Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Хронология 6 page





Лобанов‑Ростовский проснулся первым. И немедленно понял: что‑то не так. Вокруг совсем светло. Он посмотрел на часы. Они показывали шесть. Значит, проспали. На целых пять часов.

Он с трудом разбудил Габриаловича. Тот отдал приказ поднять людей, спавших у повозок на дворе, и в строжайшей тишине увести их в сарай. А потом надо будет осторожно разведать, не вошли ли в деревню немцы.

Немцев там… не было.

Они тотчас выдвигаются.

Значит, им угрожает немецкая кавалерия, которая находится где‑то за спиной, и еще их могут обстрелять русские соединения, отступающие впереди них. Они на ничейной земле. Кроме того, по опыту известно, что все мосты взорваны или сожжены, так каким же образом им переправиться через реку?

Чтобы немного смягчить первую угрозу, они вернулись к заведенному порядку и пустили вперед повозки со взрывчаткой и вооружением – и с книгами, – а за ними солдат. Возможно, это правильно, так как они доберутся до реки, избежав столкновения со своими. Немцев не видно. А впереди, где поблескивали зеленоватые воды реки, они, к своей радости, обнаружили мост: “Солдаты из неизвестного нам полка готовились как раз взорвать его и взирали на нас с величайшим удивлением”.

Около одиннадцати часов они добрались до железнодорожной линии, ведущей к Белостоку. Ее тоже собирались взрывать. Большой бронепоезд поэтапно давал задний ход, и солдаты разрушали за ним колею. Подразделение Лобанова‑Ростовского последовало за поездом. Сперва они взорвали мост, затем нашли железнодорожный вокзал. Как обычно, они подожгли его.

Языки пламени уже начали лизать деревянные стены здания, как вдруг Лобанов‑Ростовский обнаружил кошку. Животное в страхе металось по крыше, издавая жалобное мяуканье. Он нашел лесенку и полез на крышу за кошкой:

 

Животное в ужасе царапалось, его опасно было взять в руки, и я сбросил кошку с высоты второго этажа. Она дважды перевернулась в воздухе, приземлилась на все четыре лапы и, задрав хвост, скрылась в кустах.

 

 

63.

 

Понедельник, 23 августа 1915 года

Ангус Бьюкенен сторожит железную дорогу у Мактау

 

Раннее утро. С юго‑запада дует сильный муссон, холодно стоять на посту. Около половины шестого начинает светать. Промозглый туман покрывает заросли буша внизу от них. Ландшафт становится размытым, теряет свои очертания, исчезает. Видимость равна практически нулю. Вокруг тишина, слышны только крики цесарок и прочих домашних птиц, приветствующих восход солнца.

Бьюкенен вместе с другими стоит на посту, охраняя железную дорогу Уганды, – именно в этом месте, где она протягивается из Момбасы, на побережье, до Кисуму, наверх, к озеру Виктория. Ночь прошла спокойно. Можно сказать, на этот раз. За последнюю неделю почти ежедневно происходили стычки с немецким патрулем по ту сторону границы, который всячески пытался помешать движению по железной дороге. Вчера немцам удалось‑таки подорвать участок пути, так что один поезд сошел с рельсов.

Так выглядела война в Восточной Африке, по крайней мере в данный момент: никаких крупных баталий, только патрулирование, стычки, робкие вылазки, более или менее удачные засады, булавочные уколы. Расстояния здесь колоссальные[121]. Около десяти тысяч вооруженных людей ищут друг друга на территории, соответствующей Западной Европе, но при отсутствии коммуникаций. Самое трудное – не победить врага, а добраться до него. Для любого перемещения нужно множество носильщиков. И климат, и природа тут отличаются головокружительным, непревзойденным многообразием. Здесь есть все, начиная от влажных тропических джунглей и заснеженных горных массивов, до засушливой саванны и того, что обычно называют “буш”, и что может представлять собой и открытые, подобные паркам равнины, и густые непроходимые леса. Воюющие стороны перемещаются через абстрактные границы, прочерченные надменными господами по линейке, чернильным карандашом, где‑то за далеким столом переговоров в Европе, вопреки народам, языкам, культурам Африки, даже просто собственным границам природы.

Местные бои, какими бы второстепенными они ни были, означали, что колониальная логика, однажды воздвигшая эти странные границы, была побеждена логикой самой войны. Закончились те осенние дни 1914 года, когда местные губернаторы пытались предотвратить военные действия. Не помогли им ни ссылки на старые договоренности, ни тот аргумент, что война между белыми неизбежно подорвет их владычество над Черным континентом[122]. Бельгийцы и французы уже вторглись в Камерун и Того, быстрые успехи подтолкнули их к решению завоевать германскую часть Восточной Африки. Британский флот с самого начала игнорировал указ местных колониальных чиновников о мире, и точно так же теперь немецкие военные – легендарный Пауль фон Леттов‑Форбек – перешагнули через упрямый пацифизм собственных гражданских властей, снарядили пароход и послали его на войну на озеро Танганьика, а также совершили набеги на Родезию и британскую Восточную Африку.

Вот почему Ангус Бьюкенен с другими солдатами проводят холодную бессонную ночь на холме возле Мактау. Немецкий патруль где‑то там, в туманном буше, но сегодня ночью все спокойно. Кстати, есть немцы и немцы. Командиры небольших групп – немцы со всеми привычными атрибутами колонизаторов: одетые в светлую военную форму, тропический пробковый шлем и с начальственным видом, тогда как их солдаты – из местного населения, аскари: у них то же образование и оружие, и доверяют им так же, как белым солдатам, – кстати, именно это британские власти считали чистым безумием. Англичане не хотели давать африканцам оружие и рассчитывали вести войну с помощью воинских соединений из Южной Африки и Индии – белых добровольцев, – а также частей, переброшенных из Европы.

До сих пор Бьюкенену не доводилось увидеть настоящее сражение, кроме того эффектного рейда, в котором он сам участвовал вместе с другими в июне. Они тогда напали на маленький немецкий порт Букоба на берегу озера Виктория. Им хватило полутора суток, чтобы пересечь озеро на лодке, двух дней, под проливным дождем, чтобы прогнать немцев, и еще несколько часов, чтобы разграбить город. С военной точки зрения операция была совершенно бесполезной. Однако она подняла боевой дух и попала в газеты. Как и немало других событий в этой войне, эта история стала текстом.

В девять часов утра Бьюкенен с другими сменился на посту. Они взяли свое оружие и отправились назад в лагерь, под сенью листвы.

Жизнь в лагере была однообразной. Изо дня в день подъем в 5.30, построение и уведомления о болезнях в 6.30, затем работа по укреплению лагеря до завтрака в 8.00. На завтрак всегда давали чай, хлеб и сыр. Затем вновь построение в 9.00 и вновь работа по строительству укреплений. Бьюкенен рассказывает:

 

Они работали на жаре, с ругательствами и шутками (думаю, солдат всегда шутит, даже если находится в аду), с них градом катился пот, лица и одежда были покрыты мелким красным лавовым песком, который либо сыпался под взмахами мотыг и лопат, либо разносился вокруг ветром, вздымаясь на открытых местах.

 

Они копали до обеда, а потом ели ту же пищу, что и за завтраком, разве что сыр сменялся вареньем. Солнце стояло в зените на раскаленном африканском небе, в такую жару невозможно было работать, и все замирало. Одни пытались поспать “под удушающе жарким брезентовым навесом”, другие занимались стиркой, купались голышом или играли в карты, устроившись в тени. Повсюду летали тучи мух. В 16.30 снова построение, после него еще полтора часа копания. После 18.00 на ужин подавали

 

одно и то же тушеное блюдо, к тому же плохо приготовленное, ужасно однообразное; многие были не в состоянии есть его, их просто тошнило от одного вида этой бурды.

 

Скудное питание иногда компенсировалось посылками из дома или мясом какого‑нибудь животного, которое удавалось подстрелить. А иногда в лагере появлялись торговцы из Гоа, но их товары стоили слишком дорого по сравнению с обычными британскими ценами: полкило чая, который в Англии стоил 1 шиллинг 10 пенсов, здесь продавалось за 2 шиллинга 6 пенсов; бутылка вустерского соуса, который дома шел за 9 пенсов, здесь стоила 2 шиллинга. За последние месяцы катастрофически увеличилось число больных. Бьюкенен считал, что добрая половина заболеваний связана с недостатком питания.

После ужина снова копали, и работа заканчивалась с наступлением сумерек, когда исчезающий дневной свет гасил все краски вокруг. На этой широте закат солнца был мгновенным. Уходящий день оставлял за собой лунный свет, комариный писк, запах гари от сожженного мусора и красный лавовый песок.

 

64.

 

Конец августа 1915 года

Лаура де Турчинович приходит в отчаяние в Сувалках

 

Лето близится к концу. Лемберг пал. Замостье пало. Прасныш пал. Виндау пал. Пултуск пал. Ивангород пал. Варшава пала. Ковно пало. Новогеоргиевск пал. Брест‑Литовск пал. Этот на первый взгляд бесконечный ряд немецких побед на Восточном фронте – вовсе не далекие абстракции на карте для Лауры и других жителей Сувалок. Они имеют самые прямые последствия. Армии движутся на северо‑восток. Город больше не имеет никакого военного значения. Редеют колонны подвод, запряженных лошадьми, и поющих пехотинцев. Воинские соединения, расквартированные в городе, снимаются с мест. Стало тише. Вот уже неделями никто не слышит грохота канонады.

Дети снова заболели. На этот раз дизентерией: кровавый понос. И снова она погружена в кошмарный хаос бодрствования и бесконечной тревоги. Немецкий военный врач, который помогал ей и раньше, снова оказывает поддержку: он дает детям сыворотку от холеры. Что будет, неизвестно. Остро ощущается нехватка еды.

Неясно, выдержит ли сама Лаура. (Такое творится не только с ней. В городе растет число самоубийств, люди в отчаянии кончают с собой, из‑за отсутствия пищи и такого же острого недостатка надежды. Один ее знакомый повесился в гардеробе.) Несколько раз она подавала немецким властям прошение об отъезде из Польши: она ведь американка. И всякий раз получала отказ. Она пишет:

 

Что‑то надломилось во мне за эти дни. Я знала, что, если нас не выпустят, придется отказаться от детей; и теперь я хотела оставить их, только бы не видеть их страданий. Я отчаянно цеплялась за них, умоляя не бросать меня. И сейчас я готова была довериться Высшим силам, не пытаясь сделать по‑своему. Когда смотришь Смерти в глаза, теряешь страх перед ней.

 

Один из близнецов совсем плох. Она капает ему в ложечку красного вина.

 

65.

 

Среда, 1 сентября 1915 года

Павел фон Герих ведет контрнаступление под Кобилиски

 

Из‑за ужасной головной боли он не может выспаться. И хотя сегодня он лег пораньше, опять предстоит бессонная ночь. Его разбудили около часа ночи. Батальон должен немедленно выдвигаться, чтобы при необходимости участвовать в наступлении и штурмовать важную высоту на немецких позициях.

Через час они уже на месте. Солдаты ложатся на сырую траву, передохнуть в ожидании штурма. Фон Герих скачет дальше, на поиски командира полка, которому они должны оказать поддержку. Он проезжает через сожженную деревню. Видит свет в одном доме. Скачет туда. Там он находит командира полка, толстого, самодовольного генерала. Фон Герих скептически оценивает задуманную операцию. “Это непростительное легкомыслие – заставлять генерала идти на плохо подготовленный штурм, не оказывая ему огневой поддержки”. Но вслух он ничего не высказывает.

Отступление все продолжалось и продолжалось. Полк фон Гериха постоянно перебрасывался назад. Иногда они участвовали в безуспешных попытках остановить немцев. Но все напрасно. Теперь они находились в северной части фронта, к западу от большого города Вильна[123]. Именно этот пункт они обязаны удержать любой ценой, сверхнапряжением сил и тому подобное. Стоит ранняя осень. Позавчера они разбили лагерь во фруктовом саду. Наелись до отвала слив, яблок и груш. Отслужили панихиду по погибшим.

В четыре часа утра началось наступление. Было еще темно.

Фон Герих с солдатами своего батальона ничего не видели, так как стояли в резерве, к тому же штурм происходил почти в двух километрах от них, в лесу. Но они все слышали. Сперва раздались крики “ура”, затем застучали немецкие пулеметы, загрохотал вражеский заградительный огонь. Какофония не умолкала, никто не знал, что там происходит. Получен рапорт. (Или всего лишь слухи?) Немецкие позиции атакованы. Девятнадцать пулеметов захвачены нашими. Солдаты фон Гериха восторженно кричат “ура”.

Заходит солнце.

И тут случается неожиданное.

Артиллерийский огонь немцев меняет направление, перемещается с ничейной земли в тыл к русским. И к полевой артиллерии добавились тяжелые орудия. “Высота перед домом, где жил генерал, была окружена дымящимися воронками от снарядов, из них прямо на нас, в долину, катились камни”. Фон Герих по опыту сразу понял, что происходит. Немцы намеревались перейти в контрнаступление и хотели перекрыть путь подкреплениям для русских.

Вскоре к ним прибыл запыхавшийся адъютант генерала и подтвердил худшие опасения фон Гериха. Их собственная атака потерпела неудачу, немцы теснят их. Фон Герих должен что‑то сделать, чтобы исправить положение.

Он построил четыре роты по двое на каждой линии обороны. И началось. Время было 05.45. Он видел, как толстый генерал стоит на своем посту. Ему прокричали “ура!”. Примерно в двух километрах от них темнел лес. Его окружала плотная завеса дыма, огня и взрывающихся снарядов. Требовалось пройти через лес, чтобы добраться до передовой. Фон Герих видит, как подавлены солдаты. Они приближаются к лесу, но идущая впереди рота трусит. Солдаты, прячась, ложатся на землю. Все замирает, еще не начавшись.

Фон Герих театральным жестом вытаскивает саблю[124]. И выкрикивает: “Отдохнем в могиле, ребята. Но сперва поддержим наших братьев”. Солдаты поднимаются с земли, с криками, с ревом. Неровными цепочками бегут к окрашенному осенними красками лесу, прямо на вражеский заградительный огонь. За несколько минут – или всего лишь секунд? – все исчезает в грохочущем, ревущем, дымящемся хаосе. Все превращается в мгновенные впечатления, в резкий свет, сменяющийся тьмой, резкие звуки, переходящие в тишину. Он видит, как взрывами с корнем вырывает деревья в лесу и они беспомощно валятся на землю. Видит, как вверх, к утреннему небу, взлетают фонтаны огня. Видит черные силуэты, как они падают.

Вот оно – снова.

Навстречу фон Гериху и его ротам бегут солдаты из передовых частей. Он поворачивает их назад. “Фьюю‑ю‑ю‑ю – чак‑чак”. С флангов, меж листьев деревьев, засвистели пули. Немецкая пехота прорвала русскую линию обороны слева от леса. Она угрожает перерезать путь батальону. Фон Герих берет с собой три пулеметных расчета. Они что есть сил бегут к пригорку. Там устанавливают пулеметы и начинают поливать огнем дальние линии одетых в серое немцев. Вражеское наступление замирает, останавливается. Но снаряды продолжают рваться вокруг фон Гериха и трех групп его людей. Свет. Тьма. Ослепляющие вспышки. Сперва разлетается на куски один пулемет. За ним второй. В пыли и едком дыму лежат убитые и искалеченные солдаты. Фон Герих и один уцелевший унтер‑офицер продолжают стрелять из единственного пулемета. Немецкое наступление захлебнулось.

Павел фон Герих поднимается. Замызганный, весь перепачканный кровью и копотью. Он бросается назад в лес. Он вне себя. В голове стучит. Ноги подкашиваются. Его то и дело рвет. В лесу все гудит немецкий огненный вихрь, извергая клубы дыма, комья земли и обломки деревьев. Деревья разлетаются на куски, взрываются, падают. Один снаряд взрывается совсем близко. Взрывной волной фон Гериха отбрасывает чуть ли не на метр. Когда он поднимается, то видит, что вокруг него восемь убитых. Одного разорвало в клочья, и единственное, что от него осталось, помимо кровавых лохмотьев, так это его винтовка, скрученная взрывом в штопор.

Бой постепенно затихает. Наступление, предпринятое фон Герихом и его батальоном, неожиданно увенчалось успехом. Дыра в обороне была заштопана. Через два дня фон Герих запишет в своем дневнике:

 

Как я и предполагал, мое наступление оказалось ненужным. Резервы не были подтянуты, и в два часа ночи на 3 сентября вся дивизия отошла на несколько километров назад. Я живу в хижине, неподалеку от Сычек, вместе с 6‑й ротой, а остальные окопались в километре от меня.

 

 

66.

 

Четверг, 9 сентября 1915 года

Мишель Корде отправляется поездом в Париж

 

Осеннее утро. Осенний воздух. Мишель Корде едет на поезде в Париж. Как обычно, он подслушивает разговоры других пассажиров. Некоторые листают только что купленные утренние газеты. Один человек спрашивает: “Что нового?” Другой коротко отвечает: “Победа русских”. Корде поражен. Неужели они не знают, что русские только и делают, что отступают после немецко‑австрийского прорыва под Горлице и Тарновом в середине мая? Этот лаконичный ответ – все, что было произнесено о войне за время поездки из Фонтенбло в Париж.

Ему вспомнилась другая поездка на поезде, когда он увидел на вокзале, как женщина, пробежав глазами свежую газету с официальными сообщениями, восторженно воскликнула: “Мы продвинулись вперед на четыреста метров!” И сразу же после этого сменила тему. Корде комментирует: “Им этого достаточно. Их это полностью удовлетворяет”.

Добравшись до своего служебного кабинета, он позвонил Тристану Бернару, старинному другу и известному автору водевилей. Бернар разделял скепсис Корде по поводу войны и всегда резко высказывался о происходившем. О событиях на Восточном фронте он высказался в том духе, что русские “всегда отступают стройными рядами, тогда как немцы наступают успешно, но нестройно”. (Он также утверждал, что наступление, предпринятое в двух совершенно разных местах – Тут‑Вен и Мулен‑су‑Тувен, – результат банальной ошибки, кто‑то в штаб‑квартире просто‑напросто перепутал названия. Победой оно окончилось как раз в том месте, где на самом деле и не планировалось вовсе.)

Оба они, как и многие другие, знали, что в Артуа и Шампани идут приготовления к большому наступлению союзников. Многие связывали с этим большие надежды. И так как оба они знали, что их могут прослушивать, они использовали свой особый код для обсуждения предстоящей операции. Они притворялись, что пишут вместе пьесу, и вопросы о сроках маскировались под вопросы о количестве страниц. Когда Бернар хотел узнать, длиннее или короче стала пьеса, это означало, что он спрашивал о дате наступления (однажды прошел слух, что операция отменяется. Тогда он спросил: “Правда ли это, что рукопись сгорела в огне?”). Сейчас Бернар спрашивал, сколько страниц пьесы уже написано. И Корде ответил ему: “Пятнадцать”.

Затем он прочитал циркуляр министра образования, разосланный во все школы накануне осеннего полугодия. Учителям настоятельно предписывалось провести с учениками беседы о войне, причем самое пристальное внимание должно быть уделено различным “примерам героизма и тем благородным урокам, которые можно из них извлечь”.

В тот же день совершенно измотанная Флоренс Фармборо записывает в своем дневнике:

 

В семь часов утра я вскочила с постели. Мое дежурство начиналось в половине восьмого, и я спустилась по лестнице с тяжелой головой; с каждым шагом мне казалось, что ноги у меня вот‑вот подкосятся. Екатерина, которую я должна была сменить, сидела бледная, усталая от бессонной ночи; она ждала меня возле комнаты для перевязки пациентов и попыхивала сигаретой. “Слава богу, – горько проронила она, – теперь я могу пойти спать”. И выбросила окурок. Раненых не было, заняться ей было нечем, и я хорошо понимала, как долго тянулось ее ожидание.

 

В тот же день Лаура де Турчинович едет в дрожках туда, где у семьи раньше была летняя вилла. Она испытывает чувство облегчения. Германские власти наконец удовлетворили ее прошение об отъезде из Польши и о возвращении в США. Она пишет:

 

Мы ехали по небольшой тропинке из Сувалок. Меня удивляло, почему мы не отправились через Августовский лес, но потом я поняла, в чем дело. В лесу было ужасно: кругом могилы, сплошные могилы. Я попросила человека объехать лес стороной. Разоренный город выглядел не намного лучше: дома стояли без крыш, без окон, даже без дверей; ни взрослых, ни детей, ни животных! Все исчезли! И вот я совершила поездку к старому дому, нашему дворцу, чтобы проститься с ним! Я не была здесь несколько месяцев и теперь сожалела о том, что увидела его запустение.

 

 

67.

 

Пятница, 10 сентября 1915 года

Эльфрида Кур посещает военное кладбище под Шнайдемюлем

 

Сразу за городом располагается военное кладбище. Оно сильно расширилось за последние полгода. Путь к нему пролегает через темный сосновый лес, сквозь красиво украшенные ворота. Сегодня Эльфрида со своим школьным товарищем решили посетить кладбище. В руке у девочки букет роз.

Они видят пустую свежевырытую могилу. Рядом лежат шесть лопат. Эльфрида опускает туда букет и говорит своему товарищу: “Когда здесь похоронят солдата, он будет покоиться на моих розах”. В этот миг в воротах кладбища появляется немногочисленная похоронная процессия: впереди идут солдаты с винтовками, за ними полковой священник, следом едет катафалк с простым черным гробом. Шествие замыкает маленькая группка людей, несущих большой погребальный венок. Все останавливаются у пустой могилы. Солдаты строятся.

 

Гроб переносят с катафалка к краю могилы. Звучит команда: “Внимание! Смирно!” Солдаты застывают на месте. Гроб медленно опускают в могилу. Священник читает молитву, солдаты обнажают головы. Новая команда: “Заряжай! Готовься! Пли!” Солдаты трижды стреляют над гробом. Затем к могиле подходят шестеро, берут в руки лопаты и бросают землю на крышку гроба. Слышится глухой, полый звук.

 

Эльфрида пытается представить себе, как человек во гробе медленно исчезает под слоями земли: “Вот и лицо исчезло… и грудь, и живот”.

А потом они спрашивают кладбищенского сторожа, кого это хоронили сегодня. “Летчика в чине унтер‑офицера, – ответил тот. – Наверное, несчастный случай. Нельзя сказать точно. Иногда они слишком много пьют”.

 

68.

 

Воскресенье, 12 сентября 1915 года

Лаура де Турчинович едет из Сувалок в Берлин

 

Утро выдалось холодное, пасмурное и туманное. Когда повозка с Лаурой и детьми трогается, женщина оборачивается и бросает последний взгляд назад. Но взгляд ее прикован не к дому, а к тому пианино, которое немецкие солдаты вынесли как‑то во время очередной пирушки, в начале лета, на двор, да так и оставили там. Когда‑то роскошный, инструмент теперь отсырел от дождя, выцвел под палящими лучами солнца и покосился, едва держась на сломанной ножке.

Лаура до странности спокойна, покидая свой большой дом. Дом опустошен, и точно так же все чувства исчезли из ее души. То, что раньше служило ей домом, теперь стало лишь местом страданий.

До последней минуты она боялась, что что‑нибудь случится, что кто‑то придет и помешает им уехать. Вокзал забит немецкими солдатами, они поедут на том же поезде, что и она. Лаура с детьми уже на перроне. Белая собачка Даш тоже с ними. Лаура де Турчинович представляется капитану, который будет сопровождать их в пути. Она устала, за спиной бессонная ночь. Но капитан и его люди выглядят еще более усталыми. Последние шесть недель их непрестанно перебрасывают с места на место. Немецкий офицер просто с ног валится от усталости и едва понимает, что происходит.

Лаура сторожит свои вещи. Следит, чтобы на поезд погрузили все три баула. Потом быстро прощается с кухаркой. Лаура дает ей денег и рассказывает, где припрятана бутылка с эфирным маслом, оно потребуется для Даша, если будет не хватать еды: маленькую собачку нельзя взять с собой, и она словно понимает это, беспокойно ерзает.

И вот поезд отправляется.

Лаура видит, как кухарка исчезает из виду. Видит, как друг семьи на прощание машет им шляпой. Видит, как расстилается перед ней плоская, пустынная осенняя равнина. Видит руины. Видит военнопленных за работой. Она ощущает облегчение и в то же время беспокойство. Они покидают место, ставшее для них тюрьмой, и вместе с тем едут к врагу. В Восточную Пруссию. В Германию.

Маргграбова. Они пересаживаются на другой поезд и проходят паспортный контроль. На вокзале полно народу. Много хорошо одетых дам и молодых женщин, которые ждут транспорт с ранеными солдатами. Лаура не находит места для себя и своих детей, и они садятся прямо на пол в уголке и ждут. Время идет. Дети устали и капризничают. Окружающие с любопытством смотрят на них. Дети расходятся все больше, хнычут, жалуются. Забывшись, Лаура шикает на них по‑английски.

Реакция со стороны окружающих незамедлительна. “Англичанка!” – кричат женщины. Лаура пытается объяснить: “Нет, американка!” Но никто ее не слушает. Ее окружает враждебная толпа, большинство в ней – женщины, ее осыпают ругательствами, швыряют в нее разные вещи. Лаура забивается в угол, пряча троих испуганных детей под своими юбками. Но вот через толпу к ним пробился сопровождавший их офицер и вызволил их. Они забираются в свой поезд. Лаура стирает плевки со своей одежды.

Инстербург. Стало совсем холодно, они снова пересаживаются на другой поезд. Дети “измотаны, хотят пить и есть”. Несмотря на то что у них был билет первого класса, им вскоре пришлось покинуть свое купе. Всю ночь они ехали через темную, чужую территорию.

Берлин. Шесть часов утра.

Через три дня Лаура де Турчинович вместе с тремя детьми пересекла границу Голландии. У Бентхайма они сами и то, что осталось от их багажа, подверглись тщательному досмотру. Чиновница‑немка заставила их раздеться догола и исследовала их одежду и обувь, а Лауре долго расчесывали волосы (с целью обнаружить какое‑нибудь тайное послание, написанное на ее голове). Помимо одежды и обуви, которая была на них, ей разрешили оставить свидетельства о рождении детей, три фотографии и молитвенник. Вот и все. Им позволено ехать дальше. Когда поезд оказывается в Голландии, ее буквально начинает колотить.

 

69.

 

Среда, 15 сентября 1915 года

Владимир Литтауэр задерживает врага в бою у Двины

 

Это самое убийственное изречение на войне: “Любой ценой!” Его жертвы исчисляются сотнями тысяч. Что‑то надо завоевать “любой ценой”, или защитить “любой ценой”, или просто осуществить “любой ценой”. Эти слова легко произносить над картой в штаб‑квартире, за много километров от фронта, или за столиком в ресторане. Они энергично и призывно звучат в приказе генерала, в речи политика, в газетном заголовке, демонстрируя, что колебания первого года войны и разочарования никоим образом не согнут нашу волю, – наоборот!

Но потом слова должны претвориться в действия.

Попятное движение русской армии, с начала мая, после вражеского прорыва на юго‑востоке, теперь в конце концов расползлось, подобно глетчеру, и на другой, более стабильный участок фронта – на северо‑западе, куда и был послан в июле полк Литтауэра, после небольшой передышки под Петроградом. Здесь началось всеобщее русское отступление, по направлению к реке Двине. Когда война была еще исполнена надежд на быстрые победы, кавалерийские полки, подобно полку Литтауэра, шли впереди, разведывали и защищали; но теперь, когда армия отступает, эти же кавалерийские полки оказались далеко позади, прикрывали своих, задерживая врага.

Последнее было их задачей на этот день. В то время как пехота позади них пытается укрыться за рекой, они должны постараться удержать преследующих их немцев “любой ценой”.

Весь день их теснит вражеская пехота.

Часть Литтауэра упорно стоит на своих позициях, но немцы подбираются все ближе, шаг за шагом. К вечеру враг оказывается совсем рядом с ними, так что они слышат, как управляющий огнем командует своей батарее: “Feuer, feuer!” [125]Немцы так близко, что спешившимся русским кавалеристам уже не грозит их артиллерийский огонь: когда расстояние между линиями обороны столь короткое, при обстреле легко промахнуться[126].

Немецкие стрелковые цепи лежат теперь на земле, их удерживает огонь русских, он становится тем прицельнее, чем ближе они подходят.

Солнце медленно садится.

С немецкой стороны тоже, очевидно, прозвучал приказ с роковым призывом. И он распространился самым обычным образом: бабка за дедку, дедка за репку, и так вплоть до исполнителей этого приказа. Литтауэр видит, как немецкий лейтенант поднимается под ливнем пуль, как он спокойно, словно он чрезвычайно храбр, или безумно устал, или просто без сил, трудно сказать, – очень спокойно переходит от солдата к солдату, которые лежат на земле, опасаясь русских снарядов. Каждого из этих солдат он ударяет своей офицерской тростью[127], повторяя при этом один и тот же короткий приказ: “Вперед!” И солдаты, один за другим, поднимаются, бросаются вперед, продвигаясь на какой‑то метр, потом снова падают на землю. И все снова останавливается.

Date: 2015-09-22; view: 221; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.007 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию