создание элитарного клуба ведущих государств мира

В начале 70-х годов создается ряд новых центров по исследованию мировой проблематики. Помимо упрочившего свое положение к этому моменту Римского клуба, в 1972 году рождается Международная федерация институтов перспективных исследований. Одновременно появляется на свет объединение ряда национальных интеллектуальных центров — Международный институт прикладного системного анализа (отсюда, кстати, генезис и советского Института системного анализа, и Международного института управления). В 1973 году образуется Трехсторонняя комиссия, объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии. А в 1975 году возникает новый мировой регулирующий орган — G-7 (на тот момент G-6).

Создание всего этого организационного инструментария способствовало не только реализации политики разрядки, но, главное, успешной перестройке стратегии США, ускорению процесса глобализации и обустройства геоэкономической инфраструктуры планеты, о которой я говорил ранее. Итогом всех этих процессов стала разворачивающаяся в мире социальная революция, связанная с постинду-стриальным переворотом, информационной экспансией, развитием экономики знания и прорывом к власти нового социального слоя, специфической группировки элиты, получившей характерное название “нового класса”.

5

Ну а какие инновационные и революционные процессы происходили в России? Страна за последние полтора века пережила несколько ситуаций исторического выбора, ставших ее моментами истины. Первая из подобных ситуаций уходит корнями в реформы 1861 года. Россия сбросила тогда кожу традиционного общества и резко ускорила социальное и индустриальное развитие (не демидовское, а реальное промышленное развитие). И сразу же столкнулась с колоссальной проблемой — отсутствием соответствующей инфраструктуры для реализации программы модернизации. Создать в короткие сроки такую инфраструктуру она не могла. Поэтому в правящем классе, в “национальной корпорации”, которая на тот момент существовала в России, стала формироваться точка зрения о необходимости создавать какие-то специфические механизмы для решения этой задачи. (Отлаженной российской интеллектуальной корпорацией того времени, предпринявшей ряд инновационных разработок в самых разных областях, был, к примеру, такой институт, как Генеральный штаб.)

В результате был разработан ряд инновационных для своего времени механизмов и технологий, правда, их реализация (за исключением строительства Транссибирской магистрали) пришлась в основном уже на военное время. И к тому же, в некоторых случаях реализовывались они уже несколько позже и иными социальными силами: я имею в виду, например, создание института военных комиссаров на предприятиях (процесс, запущенный еще в царской России). Или план ГОЭЛРО (называвшийся, правда, по-другому², но разрабатываемый также в те годы), цель которого была та же, что и у Советов, — создание соответствующего инфраструктурного комплекса в России. И если оценивать социалистический проект с этих “технократических” позиций, то в материально-техническом аспекте это было, конечно же, решение сложной и весьма разветвленной инфраструктурной проблемы. Проблема была решена, если не задаваться вопросом о методах ее решения.

Что же происходит в Советском Союзе на историческом рубеже 60—70-х годов прошлого века? В СССР этот момент был по большому счету упущен (послевоенное развитие исследовательской базы “научных городков” так и осталось в прокрустовом ложе естественно-научных дисциплин, не совершив перехода к профессиональному социально-гуманитарному стратегированию). Во многом в результате этого дисбаланса 70-е годы — время прорыва мира в новую цивилизацию — стали в России—СССР “временем застоя” (хотя попытки проведения структурных реформ в середине шестидесятых годов все же предпринимались). Советское руководство не только не предложило собственного перспективного прочтения меняющегося мирового контекста, оно, кажется, попросту не заметило этого исторического перелома.

Были предприняты лишь отдельные, весьма робкие попытки учредить научные коллективы, которые занимались бы стратегической социальной аналитикой (создание Института системных исследований АН СССР, двух команд по стратегическому анализу и планированию в “директивных органах”, придача отдельных функций ИМЭМО АН СССР). Но все эти действия носили в общем и целом конъюнктурный, несерьезный характер. В этот судьбоносный момент в стране уже отсутствовала “национальная корпорация”, то есть властный субъект, способный принимать действительно стратегические решения (связанные с высоким горизонтом прогноза) и обеспечивать их последующую реализацию…

Как же обстоят дела с созданием национальной инновационной системы сейчас, в России 2003 года?

Мне кажется, что проблема проектирования национальной инновационной системы России имеет два уровня. На первом — необходимость своего рода “инвентаризации” имеющегося имущества, повышения его эффективности за счет применения современных методов управления (в ряде случаев — внешнего). На втором уровне — проектирование широкой системы, имеющей не только экономический, но и социальный характер, а также определенную политическую перспективу.

Позволю себе своего рода маргиналию, “рассуждение на полях”. Когда занимаешься стратегическим анализом той или иной системы, то плодотворным подходом оказывается не составление реестра ее негативных и позитивных сторон с целью их поверхностной модификации, а оценка качественного состояния базовых проявлений системы. Специфические, оригинальные черты системы, как правило, имеют глубокие основания, поэтому, даже оценивая их как негативные, целесообразнее не пытаться “выкорчевать”, а скорее, сублимировать, гармонизируя состояние системы в целом.

У России есть качества, которые проявляются одновременно и как негативные, и как устойчивые. Одно из них — слабоформализованный, “рваный” контекст. При решении любой проблемы в России сталкиваешься со специфической неряшливостью, дефицитом формальных конструкций. Подобная “клочковатость” имеет свои культурологические основы, но не они предмет нашего разговора. Главное — то, что в российской реальности есть, на мой взгляд, некая специфическая черта, которая, как это ни странно, в ряде случаев способствует инновациям. Именно потому, что у русского ума нет устойчиво формализованного взгляда на положение вещей, внутреннего согласия с прописью и линейной логикой. Русский взгляд лучше видит переменчивость пространств и структур, их несоответствие формальным лекалам, а следовательно, улавливает и невидимые, “не имеющие имени” возможности, т.е. инновации.

Это особое свойство так или иначе проявится в любой российской конструкции, но нам совсем не безразлично, каким именно образом оно проявляется. Все это позволяет размышлять о российском проекте не просто как о проекте создания инновационной экономики, а скорее, как о формуле конституирования национальной инновационной культуры.

В том числе и как своеобразного “ярлыка”, как нового PR-проекта для окружающего мира и населения страны. В современном мире нельзя уклониться от формирования определенного облика России, так или иначе он формируется. Сейчас, если судить о России с позиций Голливуда, то это уже не “родина слонов”, это родина бандитов. Made in Russia — это “калашников” и крутой бритоголовый парень. Новый образ страны как интеллектуальной, инновационной России и российской ментальности как творческой, инновационной ментальности имеет широкую перспективу.

6

Инновационный ресурс в современном мире востребован, но по гамбургскому счету он оказался в дефиците. С того самого 1968 года, когда стал очевидным кризис индустриальной модели экономики и ускорилось развертывание ее постиндустриальной фазы, начинает складываться достаточно непростая ситуация в экономике развитых стран. Переход к строительству геоэкономического универсума был вызван рядом серьезных обстоятельств и, в свою очередь, создал ряд непростых проблем.

Экономика США в настоящее время столкнулась с кризисом развития. На первый взгляд он не является столь уж глубоким, порой кажется, что острота проблемы уже снята. Достигнутые американскими и международными институтами возможности управления кризисными ситуациями, в том числе в валютно-финансовой сфере, нельзя охарактеризовать иначе, как поразительные. Однако и у этих возможностей есть свои пределы.

На чем основывалась экономическая деятельность в ХХ веке? На освоении инновационных пространств. И таких пространств, в сущности, было не так уж много, хотя феноменология, возникшая в их недрах, поражает воображение. Четыре основных инновационных горнила в начале века — это: электричество, двигатель внутреннего сгорания, химия, включая новые материалы, и особый кластер — качественно новые средства коммуникации, информации, развлечений. Вторая инновационная волна прошлась по планете в середине века. Она была связана с ядерной энергетикой и военными разработками, с космической промышленностью, с индустрией ВПК в целом, с компьютерной революцией. Формат реализации этих технологий был, однако, заметно ниже, чем у первых четырех. Космические полеты и ядерная энергетика поражают воображение, но их значение все же не соизмеримо с ролью предыдущих инноваций, перевернувших образ жизни цивилизованного человека и экономику.

Последняя же инновационная волна ХХ века производит странное впечатление. Несмотря на видимый расцвет информационных и финансово-экономических технологий, на социальные изобретения и другие “мягкие” инновации, попытка сравнить состояние инновационной сферы в конце и в начале прошлого века, перечисляя конкретные прорывные достижения, приводит к психологически неожиданному результату: с удивлением обнаруживаешь, что инновационный импульс к концу века не только не возрастает, но, скорее, затухает, правда, не равномерно, хотя и достаточно заметно, начиная примерно с 80-х годов. При общем росте значения интеллектуальных технологий фундаментальные открытия сменяются и размываются многочисленными, эффектными рационализациями этих открытий. Происходит универсальная технологизация науки. Реальный же инновационный процесс к 80-м годам практически остановился, его нет. НТР стала мифом к концу двадцатого века.

Кризисность создавшейся ситуации проявляется в экономике, и прежде всего в падении производительности капитала в развитых странах. Капитализм как определенная форма организации материального мира связан с высокой доходностью капитала вне зависимости от того, в какой форме он действует: торгово-финансовой, индустриальной или геоэкономической. Тезис об окончании индустриальной фазы и начале постиндустриальной давно уже стал в социальных науках общим местом. Но что под этим подразумевается? Имеется в виду, что возникает некая новая оболочка, особая инновация, которая инкорпорирует прежнюю промышленную экономику как составную часть и питает ее. Речь идет о перераспределении дополнительных средств, которые стимулируют развитие обычной экономики, о расширении предметных полей деятельности человека.

Однако в последнее время все большее внимание привлекают тенденции прямой деиндустриализации, подрыва фундаментальных позиций индустриального производства. В этом свете проблемы постиндустриализма выглядят несколько по-другому. Иными словами, капитал теряет свою производительную силу, и этот процесс протекает в США приблизительно с конца 60-х годов. На сегодняшний день падение производительности капитала в ряде отраслей оценивается ни много ни мало в 40 процентов по отношению к состоянию американской экономики на том рубеже. Иными словами, производительность капитала в США отброшена чуть ли не к концу девятнадцатого века. За счет чего же в таком случае происходит экономический рост и образуется прибыль? Известно, что и в 80-е и в 90-е годы происходил существенный рост экономики США.

Дело в том, что ВВП растет за счет нескольких факторов: земли, капитала, рабочей силы, а также синтетического общего фактора производительности. Падение производительности капитала в американской экономике просто-напросто скрыто интенсивным развитием другого фактора — производительности труда, — это процесс, который, в принципе, прослеживался на протяжении всех последних десятилетий. Что, в свою очередь, означает окончание сезона плодоношения радикальных инноваций и торжество достаточно скудной по своим плодам оптимизации. А также сверхэксплуатацию, скрытую высоким уровнем потребления. Сверхэксплуатацию, которая отнюдь не означает нищету: она может сопровождаться достаточно высокой по бытовым меркам оплатой труда, и тем не менее в экономическом смысле это именно сверхэксплуатация.

В мире, таким образом, сформировались предпосылки для социального заказа на прорывную, фундаментальную инноватику. XXI веку нужна своя “большая волна”, собственное поколение радикальных изобретений и открытий. Нужно творчество, нужны открытия, нужны люди, которые их порождают. В современной экономической формуле, однако, фундаментальное открытие есть действие, которое не имеет рыночной стоимости, оно исключается рыночной цивилизацией из социально значимых занятий, гораздо лучше оплачиваются открытия меньшего порядка — усовершенствования уже открытого (и, кстати, под самими “радикальными открытиями” также все чаще понимаются отнюдь не фундаментальные изобретения). Иными словами, несколько упрощая реальность, в современной рыночной среде выгоднее заниматься рационализациями, а не открытиями.

В подобной исторической ситуации у России оказывается интересная перспектива, появляется историческое пространство для реализации масштабного национального инновационного проекта, поскольку у мира есть объективный запрос на то, что составляет ее специфику.

И здесь мы вновь возвращаемся к проблеме реформирования национальной инновационной системы. Как ее выстраивать? Во-первых, конечно же, нужно проводить инвентаризацию, хотя понятно, что это лишь вступление в проблему, ее, так сказать, “пролегомены”. В стране имеется большое количество бесхозного и плохо управляемого имущества, имеется система фундаментальной науки, которая связывается с РАН, но не исчерпывается ею, имеется прикладная и ведомственная наука, которая связана с ВПК, но не исчерпывается им, наконец, бизнес-наука, местами очень хорошо организованная, отлаживаемая и управляемая. Имеется также новая генерация, связанная с работой в постиндустриальном обществе, с политическими технологиями, с креативностью в целом. Инновационная деятельность в настоящее время тесно связана с информационными и коммуникационными технологиями, она носит транснациональный характер. Кроме того, это во многом “серая зона” экономической практики (а гонка криминальных и секретных технологий подчас представляется своеобразной параллелью гонке вооружений).

Для успешной реализации курса, нацеленного на создание “инновационной России”, необходимо осознание его комплексного характера: ядра, обеспечивающего долгосрочные цели существования страны (высокая результативность которого, однако же, проявится не сразу), и политической/психологической оболочки, результативность которой при правильной постановке может проявиться весьма быстро и эффективно. Необходимы также поддержка со стороны влиятельных политических и экономических кругов, одобрение населением страны, понимание и определенная поддержка со стороны зарубежных партнеров. Выстраивание “инновационной России” может стать основой нового национального консенсуса, отчасти напоминая ситуацию с “Новым курсом” Рузвельта. Хотя при этом практически неизбежно возникнут определенные проблемы (не являющиеся все же вопреки сложившемуся мнению “чисто русскими”).

Что происходило в российской науке на протяжении ХХ века? Она была разделена на две части: на социогуманитарные дисциплины и естественно-научные. Первые были стерилизованы, а вторые деформированы и прикреплены к ВПК. Ирония ситуации заключается еще и в том, что величие советской Академии наук зиждилось не на фундаментальных исследованиях в точном смысле этого понятия, а на реализации под ее эгидой двух мощных проектов — атомного и космического. В настоящее время, однако, прикладные исследования в сфере ВПК находятся в ином состоянии и в иных отношениях с РАН. Актуальная задача — снятие накопившихся деформаций, введение в данную сферу современных методов управления. Ту же реформу РАН уместно было бы провести методом введения внешнего управляющего, с определения миссии этой организации, на основе эффективно действующих в мире оргсхем, т.е. за счет применения современных управленческих кодов, которые хорошо известны и ничего принципиально нового из себя не представляют. Но все это представляет огромную политическую проблему.

Противник, с которым мы столкнулись и с которым должны справиться при создании национальной инновационной системы, — это безобразная эксплуатация творческого ресурса, непонимание современного организационно-деятельностного контекста. Инновационная система тяготеет к сетевому принципу управления. Ряд статей, описывающих современную организационную динамику, оперирует тезисом “сети против иерархий”. Здесь, правда, есть некоторая неточность — определенная иерархия может существовать и в сетях, но это, как правило, динамичные иерархии, которые связаны с актуализацией того или иного сетевого сегмента, с повышением его статуса. Обращаясь, к примеру, преимущественно к одной поисковой системе, вы повышаете ее статус и тем самым вводите элементы иерархии, что находит свое отражение в рейтинге (хотя, казалось бы, Интернет — идеальное сетевое пространство). Модель организации науки должна представлять собой именно такое пространство, гася прежние, номенклатурные и административные формы ее институализации.

Однако реально существующая в России система управления наукой пока прямо противоположного рода. В ней до сих пор находит применение для оценки труда инноватора, ученого, петровская “табель о рангах”. Иначе говоря, ученому платят не за реальные достижения, а в соответствии с номенклатурной позицией, которую он занимает. За подробностями отошлю к прошедшей на страницах московской прессы некоторое время назад дискуссии, инициированной задевшей многие болевые точки статьей в “НГ-науке”. Процитирую из нее одну, но, как мне кажется, ключевую мысль: “Цель реформы — поставить в центр научно-организационной схемы российской науки непосредственного создателя нового знания, а все административные органы, в том числе и академические, превратить в “прилагательное”, обслуживающее эффективно работающего ученого”³.

Так или иначе, вопрос о создании национальной инновационной системы давно назрел и перезрел. Революция в этой сфере, однако же, еще не произошла.

¹ Этим термином, образованным по аналогии с традиционным понятием “high-tech” (высокие технологии) и в противовес ему, обозначаются современные гуманитарные технологии, продуктом которых — в отличие от традиционных “материальных” технологий, продуктом которых является товар, — является, по сути, определенное состояние человеческого сознания, в том числе массового. Более того: значительная часть информационных технологий изначально предназначена именно для такой перестройки сознания, имея ее в качестве главной цели воздействия.

² КЕПС — комиссия по естественным производительным силам во главе с
В.И. Вернадским. Образована в 1915 г.

³ Иван Петров. Реформа Академии наук неизбежна. НГ-наука, 18.10.2000.