Аусвайс на небо

Автор: Loca_27

Бета: Sarah

Рейтинг: R

Предупреждение: Антиутопия, сюр, политика, затрагивается религиозный вопрос, при этом точка зрения автора - лишь точка зрения автора.

Примечание:

А была ли любовь или только приснилась?
2049 год. Апокалипсиса все еще не случилось, если не считать им коммунистическую теократию. Славная страна Росея живет спокойно. Но ученые изобретают «Аусвайс на небо», нечто, открывающее двери в подсознание. Что же такое «Аусвайс» на самом деле, и может ли быть так, что иным дверям лучше оставаться закрытыми?

- Я гений, - заявил Клим и повторил еще раз, но значительно громче. Так, чтобы вся лаборатория была в курсе.- Я гений.
Никто не отреагировал, но Клим и не ждал бурных оваций – в лаборатории его не любили. Обходили десятой дорогой и шептались по углам про Те Самые Слухи.
- Эй, Грозный, а ты мной гордишься? – Клим постучал пальцем по клетке, выдергивая жирную крысу из сладкой дремоты. – Царское отродье, такой момент проспишь…
Клим нервно рассмеялся, еще раз проверил результаты тестовых испытаний и пришел к тому же выводу, что и пять минут назад: он определенно докопался до главного. На этот раз формула «Аусвайса» идеальна.
- Климент Игоревич, доброе утро, - в кабинет просеменил заведующий. Удивительное дело, но при общей округлости и центнере веса Гольдман обладал потрясающе легкой походкой. Не шел, а проворно перекатывался. Самый настоящий Колобок, как сотрудники его и звали за глаза.
- И вам того же, Сергей Моисеевич. Кофейку не желаете? Заморского, - и Клим подмигнул заведующему. Ясное дело, что этот мягонький типчик не откажется от халявного кофе. Да еще и контрабандного.
Сам Гольдман являл собой образчик оголтелого патриотизма: покупал только отечественные продукты и демонстративно попивал бурду из цикория вперемешку с жженым ячменем. Да и вообще, в его кабинете все было честь по чести: портрет Вождя размером едва ли не в полстены, а в углу – икона Божьей Матери в золоченом окладе. Сочетание несочетаемого во всей красе и старческом маразме. Абсурдный зверь о двух головах – святой телец безупречной Росеи, мира чистой мысли под бравурный марш. Возможно, что путь, избранный страной, был вовсе не плох, но Клим не желал топтать ровных дорог.
- Не откажусь, Климент Игоревич, не откажусь. Знаете, как уважить, - Моисеич негромко рассмеялся. По-доброму, по-товарищески. Однако Клим хорошо знал цену такой дружбы – Гольдман тип скользкий, из тех, что и нашим, и вашим. Продаст по сходной цене, даже думать не станет. Хотя сейчас все продают - и друзей, и близких. Чистка рядов: всё во благо Родины. Как-то незаметно сменились приоритеты, любовь к Отчизне вытеснила семейные ценности. Замысловатый бартер.
Пока заведующий блаженно щурился, смакуя кофе, Клим решил идти ва-банк:
- Сергей Моисеевич, я считаю, что подготовительный этап закончен. Пора сменить кроликов.
- Не слишком ли быстро? Хотя, одним больше, одним меньше – политического мусора и так перебор.
- Мне нужен чистый материал. С устойчивой психикой, с верными идеалами.
Заведующий отставил чашку в сторону и покачал головой, что явно означало «и не проси».
- Сергей Моисеевич, заказчик ведь серьезный. Нельзя облажаться, - Клим знал, как управлять Гольдманом. Стоило только напомнить, на кого лаборатория работает и кто истинный заказчик «Аусвайса», как заведующий становился податливым, будто кусок глины в Божьих руках.
- Климент Игоревич, дорогой мой, вы хоть знаете, что просите? Ну вот где я возьму вам такие образцы? – Моисеевич продолжил отнекиваться, но довольно слабо. Скорее для проформы.
- А если я сам найду? – предложил Клим.
- Ладно, если найдешь, то делай, что хочешь, - сдался заведующий и тут же спохватился, боясь прослыть слишком сговорчивым: - Но только один образец. Не больше.
Клим поспешил заверить Гольдмана, что на этот раз все будет в лучшем виде, и невинный агнец, который добровольно принесет себя в жертву науке, останется относительно цел. Моисеевич смерил старшего сотрудника недоверчивым взглядом и решился уточнить:
- Насколько относительно? Помнится, прошлые опыты оказались не слишком успешными. Если не сказать точнее – провальными.
Клим непонимающе посмотрел на Гольдмана. Что тот хотел сказать своим замечанием? Кому какое дело, сколько неудачных испытаний будет на пути к одному, но истинно значимому открытию? Да, его подопытные кролики погибали или сходили с ума, но на какой-то миг они могли прикоснуться к сокровенному знанию. К собственным мыслям, до которых еще не добралась всемогущая Партия. К ярким мечтам. Ни один Бог их не видел, а они – они смогли. Не в этом ли счастье?
- Климент Игоревич, а что это вы так глубоко задумались?
- Ищу оправдания своей жестокости, - Клим усмехнулся и добавил: - хотя не вижу ничего зазорного в том, что помогаю чистить наши тюрьмы. Говорят, они переполнены.
Еще одна нестыковка из Росейской действительности: радостные лица днем и недовольные ночью. Двойное дно, о котором одни предпочитали не думать, другие – молчать. Климу хотелось верить, что сам он выше толпы. Но вера эта была хрупкой, отчего еще крепче становилась его ненависть ко всему росейскому народу.
Гольдман зло посмотрел на коллегу и не смог удержаться от ехидного замечания:
- Говорят, как же. О вас тоже много чего говорят. А уж вам-то о репутации грех не заботиться.
Самойлов мгновенно перестал улыбаться, глаза его сощурились, исказив красивое лицо. Гольдаман, заметив перемену, поспешил вернуться к работе:
- Кстати, о тюрьмах. Я предлагаю не пороть горячку, а по старинке – набрать десяток заключенных, вколоть им препарат, и пусть они прямиком шагают на небеса. А вам только и останется…
Клим оборвал речь заведующего:
- Мне не нужен десяток, это раз. Два – нормальные люди против власти не прут, а я уже говорил, что мне нужен качественный образец. С адекватными мозгами.
Моисеевич недовольно скривился и переспросил:
- Не прут, говорите?
Клим опешил и не нашелся, что ответить. Неужели Гольдману что-то известно о его, Климовом, прошлом? Или это просто совпадение, то самое попадание пальцем в небо?
- Ладно, это не важно. Лучше расскажите-ка мне, где собираетесь искать образец, - Гольдман сам решил перевести разговор в другое русло, так и не дождавшись ответа от Клима.
- Есть одна молодежная организация. Из тех, что клянутся верой и правдой служить отечеству. Вот и проверим их клятву.
- Это ты про «Юных армейцев»? А что, дельная мысль, - и Гольдман поднялся со стула, давая понять, что разговор окончен, а его одобрение получено.
Стоило Моисеевичу закрыть за собой дверь, как Клим тотчас потянулся за сигаретами. Все-таки с Колобком нужно держать ухо востро – непонятно, как много он знает. Да и вообще не известно, что там за ветры дуют в высших кругах. Может, Климу давно пора забиться в уголок и не высовывать оттуда носа?
- Климент Игоревич, вы снова курите в кабинете. Это запрещено правилами, - тут же донеслось из-за спины. Клим обернулся и окинул недовольного презрительным взглядом. Им оказался молодой сотрудник, переведенный в лабораторию пару месяцев назад. Активный профсоюзный работник, правильный до зубовного скрежета. И уж конечно, ему хотелось перевоспитать такую заблудшую овцу, как Клим.
- И что с того? – Клим улыбнулся, демонстративно медленно затянулся и выдохнул дым. Прямо в лицо святоше. - Правила на то и правила, чтобы их нарушать.
- Вы себе слишком много позволяете, вам так не кажется? У нас все работают на равных условиях, - выпалил Степа. Молодой, почти мальчишеский голос звенел от праведного гнева.
Клим поморщился – не хватало еще нотаций от младшего звена. Интересно, а этот надоедливый молокосос будет молиться за грешную Климову душу? Кстати, он бы вовсе не удивился такому раскладу: идейные всегда такие светлые идиоты. Это Клим понял довольно давно, но все равно никак не мог привыкнуть.
- Понимаете, все равны! – повторил мальчишка, но уже с меньшим запалом.
- Все, да не все. Жизнь так устроена, что одни всегда равнее других, – возразил Клим.
Степа зыркнул на него – злобно, будто проклиная, но тут же устыдился своего порыва. Еще бы, святошам гневаться вредно.
Клим молча курил и смотрел на пацана. Ладный мальчик, но слишком правильный – да настолько, что с души воротит. И где только Колобок таких находит?
- Эй, Степка, кончай Самойлова задирать. Ты что, не слышал, он у нас гений! – наконец-то подал голос Венечка Шурупов, еще один младший сотрудник. До этого он делал вид, что занят срочной работой, а тут не выдержал и поспешил утихомирить товарища. Еще бы – Шурупов в лаборатории обитал не первый год, знал все и про всех. Лучший среди сплетников. Пока Клим с Гольдманом по душам разговаривали, Веня весь превратился в слух – ни единого слова не пропустил. Даже бумажками шуршать перестал. Оно верно - иначе о чем же в курилке потом разговаривать?
Климу кости перемывали с особым удовольствием, тем более, что посудачить было о чем. Но мало кто догадывался, что именно Клим подбрасывает огонька в их пересуды и строго следит за тем, чтобы интерес к его персоне не упал ниже запланированного градуса.
- Климент Игоревич, я не знаю, в чем причина вашего поведения и такой вседозволенности… - Степа завел свою шарманку по новой.
- Не знаешь, но догадываешься, - не выдержал Клим. Ему надоело ходить вокруг да около, и он с нескрываемым удовольствием продолжил: - Степочка, дорогуша, мне вот интересно, как сильно ты обосрешься, если Те Самые Слухи окажутся правдой?
После этих слов Степочка поспешил на свое место и выглядел несколько бледнее обычного. Так, как будто уже обосрался.
«Этому пока достаточно, неделю-другую будет молчать», - Клим мысленно похвалил себя за проделанную воспитательную работу и потянулся к телефону – настало время для обращения к «Юным армейцам».

- Андрей Федорович, я же справки принес. Там написано – болел! Понимаете, не прогуливал! - Алексей приложил руки к сердцу и попытался уверить декана, что если и есть кто на всем белом свете честный и благородный, так это он – Благовестов Алексей, группа ЦЖ-26.
- Лешенька, я правил не устанавливаю. Баллов у вас мало – тут и спорить не о чем. Будет в норме – болейте на здоровье, - развел руками Андрей Федорович. Ему и в самом деле не было никакого дела до болезненного студента, пропустившего добрую половину семестра.
- Но ведь я в отстающих никогда не был. Вы поднимите журналы, я и в десятку лучших в группе попал, и литературную стипендию получал на первом курсе, - не унимался Алексей. Ведь это правда чистой воды - не специально он пропускал, а по уважительной причине. К тому же, лечение влетело в копеечку.
- Сто пятьдесят баллов, юноша. Ни одним меньше – вот такой рубеж. Постарайтесь его перешагнуть, - Андрей Федорович дежурно улыбнулся, посмотрел на часы и сонно зевнул. Определенно, глупые разговоры его утомляли.
Алексей принялся озираться по сторонам – будто помощь могла придти откуда-то извне: осторожно выползти из-под книжного шкафа, забитого под завязку томами новейшей истории и церковного права, или же протиснуться в узкую щель приоткрытого окна, за которым шумела весна.
Однако ничего такого не случилось, и студенту Благовестову пришлось покинуть неуютный кабинет.

Сто пятьдесят баллов – величина немаленькая, просто так не наберешь. Складывалась она из суммарной оценки выполненных заданий, тестирований, участия в научных конференциях и прочих учебных дел. Если покорпеть над учебниками, то баллы эти набирались без проблем, да еще и с завидным излишком. Но если пропускать занятия – недобор обеспечен, и Алексей об этом знал. Наверстать упущенное – сдать все долги по предметам – за короткий срок было нереально. Так что самый первый и самый логичный вариант отпадал.
Был еще способ добрать недостающие баллы, причем самый распространенный среди обеспеченных студентов: заплатить. Балл давно вытеснил национальную валюту, накопленными на именной карте баллами жители Росеи оплачивали товары в магазинах, походы в кино и счета за электричество. Не было различий между студенческой картой, где валютой становились знания, и рабочей кредиткой, куда зачислялась зарплата.
В народе баллы прозвали «птичками», и ноги у странного названия росли из старого программного обеспечения, вернее, способа, которым рассчитывалась оплата труда. Ежедневно специальный отдел проставлял в электронных формах галочки напротив разнообразных значений: «перевыполнение плана», «экономия», «профсоюзная деятельность». По итогам месяца программа производила хитрый расчет, где каждое помеченное значение умножалось или делилось на мудреные коэффициенты. Так галочки – они же пресловутые птички – становились баллами.
С личными сбережениями у Алексея было туго, впрочем, как и у родителей, а баллов требовалось немало – почти месячная зарплата отца.
Второй вариант был еще более нереальным, чем первый.
Алексей перебрал все возможные источники доходов, но ни один из них не годился – сумма требовалась неслабая, столько студентам не платят. И тут пришло озарение. Конечно, нужно было срочно вступить в ряды «Юных армейцев»! В их отряды набирали без разбору, всего-то требовалось, что подать заявку и дать клятву верности Отечеству, Вождю Росейскому и Святой Церкви. Слова присяги Алексей знал наизусть: каждое утро начиналось с молитвы во имя процветания Росеи и душевной чистоты ее граждан. И школьники, и студенты, даже рабочие на заводах ровно в девять должны были подняться со своих мест и вторить зычному голосу, доносящемуся из динамиков.
Отряды «Юных армейцев» подчинялись наставникам, те в свою очередь – Великой Партии. Работенка была не пыльной – искренне любить Родину и не молчать об этом. Армейцы активно распевали патриотические песни на первомайских парадах, бойко выкрикивали речевки во славу Вождя на празднике Избрания и участвовали в ежемесячных субботниках. За все это начислялись приличные баллы, и Алексей с удовольствием отметил, что любовь к Отечеству дело не только благородное, но и прибыльное.

Всего за несколько дней жизнь тихого студента лихо переменилась: по утрам Алексей мчался на лекции по церковной журналистике, полдня вникал в тонкости закона Божьего и особенности его донесения до граждан Росеи, а потом – до самого вечера - торчал на собраниях юных армейцев. Нельзя сказать, что ему там не нравилось - приняли его радушно, даже устроили помпезную церемонию в его честь, с торжественной речью и собранием Наставников. Да и проблема недостающих баллов перестала выглядеть столь устрашающе – теперь не хватало сущего пустяка, который можно перехватить у друзей, а в крайнем и нежелательном случае – попросить у родителей. Со слезными уверениями, что такого больше не повторится.
То есть, сами армейцы Алексею нравились, но военная дисциплина, царившая в организации, угнетала. Все действия согласовывались с уставом «Юных Армейцев», и изменений в распорядке бесконечных собраний не наблюдалось. На третий день многочасовые заседания стали утомлять, на пятый – вызывать стойкое желание убежать и больше никогда не появляться в стройных рядах цвета Росейской нации.
Однако была еще одна вещь, которую Алексей от всей души ненавидел – военная подготовка. Он не выносил ни забегов на длительные дистанции, ни близкое знакомство с оружием. По вечерам богобоязненный студент Благовестов опускался на исцарапанные колени и горячо молился. Слова его были чисты и невинны, он и просил-то только о том, чтобы Господь простил ему ненависть – то самое низкое чувство, которое поселилось глубоко в его сердце.
Помимо муштры и разучивания гимнов во славу Вождя Росейского, армейцы выполняли мелкие поручения Партии. Чаще всего они участвовали в военных парадах, почетных караулах и съемках политически грамотных фильмов для общественного телевидения. Но иногда приходили запросы иного плана, например, как этот – от фармацевтической лаборатории.
«НовоЗдрав» предложил всем желающим поучаствовать в тестировании свежесозданного антидепрессанта. Алексей не горел желанием принимать еще какие-либо препараты, помимо тех, что были назначены его лечащим врачом. Но в объявлении стояла сумма вознаграждения, причитающаяся добровольцам за помощь в исследованиях, и сумма эта была весьма завлекательной. Алексей не смог устоять и в назначенный день направился по указанному адресу. Причем не один – а с толпой других желающих получить неплохие баллы за плевую работенку.

В «Новоздраве» их встретила плечистая тетка в белом халате, пересчитала по головам, довольно хлопнула в ладоши и представилась:
- Меня зовут Софья Кирилловна, в нашей компании я заведую такой штукой, как связи с общественностью. То есть с вами.
Тетка улыбалась, но Алексею она отчаянно не нравилась. Ни дать, ни взять – жаба в халате. Рот у нее был безобразно широкий, и когда она разговаривала, тонкие губы расползались до ушей.
Тетка повела их извилистыми коридорами, при этом продолжая тараторить без умолку. Но из ее слов Алексей так и не узнал, как будут проходить испытания, в чем их смысл и зачем армейцев тащат на какие-то тесты и обследования.
А дальше были те самые тесты. Первым делом Алексей заполнил анкету. Содержала она десятка два стандартных вопросов: о родителях, о детских годах, о школе и институтских товарищах. Тут у Благовестова трудностей не возникло. Вторым блоком шли вопросы другой направленности – о планах на будущее, об отношение к Богу, церкви и государственному строю. Эту часть задания Алексей выполнил быстро и с творческим подходом – как и положено будущему журналисту.
По истечении часа он довольно выдохнул – остался всего один вопрос. Но прочитав его, он неожиданно понял, что совершенно не знает, что написать. Вопрос звучал просто: чего вам не хватает для полного счастья, но Алексей задумался. Действительно, чего? Он был уверен, что его друзья сейчас пишут о мире во всем мире, об установлении единой религии и падении всех неверных. Не обойдут армейцы вниманием и военные победы Росеи – последние годы конфликты с внешним миром участились, агрессоры упрекали праведное государство во всех грехах, на которые только способны их развращенные умы.
Алексей неожиданно почувствовал, как в душе нарастает жгучая ненависть ко всему неросейскому миру. Гадкое чувство, постыдное.
Алексей поспешно отогнал его, используя проверенную молитву.
«Итак, если страны достигнут соглашения, буду ли я абсолютно счастлив?» - спросил он сам себя. И вынужден был ответить, что вряд ли - его мало интересовала политика. Вот духовная жизнь населения росейского – это штука куда занимательнее. Алексей недаром выбрал факультет церковной журналистики. Ему хотелось нести населению не только городские новости, но и божью благодать. Еще со школьной скамьи он впитал это стремление и шел по выбранному пути: писал трактат «Святость и национальный вопрос», раздавал на улице листовки с призывом оставить сомнения и всей душой принять православие, как единственно возможную веру.
«Хорошо», - подумал Алексей. – «Представим себе, что в мире все люди – чисты душой, верны отечеству и полны святой веры. Но в этом ли мое личное счастье?»
Он приуныл. Пришлось признать, что вопрос это, конечно, животрепещущий, но тоже не самый важный для такой капризной штуки, как счастье.
Но что тогда? С недавних пор у Алексея поселилось подспудное ощущение, что в жизни его не хватает какого-то важного элемента. Но что это за таинственный элемент, он так и не понял.
Почесав нос, он решил не выделяться и написать как все – про мир во всем мире. Беспроигрышный вариант.

- Климент Игоревич, вот информация по добровольцам, - Леша Замятин водрузил перед Климом немаленькую стопку из одинаковых черных папок.
- Не сюда, - Клим недовольно сморщился, - передвинь на край стола.
Замятин спешил разделаться с неприятным для него поручением – встреч с Самойловым он избегал намеренно. Только теперь было больше страшно, чем тяжело или обидно.
- Аккуратнее, вы Грозного пугаете! – рыкнул Клим, и грубо ухватил парня за руку. Но не смог удержать улыбки. Весьма самодовольной: пальцы Замятина заметно дрожали.
- Пустите, мне нужно идти, - заикаясь, промямлил Леша.
Клим отпустил парня и демонстративно поднял руки вверх.
- Вали. Не держу.
Едва освободившись, Замятин припустил к двери. Вид у него был такой, что в гроб краше кладут. Клим снова улыбнулся.
Каких-то полгода назад Леша работал под Климовым крылом, принимал активное участие в тестовых испытаниях «Аусвайса». Самойлов был его кумиром, и это поначалу льстило самолюбию Клима, но очень быстро надоело. Леша бегал за ним хвостом, открыто говорил о своем восхищении. Это определило его дальнейшую судьбу – Клим решил, что тех, кто так нагло напрашивается, грех не использовать.
Крушение идеалов Замятин перенес с трудом – после долгих истерик, так неподобающих христианской душе, он сменил отдел и постарался свести к минимуму общение с бывшим начальником. Решение верное, пусть и немного трусливое. Уж явно лучше, чем лезть в петлю, как выбрали некоторые.
Клим не без удовольствия вспомнил, какая буча поднялась, когда поутру не досчитались одного из сотрудников, а потом нашли его в собственной комнате с удавкой на шее. Лекцию по этому поводу прочли просто потрясающую – с цитатами из Библии, с выкладками из тезисов Вождя и прочей теологической мутью. Хотя вся ее суть сводилась к одной мысли – жизнь человеческая принадлежит не самому человеку, а государству. И Богу, но опять же – в лице государства.
Однако мысли – мыслями, но работа не ждет. Клим взял первую из принесенных папок и раскрыл ее на первой странице. Пробежался глазами по анкетным данным, оценил фотографию – ничего выдающегося, выражение лица самое обычное, зомбированное властью и утренними молитвами.
Отложив эту папку в сторону, Клим взялся за следующую. Внимательно прочел личную информацию, данные о физическом и психическом состоянии. Мельком глянул на снимок – снова стеклянные глаза, полные веры в Божью благодать.
Клим раздраженно перелистал страницы и принялся читать про юношеские мечты.
Чем дольше вникал в словесный бред, тем больше его душил смех. Школа, молодежные организации и воскресные проповеди сделали свое дело. Молодое поколение наполнено идеями Вождя под самую завязку – только что из ушей не капало.
«Я мечтаю о том, чтобы окружающий мир принял Росею за эталон политической и общественной жизни. Не-Росея погрязла в разврате и движется к хаосу. Если Вождю Росейскому удастся переубедить это стадо неразумных баранов, стать для них верным пастырем, то это будет самым большим счастьем для меня и моих близких».
Сколько пафоса и детской глупости. Не-Росея – вот она идеология нового поколения. В этом чудилось явное противопоставление: правильно и не-правильно. Люди и не-люди.
Третья, четвертая, пятая папки – разница только в именах. Абсолютно одинаковые мысли и взгляды на жизнь. Серое общество и его серые мечты. Самойлов ненавидел нецветные картинки.
Неожиданно Клим наткнулся на знакомую фамилию. Внимательно вчитался в персональную информацию и удовлетворенно хмыкнул: так и есть, перед ним данные на старшего сына генерала Шмелева.
«Яблоко от яблоньки, как говорится», - Клим ухмыльнулся. Что сын, что отец – оба готовы отдать жизнь за отечество. Младший, Арсений, так и написал: «Самое большое счастье для меня – умереть в бою за правое дело». Клим перечел громкое заявление дважды и с ехидцей отметил, что такая возможность Шмелеву представиться и в самом ближайшем времени. Если судить по пришедшим заказам от ВоенСнаба, до масштабных операций ждать осталось недолго.
Над содержимым очередной папки Клим откровенно зевал: парень двадцати лет отроду, слегка курносый, оболваненный по церковному уставу – коротко и без затей. Семья образцовая – мать, отец и трое детей. Родители не при чинах – папаша честно трудится электриком при церковном архиве, мать – учительница начальных классов. Скромно, без претензий. Как раз то, что надо. Такие скандалить не станут.
Здоровье у мальчишки было неважным, мужицкой силы в руках не наблюдалось. Это Климу понравилось – на ком же еще испытывать лекарства, как не на больных?
Но на этом привлекательность парня закончилась: был он прилежным учеником, подозрительных поступков не совершал, церковную книжку имел образцово-показательную – проповедей не пропускал, молился исправно.
С думами о счастье дело обстояло не лучше – штампованные мысли, скудные желания. Взять к примеру его трактат – глупость чистой воды, однако ж писанину эту признали лучшим научным изысканием года. А продвигал парень неоригинальную идею – единоверие. Только очень уж правильно выбрал врага. Мусульман и буддистов он считал народом неопасным, способным к принятию верной религии. Объяснял свою теорию очень просто: тот, кто верит в любого Бога, уже на верном пути. Он знает силу молитвы и страх прогневать Всевышнего. Грешны лишь атеисты – они черствы сердцем и темны душой. И самое страшное – не хотят меняться.
Неожиданно Климу захотелось пообщаться с этим святым мальчиком и объяснить ему, что истинных атеистов нет. Просто у каждого свой Господь. Тот же Клим верил только в самого себя. Получалось, что для него Богом был он сам. Чем не религия? Пусть она слегка эгоистична, но у всякой веры свои грехи.
Клим закурил, задумался о своем прошлом и будущем. Что в нем было плохого, что хорошего. И спросил у себя о счастье. Чего ему самому не хватает? О чем его мечты и с чего он взял, что они другие – не монохромные?
Детство его было счастливым. Все обожали маленького Клима и исполняли любой его каприз. Книги, игрушки – все это было в избытке. В те далекие времена отец брал его с собой на рыбалку, бродил с ним по огромному зоопарку и никогда не ругал за пропущенную молитву.
Клим рано усвоил, что равенство – это для кого-то другого. Не для него.
Когда Климу исполнилось тринадцать, в Росеи приняли закон «Плюс один». По нему каждой семье полагалось иметь не меньше троих детей: «Муж и жена продолжатся в двух отпрысках, а последующие за ними увеличат Росею и ее мощь».
Мать Клима с трудом перенесла первые роды и больше не могла иметь детей. Получалось так, что их семья признавалась «неполноценной» и вынуждена была платить предписываемый законом налог.
Для обеспеченных росеян, к коим относились родители Клима, сумма была крошечной. Но беда была в другом: Самойлов-старший занимал руководящий пост, и подобная «неполноценность» была кошмарным пятном на его репутации.
Однако отец Клима с легкостью выкрутился: он усыновил двух сирот. А для большего эффекта, чтобы население захлебывалось слезами умиления, он дал приют не обычным детям, а измученным слепым котятам.
Климу поначалу не нравилось такое соседство. Младшие братья не хотели играть в прятки, не восхищались его талантами. «Какой с них прок?» - думал он. Пока не догадался сделать из них зверушек для опытов.
Клим увлекся медициной в раннем детстве. Он любил запах лекарств, вид инструментов и белизну врачебных халатов. Отец всячески поощрял интересы сына, и этот не стал исключением. Для Клима оборудовали самую настоящую – «взрослую» - лабораторию, наняли лучших учителей. И Клим принялся играть в захватывающую игру: он кромсал мышей, изучал внутренности лягушек, узнавал, как устроено живое существо.
Но хирургия не увлекла его, зато психология – всецело. И два милых подопытных кролика оказались как нельзя кстати.
Несколько лет Клим ставил свои жестокие опыты, вел дневник наблюдений и придумывал все новые и новые испытания. Его интересовали отрицательные эмоции: страх, ненависть, отчаяние. Чтобы получить искренние слезы, он не останавливался не перед чем. Все методы были хороши.
Но вышло так, что Клим был единственным, кто интересовался слепыми братьями. Самойлов-старший поиграл в отцовскую любовь лишь пару недель, ровно столько, сколько длился интерес газетчиков. После о детях практически забыли.
Но детские души требовали внимания. Интерес Клима был истолкован неверно, и вопреки всему братья ответили ему робкой симпатией, которая очень скоро сменилось преданностью и самой теплой и бескорыстной любовью.
Клим был озадачен таким поведением. Это стало для него самой большой загадкой, и с того момента цель исследований изменилась раз и навсегда. Теперь Клима интересовал предел человеческих привязанностей. Незаметно для себя он стал зависеть от своих братьев, от их мнения, от их настроения.
Они стали неразлучны: завтракали втроем, ходили в школу, гуляли в саду. Клим никогда больше не смеялся так много, как в те счастливые дни. Но всему приходит конец.
Трагедия произошла в школьном парке. Группа неизвестных открыла огонь по игравшим детям. Среди погибших оказались и оба приемных сына Самойлова. Клима даже не задело.
Поиски преступников были недолгими, после их поимки общественность узнала о заговоре. Террористы клялись убрать правящую элиту и начали с их отпрысков.
Жители Росеи молились за души убитых детей, приносили к дому цветы, зажигали свечи. Приходили сотни, нет, тысячи писем со словами утешения.
На похоронах Клим рыдал, как трехлетний ребенок, и совершенно не мог понять безразличия отца.
Но однажды его глаза открылись. Несколько слов, брошенных невзначай, перевернули его мир. Отец назвал погибших братьев «разменной монетой» и вынужденной жертвой на благо страны.
Клим с ужасом понял, что в той кровавой бойне мог погибнуть кто угодно, только не он. Его сегодняшняя жизнь – не божественное спасение, а четкая установка «не трогать».
Это был первый раз, когда Клим почувствовал отвращение к методам отца. Чуть позже это чувство переползло и на самого родителя.

Сигарета истлела до самого фильтра – ушедший в мысли Клим не заметил, как выкурил ее. Он смахнул пепел с фотографии и повторил пару раз имя новоиспеченного армейца, как будто пробовал на вкус.
На столе еще оставались непросмотренные папки, но Клим принял решение. Чутье подсказывало, что все остальные поиски будут напрасны: лучший кролик найден.
«Алексей. Лешенька, значит», - Самойлов хмыкнул, не к месту вспомнился Замятин и его дрожащие руки.
Клим быстро набрал номер Софочки и распорядился:
- Я определился. Свяжитесь с кандидатом номер девять.
Послышалось шуршание – Софья Кирилловна рылась в многочисленных бумагах.
- Алексей…
- Алексей Благовестов, - уточнил Клим и повесил трубку.

Алексей был безумно рад, когда получил повторное приглашение в «Новоздрав». Он не стал задаваться вопросом, почему выбрали именно его, но уже прикидывал, на что потратит полученные баллы.
Допуск к экзаменам больше не был проблемой. С такими баллами на студенческой карте можно вообще не волноваться – любой предмет зачтут «автоматом».
У входа в «Новоздрав» его встретила уже знакомая жабо-тетка. Сначала были некоторые формальности вроде подписания контракта, а после Софья Кирилловна привела его в святая святых – исследовательскую лабораторию.
- Добрый день, Алексей. Я – Климент Игоревич Самойлов, буду руководить тестовыми испытаниями, - и некто в белом халате протянул Благовестову руку.
Алексей зачарованно разглядывал Климента Игоревича: до этого он никогда не встречал мужчин с женской прической. Темные волосы были неприлично длинны – почти касались плеч, да и стрижка выглядела странно: пряди свисали неровными клоками, даже глаза прикрывали. Неужели у такого важного человека нет денег на хорошего парикмахера? И тут Алексей заметил, как под лабораторным халатом мелькнуло что-то глянцево-зеленое. Он стал приглядываться и понял, что рубашка на Самойлове действительно цветная. Но яркие цвета в одежде – символы власти и церкви. Существовал поименный реестр, кому дозволялось носить желтые, красные или зеленые вещи. И отступление от этого правила каралось законом. Неужели перед ним кто-то столь значимый, что имеет право светить зеленым рукавом?
Ах, май диа френд, что же вы стоите, как вкопанный! – Климент Игоревич ухватил его за руку и потянул за собой вглубь кабинета. – Мы теряем время, пора приступать к испытаниям.
Поначалу Алексей решил, что ему послышалось. Но Климент Игоревич снова сказал какую-то тарабарщину. Сомнений не было: он пользуется одним из вражеских языков. Но на это тоже должно быть соответствующее разрешение! Вот у Алексея есть такое, правда на латынь, как у церковного журналиста.
«Климент Игоревич – ученый, у них, наверное, вообще на десяток языков доступ открыт», - успокоил себя Благовестов. Иначе человек, тянувший его за собой, представал совсем небожителем.
Алексею пришлось едва ли не бежать, поэтому разглядеть толком лабораторию никак не удавалось. Но выглядела она как на картинке в фантастической книге – всюду компьютеры, дисплеи, мигающие лампочки. И странные штуковины для исследований, названия которых Алексей не знал и не слишком хотел узнать.
Внезапно Самойлов остановился и приказал Алексею укладываться на кушетку. Вот так сразу, без всяких объяснений.
- А как будут проходить испытания? – поинтересовался Алексей.
Климент Игоревич не желал пускаться в подробности и уверил его, что потом все расскажет. Алексей всем своим видом пытался показать, что не удовлетворен таким ответом, но щеголеватому ученому было наплевать на его постную мину.
К счастью в кабинете находился еще один сотрудник и он оказался разговорчивее:
- Не беспокойся. Все, что от тебя требуется – хорошенько выспаться, а утром ответить на наши вопросы.
- Гавр, что-то ты много болтаешь, - рыкнул Самойлов. Ему не терпелось приступить к опытам.
- Клим, да у пацана, вон, коленки трясутся. Успокоил бы.
- Коленки трясутся? Так мы ж его не съедим, - и Клим продолжил копаться в шприцах и ампулах.
- Ладно, пацан. Я немножко тебе нашепчу про опыты, ты только ему не говори, - и тот, кого Самойлов назвал Гавром, кивнул в сторону Климента Игоревича.
Алексей рассмеялся и шепнул:
- Не буду.
Из слов Гавра стало понятно, что есть некий антидепрессант, который помогает людям справиться с накопившимся стрессом. Все, что нужно – это принять препарат и провалиться в сон. А там начнется самое интересное – «Аусвайс» самостоятельно выделит проблемные участки и перепрограммирует их. На утро человек проснется бодрым и веселым - готовым трудится во славу Отечества.
Алексей прикинул, какое благое дело поможет свершить. И вдвойне возгордился собой.

… Он стоял, прислонившись к стене. Каменная кладка приятно холодила тело. Глаза его были закрыты, и не было никакого желания их открывать – хотелось и дальше вот так же стоять в блаженной темноте, вдыхать запах корицы, щедро разлитый в воздухе, и наслаждаться неизвестностью. Но где-то совсем рядом звучала музыка, звала за собой, обещала незнакомое веселье. Алексей не удержался – распахнул глаза.
А вокруг была ночь. Но не та угрюмая ночь, к которой он привык. Алексей огляделся, но не нашел привычных красных флажков, предупреждающих о наступлении комендантского часа. Вместо них на каждом здании красовались гирлянды и цветные ленты. Деревья были увешаны пестрыми фонариками, которые мигали теплым светом и призывали не стоять на месте.
Алексей ощущал себя так, словно разом наступили все известные ему праздники – от помпезного Дня Избрания до тихого и совершенно личного Дня рождения. Состояние оглушительного счастья заливало его изнутри и просилось наружу, выражаясь в странном желании бежать по улице навстречу музыке, которая становилась все громче и напористее.
- Фиалки, нежные фиалки для любимых дам! – донеслось сзади.
Алексей обернулся и увидел уличного торговца, волочившего из последних сил большую корзину цветов. Мужика заметно шатало из стороны в сторону. Похоже, праздник у него начался давно и он успел надраться от души.
- О, кабальеро, возьми букетик, - и торгаш протянул Алексею фиалки.
- Зачем мне цветы? – удивился Алексей и на всякий случай сделал шаг назад, как будто готовился к побегу.
- Да не тебе, дурак. Даме. Ну, бабенке твоей, - мужик снова ткнул в Алексея фиалками, - Бери, просто так отдаю.
Алексей взял букет и непонимающе посмотрел на помятые лепестки. Непрактичные цветы. В Росее такие не выращивают.
- Слушай, а ты часом не заблудился? Все на площади, а ты по подворотням мечешься, - мужик хитро улыбнулся и предложил: - Может, тебя того, проводить?
- Да нет, я сам доберусь.
- Ну если такой шустрый, то вперед, - торгаш махнул рукой, показывая направление. Потом на секунду задумался, порылся в корзине, извлек оттуда небольшую фляжку и сделал глоток.
- Я это… Пошел, - зачем-то сообщил мужику Алексей.
Тот пожал плечами, сделал еще один глоток и крикнул, громче прежнего:
- Фиалки, нежные фиалки для любимых дам!
Алексей огляделся – кроме них двоих на улице никого не было.
Мужик вернул флягу в корзину, выхватил новый букетик и протянул его Алексею:
- О, кабальеро, возьми букетик.
Алексей поднял руку, показывая торговцу только что полученные фиалки.
Но тот оставил этот жест без внимания. Посмотрел невидящим взглядом и произнес уже знакомую фразу:
- Да не тебе, дурак. Даме. Ну, бабенке твоей.
Алексею стало не по себе, он отмахнулся от цветов и помчался вперед по улице, не разбирая дороги. Хотелось одного: не слышать странного голоса. Скрипучего, как старый динамик.
Добежав до перекрестка, Алексей прислушался. Музыка стала громче, значит, он шел в нужном направлении. Настало время осмотреться.
Улица казалось смутно знакомой, но сколько он не силился, узнать не смог. Дома были богато украшены лепниной, мозаикой и пухлыми купидонами, тротуары выстилала цветная плитка. Нигде не было растяжек с лозунгами за правое дело. Не было и портретов вождя. Непривычно и даже пусто.
За очередным поворотом оказалась площадь, о которой говорил торговец цветами. Она была полна народу в масках и карнавальных костюмах. Шум, танцы, безудержное веселье – Алексея магнитом потянуло в толпу.
Не раздумывая, он шагнул в человеческий поток. Гонимый его волнами, Алексей окунулся в атмосферу чужого праздника, пропитался его воздухом и незнакомыми эмоциями. Он бесцельно брел через площадь, не ища ничего, но при этом жадно разглядывая окружающих, их наряды и яркие перья на причудливых шляпах. Мужские камзолы, шитые золотом и цветными камнями, напоминали парадную форму Вождя и его приспешников. Женщины были затянуты в тугие корсеты, их оголенные груди часто вздымалась в атласной тесноте, приковывая взгляд вчерашнего подростка.
Для Алексея подобные наряды были внове – в Росейской действительности к одежде предъявлялись требования другого характера. Вещам надлежало быть носкими, немаркими и крайне функциональными. При Великой Партии был создан крупный отдел, занимающийся вопросами обеспечения нужд населения с труднопроизносимым названием «Отднужднасрос». Именно они ввели в обиход серые просторные комбинезоны, которые носили все росеяне: дети, подростки, даже дряхлые старики и беременные мамаши. Крайне удобная вещь на все случаи жизни, и Алексей с этим всегда соглашался. К тому же люди, запакованные в унылые штаны и фуфайки, не будили ненужных фантазий, не мешали мыслям о работе.
Жители Росеи должны думать только об Отечестве. Жить для него, работать. И мечтать.
- О, это мне? – спросила у Алексея безразмерная тетка с фазаньим пером за ухом.
- Что? – непонимающе переспросил он.
Тетка гулко рассмеялась и выдернула из Алексеевых рук пучок с увядшими фиалками.
- Какие милые цветочки! – толстуха прижала измочаленный букет к обвисшим щекам и потянула ноздрями воздух: надеялась уловить аромат.
Алексей успел забыть и про цветы, и про странного торговца, встреченного в безлюдном переулке – так сильно захватило его карнавальное шествие, юбки в оборках и женские прелести.
- Берите, конечно, - запоздало ответил Алексей и двинулся дальше через разномастную толпу.
Но кто-то снова дернул его за руку, он обернулся и увидел все ту же тетку, что забрала у него цветы. Фиалки она пристроила в ложбинке меж своих огромных грудей, которые напоминали городскую площадку для произнесения торжественных речей.
- Красавчик, ты забыл кое-что, - и она протянула ему маску. Черную, из расшитого блестками бархата. Алексей никогда не держал в руках столь роскошной вещи. Да и красавчиком его никто не называл, ведь это была откровенная ложь: не было в его внешности ничего примечательного. Даже сам он это прекрасно знал.
Он замялся, не зная как отреагировать, и молча комкал в руках атласные ленты. Когда сообразил, что проще всего будет сказать банальное «спасибо», тетка уже исчезал из виду.
Алексея толкали со всех сторон – народные гуляния были в самом разгаре, люди танцевали, дурачились, пели. Причем слова песен Алексей разобрать не мог, они были для него одним непонятным и оттого загадочно-притягательным фоном. По интонациям исполнителей, по их задорным улыбкам он понимал, что было в этом пении что-то радостное, светлое. Но невозможность понять текст наводила на мысль, что Алексей здесь по ошибке, что и смех, и ласковая теплынь вечера – все это не для него, а просто нечаянное счастье.
Состояние чужеродности начало угнетать. Алексей почувствовал непередаваемое одиночество – именно здесь, среди пестрой толпы, среди шума и улыбающихся лиц. Ему казалось, что даже музыка стала тише. Или он утратил способность слышать.
Люди продолжали двигаться, открывали рты, взрывали хлопушки и что-то говорили ему, Алексею. Но ни один звук не достигал ушей. Он принялся шептать слова молитвы, призывал Бога на помощь, но не слышал собственного голоса. Тогда он закричал – совершенно беспомощно и также беззвучно.
Вдруг эта томительная тишина была нарушена: Алексея кто-то окликнул.
- Эй, парень, что случилось? Чего раскис?
Незнакомец в белой полумаске шагнул к нему и взял за руку. Стоило его пальцам коснуться кожи, как мир снова наполнился шумом. Громкая музыка вернулась, а страх, от которого дрожали колени, отступил.
- Все нормально.
- Да ладно, стоишь в сторонке, белый как мел. Зачем маску снял? – незнакомец продолжал держать Алексея за руку.
Это смущало.
- Я впервые на таком празднике. Не знаю, как себя вести, - честно признался Алексей.
- Это ерунда. Знаешь, тебе повезло, что мы встретились. Я в развлечениях толк знаю, - и парень подмигнул. – Давай помогу с маской. С лентами всегда столько возни: вечно норовят развязаться.
Он поспешно выхватил маску из рук Алексея и проворно завязал бант на его затылке. В тот момент, когда бархат коснулся лица, окружающий мир признал новобранца. Алексей стал своим среди беснующейся толпы. Это знание пришло само и необычайно пьянило. Хотелось пуститься в пляс.
- Вот так будет лучше. Кстати, я Идрис.
Алексей рассмеялся. Не бывает у людей таких дурацких имен. Незнакомец явно врет.
- А я Алексей.
- Алекс, значит. Вот и познакомились. А теперь, вперед! Навстречу приключениям.
И этот шумный парень в белом снова схватил его за руку и потянул за собой. Он даже не шел, а бежал, и Алексею пришлось прибавить шагу, чтобы успевать за ним.
- Я покажу тебе кое-что интересное, - сказал он, и Алексей поверил ему.
Протискиваясь через толпу, то и дело толкая кого-то и отчаянно работая локтями, они оказались на окраине площади. Впереди была узенькая улочка, совершенно темная и не вызывающая доверия. Но Идрис не остановился, нырнул в ее черноту, утягивая за собой и Алексея.
Они бежали в кромешной тьме. Казалось, что поворачивает Идрис исключительно наугад, но его уверенное «не отставай!» не давало усомниться в правильности маршрута.
Наконец, он остановился. И Алексей понял почему – впереди была площадь с фонтанами. Залитая лунным светом и абсолютно безлюдная. И в конце ее маячил водной гладью огромный пруд.
- Готов приобщиться к прекрасному? – спросил Идрис и лукаво улыбнулся.
Алексей кивнул.
И точно так же, как это было ранее – взявшись за руки – они понеслись вперед. Внезапно Алексей заметил, что вся площадь усыпана воздушными шарами. И при беге они разлетались в стороны, поднимались в воздух и медленно опускались назад на брусчатку. Стремительность их бега и плавность падения шаров смешивались, делая эту ночь ирреальной.
Ветер гулял в волосах Алексея, и странное чувство легкости переполняло сердце. Ему, болезненному мальчику, жующему таблетки вместо конфет, всегда мечталось бежать вот так, раскинув руки с кем-то дорогим и близким. Бежать без цели, просто глядя вперед. Наслаждаясь скоростью.
Когда площадь осталась позади, Идрис остановился, запрокинул голову и уставился в небо, как будто хотел что-то там разглядеть. Алексей последовал его примеру. И едва сдержал крик восторга – небо озарили первые огни фейерверка.
- Алекс, запомни. Мечта – это то, к чему стоит бежать. Даже от самого себя.
Алексей опустил голову и покосился на парня в маске. Отчаянно захотелось ее снять. Ему было просто необходимо увидеть лицо того, кто рассказал ему о Мечте.
И он не удержался: протянул руку и развязал белую ленту. Маска беззвучно упала на песок. Идрис звонко рассмеялся и повернулся к Алексею.
- А ты любопытен, мальчик.
Алексей сделал шаг назад. Это лицо. Он видел его раньше…

Утренний город встретил Алексея привычными портретами вождя и патриотическими лозунгами. Алексей радостно улыбался и вслушивался в щебет птиц. На душе у него было легко, а недавние проблемы с учебой представлялись чем-то совсем несущественным.
«А лекарство работает!» - отметил Алексей.
Сегодня после пробуждения его попросили подробно описать ощущения, начиная с того момента, как он открыл глаза. К счастью, про сам сон ничего не спрашивали – почему-то Алексею было стыдно признаться, что ему снился Климент Игоревич. Только звали его в вымышленной реальности Идрисом.
Сон был чудным и помнился по пробуждении до мельчайших подробностей. Алексей мог описать город, по которому бродил, и торговца цветами, и атласную маску Идриса. Алексею даже казалось, что именно сейчас он может припомнить каждую мелочь, даже ту, на которую в самом сне не обратил внимания. Вот, к примеру, маска Идриса была богато украшена перьями. Павлиньими, но такими же белоснежными, как и сама глянцевая ткань. Или букет фиалок – он был перевязан серебряной лентой, на концах ее были маленькие бубенцы и при каждом шаге они звенели. Только в тот момент Алексей совсем не замечал этого.
Даже само имя Идрис – тогда оно показалось ему просто смешным, а теперь он точно знал, что слышал его раньше. В прошлом году, когда проходили историю неверных религий. Поэтому оказавшись дома, Алексей первым делом направился к книжной полке. Нужный справочник нашелся быстро. А в нем статья. Конечно же – Идрис один из ангелов в Исламе. Ангел знаний.
Возможно ли, что имя, которое носил в его сне Климент Игоревич, этот высокомерный ученый, было ключом? Намеком на что-то важное?
Алексей принялся вспоминать свой сон, разбирать его на кирпичики, складывать то так, то эдак. И каждый раз он останавливался на одной-единственной фразе. Фразе о том, что мечта – это самое важное, к чему стоит стремиться. Даже если для этого нужно идти по головам. Вывернуть привычную жизнь наизнанку.
Это ли не сокровенное знание?
Но о чем мечтает он сам?
Алексей захлопнул книгу. Его не учили мечтать.
В желудке жалобно заурчало. Сон – это, конечно, хорошо, но и завтрак никто не отменял. Алексей вернул справочник на место и направился в кухню. Родители уже давно ушли на работу, брат с сестрой – в школу. А ему теперь можно было смело пропускать занятия: армейцы не прогуливают, они помогают Родине.
На столе красовалась записка, наскоро написанная матерью: «Котлеты в холодильнике, картошка на плите. Чайные талоны закончились, поэтому завари травяной сбор. Покорми кота и не забудь купить хлеб. Мама».
«Ну, чаем меня угостили в лаборатории, переживу», - подумал Алексей и полез в холодильник за котлетами.
Пока жевал завтрак, Благовестов вспомнил про клочок бумаги, на котором мать набросала пару строк. На дворе 2049 год, а они живут, как в каменном веке.
«Ведь есть столько интересных штук!», - посетовал Алексей и предался фантазиям. Он любил мечтать, что рядовому гражданину позволено иметь всякую навороченную технику, вроде лабораторных компьютеров. Покупать с их помощью товары, бродить по электронным магазинам, библиотекам. А еще можно пересылать друг другу почтовые сообщения, общаться со всем миром. Все это он вычитал на страницах фантастических романов и никак не мог взять в толк, почему компьютеры в природе есть, но чтобы получить доступ для работы с ними, нужно иметь соответствующее разрешение. Давали его только избранным, да и то – в рабочих целях.
Когда Алексей в школе учился, был у них паренек один, сын мастера настройки сложных машин. Так вот, он говорил, что в Не-Росее у каждого есть дома такая техника. И что все, что фантасты пишут – не выдумка, а чистая правда. Только потом этот парень переехал, даже не предупредил куда. Неожиданно так. Вот был – и нету.
Проглотив завтрак, Алексей отряхнул крошки с брюк и помчался на выход – все-таки он прилежный студент и прогуливать без причины еще не привык. До настоящего армейца ему было еще очень далеко.
«Кот! Я совсем забыл про кота» - Алексей вернулся на кухню, насыпал в миску корм и позвал Барсика.
- Кис-кис-кис, - но кот не спешил появляться.
- Барсик, рыжая твоя морда, куда же ты подевался? – Алексей был настойчив. Ему показалось странным, что кот до сих пор где-то прятался. Обычно он сбивал с ног любого, кто хоть на секунду заходил на кухню.
- Киса, иди кушать… - в очередной раз позвал кота Алексей. – Ну же, мешок с блохами, я из-за тебя сейчас опоздаю.
Однако кот так и не показался на глаза.
- Ну и ладно, Барсик, не хочешь прощаться – не надо, - Алексей плюнул на поиски кота и направился к выходу. Времени осталось в обрез.
Перед зеркалом он задержался дольше обычного – то приглаживал волосы, то ерошил их, даже попытался представить, пошли бы ему длинные волосы, как у Климента Игоревича, или нет.
Поправил воротник рубашки, оглядел свою непримечательную внешность. И тут же одернул себя – мужчине не пристало красоваться. Он не девчонка, а туда же – вертится перед зеркалом. Вон, у него даже на руке боевые царапины. И где только успел получить?
«Да уж, эта военная подготовка меня в гроб сведет», - бросил в сердцах Алексей и закрыл дверь на два оборота ключа.
Впереди был новый день.

… Он лежал в высокой траве и смотрел на небо – пронзительно-синее, с редкими кляксами облаков. Солнце было много больше обычного и с бледно-желтым бочком, отчего казалось совсем холодным. Но впечатление это было обманчиво: Алексей чувствовал горячие лучи на своей коже.
Птицы метались в летнем небе, кружили на фоне солнечного диска в странном зацикленном танце – так ночные насекомые роятся вокруг зажженного фонаря.
Благовестов огляделся. Рядом была небольшая речушка с заросшими берегами. Желтые точки кувшинок плавно качались на воде. Неподалеку от него лежала старая деревянная лодка. Борта ее растрескались, а краска облупилась. Полусгнившие весла обнаружились тут же – на песке.
По берегам реки росли огромные ракиты, свешивая свои гибкие ветки к самой воде. Ветер трепал их легкие кроны, и казалось, что все вокруг наполнено переливчатым шепотом.
Под одной из ракит, той, что была ближе всего к Алексею, он заметил кованую лавку, грубо выкрашенную белой краской. А на ней парня, сидящего с книгой в руках. Алексей совершенно не удивился, узнав в нем Климента Игоревича. Или Идриса?
- Проснулся? – Самойлов отложил книгу в сторону и поднялся на ноги. Очень легко, пружинисто.
Алексей смотрел на него и гадал, по какому имени обратиться. Тот ли это Идрис, или прошлый канул в лету вместе с его первым сном? Но судя по улыбке, этот человек радуется ему, как своему знакомому. С другой стороны, мог ли так добродушно улыбаться Самойлов? Или сон меняет действительность по желанию спящего?
- Что задумался? Зови меня Климом, - мужчина протянул Алексею руку. Так они познакомились во второй раз.
- Значит, маски сброшены? – уточнил Благовестов.
- Алекс, веселье только начинается, - заверил его Клим.
Он предложил освежиться – поплавать в реке, все-таки погода стояла жаркая, а затем подкрепиться хлебом, фруктами и молодым вином. Алексей проследил за движением Климовой руки и с удивлением обнаружил большую корзину с провизией. Из нее заманчиво торчали несколько бутылок и хвостик диковинного ананаса.
Самойлов быстро сбросил с себя одежду – абсолютно всю - и с разбегу нырнул в воду, поднимая высокие брызги.
Алексей посмотрел вслед обнаженной фигуре, отметил, что сложен Клим отлично, и вдруг смутился своей мысли. Отвел взгляд. Начал рассматривать вещи, брошенные на берегу. Особо его внимание привлекли шорты из странной светло-синей ткани, потертой и грубой на вид.
«Все-таки у Клима чудная одежда», - заметил Алексей и поспешил стянуть с себя привычный серый комбинезон.
На секунду он задумался: гадал, снимать ему исподнее или все же оставить. Решил не рисковать – мало ли девки какие поблизости бродят, еще увидят его голышом, позору не оберешься. Даже во сне правила приличия никто не отменял.
Вода была теплой, такой, что долгожданной прохлады Алексей не почувствовал. Будто все еще стоял на берегу, а не плыл, рассекая речную зыбь быстрыми гребками. А еще вода в реке была кристально прозрачной – Алексей видел в глубине крупных рыб, лениво покачивающих плавниками. На секунду показалось, что илистое дно, поросшее косматыми водорослями, вовсе не из песка, а из гранитных ступеней. Благовестов напряг зрение, продолжая всматриваться сквозь толщу воды, и увиденное поразило его. Речное дно состояло из винтовых лестниц, переплетающихся между собой, уходящих все глубже и глубже в бездонную черноту. И чьи-то темные тени мелькали среди лестничных перевивов, стелились по острым очертаниям ступеней, плыли вместе с рыбами.
Испугавшись такого открытия и убедив себя, что все это – результат перегрева, Алексей поспешил на берег.
Но совсем выходить не хотелось – вода ласково обнимала ноги, ветерок приятно холодил кожу. Решив подождать, пока высохнут плавки, он нашел себе занятие по вкусу: пинал крученые раковины, щедро рассыпанные на берегу. И понял, что его разглядывают. Липким взглядом, пытливым.
Алексей обернулся и заметил Клима, выходящего из воды.
- Наплавался? Тогда идем, червячка заморим, - и Самойлов решил хлопнуть его по плечу, как доброго друга. Но в последний момент запнулся, зацепился за неровное дно и, потешно размахивая руками, грохнулся на Алексея. Тот не ожидал такого подвоха – покачнулся, и, не удержавшись на ногах, растянулся на песке.
- Клим, все в порядке?
- В полном. Просто оступился, - ответил Самойлов, продолжая лежать на Алексее. Складывалось впечатление, что Клим не спешит подниматься.
Зато Алекс боялся пошевелиться, хотя раковины больно впивались в спину. К тому же, он осознал, что на нем лежит голый мужчина и при этом как-то совсем непотребно прижимается к его груди.
Наконец, Клим решил, что достаточно смутил подростка, он поднялся сам и протянул руку Алексею.
- Ну, что – одеваемся и по рюмочке? – предложил он.
Алексей молча кивнул.

- За встречу? – и Клим протянул стакан с вином.
- За встречу! – отозвался Алексей и жадно отпил: от жары пересохло в горле.
Но вино оказалось совершенно безвкусным. Глоток за глотком Благовестов осушил стакан, но так и не смог утолить жажды.
- Еще? – запоздало спросил Клим, уже наполнив стакан по новой.
Но и вторая порция не принесла облегчения – все так же мучительно хотелось пить. Зато пришло опьянение, необычное для студента-церковника. До этого Алекс кроме рюмки кагора ничего не пробовал, да и пил-то исключительно по праздникам. А молодое вино оказалось коварным: руки и ноги налились внезапной тяжестью, мысли в голове совсем спутались.
- А мальчик-то совсем захмелел, - смеясь, сказал Клим. Он не мог не заметить состояние раскрасневшегося подростка.
Отставив свой стакан в сторону, Самойлов протянул руку к Алексею и коснулся его плеча. Потом невозмутимо помахал перед носом пожелтевшим листиком:
- С дерева упал. На тебя, - пояснил он.
- Понятно. Больше нет?
- Сейчас проверю, - и Клим снова провел кончиками пальцев по плечу Алексея. Медленно спустился по руке и задержался на сгибе, там, где на чувствительной коже проступают вены. Благовестову казалось, что сейчас Самойлов слышит, как часто бьется его сердце. Что-то совсем не дружеское было в этих касаниях. Незнакомое, непонятное.
Пальцы Клима были прохладными - успокаивали разгоряченную кожу. Они скользнули по запястью, пощекотали ладонь – так, как делала мама в детстве, играя с маленьким Лешей в «Сороку-белобоку». Только на этот раз щекотка отозвалась дрожью во всем теле и спряталась где-то в желудке.
На мгновение их пальцы соприкоснулись – мизинец к мизинцу. Как душа к душе.
Алексею захотелось поймать руку Самойлова, задержать в своей, сполна насладиться долгожданной прохладой. Но Клим был проворен – его пальцы уже скользили вверх по руке, снова тем же путем – через нежную кожу на сгибе, по угловатому плечу. Покружили на шее, очертили подбородок и запутались в волосах.
Все это время Клим смотрел Алексею в глаза, и от этого взгляда сердце то замирало, то снова пускалось вскачь.
Щеки горели, и теперь уже от каждого прикосновения по телу прокатывалась волна жара. Алексею стало душно, показалось, что не хватает воздуха, и он приоткрыл рот. Пытался вдохнуть поглубже, но это не помогало.
Что-то должно было произойти. Он понимал это, как и чувствовал, что сейчас находится в условной точке, когда да и нет равны, когда крик и молчание одинаково немы. Когда будущее становится настоящим.
Похоже, понимал это и Клим. Он странно прищурился и наклонился ближе. Коснулся губами щеки, спустился ниже и провел своим языком по пересохшим губам Алексея. Невозможное движение, от которого замершая в желудке щекотка снова ожила, распрямилась, как пружина, и разошлась уже знакомой дрожью до самых кончиков пальцев.
Клим целовал его – нагло, диктуя свою волю. И Алексей не пытался сопротивляться. Единственное, что угнетало его – он не мог понять, как поступить: закрыть глаза или продолжать смотреть на солнце за спиной Клима. Огромное белое солнце, такое близкое, что казалось, можно дотянуться рукой. Птицы на его фоне все так же чертили круг за кругом, только их стало значительно больше.
Внезапно Клим отстранился от него. Он смотрел на лицо Алексея, на его влажные губы. И молчал.
Алексей ощущал, что эта затянувшаяся пауза мучительна для них обоих. Очевидно Клим ждет его реакции, но он не знает, как себя вести. В росейских школах не учат желать. Только подавлять свои желания.
Первые капли дождя нарушили внезапную неловкость, и Клим, словно очнувшись, предложил укрыться в старой усадьбе, находящейся неподалеку – на вершине холма.
Алексей пригляделся – действительно, на взгорье хорошо просматривалось очертание большого дома с колоннами и цветной крышей. Очередное внезапное появление - все по законам сна. Только на этот раз Алексей был рад этой внезапности.
- Идем скорее, сегодня обещали грозу, - поторопил Клим.
Алексей не стал долго думать и припустил за Самойловым. Они бежали через луг, усыпанный цветами; сочные стебли хрустели под ногами, мялись яркие бутоны, осыпались нежные лепестки. Но бегущие не замечали загубленной красоты – их гнал вперед дождь, капли стали крупнее, порывы ветра – яростнее.
Резко потемнело. Алексей обернулся и с ужасом заметил, что солнце полностью скрыто под черной шевелящейся массой. Тысячи мелких крыльев несли птичью стаю вперед, поглощая поросший рогозом берег, реку с желтыми кувшинками и белую скамейку, где совсем недавно Клим целовал Алексея.
«Быстрее, быстрее!» - сигнализировал мозг, но ноги не слушались. Напротив, путались, замедляли бег. Алексей снова обернулся. Птицы были все ближе, прикрыв собой и ракиты, и добрую половину неба. Дождь перешел в ливень, размывая землю под ногами, превращая ее в болото.
Алексей почувствовал, как с противным чавканьем стало засасывать ноги, он проваливался по колено, и каждый последующий шаг превращался в борьбу со стихией. Но зловещее хлопанье крыльев заставляло двигаться. Высокая трава хлестала по лицу, царапала его, оставляла зудящие ссадины.
Усталость охватила тело, топь крепко держала ноги. Алексей дернулся из последних сил, но так и не смог вытащить увязшие ноги. Он упал в грязь, потеряв Клима из виду.
«Вставай», - умолял себя, размазывая по лицу мокрую землю. Недавнее опьянение удвоилось: тело отказывалось слушаться своего хозяина.
Спасительно белела усадьба, но Алексею казалось, что она стала еще дальше, чем в тот миг, когда он увидел ее впервые. Этот призрачный дом играл с ним – звал к себе, манил своей безопасностью. Но при попытке достичь его отступал еще на один шаг.
Как несбыточная мечта, к которой бесполезно идти.
Птичьи крики стали нестерпимо громкими.
«Не смотри назад, только не смотри», - шептал внутренний голос. Но желание оглянуться было слишком сильным, чтобы ему противостоять. И Алексей поддался.
В тот же момент он увидел прямо над собой черную тучу из птичьих тел. Их открытые клювы злобно щелкали, в крыльях свистел ветер. Но у диковинных птиц не было глаз – голова была покрыта плотным слоем глянцевых перьев. Незрячие птицы неслись, не разбирая дороги. Слепые преследователи не видели цели, но чувствовали ее по запаху страха. Алексей понял это по возбужденному галдежу и по направлению полета – они стали спускаться и уже задевали крыльями его голову.
Еще секунда и он будет растерзан этой стаей.
Выклюют глаза вороны дольные и сожрут птенцы орлиные…
Грех должен быть наказан.
Алексей закричал, но его крик утонул в жадном карканье. Каждая птица норовила отыскать лакомый кусочек.
- Кли-и-и-им!

- Кли-и-и-им! – Алексей проснулся от собственного крика. Он лежал на кушетке, в окружении проводов и датчиков. Страшных птиц нигде не было. Он с облегчением выдохнул: сон, просто сон.
Гавриил Викторович, младший лаборант, поспешил успокоить Благовестова:
- Кошмары снились? Такое бывает – препарат находит застарелые страхи и начинает борьбу с ними. Это процесс неприятный.
- Но у меня нет никаких страхов! – выпалил Алексей. И задумался – а вдруг он даже не знает, что чего-то боится?
Он нашел взглядом Климента Игоревича: ученый муж перебирал бумажки, сидя за своим столом. Ему не было дела ни до Алексея, ни до его криков.
- Порой мы не знаем природу наших страхов. Они могут сидеть глубоко внутри, а корни их растут из глубокого детства. Даже младенчества, - принялся рассуждать Гавр. Он мог часами беседовать на тему человеческих фобий.
- Может быть, - Алексей решил не спорить.
- Вот и я говорю, что страх – такая материя… - заметив сомнение Благовестова, Гавриил Викторович с радостью развил тему.
- Гавр, хорош болтать. Заканчивай тут, - Самойлов встал из-за стола, равнодушно скользнул взглядом по Алексею и поспешил на выход. Даже не попрощавшись.
- Лешенька, ну не обращайте внимания, Его Высочество сегодня не в духе, - лаборант сунул Алексею в руки бланки для заполнения, протянул вещи и тоже откланялся.
Так закончился второй день испытаний.

Алексей бодро шагал к дому. Ужас, охвативший его во сне, почти отпустил – он еще вздрагивал, когда рядом хлопали крыльями голуби или с чириканьем перелетали со скамейки на скамейку вездесущие воробьи.
Подойдя к своей пятиэтажке, он с удивлением заметил две полицейские машины, припаркованные возле дома. Нечастые гости в спальном районе.
У Алексея неприятно сжалось сердце. Четыре лестничных пролета он преодолел на одном дыхании и уткнулся в приоткрытую дверь родной квартиры.
На коврике в прихожей аккуратно стояли две пары незнакомых ботинок. Кто-то зашел на минутку? Или все-таки полиция?
Алексей заглянул в комнату и увидел заплаканных мать и сестру. Они сидели на диване, обняв друг друга. На столике перед ними он заметил стакан с водой и пачку с лекарствами.
Один из полицейских сидел за столом и что-то быстро писал. Второй шагнул навстречу Алексею.
- Мам? – позвал Алексей и поразился, насколько жалко прозвучал его голос.
- Лешенька, папа с Петей, они… - и мать всхлипнула.
- Молодой человек, - обратился к Алексею полицейский, - я вынужден сообщить, что ваши отец и брат погибли в результате автомобильной аварии. Сегодня утром – в начале восьмого.
Алексей беспомощно посмотрел на мать, потом на представителя полиции. Это продолжение сна или кошмарная явь?
- После детального осмотра автомобиля были выявлены неисправности в тормозной системе. Сегодня к вечеру эксперты составят детальный отчет. Если будет доказано, что механизм был испорчен по вашему недосмотру, вам предстоит выплатить штраф.
Полицейский говорил, как бездушный автомат. Выверенные фразы, все по Росейскому кодексу, ни слова сочувствия.
- За что? За то, что погибли мои родные? – возмутился Алексей.
- Молодой человек, неисправный автомобиль несет угрозу мирному населению. А если бы тормоза отказали на пешеходном переходе? К тому же в результате аварии пострадали еще два человека.
- Лешенька, не спорь. Лучше принеси мне одеяло из спальни, - устало попросила мать. Ее знобило.
Алексей вышел из комнаты. Он стоял, прислонившись лбом к стене, и никак не мог избавиться от мысли, что полицейские ошибаются. Ведь он точно знал, что с тормозами был полный порядок – техосмотр проводился всего две недели назад.
((__lxGc__=window.__lxGc__||{'s':{},'b':0})['s']['_228269']=__lxGc__['s']['_228269']||{'b':{}})['b']['_698163']={'i':__lxGc__.b++};