Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
Часы джона бартайна
История, рассказанная врачом - Точное время? Господи, да на что оно вам сдалось? Сейчас примерно...Да бросьте, экая важность. Ясно, что время позднее - чего вам еще? Впрочем,если вам надо поставить часы, возьмите и посмотрите сами. С этими словами он снял свои тяжеленные старинные часы с цепочки иподал мне, после чего повернулся, прошел через всю комнату к книжным полками вперил взгляд в корешки. Его мрачная нервозность удивила меня - я ненаходил для нее причины. Поставив по его часам свои, я подошел к нему ипоблагодарил. Когда он брал у меня часы и вновь прикреплял к цепочке, руки у негоходуном ходили. Гордясь своим тактом и находчивостью, я небрежной походкойнаправился к буфету, плеснул себе бренди и разбавил водой; затем,извинившись за невнимание к гостю, я предложил ему последовать моему примеруи вернулся в свое кресло у камина, предоставив ему обслуживать себясамостоятельно, как было у нас с ним принято. Наполнив свой стакан, онуселся рядом со мной у огня - спокойный, как ни в чем не бывало. Этот странный случай произошел у меня дома, где мы с Джоном Бартайномкоротали вечер. Мы поужинали вместе в клубе, после чего наняли экипаж ипоехали ко мне - словом, все шло своим чередом; поэтому я никак не мог взятьв толк, чего ради Джон нарушил обычный заведенный порядок вещей и устроилпредставление, демонстрируя какие-то непонятные переживания. Чем дольше яраздумывал об этом, вполуха слушая его блестящие рассуждения, тем сильнееразбирало меня любопытство; и, разумеется, мне не стоило особого трудаубедить себя в том, что любопытство мое есть не что иное, как дружескаязабота. Любопытство очень часто надевает эту личину, чтобы не возбуждатьраздражения. Наконец, я бесцеремонно прервал один из самых великолепныхпассажей его пропадавшего втуне монолога. - Джон Бартайн, - сказал я, - простите меня, если я несправедлив, но яне знаю ничего, что давало бы вам право безумствовать, услышав невинныйвопрос о точном времени. Я не могу одобрить поведение человека, которыйвыказывает необъяснимое нежелание взглянуть на циферблат собственных часов ипредается в моем присутствии тяжким переживаниям, смысл которых от меняскрыт и до которых мне нет никакого дела. Бартайн не сразу ответил на это шутливое замечание - какое-то время онсидел, мрачно глядя в камин. Я испугался, что обидел его, и уже готов былизвиниться и взять свои слова обратно, как вдруг он взглянул мне прямо вглаза и произнес: - Друг мой, непринужденность вашего тона отнюдь не скрашивает вопиющейнаглости этого выпада; но, к счастью, я все равно уже решил рассказать вамто, что вы жаждете узнать, и, хоть вы и показали, что недостойны моейоткровенности, намерения моего это не изменит. Соблаговолите выслушать меня,и все ваши недоумения рассеются. Эти часы до меня принадлежали трем поколениям нашей семьи. Первым иххозяином, для которого их изготовили, был мой прадед Бромвелл Олкотт Бартайн- богатый виргинский плантатор времен революции и убежденнейший сторонникстарого режима из всех, что пролеживали ночи без сна, размышляя, как бы ещенасолить мистеру Вашингтону и споспешествовать доброму королю Георгу. Как-тораз этот достойный джентльмен имел неосторожность оказать британской короненеоценимую услугу, которую те, кто ощутил ее неблагоприятные последствия,сочли нарушением закона. В чем она состояла - не так уж важно, но одним изее побочных следствий стал в одну прекрасную ночь арест моего достославногопредка в его собственном доме отрядом мятежников Вашингтона. Позволив ему попрощаться с рыдающим семейством, его увели во тьму,которая поглотила его навеки. Ни малейшего следа его с тех пор не былообнаружено. После войны ни долгие розыски, ни обещания крупной награды непомогли найти хоть когонибудь из арестовавшего его отряда или пролить хотькакой-нибудь свет на его судьбу. Пропал - и концы в воду. Что-то в рассказе Бартайна - не в словах, а в тоне - побудило меняспросить: - А как вы сами считаете - справедливо с ним поступили или нет? - Я считаю, - стукнул он кулаком по столу, словно давая отпортрактирному отребью, с которым он сел играть в кости, - я считаю, что этобыло обыкновенное мерзкое убийство, каких много на счету изменникаВашингтона и подлого сброда, который он поставил под ружье! С минуту мы помолчали. Подождав, пока гнев Бартайна уляжется, яспросил: - Этим все кончилось? - Почти. Через несколько недель после ареста прадеда на крыльце домаБартайнов нашли его часы. Они были вложены в конверт, на котором стояло имяРуперта Бартайна - это был его единственный сын и мой дед. Теперь часы ношуя. Бартайн умолк. Его обычно беспокойные черные глаза сейчас неподвижносмотрели в камин и отливали красным, отражая тлеющие угли. Казалось, онзабыл о моем существовании. Внезапный шорох древесных ветвей за окном ипочти сразу застучавший по стеклу дождь вернули его к действительности.Порыв ветра возвестил начало нешуточного ненастья; через несколько секундстало слышно, как по тротуару хлещут струи воды. Сам не знаю, почему я счелэто обстоятельство достойным упоминания; и все же тут есть некий смысл инекая значительность, не поддающиеся для меня определению. Во всяком случае,буря сделала наш разговор еще более серьезным, почти торжественным. Бартайнпродолжал: - К этим часам я питаю особое чувство, род привязанности. Мне приятноиметь их рядом, хотя я редко ношу их с собой - отчасти из-за тяжести,отчасти по другой причине, о которой я сейчас расскажу. Причина такова:каждый вечер, когда часы находятся при мне, я испытываю безотчетное желаниеоткрыть их и посмотреть на циферблат, даже если мне вовсе не нужносправляться о времени. Но если я этому желанию поддаюсь, то в тот самый миг,когда мой взгляд падает на стрелки, меня наполняет необъяснимый ужас -предчувствие неминуемой беды. И ощущение это делается тем более невыносимым,чем ближе одиннадцать часов - одиннадцать по этим часам, независимо от того,сколько времени на самом деле. Когда стрелки минуют одиннадцать, навязчиваятяга взглянуть на часы пропадает полностью - я становлюсь к ним совершенноравнодушен. И я могу теперь смотреть на них, сколько мне вздумается,испытывая не больше волнений, чем испытываете вы, глядя на свои собственныечасы. Вполне естественно, что я приучил себя ни в коем случае не смотреть нациферблат вечером до одиннадцати - ничто не может заставить меня этосделать. Ваша сегодняшняя настойчивость причинила мне боль. Представьте себекурильщика опиума, которого подталкивают еще раз войти в свой личный, особыйад. Такова моя история, которую я рассказал вам ради вашей дурацкой науки;и если еще раз вечером вы увидите, что эти чертовы часы у меня с собой, и увас хватит ума спросить время, я буду вынужден подвергнуть вас всемневыгодам, которые испытывает человек с расквашенным носом. Шутка его меня не очень-то позабавила. Я видел, что, рассказывая освоих страхах, он вновь разбередил себе душу. Улыбка, с которой он закончилрассказ, вышла прямо страдальческой, и глаза его были куда беспокойнееобычного - он шарил ими по всей комнате, и порой в них мелькало дикое,безумное выражение. Что бы там ни было на самом деле, я пришел к мысли, чтомой друг страдает весьма интересной и редкой формой мономании. Сохраняязаботливое сочувствие, которое я по-дружески к нему питал, я решил взглянутьна него еще и как на пациента, дающего богатый материал для изучения. Апочему бы и нет? Разве он сам не сказал, что описывает свою манию винтересах науки? Бедняга помогал науке даже больше, чем думал: не только егорассказ, но и он сам мог послужить источником ценных сведений. Разумеется, ясобирался сделать все, чтобы вылечить его, но для начала мне хотелосьпоставить маленький психологический опыт; да и сам этот опыт обещал статьпервым шагом к его исцелению. - Я весьма тронут вашей дружеской откровенностью, Бартайн, - сказал ясердечно, - и горд вашим доверием. Конечно, все это чрезвычайно странна.Нельзя ли еще раз взглянуть на часы? Он достал их вместе с цепочкой из жилетного кармана и, не говоря нислова, протянул мне. Массивный крепкий корпус с необычной гравировкой был изчистого золота. Внимательно осмотрев циферблат и убедившись, что уже почтидвенадцать, я открыл заднюю дверцу и с интересом обнаружил портрет-миниатюруна слоновой кости, написанный в тонкой и изысканной манере, свойственнойскорее восемнадцатому столетию. - Ну и ну! - воскликнул я, восторгаясь прекрасной работой. - Как это выухитрились найти такого мастера? Я думал, что искусство миниатюры наслоновой кости давно утрачено. - Это не я, - сказал он с мрачной улыбкой. - Это мой достославныйпрадед - покойный Бромвелл Олкотт Бартайн, - эсквайр, родом из Виргинии.Тогда он был еще молод - пожалуй, примерно моего возраста. Говорят, я нанего похож. Как вы полагаете? - Похож? Мягко сказано! Если не считать костюма, который, как я думал,художник изобразил ради верности жанру - так сказать, ради стиля, - иотсутствия усов, это всецело ваш портрет, как по общему выражению лица, таки по каждой отдельной черточке. Разговор выдохся. Бартайн взял со стола книгу и принялся читать. Сулицы доносился неумолчный шум дождя. Время от времени раздавалисьторопливые шаги прохожих; один раз мне послышалась более тяжелая,размеренная поступь - кто-то остановился у моей двери, - видимо, полицейскийрешил переждать дождь под навесом. Ветви деревьев стучали по оконнымстеклам, словно умоляли впустить их в дом. Хотя с тех пор прошли годы и годыболее серьезной и благоразумной жизни, я помню этот вечер очень отчетливо. Незаметным движением я взял старинный ключик, висевший на цепочке, ибыстро перевел стрелки ровно на час назад; затем, закрыв заднюю дверцу, япротянул часы Бартайну, который положил их в карман. - Помнится, вы утверждали, - сказал я с напускной беспечностью, - чтопосле одиннадцати спокойно можете смотреть на циферблат. Так как теперь ужепочти двенадцать, - тут я сверился со своими часами, - может быть, вы неоткажетесь мне это продемонстрировать. Он добродушно улыбнулся, вновь вынул часы, открыл их - и вскочил наноги с воплем, который, несмотря на все мои мольбы, Господь до сих пор недал мне забыть. Его глаза, чернота которых делала еще более разительнойбледность его лица, были прикованы к циферблату часов, которые он судорожносжимал обеими руками. Некоторое время он оставался в таком положении, неиздавая ни звука, затем вскричал голосом, искаженным до неузнаваемости: - Проклятье! Без двух минут одиннадцать! Я был отчасти подготовлен к подобному всплеску чувств и, не вставая сместа, спокойно сказал: - Тысяча извинений. Должно быть, я обознался, когда ставил по вашимчасам свои. Он с резким щелчком захлопнул крышку и положил часы в карман. Взглянувна меня, он попытался улыбнуться, но нижняя губа у него задрожала, и он не всилах был закрыть рот. Руки у него тоже тряслись, и, стиснув кулаки, онзасунул их в карманы пиджака. У меня на глазах отважный дух пытался усмиритьтрусливую плоть. Но усилие оказалось непомерным; он зашатался, словно у негозакружилась голова, и прежде, чем я успел встать и прийти ему на помощь,колени у него подогнулись, и он упал, неуклюже уткнувшись лицом в пол. Яподскочил, чтобы помочь ему подняться, - но Джон Бартайн поднимется нераньше, чем поднимемся из могил мы все. Вскрытие не обнаружило ровно ничего; все органы тела были в полномпорядке. Но когда труп готовили к погребению, вокруг шеи заметили едваразличимое темное кольцо; по крайней мере, так говорили несколько человек,которые были на похоронах, но лично я не могу ни подтвердить этого, ниопровергнуть. Точно так же не могу я сказать, где кончается действие законовнаследственности. Отнюдь не доказано, что в области духа испытанноечеловеком чувство не может оказаться более долговечным, чем сердце, вкотором оно зародилось, и искать пристанища в родственном сердце, бьющемсямного лет спустя. И если бы меня спросили, что я думаю о судьбе БромвеллаОлкотта Бартайна, я осмелился бы выдвинуть догадку, что его повесили водиннадцать часов вечера, а перед тем дали несколько часов, чтобыприготовиться к переходу в мир иной. Что же касается Джона Бартайна, моего друга, на пять минут моегопациента и да простит мне Бог - навеки моей жертвы то о нем я не могусказать более ничего. Его похоронили, и часы легли в могилу вместе с ним -об этом я позаботился. Да пребудет душа его в Раю вместе с душой еговиргинского предка если, конечно, это две души, а не одна.
Date: 2015-09-25; view: 278; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА... |