Причуды ради

Гвину Хедли и Ивонне Сили

Он ехал на север в комфорте кондиционированного салона, дорожная карта лежала на соседнем сиденье, в динамиках стереосистемы приятно плескалась фортепианная музыка Сати[48]. Благодарение Богу за все эти маленькие штучки, которые делают жизнь человека более сносной, когда лето садится ему на шею.

Был август. Жаркое безветрие и влажность стояли так долго, что уже казались не атмосферным феноменом, а густым, удушливым желатином. Люди двигались медленно, но больше сидели на месте, словно одурманенные твари в глубинах раствора.

Наверху, в Адирондаках[49], наверняка будет легче, прохладнее и суше. Но Роланд Тёрнер был не рядовым туристом в поисках отдыха. Ему предстояло сделать открытие, как он надеялся, и ехал он в одиночную экспедицию в поисках настоящей причуды[50].

Роланд был одним из немногих американских членов Общества причуд – организации, которая базировалась в Лондоне и имела своей целью «охрану и пропаганду причуд и наслаждения ими… защиту одиночных и никем не любимых зданий неясного предназначения… необычайных, интригующих или просто странных построек и мест». Роланд узнал о нём двумя годами ранее, когда наткнулся на выпуск ежеквартального журнала в одном из коннектикутских книжных магазинов. Фотографии его заворожили, статьи очаровали своим остроумием.

Типичная английская эксцентричность, подумал тогда Тёрнер, продержится год‑другой и умрёт, как только кончатся энтузиазм и деньги. Он написал письмо, чтобы узнать, существует ли ещё это общество, и был очень удивлён, получив ответ от самого президента и главного редактора, некоего Гвина Хедли. Общество не просто существовало, оно процветало, насчитывая более пятисот членов по всему миру (но больше всего, конечно, в Соединённом Королевстве).

Роланд немедленно отправил им банковский чек, покрывающий членские взносы, подшивку журнала, набор цветных открыток и экземпляр основополагающего труда Хедли: «Причуды: справочник Национального фонда[51]» (издательство «Кейп», 1986 год).

В памятниках старины, замках и руинах были свои романтика и тайна, которые притягивали Роланда. В них он видел прошлое, и ему нравилось представлять, какой была жизнь много лет назад. Может быть, потому, что его собственное существование оставалось неприметным и заурядным Роланд был владельцем типографской компании, скромного предприятия, печатавшего торговые бюллетени и флаеры для супермаркетов всего округа Вестчестер[52]. Много лет он упорно трудился, создавая надёжный бизнес, и теперь руководил солидной фирмой с хорошей репутацией. Плохо было то, что бизнес почти заменил Роланду личную жизнь.

Он не раз заводил интимные знакомства, но ни одно из них даже близко не подошло к браку. Теперь, в середине жизни, Роланду оставалось только смириться и принять всё как есть. Он любил хорошие книги, в основном исторические романы или исследования, а также классическую музыку, и ещё у него была страсть к причудам.

Настоящая причуда – это здание, грот, сад или любое другое архитектурное сооружение, задуманное и созданное с намеренным пренебрежением к норме. Причуда – это то, от чего в буквальном смысле «захватывает дух», как выразился в своём увесистом труде Хедли. Работа пока не позволяла Роланду выбраться в Британию, зато он отыскал несколько причуд в Америке, вроде Святой Земли в Уотербери или Башен Уоттса в Лос‑Анджелесе[53]. Кроме того, он посетил полностью пригодный для жилья дом из пивных бутылок в Виргинии, четыре акра Сахары в лесах Мэна, и дом – Ноев ковчег в холмах Теннесси. Американским причудам обычно не хватало атмосферы утраченного великолепия, которая отличала классические образцы причуд британских, зато им нередко бывало присуще нечто вроде героического сумасбродства, делавшего их неотразимыми.

Роланду оставалось только ждать, когда выпадут два‑три свободных месяца, чтобы поездить в своё удовольствие по Англии, Шотландии и Уэльсу, неспешно осматривая те исключительные места, о которых он сейчас мог лишь читать, – например, ракета в Айсгарте, «дом в облаках» в Торпенессе, Башню Клавелла и Портмейрион[54], не говоря уже о тех изумительных причудах, что находятся вблизи великого города Лондона и в нём самом.

«Причуды – это путаное, безумное кружево на гигантском гобелене человеческой жизни» – так писал Роланд в послании журналу Общества причуд, которое мистер Хедли по неизвестной причине не счёл пока возможным опубликовать. Но Роланд продолжал в свободное время оттачивать мысль и перо в заметках о причудах Америки, которые ему довелось повидать.

Но вот две недели назад из Лондона пришло письмо. «Довольно эффектная» причуда, как слышно, существует на землях старого летнего коттеджа Йоргенсонов в Глен Аллене, штат Нью‑Йорк. Не сможет ли мистер Тёрнер проверить этот слух и прислать отчёт? Если место окажется стоящим, то фотографии и заметки приветствуются. Роланд немедленно послал ответный факс «Разумеется».

Найти Глен Аллен на карте удалось не сразу. Судя по всему, ехать до этой дыры надо было миль двести, сначала до Большого Лосиного озера, что в Адирондаках, а потом дальше, на север. Дело на весь уик‑энд.

Приехать туда в пятницу вечером, заночевать в деревенской гостинице, субботу посвятить знакомству с собственностью Йоргенсонов, а в воскресенье вернуться в Рай[55]. После полудня Роланд ушёл из офиса, а немного погодя уже мчался в машине по автостраде.

Всем он сказал, что едет за город проветриться. Роланд лишь однажды поделился своим интересом к причудам с другим человеком, – это была Патти Бреннан, энергичная разведёнка, которая работала у него с год назад. Роланду казалось, что ему нравится Патти, однако дальше разговоров дело у них так и не зашло.

– А, это как Кони‑Айленд[56], или Мавзолей Гранта[57], – заметила она, когда он рассказал ей о причудах.

– Ну, нет, не совсем…

Возможно, Роланд плохо объяснил. Но в тот момент он решил отныне и навсегда держать свой мир причуд в тайне от всех. Патти скоро влюбилась в человека, который чистил головки её видеомагнитофона, и перестала работать у Роланда. Оно и к лучшему, убедил он себя. Когда делишься своим сокровищем с другими, оно перестаёт быть чем‑то особенным; часть его волшебной ауры неизбежно исчезает.

Роланд ехал довольно быстро, однако дорога на деле оказалась не короче трёхсот миль, и он прибыл в Глен Аллен лишь после шести вечера. На въезде в город он миновал Глен‑мотель и, не найдя других мест для ночлега, развернулся и поехал туда. Тарелка спутникового телевидения, зал торговых автоматов, три автомобиля на парковке. Не деревенская гостиница, конечно, но ничего не поделаешь. Роланд вошёл в офис и заплатал за комнату.

Дежурная средних лет взяла у него деньги, дала ему ключ и какие‑то брошюры, прославляющие местную рыбалку и греблю.

– Где тут у вас можно хорошо поесть? – спросил её Роланд.

– В «Гриле у дружелюбного Билла», прямо на Главной, – ответила она. – Кстати, сегодня вечером обещали грозу. Если свет отключат, у вас в шкафу есть свечи.

– Благодарю. Я планировал взглянуть на поместье Йоргенсона завтра с утра. Трудно его найти?

– Поместье Йоргенсона, – медленно повторила она за ним, точно задумавшись. Женщина была крупной, с пустым, невыразительным лицом. – Нет, найти его не трудно, а вот добраться может быть трудновато. Поместье в паре миль от города, вверх по долине, но там уже лет тридцать никто не жил, так что частная дорога совсем заросла. Придётся идти пешком. – Потом добавила: – Говорят, смотреть там уже не на что.

– О.

– А вы агент по недвижимости?

– Нет, нет, я представляю… э‑э‑э… одно британское общество, которое интересуется разными заброшенными местами, где есть архитектурные достопримечательности.

Собственная нерешительность, а потом и отказ от слова «причуда» огорчили его, но какой смысл объяснять что‑то этой особе. В ответ она издала какой‑то неопределённый звук и больше ничего не спросила.

– Может, я и ошибаюсь, но, по‑моему, вы там вообще никакой архитектуры не найдёте.

– Совсем никакой? – недоверчиво переспросил Роланд. До сих пор ему не приходило в голову, что он мог забраться в такую даль понапрасну. – Совсем ничего не осталось?

Женщина жизнерадостно пожала плечами, словно радуясь его разочарованию.

– Дом давным‑давно сгорел. – Она снова взялась за свою книгу – мягкая обложка, детальный отчёт о жутких убийствах где‑то в Техасе, – и вернулась к чтению.

– A‑а. Понятно…

Номер, в общем, дотягивал до гостиничных стандартов, – ну, почти. На занавеске в душе была плесень, пахло затхлой сыростью – что большинство горожан считает неотъемлемой принадлежностью деревни, – но простыни были чистые и кондиционер в порядке. Снаружи влажность и жара ничуть не уступали погоде в Рае.

Роланд решил не задерживаться. Он был голоден, а гроза приближалась. Бросив нераскрытую дорожную сумку на кленовое кресло и заперев фотоаппарат в багажнике машины, он пустился на поиски дружелюбного Билла и его гриля.

Весь городок Глен Аллен – а он был невелик – имел вид обшарпанный и старомодный, точно застрял где‑то в пятидесятых‑сороковых годах. Ничего плохого в этом не было – потемневшие от времени дома в дощатой обшивке, старые бензоколонки с эмблемой «Красного крылатого коня», ржавые автомобили и видавшие виды пикапы, универсальный магазин, перед витриной которого вилась стайка ребятишек, – любопытная смесь настоящей старины с обыкновенной дешёвкой.

Но главное не в том, что тут есть, подумал Роланд, въезжая на парковку. Главное в том, чего тут нет: никаких модных бутиков, видеопрокатов, прилавков с футболками, сетей фастфуда, ревущих бумбоксов и даже ни единого благоуханного китайского ресторана, торгующего на вынос, – и это почему‑то радовало. Современность ещё не прибыла в Глен Аллен – по крайней мере, не во всей своей мощи и мишурном великолепии.

Роланд сидел у барной стойки и ел чизбургер‑делюкс, в меру жирный и довольно вкусный. Картошка была чуть сыровата, зато салат из капусты с майонезом был острый и восхитительный. Всё это Рональд запивал большой кружкой холодного пива – первой, но не последней за вечер.

Кроме него в баре было ещё несколько посетителей, завсегдатаев, по‑видимому, которые грели в руках стаканы, одним глазом поглядывали в телевизор, где играли «Янки», и непринуждённо болтали друг с другом. Роландом они нисколько не интересовались, и его это вполне устраивало. Всё равно они ещё слишком молоды и вряд ли что знают о поместье Йоргенсона из первых рук.

Зато Роланду удалось расспросить Билла, пожилого хозяина заведения, который собственной персоной стоял за стойкой бара.

– Старый Йоргенсон крупно нажился на стали, не хуже Карнеги[58]. Кучу денег заработал. Мой отец строил ему дом, в двадцатые это было. Да уж, дом был красивый. Дерево из Южной Америки, мрамор из Италии, чего в нём только не было. Французская мебель, огромные картины на стенах. За расходами не постояли. А жили в нём два месяца в году, летом. И называли его коттеджем, ведь в нём всего двадцать комнат было, понимаете?

Роланд, улыбаясь, кивнул. У Билла была такая манера – сказав что‑нибудь, он легонько ударял ладонью по стойке, как будто показывал, что кончил. Потом поворачивался и неспешно уходил к другим клиентам, но рано или поздно возвращался к Роланду и так, в несколько приёмов, рассказал всю историю до конца.

Клан Йоргенсонов год за годом приезжал в эти места. Держались они особняком. Всё было в порядке, как вдруг зимой 1959 года дом неизвестно почему сгорел дотла. Всё нутро выгорело, ничего не осталось. Дом тогда стоял пустой, кроме смотрителя и его жены, в нём никого не было, и они погибли в пламени. Одни считали, что это просто случайность, другие винили местных хулиганов – богатым ведь всегда завидуют. Происшествие долго расследовали, но окончательного вердикта так и не вынесли.

Участок забросили, Йоргенсоны на него не вернулись. И вот несколько лет назад об их поместье снова заговорили в новостях. Новое поколение семьи сочло возможным – из налоговых соображений, надо полагать, – передать сто с лишним акров земли в дар штату Нью‑Йорк. Собственно, окружающий территорию адирондакский лес уже давно предъявил на неё свои права, а теперь это было подтверждено формально.

– А не было ли там ещё чего‑нибудь, кроме дома? – взволнованно спросил Роланд. – Каких‑нибудь построек?

– Были, разумеется, – сказал Билл. – Был большой гараж, бельведер, пара сараев и ледник. А, ну ещё Маленькая Италия.

– Что? – Надежды Роланда воспарили снова. – Маленькая Италия?

– Да, мои ребятишки играли там в детстве, в шестидесятых. Чистое сумасшествие.

Это была причуда, вне всякого сомнения. Оказалось, что старик был просто помешан на Италии, до такой степени, что решил разбить в своём поместье сад и украсить его уменьшенными копиями главных итальянских достопримечательностей, в том числе фонтана Треви, Везувия и Помпей, Синего грота на Капри и Колизея.

Без малого три десятка лет Йоргенсен добавлял к своей коллекции то одну, то другую фигуру, так что, когда случился пожар, итальянский сад, по слухам, покрывал уже четыре гектара.

Роланд и обрадовался, и приуныл. Да, речь шла о настоящей причуде, но она с пятьдесят девятого года была предоставлена самой себе и разрушалась под действием жаркого солнца, морозных зим и непредсказуемой жестокости ребятни. А то, что уцелело, вне всякого сомнения, давно задушил в своих объятьях лес. Это было печально, и Роланд подумал, что ему ещё повезёт, если удастся сделать хоть одно приличное фото. Но написать о ней, а тем более опубликовать записки, стоило, – ведь это будет дебют Роланда Тёрнера на страницах журнала Общества.

Было почти одиннадцать, когда он, наконец, покинул бар. Жара заметно спала, и город обдувал ветерок. Близилась гроза. Роланду оставалось только надеяться, что она пройдёт к тому времени, когда наступит пора отправляться на поиски поместья Йоргенсона. Он заметил в небе краткую вспышку молнии, но она была так далеко, что раскатов даже не было слышно.

Главная улица совсем опустела, и Рональд подумал, что она похожа на заброшенную декорацию к фильму. Вывески раскачивались, окна дребезжали, ветер гнал пыль и листву, и надо всем этим тускло горели редко расставленные уличные фонари. Яркая неоновая вывеска Генеси[59]в заведении Билла приятно контрастировала с их жёлтым светом.

Роланд как раз собирался сесть в машину, когда вдруг услышал какой‑то звук и замер, прислушиваясь. Репетиция хора? Нет, это не музыка, ничего похожего на структуру; да, кажется, звук и не человеческого происхождения. Роланд медленно поворачивал голову, пытаясь понять, откуда он исходит, но звук был слишком рассеян, и шелест деревьев часто заглушал его.

Вернувшись в мотель и выйдя из машины, Роланд снова услышал тот же звук. Здесь он был сильнее и чище, но, как и в городе, неуловим. Словно целый хор эоловых арф пел в ночи, то повышая голос, то опускаясь до шёпота, то стеная, то визжа. Ветер был составляющей этого звука, но было и что‑то ещё, какая‑то местная черта, которая производила столь необычайный эффект. Роланду он даже нравился. Он напоминал ему изысканные пассажи из Вогана Уильямса и Дебюсси. В комнате он отключил кондиционер, распахнул окно и ещё некоторое время слушал.

Гроза прошла в нескольких милях к северу от города, гремя и полыхая, точно краткая война, и на Глен Ален обрушились потоки дождя. Но через четверть часа прошёл и он, оставив по себе влажную тишину, наполненную звуками падающих капель.

Утром, перед тем, как отправиться на поиски имения Йоргенсонов, Роланд отыскал женщину, которая работала в мотеле. Она как раз выходила из зала торговых автоматов с полным мешком мусора. Роланд пересёк парковку и спросил её о ночных звуках.

– Это ветер несётся по долине, – сказала она. – Когда он дует в определённом направлении, то получается такой звук.

– Да, но отчего?

– Ветер несётся по долине, – повторила она, словно тупому. – Зимой не так слышно.

– А‑а.

По пути он сделал остановку возле универсального магазина Колберта, в паре домов от Билла на Главной, – купить бутербродов и сока на ланч. Через минуту он чуть не проскочил мимо бывшего въезда на территорию летнего поместья Йоргенсонов. Как и говорил Билл, найти его оказалось не сложно: две мили вверх по Норт‑стрит, единственному выезду на север из города, а там ищи по левой стороне. Две каменные колонны отмечали съезд на однопутку. Роланд сдал назад и некоторое время разглядывал их.

Мертвенные сине‑зелёные пятна лишая покрывали колонны, их навершия потрескались и выщербились. Ворота кованого железа исчезли давным‑давно – остались только насквозь проржавевшие петли. Потом Роланд понял, что Йоргенсон засадил обе стороны дороги сплошной живой изгородью. Её остатки ещё угадывались, хотя с трудом. Когда‑то её высота достигала двадцати‑тридцати футов, но теперь деревья засохли, и сквозь их скелеты росла сорная трава, пробивались молодые клёны и ползучая вишня, дикий виноград и другие лианы и вьюнки обвивали их мёртвые ветки. Сам въезд так густо порос кустарником, что Роланду негде было даже припарковаться; пришлось проехать по улице ещё метров пятьдесят, пока справа не показался травянистый пятачок. Он повесил на шею фотоаппарат, взял термос с ланчем, запер машину и зашагал обратно.

Грунтовая дорога, которая вела когда‑то к дому, сплошь заросла сорняками и полевой травой, однако идти по ней было не сложно. Роланд только дважды сбивался с пути, но оба раза возвращался обратно, едва ощутив, как твёрдая гравийная подсыпка под ногами уступала место более упругой земле.

Он шёл по туннелю между деревьями – эффект, который некогда, возможно, придавал пейзажу очарование; но теперь растительность разрушила его первоначальную форму и сделала его неопрятным, тёмным и мрачным. Туннель привёл его на край большой вырубки, и он понял, что приближается к месту, где стоял дом. Вырубка, разумеется, давно заросла, однако куда более высокие сосны окружающего леса ясно обозначали былой периметр.

Штаны Роланда пропитались водой. Небо скрывали облака, а значит, все заросли, сквозь которые он прокладывал себе путь, были мокры после ночного дождя. Но Роланд предпочитал терпеть сырость, чем жариться под палящим солнцем. Он шёл по дороге, которая некруто поднималась, а потом снова шла ровно. Да, подумал он взволнованно, наверняка это было здесь. Где ещё тут строить дом? С приподнятой площадки размером в три‑четыре акра, на которой он стоял, открывался превосходный вид на юг.

Роланд вглядывался в пространство старой вырубки, ища хоть каких‑нибудь следов человека. Вот крохотное озерцо – может быть, его вырыли по приказу Йоргенсона, – а вот сваи от старого деревянного причала. Заросшее водорослями и камышом, занесённое илом озеро казалось почти мёртвым, но когда‑то оно было прекрасно.

Роланд с лёгкостью представил себе, как дети Йоргенсона катаются по озеру на лодке или прыгают с причала в воду. Семья, наверное, устраивала пикники в тени вон того большого сахарного клёна, одиноко стоящего недалеко от воды. Картинка из прошлого. Жизнь, мечты, силы потрачены на создание своего маленького мира. Какими людьми были Йоргенсоны: надменными и невыносимыми или приличными и достойными всего, что имели? Но какая разница, ведь их здешний мир рухнул и сами они ушли вместе с ним.

Повернувшись, Роланд зацепился ногой за камень. Он оказался частью фундамента. Роланд прошёл вдоль него, оставляя за собой след из примятой травы и диких цветов. Огонь и время не оставили ничего, кроме каменного прямоугольника, едва видимого над землёй. Дворовые постройки тоже исчезли; местные жители могли растащить их на доски и всякую мелочь.

Роланд сфотографировал участок, на котором стоял когда‑то дом, а потом вырубку вместе с озером. Торопливо сжевал свой ланч, не переставая шарить вокруг глазами в поисках знака, ключа. Если итальянская причуда спрятана где‑нибудь в лесу, её не найдёшь и за неделю. Но есть ещё одна возможность – поискать выше по склону, за домом. Метрах в ста позади него в невысоких скалах открывался проход, образованный двумя крутыми стенами. Он вёл на север. Здесь начиналась долина – или заканчивалась.

Роланд, пыхтя, одолел подъём и ахнул. Перед ним была Маленькая Италия, причуда Йоргенсона. От возбуждения он едва не бросился к ней бегом, но удержался и сделал несколько общих снимков.

Тут были всевозможные строения – деревенские виллы, крестьянские домики, приземистые городские кварталы, – разбросанные большими и маленькими группами. Статуи, много статуй, фонтаны, аркады, площади, башни, церкви, конюшни, амбары и многое другое. И всё это уходило далеко в долину, сколько хватало глаз.

Причуда стояла на делянке, в основном плоской, но усеянной множеством холмиков, которые только усиливали эффект. К тому же склоны долины то раздвигались, то снова сужались, образуя ниши, расщелины и впадины разной глубины и размера. Всякая эксцентричная деталь производила своё впечатление, так что иллюзия, которую они создавали вместе, при первом взгляде была исключительно сильной.

Вообще‑то издалека она выглядела лучше всего. Когда Роланд спустился по склону холма и пошёл по узким проходам, упадок неприятно поразил его. Большинство построек были сложены из шлаковых блоков или сделаны из гипса на проволочном каркасе, а сверху покрашены или побелены. Красновато‑коричневая краска на жестяных крышах издали смотрелась как черепица. Удивительная дешёвка для такого состоятельного человека, да и сказывались следы времени, небрежения и нерегулярного вандализма. Местами целые стены рухнули или были обрушены. Жесть на крышах почти везде проржавела, краска вспучилась и висела ошмётками – там, где она вообще оставалась. Статуи лишились рук или голов, а иногда того и другого. Сколы и трещины покрывали всё.

Колючки и лианы заполонили делянку, зачастую мешая Роланду ходить. Но тут причуде повезло: будь земля потучнее, растительность уже давно не оставила бы здесь камня на камне.

Роланд медленно продвигался вперёд, делая снимки. Он мало что знал об Италии, однако опознал почти все достопримечательности, которые Йоргенсон воспроизвёл в своём саду. Особое впечатление на него произвела секция акведука в пятьдесят футов длиной, достаточно высокая, чтобы человек мог пройти под ней, не нагибаясь. Проломленная всего в трёх местах, она ещё хранила остатки вчерашнего дождя. Роланд невольно улыбнулся, заметив, что гипсовый акведук снабжён стальным дренажным желобом.

Но что производило наибольшее впечатление, так это сумасшедшие пропорции, вернее, полное отсутствие пропорций. Дом высотой в два фута стоял бок о бок со статуей собаки высотой в три фута. Гора Этна была почему‑то меньше флорентийского собора, а Испанская лестница оказалась больше, чем вся Венеция целиком. Ничего ничему не соответствовало.

Пропорции, да ещё какая‑то ушлость. Имея на пополнение коллекции лишь два месяца в году, Йоргенсон, вероятно, считал необходимым приобретать для своего маленького мирка что‑нибудь готовое. Статуи, например. Но особенно Роланду понравилась ванночка для птиц – обыкновенная садовая ванночка – занимавшая всю площадь Святого Петра. Были там и другие ванночки, а также птичьи домики из тех, которые и сегодня можно купить в любом магазине для садоводов или питомнике; возможно, Йоргенсон, дойдя в своей одержимости до предела, видел Италию населённой одними птицами. Пару минут спустя Роланд усмехнулся, набредя на статую святого Франциска Ассизского в окружении домиков для птиц, поставленных на обрезки свинцовых труб, и всё это по соседству с тратторией и причудливым маленьким лабиринтом, задуманным, очевидно, как катакомбы.

Роланд вышел на небольшую площадку с каменной скамьёй. Может, здесь сиживал старый Йоргенсон, созерцая своё необычайное творение и выдумывая к нему новые добавления. Роланд присел, чтобы дать отдых ногам и заменить плёнку в фотоаппарате.

Составить представление о размерах причуды было непросто. Одни её компоненты достигали всего трёх футов в вышину, зато другие были не ниже человеческого роста, а небольшие перепады уровня почвы не давали возможности заглянуть так далеко вперёд, чтобы увидеть, где же кончается странная экспозиция. Но и заблудиться в ней тоже было нельзя, ведь стены долины всё время оставались видимыми.

Роланду надо было двигаться. Небо потемнело: еще не смеркалось, просто наползли грозовые тучи. Роланд не слышал прогноз погоды накануне и не знал, надвигается ли новая гроза или возвращается вчерашняя. Ему отнюдь не улыбалось возвращаться к машине под проливным дождём, но, похоже, к этому всё шло. Он останется здесь, пока не осмотрит и не сфотографирует каждый уголок причуды.

Но самый поразительный взлёт своего воображения Йоргенсен приберёг под конец. Роланд шагнул через пролом в стене, и ему показалось, будто он очутился на мощёном дворе. Площадку футов в сто покрывали крупные плиты, покосившиеся и вспученные от времени. В щели меж ними проросли пучки каких‑то тёмно‑зелёных сорняков вперемешку с диким стелющимся плющом.

Вдоль обоих краев площадки, левого и правого, стояли ряды колонн. В высоту они были футов десять‑двенадцать, иные уже лежали на земле, но общее впечатление было неожиданно сильным. Роланду припомнился Пантеон, но слишком смутно, чтобы сравнить.

Однако всё это было второстепенным в сравнении с группой фигур впереди. Там, где кончались плиты, почва плавно приподнималась, а затем выравнивалась, образуя естественное возвышение. По ширине оно было равно площадке, и сплошь заставлено статуями. Их были десятки. Спотыкаясь, Роланд устремился к ним.

Занятно, занятно, думал он, как в бреду. Все статуи стояли лицом к центру долины. Руки у всех были подняты, а головы запрокинуты так, словно они приветствовали богов или взывали к их милосердной помощи. Ладони отсутствовали. Рты были открыты, но другие черты внешности стёрты: на всю компанию не было ни уха, ни носа, ни глаза. Ступней тоже не было, или они полностью заросли землёй, из которой торчали лишь ноги, переходящие в толстые, похожие на стволы торсы. Грубые примитивные статуи обладали тем не менее потрясающей выразительностью.

Это были не римляне в тогах и мантиях. Не боги, не мифические существа, даже не гондольеры Венеции. Они походили на каменных големов. Чтобы рассмотреть их поближе, Роланд взобрался на возвышение. Поверхность статуй оказалась бурой, шероховатой и твёрдой на ощупь, как частично прокалённый песок. Возможно, внутри была основа из гипса или цемента. Ничего подобного в Маленькой Италии Йоргенсона Роланд не видел. Это был явный шаг вперёд; статуи не носили и следа эрозии.

Но какое безумие!

Роланд отснял половину своей последней плёнки, фотографируя средние планы изумительной коллекции статуй, когда первая рука схватила его за ремень посредине поясницы. Потом он почувствовал другие – из‑за спины его тянули вниз. Что‑то ударило его по голове, ненадолго лишив сознания.

Сколько времени прошло? Перед глазами у Роланда всё плыло, взгляд не фокусировался. В голове пульсировала боль. Было темно, воздух немного изменился. Может, его перенесли в пещеру? Он видел только отблески костра и деловитое копошение захвативших его существ. Шевелиться Роланд не мог. Его привязали к земле, вытянув руки за голову.

Они походили на детей – невысокие, с неразборчивыми голосами. Он насчитал их примерно полдюжины. Что с ним происходит, он не имел ни малейшего представления, и ничего не понимал. Неестественная тишина тревожила его.

Роланд пытался с ними заговорить, но они уселись ему на ноги и на грудь, прижали его голову к земле и начали заталкивать ему в рот тряпки. Потом он увидел, как над тем местом, где должна была лежать его крепко привязанная к земле левая кисть, описало тускло блеснувшую дугу лезвие топора. То же несколько секунд спустя повторилось и с правой, но Роланд был уже без сознания.

Жгучая боль привела его в чувство; боль и ещё, быть может, остатки воли к жизни. Рядом с ним никого не было, но он слышал скрипучий шёпот и тревожный скребущий и хлюпающий звук.

Полоумные тинейджеры. А может, какая‑нибудь жуткая секта или культ. Или безумный, выродившийся от постоянных инцестов деревенский клан, охотящийся на всякого, кто по глупости забредёт на их территорию. Как такое могло произойти? Неужели весь город знает? И что им может быть нужно? Наверное, занятый исследованием и съёмками Маленькой Италии Йоргенсона он, сам того не зная, вторгся на священную для них землю. И всё‑таки он склонялся к мысли, что они просто‑напросто сумасшедшие.

Роланд по‑прежнему не мог пошевелиться. Обрубки его запястий были забинтованы. Ублюдки в самом деле оттяпали ему обе руки. Поняв это, он едва опять не потерял сознание, но поборол панику. Надо сохранять ясную голову, иначе он пропал. Всё его тело от шеи до пят было укутано чем‑то вроде мелкоячеистой проволочной сетки. Отвратительные тряпки забили рот, и дышать приходилось носом. Языком он попытался отодвинуть тряпки в сторону или вытолкнуть их изо рта, чтобы заговорить, но тут за него взялись опять.

Его куда‑то поволокли, и Роланду стало ясно, что чудовищная боль, которую он испытывал, частично исходила оттуда, где когда‑то были его ступни. Его швырнули на залитую светом факелов поляну. Выпрямили ноги, вытянули руки над головой и начали облеплять его какой‑то густой, клейкой массой. Роланд забился, как пойманная рыба по дну лодки, но удар дубинки оглушил его снова.

Свежий воздух, сумеречный свет.

Тот же день? Вряд ли. Но небо покрыто облаками, ветер громко воет – и откуда‑то доносится хорал, который Роланд слышал в первую ночь в городе. Его вынесли из пещеры, и скулящий звук заполонил его мозг. Он был центром этого звука, и это было невыносимо.

Всё его тело превратилось в камень, на свободе осталась лишь голова. Камень жёстким воротником охватывал его шею и поддерживал голову запрокинутой под болезненным углом. Роланд разглядел их, пока его устанавливали в третьем ряду собрания статуй. Это были не дети, вряд ли это вообще были люди, – узкие маленькие мордочки, короткие обрубочки пальцев, маниакальная суетливость движений, и неразборчивое, как речь насекомых, бормотание, почти целиком поглощённое клокочущим ветром.

Словно карикатурные учёные, они вертели его так и эдак, наклоняя, подталкивая, поправляя. Наконец из его рта выдернули кляп. Роланд попытался что‑то сказать, но его язык пересох. Последняя тайна разрешилась, когда ему в рот сунули странное приспособление. Он успел его разглядеть – это была проволочная клетка, в которой болтались несколько деревянных шаров. Они были разного размера, и Роланду показалось, будто он видит просверленные в них бороздки и дырочки. Клетка вошла в его рот так точно, что полностью обездвижила язык. Вокруг его головы обернули пару полос из сыромятной кожи, чтобы ещё плотнее зафиксировать приспособление.

Последний толчок, и вот уже за дело взялся ветер, который заставил плясать и греметь деревянные шары. Новый голос присоединился к хору. Удовлетворённые, существа принялись завершать работу, покрывая его голову липким цементом и нанося последние штрихи. Не заделанным остался только открытый рот.

Роланд думал о насекомых, которые поселятся в нём. Его воображению рисовался тёплый парок, который будет подниматься из отверстия холодными утрами, пока он будет гнить внутри. И ещё он размышлял о том, сколько времени потребуется ему, чтобы умереть. Придётся им заняться ремонтом, когда его плоть истлеет и клетка провалится внутрь. В бешеном водовороте отчаяния эта мысль почему‑то показалась ему утешительной.

Ветер порывами устремлялся в долину. Воздев обрубки рук и подняв лишённое черт лицо к слепому небу, он запел.