Линейный корабль «Дьюк оф Йорк», Англия, 1941 г

Пауза после последнего сообщения о контакте с русскими затянулась, и каждый час район их возможного местонахождения все более расширялся, обесценивая полученную ранее информацию. Пилоты «файерфлаев» авианосцев выматывались, сводя перерывы между полетами к минимуму, но русские пропали и теоретически уже могли быть где угодно – от Гудзонова пролива до Гибралтара. Фактически же они несомненно продвигались к северу, осознав, что зашли в своем проявлении храбрости слишком далеко. Для них оставалось два пути – через Датский пролив, вплотную к паковым льдам, и через Фарерский. Первый вариант имел то преимущество, что позволял максимально отдалиться от британских баз, игнорируя возможность боя с силами, базирующимися на порты Канады и самой Исландии. Пролив, однако, был узок, и пройти его, оставшись необнаруженным, к сорок четвертому году стало почти невозможно – занятая американскими войсками Исландия была напичкана радиолокационными станциями. Фарерский пролив был шире, но находился ближе к Британским островам и гораздо плотнее прикрывался авиацией. Попытавшись поставить себя на место русского адмирала, Мур так и не сумел прийти к какому‑либо решению. Последний контакт, по данным радиопеленгации, находился на одинаковом расстоянии от обоих проливов, но были сомнения даже в его достоверности.

Еще одной отправной точкой стал перехват крейсером «Орион» русского вспомогательного крейсера к югу от Азорских островов вечером 19 ноября. Сухогруз вместимостью в шесть тысяч тонн водоизмещением шел под голландским флагом и в балласте, но у командира «Ориона» наличие одиночного судна воюющей державы в опасном районе вызвало смутные подозрения. В ответ на предупредительный выстрел и требование лечь в дрейф «голландцы» немедленно подчинились. Матросы в экзотической форме с широкими воротниками махали руками от установленных на баке и юте спаренных зенитных пулеметов – большинство голландских торговцев имели легкое вооружение с расчетами из личного состава Голландского Королевского флота. Именно эти матросы в упор расстреляли шлюпки с досмотровой партией, подошедшие к их борту. Сухогруз дал полный ход и пошел на таран, нацеливаясь прямо в центр корпуса «Ориона». Одновременно были сброшены фальшивые щиты на носовой надстройке, освободив скрывающиеся за ними две пятидюймовки, немедленно открывшие беглый огонь по идущему малым ходом всего в четырех кабельтовых крейсеру. На место торгового флага Голландии взлетел сияющий белый флаг с синей полосой по нижней кромке и алыми пятнами русских эмблем, вызвав припадок бешенства у англичан. Давший полный ход легкий крейсер уклонился от тарана, открыв огонь главным калибром всего на пару минут позже русского. Расчеты «Бофорсов» хлестнули по надстройкам пушечными очередями, посыпались стекла. На таком расстоянии промахнуться было невозможно, и корпус сухогруза уже после второго залпа окутался пламенем разрастающихся пожаров.

Сопротивление капера было подавлено быстро и с максимальной жестокостью. Один за другим рвущиеся в его надстройках шестидюймовые фугасные снаряды «Ориона» выбивали из бушующего пламени куски металла, проламывая борт как бьющий без перерыва громадный молот Тора, а расчеты многоствольных зенитных автоматов не выпускали свою цель из прицелов ни на секунду, выкашивая тех, кто пытался вырваться из этого ада, – нарушивший правила войны на море ставил себя вне закона. Пылающее судно остановилось, кренясь на правый борт, и англичане прекратили огонь. Снова снизив ход до малого, британский крейсер развернулся кормой к ветру, что позволило аварийным партиям протянуть рукава максимально близко к очагам пожаров на верхней палубе. Вельбот и катер были изрешечены осколками нескольких разорвавшихся в надстройках на миделе снарядов, а спущенный разъездной ял с морскими пехотинцами опоздал – пленных не было. Сухогруз затонул очень быстро, оставив на поверхности большое рваное пятно солярового масла, переливающееся по краям радужными бликами. Из плавающих в солярке грязных обломков много информации извлечь не удалось, несколько разодранных пробковых кругов имели надписи на голландском языке с названием реально существующего торгового судна, а на всплывших металлических бочках из‑под масла не было ни одной славянской литеры. В принципе, если бы не поднятый корсаром в бою военно‑морской флаг, определить его национальность было бы невозможно. Он мог быть немцем и даже японцем! Еще уцелевшие вспомогательные крейсера этих стран давно уже не рисковали подходить так близко к берегам, хотя чем черт не шутит, – но русский… В общем, срочная радиограмма с «Ориона» была воспринята со всей возможной серьезностью: до сих пор все действия русского флота были четкими и безошибочными, и их профессионализм не мог не вызвать уважения. Хотя, конечно, это не имело никакого значения по сравнению с оскорблением, нанесенным британской короне предавшим ее союзником.

Слово «предательство» вообще является чрезвычайно интересным термином с точки зрения психологии. Существует некий принцип, широко используемый человеческим мозгом для создания себе максимально комфортных условий, что является важным фактором выживания. Мучающийся совестью человек напряжен, рассеян, не готов к активным действиям, его реакция и способность к адекватному ответу на внешнее воздействие серьезно понижаются. Поэтому уровень контроля, стоящий за сознанием, формулирует для себя очень удобную схему: «Другие люди поступают плохо потому, что они плохие, а я – потому что так неудачно сложились обстоятельства». Разницу между интенсивностью возбуждения в зонах коры головного мозга, которые можно условно назвать «Ай, как мне стыдно!» и «Сами виноваты, нечего было!», с некоторых пор стало принято называть этой самой совестью. Маленькое, черное и очень мешает жить.

Накал развернувшихся на севере Германии боев в значительной мере объяснялся тем, что большая часть вовлеченных в бойню людей считали себя правыми. Те, у кого с чувством правоты было похуже, имели проблемы. Новые союзники не настолько повысили ударную мощь бывшего Третьего Рейха, насколько это можно было от них ожидать. Их действия, обусловленные какими‑то идеалистическими понятиями, нередко вызывали почти суеверный ужас германского генералитета – как всегда пугает чужая, не подчиняющаяся норме, логика. Уцелевшие части гитлеровских сателлитов, все еще оставшихся верными своим прежним хозяевам, вроде хорватов и получивших оружие «Hilfsfreiwilligers», то есть русских волонтеров «Освободительной Армии», были с удовольствием использованы в качестве смазки для траков русских танков, лавиной катящихся на запад. В то же время мелкие добровольческие подразделения тех стран, которые официально считались оккупированными Рейхом, были разоружены и препровождены за решетки фильтрационных лагерей. Эта судьба постигла, в частности, бельгийскую добровольческую роту, которая, в отличие от датской, разбежавшейся еще на вокзале перед отправкой, сумела добраться до фронта.

Германские части дрались с полным напряжением, в том числе и те, которых перебросили с Западного фронта, в то время как немецкие солдаты, попавшие в плен за полгода, прошедших после высадки в Нормандии, продолжали сидеть за колючей проволокой, вместе с теми, кто был пленен еще в ходе Африканской Кампании.

Если бы их освободили и дали в руки оружие… М‑да, тут могли быть варианты. Просидевшие в лагерях солдаты не питали, что объяснимо, большой любви к своим недавним тюремщикам, а те, в свою очередь, не испытывали к ним большого доверия. В стане новых союзников было немало проблем на расовой и этнической почве. Каково, например, белокурому рыцарю СС отдавать честь британскому офицеру с синей звездой Давида на правом плече? И ладно еще это. Солдаты Палестинской бригады, сплошь бывшие самими классическими евреями, любили выдернуть из рядов пленных какого‑нибудь немчика и заставить его вытирать своей формой пыль с дороги, а их офицеры в это не вмешивались. Несколько произошедших эпизодов оставления расположения части, стоявшей в глубоком тылу, были соотнесены по времени с внезапными и безвременными смертями германских офицеров и чиновников в близлежащих городах – причем по достаточно одинаковой схеме. Скандалов не возникало, в конце концов, это были всего лишь немцы, но британское командование начало железной рукой укреплять пошатнувшуюся дисциплину. Немногочисленные попытки открытого мятежа в германских частях были задавлены в зародыше. Похожие, хотя и менее радикальные проблемы имелись с польскими, чешскими и норвежскими частями, любившими втихомолку подставить немецкого соседа. И все это не прибавляло стойкости войскам в масштабе фронтовых операций.

– Я не понимаю, какого черта нас держат в неведении о происходящем!

Ганс‑Ульрих Красовски, командир переформированного за счет разбитых частей танкового полка, важнейшей и почти единственной ударной силы, потрепанной в неудавшемся контрнаступлении, сменившей свое название и номер дивизии СС, шел на головной машине колонны, уставленной антеннами почти как рождественская елка.

– Ну подумайте, если дивизию и вообще армию все же задействовали, то, значит, командование в замысел и детали наступления посвящено, так?

– Вероятно…

Старый знакомый, британский майор, который уже не выглядел так по‑дурацки да и вел себя нормально (видимо, из‑за усталости), расслабленно мотал головой, раскачиваясь вместе с танком на еще не слишком разбитой дороге.

– Тогда почему не держат в курсе меня? Вас? Какой в этом смысл? Маршрут движения, опознавательные сигналы для своей авиации, сроки выхода к рубежу, и все! А командирам рот и взводов нельзя говорить и этого! Неужели боятся, что я выдам план русским? Которые спустятся за ним на парашюте, а потом на нем же и улетят… Ерунда. Нам просто не доверяют по определению. Немец – значит доверять ему нельзя. Я делаю правильные выводы, герр майор?

– Правильные…

– У‑у‑у, да вы совсем расклеились. Коньячку?

– Не откажусь.

Майор присосался к микроскопической изогнутой фляжечке с выдавленным охотничьим сюжетом на выпуклой стороне.

– Данке. Неплохо.

– Держитесь, герр майор. Еще пара часов, и мы сольемся в экстазе с русским железом.

– Очень тяжелый марш.

– Согласен. Тяжелый, длинный и не особо мне понятный. Почему, черт подери, мне не говорят, на кого нас бросают! Одиннадцатого, когда мы с вами напоролись, никто не знал ничего. Три дня назад нам соизволили дать какую‑то информацию – но только после того, как целая американская дивизия начала проситься на наше место во втором эшелоне. И, кстати, после того, как она это место получила. Помните денек? Холм…

– Да уж, такое не забывают…

Полк, тогда почти полного состава – даже с ротой «Королевских тигров», даже с командирскими танками по штату, прошел русские позиции, додавливая очаги сопротивления, окруженные дымящими машинами заокеанской постройки. За все это время, кстати, новоиспеченный ObersLueutenant (то есть подполковник, поскольку они теперь были уже как бы не СС) не видел ни одного английского танка, даже в английских же танковых частях. Половину дня полк провел в бою, медленно перемещаясь вместе с пехотой вдоль перепаханных русских позиций. Потерь почти не было, от русских мало что уже оставалось, но американской дивизии действительно досталось здорово, ее отвели назад после первых же суток. Что же касается сказанного майором «такого не забывают», оба имели в виду одно и то же. Под конец дня, когда фронт ушел уже далеко и снаряды до бывшего первого рубежа обороны русских уже не долетали, они остановились, въехав на один из пологих холмов, с которого открывался хороший обзор во все стороны. Открыв люки, экипаж его танка, держа перед собой оружие, разглядывал дымящееся поле боя – гиперреалистичный натюрморт страдающего садистскими комплексами художника. Пехотинцы методичной трусцой прочесывали траншеи, изредка постреливали, проверяя тела убитых русских, которых часто и не надо было хоронить, настолько их глубоко засыпало в обвалившихся внутрь себя окопах. Присевший на корточки около застывшего выгоревшего «стюарта» рослый, с нагловатыми повадками унтер (Ганс‑Ульрих его уже давно знал, он тоже воевал года три) помахал им призывно рукой – идите, мол, не пожалеете. Еще несколько солдат тоже остановились рядом с унтером, обернулись на них. Танкисты из его экипажа, уже вылезшие на броню, разминая кости, посмотрели на своего командира вопросительно. Кивком Ганс‑Ульрих отпустил их, сам продолжая разглядывать в бинокль местность вокруг. Через минуту ему засвистели уже его собственные солдаты, замахали, и тогда любопытство победило и он подошел вместе с англичанином.

Танк стоял над более‑менее целым участком траншеи – с задранной пушкой, как будто его остановили в прыжке. Его корпус нависал над скорчившимися на дне траншеи телами в изодранной пулями и осколками одежде. Сначала он не понял, что здесь такого, но потом увидел. Большинство убитых русских солдат были в шинелях или стеганых куртках, похожих на японские доспехи, из них бурыми клоками торчала засохшая вата. Но между ними, вытянувшись, лежали двое в одних гимнастерках, с абсолютно спокойными лицами, с закрытыми глазами, как будто спят. Длинный небритый мужик в капитанских погонах и девушка, тоже военная. Он знал, конечно, что у русских воюют женщины, нескольких он даже видел в свою первую кампанию, но эта была не такой, как остальные. Среднего роста, с очень правильными чертами лица, она улыбалась застывшей улыбкой. Вместо не удивившей бы его санитарной сумки она держалась одной рукой за винтовку с привинченным диоптром да еще и с примкнутым штыком. Унтер, упершись в ее локоть каблуком, вывернул винтовку из мертвых рук, внимательно осмотрел и протянул молодому подполковнику. На отполированном деревянном прикладе рельефно выделялся короткий ряд свежих зарубок, едва наживленных чуть глубже грунтовки. Снайперша. Понятно тогда, почему она не стала их дожидаться.

Вернув винтовку унтеру, Ганс‑Ульрих мрачно смотрел, как солдаты ворочают ее тело и тело убитого капитана, шарят по карманам. «Нашел», сказал один из пехотинцев и оттянул расстегнутый им ворот гимнастерки на шее убитой девушки. Британец открыл было рот, но не успел ничего сказать, солдат обнажил ее до плеча. В надключичной ямке багровел сине‑черный круг входного отверстия, впившиеся порошинки просвечивали сквозь белую кожу. Капитан застрелил ее в упор, когда она открыла плечо, так, чтобы не было никаких следов выстрела, чтобы не испортить ее красоты. И все это время девушка улыбалась. Потом он застегнул крючки на ее воротнике, сел рядом с ней и выстрелил в себя. По‑солдатски, в сердце. Унтер отомкнул обойму, передернул затвор. Пусто. Взял из руки капитана среднего размера пистолет, нечастый среди пехотных офицеров «ТТ», тот тоже был пустым. Ганс‑Ульрих повернулся к майору, тот смотрел прямо на него, лицо было серое.

– Поняли? – спросил он майора.

Британец, не сказав ни слова, повернулся и пошел обратно к танку, сутулый.

Теперь они вспоминали это заново, и каждый запрятывал свои мысли как можно глубже в глубь памяти, чтобы они могли вылезти из своих могил лишь в самые темные ночи, уже в глубокой старости, когда грань между прошлым и настоящим начинает стираться. Они оба надеялись дожить до восьмидесяти с лишним лет, но это был первый раз, когда обоим в голову пришла одна и та же простая мысль. Все это может закончиться совсем не так однозначно, как они предполагают.