Глава 23. Ламаизм

Буддизм, как уже упоминалось, был той универсальной мировой религией, которая являла собой общий религиозный компонент различных цивилизаций Востока, от Индии до Японии. Распространившись столь широко, буддизм не был и не мог быть единым. В своей ранней форме Хинаяны (Тхеравада) буд­дизм сохранился и развивался в ряде стран на юге и юго-востоке Азии, прежде всего на Цейлоне и в Индокитае (кроме Вьетнама, где укрепился китаизированный буддизм Махаяны), а также в доисламской Индонезии. Буддизм Хинаяны, став в некоторых государствах (Шри-Ланка, Таиланд, Кампу­чия и др.) официальной государственной религией, на тысячелетия сохранил свой весьма консерватив­ный облик. Все последующее развитие его как до­ктрины шло за счет другой его формы — северного буддизма Махаяны.

Буддизм Махаяны распространялся и развивался по преимуществу в Китае и Японии, причем из-за воз­действия со стороны местных идейных доктрин (конфу­цианства, даосизма и синтоизма) он был со временем настолько сильно модифицирован, что превратился со­ответственно в китайский и японский буддизм и именно в этой модификации оказывал воздействие на другие страны (Корея, Вьетнам).

В позднем средневековье, однако, на базе как хинаянистского индо-буддизма, так и — в большей степени — махаянистского буддизма (в том числе и в его китаизированной модификации) на стыке между двумя великими цивилизациями, в районе Тибета, возникла своеобразная форма этой мировой религии — ламаизм. И можно сказать, что именно в этой своей наиболее поздней, развитой и весьма специфической модификации буддизм как мировая религия достиг наиболее завершенного облика. Во всяком случае вплоть до сегодняшнего дня культ главы его — тибетского далай-ламы является своего рода символом, центром притяжения, высшей ценностью буддизма не только для {376} самих ламаистов, но и для многих буддистов из числа приверженцев Хинаяны и Махаяны.

Истоки ламаизма. Тантризм. Доктринальной осно­вой ламаизма (от тиб. «лама» — высший, т. е. адепт. учения, монах) является, как упоминалось, буддизм. Однако, поскольку предшественником буддизма в Тибе­те была местная религия бон (бон-по) с ее преимуще­ственно анимистическим культом божеств, духов и сил природы, складывавшаяся на этой первичной основе новая модификация буддизма — ламаизм — впитала в себя немало от этого первоисточника. Это, в частно­сти, хорошо видно при знакомстве с ламаистским пан­теоном и различными культами, часть которых восхо­дит к примитивным шаманским верованиям древних тибетцев и монголов. Что же касается доктрин буддиз­ма, то необходимо заметить, что формировавшийся в позднем средневековье (VII—XV вв.) ламаизм явил­ся своего рода синтезом едва ли не всех основных его направлений, включая не только Хинаяну и различные школы-секты Махаяны, но также и тантрийскую Ваджраяну («алмазную колесницу»).

Истоки тантризма восходят к древним культам пло­дородия и соответствующим обрядам. Стимулирован­ные древнеиндийскими поисками спасения, мокши и ни­рваны, древние обряды и культы под воздействием брахманизма и раннего буддизма приобрели иной об­лик и иную целенаправленность. Возникло учение Дарани — тантризм, который сыграл существенную роль в становлении как индуизма, так и ламаизма. В индуиз­ме тантризм проявился в форме шиваизма. Тантризм буддийский, оформившийся как самостоятельное тече­ние в буддизме примерно в середине I тысячелетия н. э., имел более разработанную философскую основу. Именно в буддийской тантре была введена в широкий обиход мандала — своеобразная графическая диаграм­ма Вселенной, насыщенная магическими знаками и символами, имевшая множество вариантов и модифи­каций. К числу философских основ буддийской тантры следует отнести и Калачакру, «Колесо времени», в рамках которого 60-летний звериный цикл символизирует кругооборот человека в кармическом мире сансары.

Однако главное в буддийской тантре,— как, впрочем, и в индуистской,— не философия, а практика, т. е. та мистика и магия, которыми обрамлялись все акции ее последователей. Мистико-магические основы {377} тантры выявляются в двух аспектах: в медитации и в грубых магических обрядах, включая и сексуальную практику. Что касается медитации, то специфика тантризма проявляет себя здесь в глубокой интимности обряда в детальном следовании тем тайным поучениям рекомендациям, которые неофит получает в процессе его длительного личного контакта с учителем, гуру или ламой. Обряды, включая ритуальное общение полов с целью приобретения мудрости-праджни, воспринима­емой в Ваджраяне в качестве женского соответствия будды и бодисатвы, порой сводились к имитации либо символическому использованию этих приемов. В последнем случае речь идет о заклинаниях-мантрах или символических изображениях типа янтры и мандалы, насыщенных текстами, формулами, диаграммами, кото­рые содержат в себе все тот же магический смысл.

Тантризм оказал огромное влияние на ламаизм. В определенном смысле можно сказать, что едва ли не вся специфика ламаизма, многие его культы и обряды возникли в первую очередь на основе буддийского тан­тризма. Что же касается его философии, то в рамках позднего ламаизма были синтезированы многие течения буддийской мысли, что и сыграло свою роль в оформле­нии космологии, этики, онтологии и других аспектов этой доктрины.

Этапы генезиса ламаизма. Первые следы проникно­вения буддизма в Тибет фиксируются достаточно позд­но — лишь в V в., когда в Индии и в Китае он был уже хорошо известен и достаточно широко распространен. Вплоть до эпохи знаменитого тибетского правителя Сронцзан Гамбо (629—649) буддизм в Тибете был едва известен. Сронцзан Гамбо, обе главные жены которо­го — непальская и китайская принцессы — принесли с собой, по преданию, тексты и священные реликвии буддизма, стал, подобно Ашоке в древней Индии, вели­ким покровителем буддизма, вследствие чего он и обе его жены были обожествлены и оказались объектом всеобщего почитания (сам царь стал рассматриваться в качестве воплощения будды Амитабы). Ранняя смерть царя приостановила процесс буддизации Тибе­та, чему в немалой степени способствовали и жрецы религии бон.

Спустя столетие после смерти Сронцзан Гамбо один из его потомков вновь выступил защитником к тому ни уже гонимого буддизма. Апеллируя к автори {378} тету знатоков буддизма в Индии, он пригласил в Тибет выходца из северо-западной пригималайской Индии (Кафиристана) известного знатока буддийского тантризма Падму Самбхаву.

Падма Самбхава реформировал пришедший в упадок тибетский буддизм, придав ему очень заметный оттенок тантризма: магия, заклинания и некоторые другие методы и приемы вышли на передний план. Однако это не помогло закреплению буддизма, который вскоре снова подвергся суровым гонениям. Только в середине XI в. очередной выходец из Индии Атиша вновь возродил в Тибете буддизм, проведя ряд реформ, направленных на укрепление здесь традиций классического буддизма, в частности монастырской дисциплины. Его усилиями было создано несколько крупных монастырей, ставших центрами распространения буддизма в Тибете.

Реформами Атиши были недовольны последователе Падмы Самбхавы, которые по-прежнему делали основной упор на магию и иные методы тантризма. Сконцентрировавшись вокруг влиятельного монастыря Саскья (Сачжа), они выступили против нововведений, заложив тем самым основу противоборства красношапочников (одежду красного цвета носили приверженцы Ïàäмы Самбхавы) и желтошапочников (символ классического буддизма Атиши). В период монгольского владычества и особенно при Хубилае в фаворе были красношапочники, а настоятели монастыря Саскья, отменившие безбрачие для лам, закрепили за собой íàследственное право на духовное (а практически и политическое) руководство Тибетом. С падением династии Юань в Китае минские императоры отменили эти привилегии, что усилило внутреннее соперничество среди тибетских буддистов. Окончательный успех буддизма и завершение процесса формирования его тибетской разновидности — ламаизма — были связаны с именем и реформами Цзонхавы.

Деятельность Цзонхавы. Уроженец восточного Òèбета, Цзонхава (Цзонкаба, 1357—1419) с юных лет прославился исключительными способностями, которые впоследствии легли в основу складывавшихся вокруг его имени легенд. Получив хорошее буддийское образование и уже в молодом возрасте достигнув высших духовных званий, Цзонхава приобрел необычайную популярность. Со всех сторон Тибета стекались к нему {379} ученики и последователи, и всех их он поражал своими глубокими знаниями. В спорах с оппонентами он неизменно выходил победителем, так что неудивительно, что на рубеже XIV—XV вв. основанные Цзонхавой несколько монастырей стали самыми многочисленными и влиятельными центрами того нового направления в буддизме, которое было связано с его именем и которое после проведенных им реформ получило наименова­ние ламаизма.

Реформы Цзонхавы вкратце сводились к следующему. Во-первых, он, подобно Атише, выступил за восстановление норм классического буддизма. Отме­нив всяческие послабления для монахов, Цзонхава ввел строгое безбрачие и суровую монастырскую дис­циплину, вследствие чего его учение получило наимено­вание гэлукпа (добродетель; этот термин используется ныне для обозначения понятия «ламаизм»). Во-вторых, он сильно ограничил практику магических обрядов, выступив против многого из того, что было принесено Падмой Самбхавой и стало привычным для красноша­почников. Разумеется, и в среде желтошапочников-гэлукпа магия тантры продолжала практиковаться. Даже в трактатах самого Цзонхавы немало места уде­лено пропаганде тантризма. Однако Цзонхава ввел тантрийские обряды и культы в умеренное русло, огра­ничившись в основном пропагандой имитационно-сим­волических методов и приемов обретения мудрости-праджни.

В результате этих первых и весьма решительных нововведений резко возрос авторитет буддийского мо­наха, ламы, которого Цзонхава в своих сочинениях не только противопоставил мирянам, но и объявил важ­нейшим и непременным фактором спасения для каждо­го. В ламаизме Цзонхавы уже мало было провозгла­сить свою преданность Будде, дхарме и сангхе — клас­сическим «трем сокровищам» буддизма, буддийской триратне. Необходимым условием постижения сокро­венной сути великого учения стала восходящая к буддийскому тантризму непосредственная связь между -учеником и учителем, причем связь глубоко личная доверительная, с беспрекословным подчинением ведо­мого ведущему. Собственно, идея такого рода связи была заложена уже в Махаяне, где возник институт бодисатв, призванных помогать ищущим нирваны. В ламаизме же эта связь была укреплена и усилена, {380} превратившись в непременное условие продвижения по пути спасения.

Это привело к существенному изменению социаль­ной позиции лам. Из ищущих собственного спасения монахов, погруженных в аскезу и медитацию, они стали превращаться в привилегированный социальный слой наставников-руководителей, а практика безбрачия в со­четании с обязательным обычаем богатых подарков и жертв вела к накоплению в монастырях огромных средств и к созданию строгой иерархической лестницы. Результатом было появление лам разных рангов и возвеличение высших лам, своеобразных князей церкви, чей статус необходимо было не только легитимировать, но и освятить, дабы право их на руководство общиной (причем теперь уже не только духовное, но и административно-политическое) приобрело явственный облик сакральной святости. Именно это и было сделано — правда, уже после смерти Цзонхавы.

Далай-лама и теория воплощений. Еще в раннем буддизме было разработано учение о перерождениях, генетически восходящее к теориям упанишад. Эта тео­рия кармического перерождения, сводящаяся к распа­ду комплекса дхарм после смерти и восстановлению его в новом облике в зависимости от кармы, была развита и обновлена в ламаизме, где она приняла вид теории воплощений. Согласно этой теории, высшие ламы при­обретали божественный статус за счет того, что они считались воплощениями (в их очередном перерожде­нии) того или иного из высокопочитаемых будд, бодисатв или кого-либо из известных деятелей буддизма, его святых и героев. Эта теория воплощенцев-хубилганов стала доктринальной основой легитимации и сакрализации высшего тибетского духовенства, от далай-ламы до настоятелей монастырей.

Цзонхава сам назначил двух своих учеников на две высшие ламские должности. Считалось, что по смерти они (через девять месяцев) воплощаются в младенцах мужского пола, которых надлежало избрать и после строгой проверки (в частности, ребенок должен ïðèзнать какую-либо из личных вещей умершего, потя­нувшись к ней и т. п.) провозгласить очередным воплощением умершего ламы. При этом старший из двух, далай-лама (величайший), стал считаться воплощени­ем бодисатвы Авалокитешвары, а другой, панчэн-лама, - воплощением будды Амитабы. И хотя воплоще {381} ние будды в сакральном плане выше воплощения бодисатвы, на практике сложилось так, что именно далай-лама в своей столице Лхассе сосредоточил в своих руках высшую духовную и политическую власть и стал общепризнанным верховным авторитетом всех приверженцев ламаизма и многих буддистов за пределами сферы распространения ламаизма.

Вначале эта сфера была ограничена пределами Тибета. Однако уже в XVI в. ламаизм широко распространился в Монголии, где буддизм был хорошо извес­тен благодаря стараниям Хубилая с XII— XIV вв. В XVII—XVIII вв. ламаизм распространился также среди бурятов, калмыков, тувинцев, которые признавали (в той мере, в какой они были причастны ламаизму) авторитет тибетского далай-ламы, хотя име­ли и собственных хубилганов более низкого ранга. В Монголии им был хутухта (богдо-гэгэн), авторитет которого был так высок, что накануне революции 1921 г. он был фактическим духовным и политическим главой страны.

Основы теории ламаизма. Основы теории ламаизма были заложены Цзонхавой, который в ряде своих тру­дов обосновал собственные реформы и синтезировал теоретическое наследие своих предшественников. Впос­ледствии все буддийские тексты были собраны ламаи­стами в 108-томное собрание Ганджур, включающее тибетские переводы важнейших сутр и трактатов Хинаяны, Махаяны и Ваджраяны, многочисленных расска­зов, диалогов, извлечений, имевших отношение к Будде, а также сочинений по астрологии, медицине и т. п. Комментарием к каноническим текстам Ганджура является еще более обширное собрание — Данджур, состоящее из 225 томов, в которое вошли также и са­мостоятельные сочинения, включая рассказы, поэмы, заклинания и др. Кроме Ганджура и Данджура, все ламаисты высоко чтут и изучают произведения Цзонха­вы и более поздних отцов ламаистской церкви, в том числе и далай-лам. Таким образом, ламаизм с точки зрения доктрины являет собой наследие и синтез всего идейно-теоретического багажа буддизма за более чем двухтысячелетнюю его историю. Но обратим внимание на то, как была интерпретирована доктрина буддизма ламаизмом.

Ламаизм, следуя наметившейся уже в Махаяне тенденции, отодвинул на задний план нирвану как высшую {382} цель спасения, заместив ее богато разработанной космологией, в пределах которой оказалось достаточно места для всех — для верующих и неверующих, мирян и монахов, людей и животных, для святых, богов, будд и бодисатв. Гигантская космологическая система в ламаизме строго упорядочена. Вершина ее — будда будд Адибудда, владыка всех миров, творец всего сущего, своеобразный ламаистский эквивалент индийского Брахмана или даосского Дао. Главный его атрибут — великая пустота (шуньята). Именно эта пустота, которая есть духовная сущность, духовное тело будды, пронизывает собой все, так что все живое, каждый человек несет в себе частицу будды и именно в силу этого обладает потенцией для достижения спасения. В зависимости от количества и состояния эта частица может быть в большей или меньшей степени подавлена материей. В соответствии со степенью этой подавленности и осознания необходимости усилить частицу будды, равно как и принимаемых для этого практических действий, люди делятся на несколько разрядов, высший из которых, пятый, приближает их к состоянию бодисатвы.

Это доступно лишь немногим. Для большинства! главное — добиться удачного перерождения или возродиться в Западном рае (сукхавади) будды Амитабы. Идея о рае и аде в ламаизме идет от буддизма Махаяны, хотя не исключено, что здесь она кое в чем обогащена за счет заимствований из ислама, о чем свидетельствуют некоторые красочные детали. Но существенно, что ад и рай — лишь временное местонахождение, не исключающее человека из колеса перерождений, из мира кармической сансары: с истощением дурной или хорошей кармы рано или поздно следует очередное перерождение, причем это касается почти всех, даже обитающих на небесах божеств. Лишь немногим уготована нирвана. Что же делать в такой ситуации?

Главное — это возродиться человеком, а еще важнее — родиться в стране ламаизма, где твой добрый друг и учитель лама поведет тебя по пути спасения. И уж коль скоро тебе повезло в этом, не упускай своего шанса! Наставление ламы поможет избавиться от страданий, от привязанности ко всему мирскому и тем улучшить свою карму, подготовить себя к благоприятному перерождению и избавиться от ужасов перерождения неблагоприятного: отныне и в дальнейшем {383} движение по пути мудрости (праджня) с ее основными методами-средствами (парамитами) и преодоление авидьи (незнания) могут тебе помочь. Главное, таким образом, — это осознать, преодолеть авидью (для чего важно возродиться человеком и заполучить в наставники ламу), ибо именно авидья лежит в основе круга перерождений из двенадцати звеньев-нидан, которые обычно в своей графическо-символической форме хорошо известны каждому ламаисту.

Этика ламаизма. Избавившись от авидьи и вступив с помощью ламы на путь познания-праджни, ламаист тем самым улучшает свою карму и в конечном счете может сделать ее настолько хорошей, что одно это обеспечит ему очередное возрождение в Западном рае Амитабы либо на одном из многочисленных небес вмес­те с божествами и святыми, чья карма позволяет им долго жить в их мирах обитания, оставаясь при этом молодыми и здоровыми. Это практически вершина того, чего могут желать ламаисты, за исключением тех, кто намерен серьезно посвятить себя стремлению к избав­лению от перерождений, к выходу за пределы сансары, и кто в соответствии с этим вступает на путь аскезы, медитации, самоусовершенствования и т.п., т.е. на путь, ведущий к нирване.

Опираясь на тезисы, выдвинутые еще ранними буддистами, ламаизм предусматривает строгие этические нормы существования. Речь идет о хорошо известных каждому буддисту десяти «черных грехах», которых следует избегать, и десяти «белых добродетелях», коим надлежит следовать. В число грехов входят грехи тела, слова и мысли. Грехи тела — это убийство, воровство, прелюбодеяние; грехи слова — ложь, клевета, злословие и суесловие; грехи мысли — зависть, злоба и еретические помыслы. Существуют довольно четкие града­ции и внутри каждого из этих разрядов, будь то убийст­во или клевета; причем для каждого отдельного случая - свое строго определенное воздаяние: за тя­желые грехи — перерождение в аду, за средние — пе­рерождение в виде бессмысленных животных, монстров (претов), за незначительные — либо перерождение в болезненного и недолго живущего человека, в человека с существенными пороками, либо рождение в какой-либо стране вне сферы ламаизма.

К числу добродетелей относятся действия, антонимичные грехам: защита чужой жизни, щедрость, цело {384} мудрие, кротость, правдивость, миротворчество, смирение, милосердие, сострадание, стремление к истинному учению. Обладание этими десятью добродетелями — основа для вступления на путь святости. Следующий шаг в этом направлении — овладение парамитами праджни, также имеющими отчетливо выраженную этическую заданность: к числу шести таких парамит относятся подаяние, обет, терпение, усердие медитация и сама праджня-мудрость. Каждая из них тоже имеет по нескольку разрядов с четким определением тех норм поведения, которые должны им соответствовать.

Освоив шесть парамит, ищущий спасения, если он намерен идти к конечной цели и достичь хотя бы состояния бодисатвы, должен последовательно преодолеть еще пять путей-преград: путь стяжания добродетелей, путь соединения с истиной и борьбы со злом, путь истинной мудрости, путь прозрения и путь достижения цели,— в процессе освоения и преодоления которых он, переходя из одной в другую область обитания, становится бодисатвой. Иными словами, путь к состояния бодисатвы (и тем более будды, число областей обитания которых в ламаизме достигает 13) весьма нелегок, но при этом в качестве главного условия его прохождения выступает до предела нормированное поведение детерминированное этикой. Выдержать такие испытания могли немногие — они обычно и обретали ореол высшей святости и считались эталоном. Все остальные лишь ориентировались на этот эталон, ограничиваясь минимумом этической нормы.

Магическая практика ламаистов. Так как и этот минимум не всем легко давался, в ламаизме всегда уделялось большое внимание иным, более простым и быстрым методам достижения цели, т. е. той самой мистике и магии, которая в Тибете расцвела пышным цветом еще со времен Падмы Самбхавы и уходила корнями в тантризм.

Уже в буддизме Махаяны вошла в обиход практика многократного произнесения имени того или иного из будд, в частности будды Амитабы: многотысячеразовое произнесение служило у амидистов чем-то вроде магического заклинания, приближавшего верующего к желанной цели, к возрождению в Западном рае, в желанной «Чистой земле» Амитабы. Примерно то же, нов еще большей степени стало нормой в ламаизме. Ма {385} гия слова здесь тесно сплелась с магией ритуального действия, с изобразительной символикой мандалы либо писаного текста.

Так, именно у ламаистов широкое распространение приобрели так называемые молитвенные барабаны — цилиндрические емкости, вращавшиеся вокруг неподвижной оси. Барабаны заполнялись многими сотнями и тысячами бумажек с записанными на них заклинаниями, молитвами, священными текстами сутр. За недоро­гую плату, а то и вовсе бесплатно можно дернуть за веревку, и цилиндр начинает вращаться, причем каждый его оборот приравнивается к разовому зачтению всех тех священных текстов, которые вложены в бара­бан. Кроме барабанов ламаисты использовали различ­ные мандалы, магическая символика которых была не только необходимым графическим пояснением сложной буддийской космологии с ее небесами, раем и адом, многочисленными ниданами-звеньями перерождений и т. п., но и сакральным амулетом-талисманом, также в конечном счете способствовавшим быстрому и легко­му достижению цели.

К этой же цели вело и постоянное повторение — а по возможности и начертание — знаменитой молит­вы-заклинания тибетцев «Ом мани падме хум!», став­шей своего рода символом веры в ламаизме. Существу­ет немало версий, поясняющих смысл и ритуальное значение этой фразы. О знаке «Ом» уже говорилось в главе об упанишадах: это волшебное слово всех индийских религий. Анализируя формулу в целом, эт­нограф Н. Л. Жуковская обратила особое внимание на сакрально-символический ее подтекст, на скрытый смысл терминов «мани» и «падме», выступающих в ка­честве символов мужского и женского начал. Согласно этой довольно обоснованной версии, смысл упомянутой молитвы-мантры заключается в словесной имитации тех восходящих к раннему тантризму магико-сексуальных акций, которые призваны были резко увеличить энергетический потенциал верующего и тем приблизить его к желанной цели.

Большoe значение приобрела в ламаизме и магия цифр, чисел. Четки обычно были составлены из 108 зерен-звеньев (в крайнем случае, из числа, кратного 108). Магия этого числа, как полагают исследователи, связана с магическим треугольником, столбцом из одной единицы, двух двоек и трех троек, перемножение {386} цифр которого, как в этом легко убедиться, равно 108. Магия чисел была известна и древней Индии,но имен­но в ламаизме она заметно вышла на передний план причем это в определенной степени было связано с про­никновением и развитием в средневековом Тибете идей Калачакры с ее 60-летним звериным циклом в ка­честве основы летосчисления. Как известно, идеи Кала­чакры тесно связаны с представлением о легендарной стране Шамбале, в которой хранятся высшие магиче­ские тайны тантризма и буддизма. Овладение этими тайнами как раз и является страстным желанием ламаиста, в силу чего Шамбала воспринимается в Тибете как мир грядущего будды Майтрейи, как отправной пункт эсхатологических пророчеств.

Пантеон ламаизма. Мир будд и бодисатв, святых и героев, ставший весьма многонаселенным уже в буд­дизме Махаяны, продолжал расти и упорядочиваться в ламаизме. Иерархия всех этих божественных персон сложна и запутанна. Возглавляют ее и выше всего почитаются некоторые будды и бодисатвы, среди которых на первом месте стоит даже не сам великий Будда (Гаутама Шакьямуни) и не мистическая фигура олицетворенной первосубстанции Адибудда, но один из пяти дхиана-будд, порожденных Адибуддой, — Амитаба. Амитаба воспринимается в качестве владыки Западного рая, продолжателя великого дела Шакьямуни и своего рода: творца-покровителя нынешнего периода существования Вселенной. Не менее, а в некоторых аспектах и более высоко почитается ламаистами эманация будды Амитабы бодисатва Авалокитешвара, воплощением которого, как говорилось, считается далай-лама. Среди прочих будд (их в ламаизме почитается тысяча во главе с пятью дхиана-буддами и мистическим Адибуддой, «отцом» этих пяти) и бодисатв ламаисты особо выделяют будду грядущего Майтрейю, а также бодисатву Маньчжушри (Маньчжугоша), покровителя мудрости, носителя божественного откровения и чуть ли не устроителя Вселенной.

Наряду с буддами и бодисатвами высоко чтятся различные божества и духи, среди которых немалое место занимают хранители-докшиты, изображаемые в иконографии в виде страшных чудовищ с обезображенными от ярости лицами, с обнаженными клыками и прочими зримыми атрибутами злобы и гнева. Докшиты призваны своим страшным видом запугать всех {387} врагов веры и тем самым дать понять, что она находит­ся под надежной защитой. Существует также культ женских богинь. Наиболее высокопоставленная среди них богиня Лхамо, покровительница Лхассы, также вносящаяся к разряду докшитов и по некоторым своим функциям (не говоря уже о кровожадном иконографическом облике) близкая к индуистским Дурге и Кали.

Среди божеств и духов более низших категорий видное место занимают патроны — покровители раз­личных местностей или профессий, включая персон, заимствованных из всекитайского пантеона религиоз­ного синкретизма, как, например, «белый старец» Цаган убугун, тибетско-монгольский аналог китайского патрона долголетия Шоу-сина.

Наконец, особой и высокочтимой категорией святых в ламаизме являются его основатели, особенно родона­чальник Махаяны Нагарджуна и основоположники ла­маизма Атиша и Цзонхава. Эти трое чаще всего встре­чаются среди изображений будд и божеств в храмах и кумирнях. Наряду с ними в тех же кумирнях помеще­но множество изображений священных животных и монстров, а также различные мандалы.

Монастыри, ламы и обряды. Храмы-кумирни, в ко­торых помещены изображения будд, бодисатв и святых ламаистского пантеона, а также различные аксессуары ламаистской магической практики (от молитвенных ба­рабанов до мандал), являют собой основу монастыр­ских и храмовых комплексов. В крупных монастырях обычно обитало множество лам, в средних и мелких их было меньше, причем далеко не во всех они жили по­стоянно. Здесь, особенно в крупных монастырях, ламы проходили многоступенчатый путь подготовки, вклю­чавший образование, обряд ординации, присвоение оче­редных званий, вступление на путь спасения (дхиана-ламы) и т. п.

Образ жизни лам после реформ Цзонхавы был до­статочно строг. Только самым низшим из их числа, занимавшимся преимущественно магической практи­кой, врачеванием и т. п., позволялось нарушать прин­ципы безбрачия. Это рождало полупрезрительное от­ношение к ним как к «ненастоящим» ламам со стороны других категорий лам и мирян. Ламы должны были строго придерживаться буддийских принципов существования. Правда, живя в основном среди скотоводов, они вынуждены были несколько отходить от некоторых {388} из этих принципов. В частности, им дозволялось есть мясо, но при условии, что животное убито не специально для них.

Среди лам существовала довольно строгая иерархия — явление, не свойственное в такой степени даже Махаяне, не говоря уже о Хинаяне. Иерархия эта венчалась немногочисленной группой настоятелей крупных монастырей и ближайших помощников далай-ламы и панчэн-ламы во главе с ними самими. Эта группа высших лам отличалась от всех остальных тем, что они являли собой «воплощенную иерархию», т. е. считались хубилганами тех или иных из будд, бодисатв и святых ламаистского пантеона. Из числа остальных лам высшую ступень занимали «полные» ламы, гэлуны, ниже их стояли посвященные в первую степень ламства гэцулы, еще ниже — послушники и затем ламы, занимавшиеся магией и врачеванием. Кроме того, в крупных монастырях была своя строгая внутренняя иерархия лам во главе с настоятелем. Эти крупные монастыри обычно были также и центрами обучения и подготовки лам, своеобразными ламаистскими университетами.

В монастырях и храмах-кумирнях посвященные ла­мы совершали обряды богослужений. Ежедневные бо­гослужения, малые хуралы, иногда совершавшиеся (особенно в больших монастырях) трижды в день, заключались в чтении молитв с хвалой «трем сокровищам» буддизма, т. е. Будде, дхарме и сангхе, а также с пожеланиями достичь состояния будды для всех участвующих в обряде лам. В определенные дни и особенно торжественно в первую половину первого месяца года (празднование Нового года) совершались великие хуралы. Это — торжественные и красочные ритуальные празднества, протекающие, особенно в крупных монастырях, при большом стечении верующих. Среди больших хуралов выделяются своей специфической окраской так называемые докшитские, суть которых сводится к воспеванию хвалы докшитам с совершением магических обрядов, чтобы, приняв поклоны и жертвы, докшиты еще более рьяно защищали веру и выступали против ее врагов. Пышно и торжественно проходят также хуралы в честь Майтрейи, Цзонхавы, святых отшельников и т. п.

Как и все буддисты, ламы и многие миряне особо выделяют два дня в месяц, которые следует провести {389} в посте и покаянии. У ламаистов это 15 и 30 числа, причем в эти дни служба в храме идет почти целый день. Миряне, которые внутрь кумирни обычно не допускаются, снаружи слушают пение, звуки молитв и храмовую музыку, произносят священную мантру «Ом мани падме хум!» и совершают поклонения с молитвами и обетами.

С молитвами-хуралами, совершаемыми по их прось­бе ламой, ламаисты-миряне обращаются в связи со значительными событиями в их жизни (рождение, свадьба, похороны, болезнь), при необходимости кон­такта с духами и в других случаях; при этом лама выступает чаще всего в качестве наследника прежнего шамана.

Ламаизм и современность. Ламаизм сыграл огром­ную роль в исторических судьбах ряда народов Цен­тральной Азии, прежде всего тибетского. Ламаистская доктрина, возвеличив далай-ламу, превратила Тибет в сакральный центр буддизма, связав с ним в религиоз­ном смысле народы соседних районов, прежде всего монголов. В Монголии глава ламаистской церкви богдо-гэгэн на протяжении многих лет был своеобразным центром притяжения всей национальной оппозиции цинскому господству — оппозиции, принявшей религи­озную форму. Только после образования МНР в 1921 г. религиозная власть богдо-гэгэна была ог­раничена, а политической власти он лишился вовсе. Правда, авторитет лам в Монголии, равно как и сре­ди некоторых других ламаистских народов вне Ти­бета, по-прежнему достаточно высок. Но в наиболь­шей степени это касается Тибета, остающегося и по­ныне центром ламаизма.

Тибет, на протяжении нескольких последних веков включенный в состав Китая, длительное время сохра­нял свою национально-религиозную и политическую автономию. После образования КНР 14-й далай-лама вместе с большой группой (до ста тысяч) поддержи­вавших его лам и мирян покинул Тибет и обосно­вался в пригималайских районах Индии, где он пребывает в настоящее время как своеобразный по­литический эмигрант. Культурная революция 1966 — 1976 гг. в КНР сильно затронула святыни и ценности ламаизма. Но, несмотря на заметные структурные пере­мены в современном Тибете, ламаизм продолжает занимать там важное место и играть существенную роль. {390}