Как же долго я спала!

Прошло три года…

Нет, начать надо не с этого. С суда, который состоялся через два месяца после нашего разговора, где мне, как и предполагалось, присудили два года условно. Моя беременность сыграла в этом далеко не последнюю роль, в стране с демографией не очень, и женщин, у которых в чреве подрастают новые граждане, вроде берегут.

К тому моменту мы с Яном уже купили облюбованный домик в деревне. Я продала свои бриллианты, все до единого, а коллекция была неплохая. И еще я подписала документы о разводе, отказавшись от всего имущества Ивана Иваныча и, само собой, от денег. Суд поставил в этом деле точку: я навсегда рассталась с прошлым.

Первую зиму нам было очень тяжело. Но мы ее пережили. А весной пригрело солнышко, зазвенела капель, потом вокруг нашего дома забурлила вода. И хотя мы какое‑то время не могли выйти за порог, душа все равно пела, потому что пришла долгожданная весна. Вместе с вешними водами ушла и наша тоска. Мы забылись в работе, которой оказалось невпроворот.

А летом у меня родился первый ребенок, девочка. К этому времени мы с Яном уже перестали бояться. Бояться, что нас завалит снегом, что кончатся продукты, что мне вдруг станет плохо или что‑то случится с моим мужем, а я, беременная, страдающая мигренями и токсикозом, не смогу ему помочь. Господь справедлив, он бережет тех, кто никому не делает зла, а всякое наказание, каким бы суровым оно ни было, является заслуженным. Люди просто не задумываются над тем, как они живут и есть ли во всем этом смысл, достойно ли их существование награды. И уж конечно, все они думают, что не заслуживают порицания. Смешно.

Новую жизнь не поздно начать и в сорок лет, и в пятьдесят, да и в шестьдесят еще не поздно. Надо только набраться смелости. Мы стали фермерами, и дела не сразу, но пошли. Постепенно мы обросли клиентурой и за лето стали зарабатывать столько, что хватало на всю долгую зиму и на раннюю весну, вплоть до того момента, когда не заедут дачники. Летом наш маленький городок (мы живем на хуторе в двадцати минутах езды от него) мало чем отличается от курортного южного местечка. Те же толпы людей, узкие улочки, забитые машинами, бешеные цены на продукты. Дачники, в особенности москвичи, жадно хватают все деревенское, отлично идут домашняя сметана и творог, еще лучше парное мясо. Да, мы с Яном на этом зарабатываем, мы ведь трудимся не покладая рук.

Недавно я услышала в магазине, куда зашла за приданым для очередного малыша, такой диалог:

– …она мне говорит: а что? Украду пять миллионов, отсижу пять лет, а потом куплю себе квартиру. Чем за копейки‑то работать и на всю жизнь в рабство к банку – за ипотеку.

– И правильно!

Тюрьма уже никого не пугает, вот до чего дошло. Воровство стало нормой жизни, каждый только и смотрит: где бы украсть? Уже не хватает на всех того, что можно разворовать, слишком много желающих. Это просто какая‑то вакханалия воровства! И не было на свете ни одного человека, кроме моего мужа, который понял бы мой поступок и уж тем более одобрил. Я имею в виду мой отказ от миллионов и имущества господина Царева.

– Да подумаешь! Отсидела бы, зато вышла б из тюрьмы миллионершей!

Мне иногда позванивают бывшие приятельницы, чтобы позлорадствовать. Ну как это я, Зинаида Царева, дою корову! И кручу банки с огурцами!

– А я сейчас в Ницце, – щебечет очередная гламурная болтушка. – Погода супер! А какие зажигательные вечеринки! Шампанское льется рекой! Ну да ты помнишь Ниццу…

Да, помню. Но не жалею о том, что меня сейчас там нет. Потому что это бессмысленное времяпрепровождение, а шампанское льется рекой, чтобы заглушить тоску, ведь все эти люди боятся. Боятся, что кончатся деньги, ворованную собственность отберут, а на покровителя, под чьим крылышком это происходит, заведут уголовное дело. Боятся, что власть сменится или народ проснется, боятся передела собственности и борьбы кланов. Проще сказать, чего они не боятся! И если вдруг это случится, начнутся изматывающие допросы, а заграничные вояжи прекратятся, ведь те, на кого заведено уголовное дело, становятся невыездными. И придется отдать все, чтобы сохранить свободу. А что с ней делать, когда денег нет? Свобода без денег – это тюрьма с глухими стенами из желаний, которые нет возможности удовлетворить. Начинается конфликт между «хочу» и «могу», когда первое по‑прежнему не знает удержу и напоминает рвущегося на старт племенного жеребца, а что касается второго, оно похоже на волкодава, запертого в конуре. Он там еле помещается и все время скулит от тоски. И душа наполняется ненавистью ко всему человечеству, желанием кого‑нибудь убить, которое с каждым днем делается все сильнее. Подчас это становится невыносимым. Так и до самоубийства недалеко, а уж до алкоголизма рукой подать.

– …Ты слышала, Аллу‑то посадили!

– Да ты что?

– Дали семь лет. Она не ожидала. Теперь надеется на УДО.

– А как твой? Я имею в виду мужа.

– У меня все в порядке! – слишком уж поспешно. – Ну, пока!

Пока я не начала выпытывать подробности. Пока она в Ницце, а я в деревне.

Я поняла только, что правильно сделала. Из этого безумного мира надо бежать, чтобы самой не стать сумасшедшей. Сумасшедшей потребительницей.

От Яна я узнала, что Иван Иванычу дали четыре года, и не условно, как мне. Сама я на суд не поехала, отговорилась болезнью. После родов мне требовалось восстановиться, все‑таки возраст, да и ребенка оставить не с кем, не кормить же его грудью в зале суда? Как бывшая жена я могла отказаться свидетельствовать против близкого мне человека, а защищать Царева – увольте! В общем, не поехала. Да и подробности слушать не стала: осудили и осудили. Четыре года мой бывший муж должен был отсидеть за убийство Анжелы Свиридовой. Мало, конечно, его адвокаты постарались, но для его здоровья и это являлось смертельным приговором. Так и вышло: через полтора года после состоявшегося над ним суда Иван Иванович Царев умер в тюремной больнице от сердечного приступа.

Я не поехала на похороны. Да меня, признаться, никто и не приглашал. Мы ведь теперь были друг другу никто, совершенно чужие люди. Я даже не знаю, где Царев похоронен, да мне это и не интересно. Я теперь Павлова. У меня давно уже своя жизнь, далекая от того, что было раньше. Я стараюсь не вспоминать о прежней.

А через пару месяцев после того как до меня дошла весть о смерти Царева (лето уже вошло в зенит), к моему дому подкатила машина. Я не ждала гостей. Работы, как всегда, было невпроворот, завтра мы с Яном собирались поехать на рынок с очередной партией товара. Я сама предпочитаю стоять за прилавком, Ян слишком мягок, всем готов сделать скидку, поэтому ему я доверю только рубить мясо и мариновать шашлык. Я‑то по одному лишь взгляду могу определить, есть у людей деньги или они еле сводят концы с концами. И если я вижу, что у них есть деньги будьте уверены, они получат все самое лучшее по максимальной цене. Не будь я Зинаида Царева. Да, за прилавком я Царева, а дома Павлова, когда ласковой кошечкой вьюсь около любимого мужа. Дома он хозяин, зато на работе я госпожа. Так и живем. И никто не жалуется.

Вот и сегодня я составляла список заказов, которые надо было выполнить. Ян знает умопомрачительный рецепт шашлыка, и занятые люди, денежные, разумеется, предпочитают приехать на рынок и взять у нас готовое мясо, чем возиться самим. Это наша работа, и мы выполняем ее добросовестно. Я даже вынуждена некоторым отказывать, потому что не успеваю. Хотя беременность переношу легко, да и роды не показались мне трудными. С коровой иной раз управляться труднее, у нее норов тот еще, держу ее лишь потому, что молока – залейся. Приходится терпеть норовистую скотину, от нее немалая прибыль.

– Хозяйка дома?

Я вышла на крыльцо. Выбеленная перекисью фифа, одетая в узкие брючки и куцую кофтенку, да еще в босоножках на огромных каблуках, стояла у ступенек, не решаясь шагнуть дальше. Ну кто в таком виде едет в деревню?!

– У вас тут грязно, – сморщила она носик.

– Чем обязана? – окинула я ее ледяным взглядом. Очередная клиентка?

– Я племянница вашего бывшего мужа.

– Вот как? Никогда не слышала о том, что у Иван Иваныча есть родственники!

– Я внучатая племянница. Двоюродная.

– В общем, седьмая вода на киселе. Понятно. Что ж, проходите. – Я посторонилась.

На заднем дворе Ян готовил шашлык для завтрашнего рынка, а наша дочка играла в песочнице у него под присмотром. Я же занималась бухгалтерией, одновременно борясь с тошнотой. Мне, право слово, было не до гостей. Но девица оказалась настойчивой. Уходить она не собиралась.

– Садитесь, – предложила я, скрепя сердце. – Молоко будете?

– Из‑под коровы?

– Нет, из пакета. Девушка, вы в деревню приехали.

– Спасибо, я есть не хочу, – поежилась она.

– Ну да. Лучше глотать пестициды вместе с магазинными огурцами, чем употреблять микробов, кишащих в парном молоке. Что у вас за дело? Говорите быстрее, я не располагаю временем для долгой беседы.

– Вот вы какая‑а… – протянула она. – Мне говорили…

– Что вам говорили?

– Вы ведь знаете, что ваш бывший муж умер?

– Царев? Да. Знаю.

– И что вы собираетесь делать?

– Ничего.

– Я имею в виду наследство. – Она вспыхнула. Девочка, если бы я хотела, я бы стерла тебя в порошок. Потому что ты – дешевка. А твои адвокаты – идиоты. Иначе бы ты не приехала ко мне. Неосмотрительно давать мне в руки оружие против себя. Теперь я знаю, что у тебя с наследством проблемы.

– Я на него не претендую, – ответила я.

– Но мне сказали… – она судорожно сглотнула. – Что вы могли бы о…оспорить. Большая часть собственности моего дедушки была нажита в браке с вами.

– Дедушки? – прищурилась я.

– Внучатого дедушки… Господи, я не знаю, как это называется!

– Кто вас нашел?

– Адвокаты.

– Сколько они запросили?

– Не поняла? – Ее взгляд был наивным и беспомощным.

– Вы должны будете с ними поделиться, если вам удастся заполучить наследство вашего ну очень дальнего родственника. Мне интересно, какой процент они с вас слупят? Десять? Двадцать? Неужели пополам? Кстати, мой бывший муж разве не оставил завещания?

– Нет.

– Похоже на Ивана.

– Он не… не успел. Он не собирался умирать. Говорят, перед смертью он звал вас.

– Это сила привычки. Когда ему хотелось сказать очередную гадость, он искал меня. Иван желал перед тем, как отойти в мир иной, убедиться, что я прозябаю в нищете и глубоко несчастна. Хорошо, что меня рядом не оказалось. Он хотя бы умер спокойно.

– Но кто‑то должен все это унаследовать? Там же миллионы!

– Вы одна или с кем‑то?

– Не поняла?

– Есть еще претенденты на наследство?

– Внучатый племянник.

– Значит, в ближайшее время мне опять надо ждать гостей. – Я вздохнула. – А вы не слишком молоды для таких денег?

– Вообще‑то я представляю интересы моих родителей. Моя мама – дочь двоюродной сестры вашего бывшего мужа.

– Господи, как все запущено! Слушайте, разбирайтесь сами.

– Так вы не претендуете? – Она уставилась на меня, не моргая.

– Я вполне довольна своей жизнью.

– Но чем? Чем тут можно быть довольной?! – воскликнула она с ужасом.

И в этот момент вошел Ян.

– Любимая, у нас что, гости? А ты мне ничего не сказала.

Да, он зовет меня «любимая». А еще «милая», «солнце мое». Завидуй, девочка! И вали отсюда в Ниццу или в Канны. Вали поскорее.

– Девушка уже уходит. Ян, ты оставил Аню одну?!

– Всего на минуту. – Он виновато улыбнулся. – Чтобы проверить, как ты.

– Идем скорее!

Я выскочила во двор. Напрасно я волновалась. Аня – очень спокойная девочка. У нее взгляд, как у взрослой. Я не читаю ей сказок. Боюсь услышать вопрос:

– Мам, а почему принц не носил очки?

Хотя она еще маленькая. Все свои вопросы она задаст мне потом, когда подрастет.

– Так что я должна делать? – спросила мне в спину незваная гостья.

– Я не собираюсь тратить время в судах, – равнодушно сказала я. – Мы с мужем давно уже это решили. Никаких судов. И вообще от всевозможных институтов власти лучше держаться подальше. Вот генератор купим, и наше маленькое хозяйство станет полностью автономным. Мы и так только за свет платим. Ну, еще за место на рынке. Пусть все катятся к чертям, правда, Ян? От государства, которое тебя постоянно кидает, надо отделяться. Мы теперь сами по себе. А деньги заработаем. Никаких судов.

– Я так и передам своим адвокатам. Всего хорошего. А у вас мальчик или девочка? – Она с чисто женским любопытством посмотрела на мой живот.

– На этот раз мальчик.

Когда она уехала, Ян спросил:

– Что она хотела?

– Узнать, буду ли я судиться за деньги Царева.

– А ты будешь?

– Только если ты об этом попросишь.

– Мне ничего не надо. – Он замотал головой. – У меня все есть.

– Я ей так и сказала. Ну? Пойдем работать?

…Прошло три года. Вот теперь уже можно об этом. Три года – срок, во время которого можно подать иск по гражданским делам. Срок истек – дверца захлопнулась. Наследство Иван Иваныча потеряно для меня навсегда. Я даже не хочу знать его судьбу. Кто победил, внучатый племянник или племянница? У меня двое маленьких детей, и я кручусь, как могу.

Отдыхаю я зимой. К вечеру мы с мужем жарко натопим печку, чтобы за ночь не остыла, я напеку пирогов, всех накормлю, уложу детей спать. И мы какое‑то время сидим молча и смотрим на огонь. Это наш маленький мир, снежной зимой полностью отрезанный от большой земли. И мы на этом острове одни. Любви не в тягость даже молчание, когда мужчина и женщина одни на всем белом свете. Когда в их отношения никто не вмешивается, не дает советов, в общем, когда о них все забывают. Поэтому наша с Яном любовь только крепнет. Моя жизнь изменилась, как я того просила. Когда она только стала меняться, я должна была принять решение: начать все с нуля или тащить за собой хвост из прошлого, настолько длинный, что он никогда не даст захлопнуть дверь, так и будет цепляться за порог. И всегда останется щелочка, в которую будут просачиваться призраки из прошлого и терзать душу. Искушать: «А можно было бы сейчас где‑нибудь под пальмой, на бережку…»

Поэтому я и закрыла дверь. Совсем. Надеюсь, я приняла верное решение.

[1]Изменение бренда, имиджа.