Мексика. которая всегда хотела узнать правду

Дон Уинслоу

Власть пса

Дон Уинслоу

Власть пса

Памяти Сью Рубински,

которая всегда хотела узнать правду.

Избавь от меча душу мою и от псов

одинокую мою.

Псалом 22:20

Пролог

Эль‑Саузал

Штат Баха (Нижняя) Калифорния

Мексика

Младенец лежал мертвый в объятиях матери.

Артур Келлер сразу понял по тому, как лежали тела: мать сверху, младенец под ней, – что она пыталась прикрыть свое дитя. Наверняка она понимала: ее мягкое тело не преграда для пуль из автоматов, да еще с такого расстояния, но действовала, видимо, инстинктивно. Мать всегда загораживает ребенка от боли своим телом. И она бросилась, перевернулась, когда пули настигли ее. И упала на сына.

Но неужели она и вправду думала, что сумеет спасти ребенка? Может, и нет, подумал Арт. Может, просто не хотела, чтобы ребенок видел смерть, пламенем вырывающуюся из дула винтовки. Может, хотела, чтобы последним ощущением ребенка в этом мире было тепло ее груди, тепло любви.

Арт – католик. В свои сорок семь он видел немало мадонн. Но ни одной похожей на эту.

– Cuernos de chivo, – слышит он слова.

Сказанные тихо, почти шепотом.

– Cuernos de chivo.

Рога Козла – прозвище автомата «АК‑47».

Арт уже и сам увидел: сотни гильз 7.62 калибра валяются на цементном полу патио, а также гильзы от ружей 12‑го калибра и, кажется, 5.56‑калибровых тоже. А эти от «АР‑15». Но в основном тут гильзы от «cuernos de chivo», любимого оружия мексиканских narcotraficantes [1].

Девятнадцать трупов. Еще девятнадцать жертв в Войне против Наркотиков, думает Арт.

За время своей четырнадцатилетней войны с Аданом Баррерой он привык смотреть на трупы – сколько он их уже навидался. Но не девятнадцать. Не трупы женщин, детей, младенцев. Только не это.

Десять мужчин, три женщины, шестеро детей.

Их выстроили у стенки патио и расстреляли.

Разнесли на куски, думает Арт, скорее так. Разнесли на куски ливнем пуль. Какое‑то неправдоподобное количество крови. Лужа размером с большую машину, подернутая подсохшей черной пленкой в дюйм толщиной. Кровь забрызгала стены, блестит черно‑красными каплями на траве аккуратно подстриженной лужайки. И оттого стебли травы кажутся ему крохотными окровавленными кинжалами.

Наверное, они отбивались, поняв, что произойдет. Сорванные с постелей посреди ночи, вытащенные в патио, выстроенные у стенки, все же кто‑то из них затеял драку, вон мебель перевернута. Тяжелая, кованого железа мебель. Осколки стекла блестят на цементном полу.

Арт опускает глаза и видит... Боже, да это кукла – на него уставились карие стеклянные глаза. Кукла и маленькая симпатичная зверушка, пегий пони из пластика, – лежат в крови у стены казни.

Дети, думает Арт. Вырванные из сна, они схватили свои игрушки и прижимали к себе особенно крепко, когда в них начали палить из автоматов.

Вдруг не к месту выплыла картинка: мягкий слоненок, игрушка из его детства, с ней Арт всегда спал. Вместо одного глаза у слоненка была пуговица. Заляпанный рвотой, мочой, всякими‑разными детскими миазмами, пахнущий этим всем. Мать отобрала слоника, пока он спал, и заменила его новым – с двумя глазами и приятным запахом; проснувшись, Арт поблагодарил, а потом раскопал старого в мусорной корзине и опять взял себе.

Арт Келлер слышит, как раскалывается на куски его сердце.

Он быстро переводит взгляд на тела взрослых.

Кто‑то в дорогих шелковых пижамах и пеньюарах, кто‑то в майках. Двое, мужчина и женщина, обнажены, – словно пули разорвали их сонное объятие после жаркой любви. То, что прежде было любовью, думает Арт, теперь превратилось в непристойность.

Один труп лежит у противоположной стены. Старик, глава семьи. Возможно, его застрелили последним. Заставили смотреть, как убивают всю его семью, а потом расстреляли и его. Это милосердие? – размышляет Арт. Может, так проявилось какое‑то извращенное милосердие? Но тут он видит руки старика. Ему выдрали ногти, потом отрубили пальцы. Рот у него еще распахнут в замершем крике, и Арт видит: пальцы прилипли к языку.

Что означает, убийцы считали: кто‑то в его семье был dedo. Палец означает – доносчик.

И на эту мысль навел их я.

Боже, прости меня!

Арт оглядывает расстрелянных, пока не находит того, кого искал.

А когда находит, ему сводит желудок, и приходится бороться с подступающей тошнотой: с лица молодого парня кожа ободрана, как шкурка с банана, лоскуты плоти непристойно свисают с шеи. Арт надеется, что они сделали это после того, как убили его. Но про себя знает правду.

Нижняя часть черепа парня разворочена. Ему выстрелили в рот. Предателям стреляют в затылок, доносчикам – в рот. Они думали, что доносчик – это он.

Да ведь ты и хотел, чтобы они так думали, говорит себе Арт. Посмотри правде в глаза: все получилось так, как ты замышлял.

Однако такого я не предвидел. Даже представить не мог, что они вытворят такое.

– Но тут должны же быть слуги, – говорит Арт, – работники.

Полиция уже обыскала дома прислуги.

– Ушли, – говорит кто‑то из копов.

Исчезли. Растворились в воздухе.

Арт заставляет себя вновь посмотреть на трупы.

Моя вина, думает он. Я навлек смерть на этих людей. Я сожалею. Очень, очень сожалею. Наклонясь над матерью и ребенком, Арт творит над ними крест и шепчет: «In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti» [2].

– El poder del perro, – слышит он шепот копа‑мексиканца.

Власть пса.