ним рыцарь пришпорил своего коня и вогнал меч ему в спину. Клинок высунул острие наружу, разворотив несчастному грудь, откуда хлынул фонтан крови. Мужчина, разрубленный почти пополам, соскользнул с дерева и обмякшей грудой остался лежать на земле, а рыцарь помчался дальше. Еще один мужчина, прижавшись спиной к стволу, поднял руки, сдаваясь, и закричал, моля о пощаде. Рыцарь, пролетавший мимо, даже не остановился – он просто ткнул мятежника острием меча в шею, выдернул клинок и умчался, а валлиец, не в силах удержать голову на перерубленной шее, упал на колени, заливая грудь кровью. Спастись не удалось никому – всех беглецов настигли и зарубили конные рыцари.

Роберт старался не отстать от Варенна, а позади него на улицы выплескивались все новые и новые рыцарские отряды. Он видел, как они растекаются по боковым улочкам и переулкам, преследуя горожан, среди которых было много приверженцев Мадога. Он мельком замечал бледные лица в окнах домов, слышал крики и чувствовал, как запах дыма в воздухе становится все сильнее. Командиры рычали сквозь прорези в шлемах, отдавая приказания, и солдаты орали, как безумные, убивая других или погибая сами. С каждым взмахом меча, с каждым ударом молота или дротика ужас выплескивался на улицы и город все глубже погружался в пучину хаоса и паники. Плоть, жизнь и душа – все эти понятия утратили свое священное значение и превратились в мишени, которые следовало догнать и уничтожить безо всяких угрызений совести.

Роберт держался в самой гуще рыцарей, но не лез в первые ряды, предоставляя другим преследовать мятежников, разбегающихся во все стороны. Полученный ими приказ гласил: уничтожать без разбору всех, кто окажется застигнутым на улице, чтобы добиться быстрой капитуляции, после чего всем, кому повезет уцелеть, будет дарована пощада. В своей жизни Роберт уже сталкивался со смертью, но только на дуэли с Ги он вплотную подошел к тому, чтобы своими руками убить кого‑либо, и даже тогда он вынужден был подчиняться правилам. Здесь же никаких ограничений не было. Свобода убивать кружила голову и холодила сердце. Но сзади напирали закаленные в боях ветераны, и отступать было некуда. Рыча от злости на собственную нерешительность, Роберт выбрал для себя мужчину, убегавшего по переулку, и пришпорил коня, устремляясь за ним в погоню.

Солнце вспыхивало на брызгах, которыми разлетались лужи под копытами его жеребца. В промежутках между домами Роберт заметил других мятежников, метавшихся, как крысы, по дворам и огородам, пытаясь скрыться от преследователей. По улицам сновали пехотинцы, стуча в двери домов, чтобы найти и уничтожить мятежников. Тут и там к нему потянулись столбы дыма, повсюду раздавались крики. Валлиец, которого Роберт выбрал себе в качестве жертвы, бежал впереди, отчаянно размахивая руками и ногами. Роберт поднял меч, жажда крови туманила ему рассудок. Вдруг мужчина юркнул в боковой переулок, и Роберт промчался мимо. Ругаясь во весь голос, он остановил Хантера. Потянув коня за левую узду и дав ему сильного пинка правой шпорой, он вновь устремился в погоню.

Человек уже успел отбежать на некоторое расстояние. Роберт видел, как он попытался спрятаться в каком‑то доме, но дверь оказалась запертой наглухо. В отчаянии он припустил дальше по улице. Роберт быстро нагонял его, сокращая расстояние и готовясь нанести смертельный удар, как поступал раньше с волками, оленями или кабанами. Вращая мечом над головой, он с резким выдохом вонзил клинок между шеей и плечом беглеца. Отдача от удара оказалась неожиданно сильной, так что у Роберта заныло не только плечо и рука; тупая боль пронзила ему грудь и желудок. Это ничуть не походило на то, как он закалывал животное. Освободив меч из раны, он легким галопом поскакал дальше по улице. В лучах зимнего солнца лезвие у него в руке отливало ярко‑алым, роняя капли крови на грязную землю.

Тем временем, сражение переместилось с улиц на рыночную площадь Лланваеса. Мадог ап Льюэллин и остатки его воинства забаррикадировались на одной из улиц, уходящих с площади, перегородив ее повозками и мебелью, вытащенной из близлежащих домов. К ним присоединились несколько десятков горожан, размахивая кухонными ножами и охотничьими луками, но многие мятежники отказались от борьбы перед лицом наступающей кавалерии и пехоты и разбежались по домам, чтобы защитить свои семьи.

Под командой Мадога повстанцы сумели отбить две атаки на свою баррикаду. Орудуя копьями из щелей между повозками и швыряя дротики, они дважды заставили рыцарей отступить. Кое‑кто из горожан издевательскими криками приветствовал англичан, когда те вынуждены были отойти перед сверкающей стеной копий. Но сами мятежники и Мадог, который не расставался с короной короля Артура, надев ее на кольчужный капюшон, прикрывающий ему голову, хранили угрюмое молчание. Крики мгновенно стихли, когда по приказу Эдуарда перед баррикадой выстроились его личные арбалетчики.

Вот уже долгое время гасконцы славились умением владеть этим страшным оружием, объявленным вне закона в некоторых странах христианского мира. Его проклинали папы, а многие считали длинные луки и арбалеты достойными служить лишь грязным наемникам. Крыши соседних домов были объяты пламенем, отчего пространство между шеренгой арбалетчиков и баррикадой уэльсцев быстро затягивала пелена дыма. Жителям Гвинедда нечего было опасаться английских лучников, которые, как и они сами, пользовались короткими луками. И только на западе Уэльса умели обращаться со смертельно опасными длинными луками. Стрелы, выпущенные из коротких луков, могли ослепить и дезориентировать противника, но если только они не попадали в незащищенные части тела, то редко убивали, отскакивая от доспехов или застревая в подбое дублетов. А вот длинные луки и арбалеты являли собой оружие совсем другого рода: одна удачно выпущенная стрела или болт[53]могли пробить навылет поножи, ногу всадника, седло и лошадь под ним. Для валлийских воинов, практически поголовно одетых лишь в кожаные доспехи, это означало мгновенную и жестокую смерть.

Быстрыми, натренированными движениями арбалетчики уперли ноги в специальные опорные петли и потянули тетиву на себя, натягивая ее спусковой механизм. Взяв из колчана на поясе короткие и толстые стрелы, они вложили их в бороздки, приподняли арбалеты, прицелились и спустили курки. Болты, пущенные в промежутки между повозками, спицами их колес и сиденьями, прошили баррикаду насквозь. Ее защитники с криками валились наземь – стрелы пробивали плечи, шеи, лица, животы. Мадог, укрывшийся за мешком с зерном, выкрикивал команды, стараясь восстановить хотя бы видимость порядка, но болты летели так густо, что воздух потемнел от множества стрел.

Мятежники бросились на землю, многие пытались использовать тела своих убитых или раненых товарищей в качестве защиты. Горожане, придя в ужас от столь жестокой бойни, начали разбегаться, куда глаза глядят. Но многим спастись не удалось, и они падали на землю, пронзенные выпущенными в спины болтами. В возникшей суматохе и панике король Эдуард послал своих рыцарей в очередную атаку. После того как отзвенела последняя, сорвавшаяся с тетивы стрела, кавалерия помчалась на баррикаду. Мадог и повстанцы, многие из которых были ранены, а остальные простерлись на земле, ища укрытия, попросту не успели подняться и выставить перед собой копья для защиты. Рыцари перепрыгивали через преграду или объезжали ее с боков, и битва за Англси превратилась в рукопашную схватку. Она получилась короткой и кровавой. Мадог с диким криком рухнул за землю, когда Джон де Варенн выбил копье у него из рук.

Когда Роберт с усилием стянул с головы шлем, то морозный воздух, как пощечина, ударил его по покрытому потом лицу. На губах он ощутил привкус соли и стали. Привалившись спиной к глиняной стене дома, он зубами вытащил пробку из меха с вином. Выплюнув ее в снег, он приложился к горлышку и пил до тех пор, пока мех не опустел. Улица вокруг была усеяна мертвыми телами, а стены домов пестрели яркими брызгами крови. Рядом лежал труп мужчины с рассеченной головой, из жуткой раны вытекала розово‑серая масса, перемешанная с волосами. Может, на него наступила копытом лошадь, хотя, скорее всего, кто‑то ударил его топором. Роберт решил, что это не его рук дело, хотя утверждать этого наверняка он бы не стал. В голове у него все смешалось, воспоминания о сече путались, и перед глазами мелькали картины боя, уже казавшиеся чужими и незнакомыми.

Поблизости расположились и остальные рыцари вместе с оруженосцами, все жадно пили вино и переводили дыхание, поскольку приказ пощадить уцелевших жителей пришел всего несколько минут назад. Кое‑кто уже принялся праздновать победу, хотя их смех звучал неестественно и вымученно. Другие молчали, отводя глаза от сцены кровавого побоища, представшей перед ними. Роберт заметил, как несколько рыцарей, пошатываясь и на ходу срывая шлемы, отошли в сторону, где их и стошнило. Оттолкнувшись от стены, он зашагал к тому месту, где оставил Хантера, привязав его к брошенной повозке и туда же положив свой меч.

Поморщившись от боли в натруженной руке, Роберт сунул пустой мех из‑под вина в седельную сумку и взялся за меч. Клинок был липким от крови, и почему‑то от него пахло старыми медными монетками, если их крепко зажать в ладони и подержать так слишком долго. Стиснув зубы, он повесил шлем на луку седла. Во время штурма он потерял из виду брата и сопровождавших его рыцарей. Он чувствовал себя так, словно заблудился в незнакомом городе, а тут еще дым от пожарищ превращал яркий зимний день в тусклые сумерки. Он не знал, сколько времени прошло с того момента, как он прорвался через ворота, – несколько минут или несколько часов. Впереди по улицам рассыпалась пехота, и солдаты выносили из домов умирающих, пинками выгоняя наружу уцелевших, а соломенные крыши полыхали ярким пламенем. Рыцари все прибывали, и в воздухе то и дело раздавался топот копыт. Внимание Роберта привлекли цвета Пемброка, красные птички на голубом поле с белыми полосами. Отвернувшись от приближающегося отряда, он взял Хантера под уздцы и зашагал по соседней улочке, решив вернуться обратно по своим следам и попытаться разыскать брата.

Он не успел уйти далеко, когда за спиной у него послышался быстро приближающийся топот копыт. Роберт повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как на него несется какой‑то рыцарь. Он еще успел заметить мельтешение голубых и белых полос, меч, зажатый в воздетой руке, и сообразить, что незнакомый рыцарь не намерен останавливаться. Кровь еще не остыла у него в жилах после боя, поэтому он среагировал очень быстро. Хлопнув Хантера по крупу, отчего жеребец галопом поскакал вниз по улице, Роберт прижался спиной к стене дома, освобождая дорогу для скачущего коня и уходя от сверкающего меча. Рыцарь проскакал по инерции еще несколько шагов, прежде чем остановиться посреди грязного проулка. Резко рванув поводья, он развернул жеребца. Подхватив с земли свой шлем, упавший с седла, когда Хантер сорвался с места, Роберт вдруг увидел, как рыцарь поднимает забрало. Из‑под металлического щитка на него в упор взглянул Эймер де Валанс, глаза которого застилало бешенство. Он был пьян от крови. Его накидка, как и попона коня, были забрызганы запекшейся кровью. Когда он вонзил шпоры в бока своего жеребца, направляя того на Роберта, в его намерениях не осталось никаких сомнений.

Роберт бросился к дверям полуразвалившейся хижины напротив. Он вломился внутрь как раз в то мгновение, когда Эймер промчался мимо, и цокот подкованных копыт гулким эхом прокатился по пустому переулку. От сильного удара дверь распахнулась настежь, разлетевшись в щепы, и Роберт ввалился в темноту. С трудом обретя равновесие, он огляделся и понял, что оказался в грязной кухне, почти все пространство которой занимал раскладной стол и лавки, заваленные остатками ужина и битой посудой. Узкие лучи света сочились сквозь щели в ставнях, закрывавших окна по обе стороны выбитой двери. На полу валялись несколько опрокинутых табуреток, а в очаге тускло тлели угли, но более никаких признаков прежних обитателей дома видно не было. С улицы до Роберта донеслось храпение лошади и звон шпор, цепляющихся за мерзлую землю. Отшвырнув шлем, он подтянул повыше щит, крепко взявшись за крепления левой рукой, а правой поудобнее перехватив перепачканный кровью меч.

В дверном проеме возникла массивная фигура Эймера, загораживая свет. Он держал в руке обнаженный меч, а левую сторону тела тоже прикрывал щит с драконом. Рыцарь шагнул через порог, не сводя налитых кровью глаз с Роберта, который стоял посреди кухни в ожидании своего врага, и грудь его вздымалась от частого дыхания под накидкой.

– Еще один чурбан, прячущийся в вонючей берлоге и ожидающий своей очереди быть перерубленным пополам. – Голос Эймера сочился издевательской насмешкой, но в ней звучала смертельная угроза. – К тому времени, когда обнаружат твой хладный труп, я буду уже далеко.

Роберт облизнул пересохшие губы.

– Хорошо сказано, – заметил он, поднимая меч, – особенно учитывая, что верно и обратное.

Эймер хрипло рассмеялся:

– Я – не Ги. И меня тебе так легко не одолеть. – Его горящий ненавистью взгляд остановился на щите на руке Роберта, где в тусклом свете очага сиял золотом дракон. – Ты думаешь, что чего‑то достоин, потому что Хэмфри выбрал тебя? – выплюнул он. – Ты просто вовремя подвернулся под руку. Ничтожество со смехотворной властью и богатыми землями, но которое может помочь ему укрепить свое положение. По правде говоря, для моих братьев ты был и останешься чужеземцем. Профаном.

– А тебя это гложет, я смотрю, да? То, что меня выбрали так быстро, а тебе пришлось ждать целых три года, чтобы получить приглашение вступить в орден. Да, – сказал Роберт, со злорадством глядя на ошарашенное лицо Эймера, – твои так называемые братья рассказали мне об этом. – Он шагнул к рыцарю, ненависть переполняла его, и он жаждал крови. – Я могу быть чужеземцем, но они поверили мне намного быстрее, чем тебе. Хэмфри раскусил тебя, Валанс, стоило ему взглянуть на тебя.

В то же самое мгновение Эймер кинулся на него, в слепой ярости размахивая мечом. На Роберта обрушился страшный удар, и тот вынужден был отступить, защищаясь. В тесноте кухоньки грохот от столкновения меча со щитом показался ему оглушительным. Роберт ощутил, как боль от удара пронзила ему левую руку, но он отреагировал в ту же секунду, яростно отбив щитом клинок Эймера. Столь сильным и неожиданным оказался его отпор для рыцаря, что тот отлетел назад, как мячик, зацепившись ногой за табуретку, которая валялась на полу. Это отвлекло его, пусть даже всего на мгновение, но Роберт сполна воспользовался этим, ударив Эймера щитом в лицо. Разумеется, большую часть удара принял на себя шлем Эймера, но его откинуло назад с такой силой, что он потерял равновесие. Де Валанс со всего маху рухнул на пол, причем от удара меч вылетел у него из руки. Эймер едва успел подняться на ноги, как Роберт обрушился на него. Рыцарю пришлось уклониться, уходя от падающего клинка, и он вынужден был отскочить в сторону, не успев подхватить с пола выпавший меч. Под второй удар, направленный ему прямо в голову, он успел подставить щит. Меч Роберта врезался в разрисованное дерево, оставив глубокую трещину на золотом драконе. Эймер зашипел сквозь зубы, ощутив рукой и предплечьем всю силу, вложенную в этот удар, но затем с бешенством отбил клинок Роберта в сторону своим щитом. Лезвие описало широкий полукруг, и Эймер всем телом врезался в Роберта.

Столь внезапный и яростный порыв противника застал Роберта врасплох, и он отлетел назад, опрокидывая стол и расшвыривая скамейки, которые с отвратительным скрежетом разлетелись по каменным плитам пола. Он покачнулся и упал спиной на стол, а Эймер всем телом навалился на него, прижимая щитом и бешено скаля зубы. Брюс с трудом приподнял меч и ткнул им Эймера в бок как раз в тот миг, когда дыхание со свистом вырвалось у него из груди. Удар вышел слабым, да и кольчуга спасла рыцаря, но тот покачнулся, чем тут же воспользовался Роберт, отшвырнув противника от себя. Выпрямившись, он бросился на Эймера и погнал его по кухне, не давая тому поднять упавший меч. Эймер наклонился и схватил шлем Роберта, который так и валялся на полу там, где он уронил его. Размахнувшись, рыцарь ударил им Роберта в пах. Всхлипнув от боли, Роберт согнулся пополам и повалился на пол. Стоя на коленях, он ощутил, как Эймер протиснулся мимо него, а потом услышал лязг и скрежет, когда рыцарь отшвырнул ненужный шлем и подхватил с пола упавший меч. В ушах у него шумела кровь, боль застилала глаза, но он все‑таки расслышал лязг чужих шпор по полу. Паническое ожидание, что следующим ударом Эймер раскроит ему череп, придало ему достаточно сил, чтобы с трудом выпрямиться и приготовиться к защите.

С мечом в руке Эймер двигался стремительно и яростно. Роберту еще никогда не доводилось видеть, как он сражается пешим. Развитые мышцы и широкие плечи придавали его ударам сокрушительную силу. Казалось, де Валанс более ничего не боится, потому как он атаковал Роберта со всех сторон, орудуя тяжеленным мечом, как опытный дровосек топором, и отбивая встречные удары своим щитом. Боль в паху у Роберта почти прошла, но он чувствовал, что быстро устает под столь яростным натиском. Он нанес неверный удар, что позволило Эймеру просто отступить в сторону и ударить его в лицо эфесом своего меча. Роберт почувствовал, как у него хрустнула, ломаясь, носовая перегородка, а рот наполнился кровью. Ослепленный и захлебывающийся, он неверными шагами попятился назад. Слезящимися глазами он увидел, что Эймер довольно оскалился. Отчаяние вынуждало его слепо броситься вперед, но он заставил себя отступить за стол, сплевывая сквозь зубы кровь, чтобы выиграть время и прийти в себя.