Василий Васильевич Розанов. Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности

(1856—1919 гг.)

философ, писатель,

публицист

Сущность молитвы заключается в признании глубокого своего бессилия, глубокой ограниченности. Молитва — где «я не могу»; где «я могу» — нет молитвы.

Общество, окружающие убавляют душу, а не прибавляют. «Прибавляет» только теснейшая и редкая симпатия, «душа в душу» и «один ум». Таковых находишь одну‑две за всю жизнь. В них душа расцветает. И ищи ее. А толпы бегай или осторожно обходи ее.[3676]

Жалость — в маленьком. Вот почему я люблю маленькое.[3677]

Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. Писательство есть несчастие.[3678]

Мож<ет> быть я расхожусь не с человеком, а только с литературой? Разойтись с человеком страшно. С литературой — ничего особенного.

Социализм пройдет как дисгармония. Всякая дисгармония пройдет. А социализм — буря, дождь, ветер…

Как я отношусь к молодому поколению? Никак. Не думаю. Думаю только изредка. Но всегда мне его жаль. Сироты.

Любовь есть боль. Кто не болит (о другом), тот и не любит (другого).

Как увядающие цветы люди. Осень — и ничего нет. Как страшно это «нет». Как страшна осень.[3679]

Язычество — утро, христианство — вечер. Каждой единичной вещи и целого мира. Неужели не настанет утра, неужели это последний вечер?

Русская жизнь и грязна, и слаба, но как‑то мила. Вот последнее и боишься потерять, а то бы «на смарку все». Боишься потерять нечто единственное и чего не повторится. Повторится и лучшее, а не такое. А хочется «такого»…[3680]

Все женские учебные заведения готовят в удачном случае монахинь, в неудачном проституток. «Жена» и «мать» в голову не приходят.

Может быть народ наш и плох, но он — наш народ, и это решает все.

Только горе открывает нам великое и святое. До горя — прекрасное, доброе, даже большое. Но никогда именно великого, именно святого.[3681]

Мы рождаемся для любви. И насколько мы не исполнили любви, мы томимся на свете. И насколько мы не исполнили любви, мы будем наказаны на том свете.[3682]

Язычество есть младенчество человечества, а детство в жизни каждого из нас — это есть его естественное язычество. Так что мы все проходим «через древних богов» и знаем их по инстинкту.

Кто не знал горя, не знает и религии.

Люди, которые никуда не торопятся — это и есть Божьи люди. Люди, которые не задаются никакой целью — тоже Божьи люди.[3683]

Порок живописен, а добродетель так тускла. Что же все это за ужасы?![3684]

Стиль есть душа вещей.

Что такое «писатель»? Брошенные дети, забытая жена, и тщеславие, тщеславие… Интересная фигура.[3685]

Мы гибнем сами, осуждая духовенство. Без духовенства — погиб народ. Духовенство блюдет его душу.[3686]

Воображать легче, чем работать: вот происхождение социализма (по крайней мере ленивого русского социализма).[3687]

Вселенная есть шествование. И когда замолкнут шаги — мир кончится. И теперь уже молчание есть вечерняя заря мира.

Мир живет великими заворожениями. Мир вообще ворожба. И «круги» истории, и эпициклы планет.[3688]