ШАГ ВТОРОЙ 11 page. Нора молчит. На ее лице ничего невозможно прочитать

– Не… хотел. Он… бы… убил.

Нора молчит. На ее лице ничего невозможно прочитать.

Смотрю ей в глаза и надеюсь, что она почувствует, какой жгучий стыд меня гложет.

– Мой последний, – говорю я, с трудом заставляя свой убогий язык шевелиться. – Зарекся. Поклялся… пасти небес.

Несколько невыносимых секунд спустя Нора кивает и говорит Джули:

– Надо его отсюда вывести.

– На время тревоги все перекрыто. Ворота заперты и под охраной. Может, даже крышу закроют, если как следует перепугаются.

– Ну и что нам теперь делать?

Джули пожимает плечами. В ее исполнении этот жест выглядит нелепо, неправильно. Смотрит на меня и отвечает:

– Не знаю. Опять я ничего не знаю.

Джули и Нора не один час воюют со сном, пытаясь придумать, как меня спасти, но в конце концов сдаются и засыпают. Я лежу на куче штанов и таращусь на зеленовато‑звездный потолок. Что пробуй, что не пробуй, мистер Леннон. Не так‑то все просто.

Сейчас это кажется ерундой, тонкой серебристой каемкой вокруг огромного грозового облака, но, кажется, я учусь читать. Я смотрю на фосфоресцирующие созвездия, и буквы собираются в слова. Стыковать их в предложения пока трудно, но все равно. Крошечные символы склеиваются вместе и врываются смыслом, как мыльные пузыри, – и это наслаждение. Если я когда‑нибудь снова увижу свою жену… Хотя бы смогу прочитать ее имя.

Ползут часы. Уже давно за полночь, но снаружи светло, как в полдень. Галогенные прожекторы таранят дом своим белым светом, пробиваются в щели между шторами. Мои уши вбирают в себя все, что происходит вокруг. Девушки тихо дышат. Ворочаются во сне. Потом, где‑то в четыре утра, звонит телефон.

Джули просыпается и приподнимается на локте. Откуда‑то из другой комнаты снова раздается звонок. Она откидывает одеяло и встает. Странно видеть ее с такого ракурса – Джули, такая маленькая, впервые возвышается надо мной. Теперь она защищает меня. Одна ошибка, одно секундное помутнение моего новообретенного рассудка – и все полетит в тартарары. Какая же это чудовищная ответственность – руководствоваться моралью.

Телефон звонит и звонит. Джули выходит из спальни, я топаю за ней. Каждый мой шаг эхом разносится по пустому дому.

Заходим в комнату, оборудованную под кабинет. Рабочий стол завален бумагами и чертежами, а к стенам прикручены телефоны всех сортов – каждым из своей эпохи.

– Телефонную систему перенастроили. Она теперь больше похожа на интерком. В самые важные места у нас прямые линии.

Под каждым телефоном закреплена табличка с названием. Привет, меня зовут:

САДЫ

КУХНИ

СКЛАД

ГАРАЖ

АРСЕНАЛ

КОРИДОР‑2

КУПОЛ голдмэн

АРЕНА

ПОЛЕ ЛЕМАН

И так далее.

Звенит зеленый пыльный дисковый аппарат с подписью ГОРОД.

Джули смотрит на телефон. Смотрит на меня.

– Странно. Эта линия из заброшенных районов. Ей сто лет никто не пользовался, у нас у всех рации.

Телефон упорно продолжает надрываться. Удивительно, как Нора до сих пор спит.

Джули нерешительно поднимает трубку и прикладывает к уху.

– Алло? – Пауза. – Что? Не понимаю… – Она сосредоточенно хмурит лоб. Вдруг ее брови ползут вверх. – А. – Она сердито щурится. – Ты. Да, это Джули, что ты… – Пауза. – Ладно. Да, он здесь. – Она протягивает мне трубку. – Это тебя.

Недоверчиво смотрю на телефон:

– Что?

– Твой приятель. Тот жирный ублюдок из аэропорта.

Хватаю трубку. Прикладываю динамиком ко рту. Джули качает головой и помогает перевернуть ее как надо. В полном остолбенении выдыхаю в трубку:

– М?

В ухе рокочет его низкий голос:

– Эй… Казанова!

– Что… Где ты?

– В… городе. Не знал… что будет… с теле… фоном. Попробовал. Ты как?

– Нормально… но заперт. Стадион… Тревога.

– Жопа.

– Что… происходит? У вас там?

Секунду он молчит.

– Р. Мертвые… приходят. Еще. Из… аэропорта. Из других… мест. Нас много.

Я не отвечаю. Рука с трубкой постепенно опускается. Джули смотрит на меня, ничего не понимая.

– Алло? – говорит М.

– Извини. Я здесь.

– Ну… и мы здесь. Все. Что теперь? Что нам… делать?

Опускаю трубку на плечо и смотрю на стену, в пустоту. Смотрю на бумаги, разбросанные по столу генерала Гриджо. Все его планы для меня – галиматья. Все это, конечно, важно – провиант, строительство, распределение вооружения, тактические боевые задачи. Он пытается сохранить всем жизнь, и это хорошо. Это фундамент. Но, как уже сказала Джули, должно быть и что‑то большее. Земля под фундаментом. Без которой все будет рушиться снова и снова, сколько бы кирпичей он ни положил. Вот что мне важно. Земля под кирпичами.

– Что происходит? – не выдерживает Джули. – Что он говорит?

Я смотрю в ее взволнованное лицо, и чувствую судорогу в животе, и слышу молодой, взволнованный голос.

Началось, мертвячок. Вы с Джули запустили машину, и теперь она движется сама по себе. Античума! Вирус жизни! Ты хоть сам‑то понимаешь, образина ты тупая? Он в тебе! Его надо разносить. Ты должен выбираться из этих стен.

Я отворачиваю трубку от уха, чтобы и Джули могла послушать. Она прислоняется к ней ухом.

– М.

– Чего?

– Скажи Джули.

– Что?

– Скажи Джули… что… происходит.

Пауза.

– Меняемся. Нас много… таких. Как Р.

Джули смотрит на меня, и я почти слышу, как у нее поднимаются волоски на шее.

– Так ты что, не один такой? – говорит она, отодвинувшись от трубки. – Вы… оживаете? – Она похожа на маленькую девочку, высунувшую голову из бомбоубежища после того, как провела всю жизнь во тьме. Ее голос, тихий и нерешительный, чуть не дрожит полупридушенной надеждой. – Что же это… чума проходит?

Я киваю.

– Мы – лекарство.

– Но как?

– Не знаю. Но надо… продолжать. Там. Где М. Снаружи.

Ее восторг тут же угасает.

– То есть нам надо уйти.

Я киваю.

– Обоим.

– Обоим, – подтверждает М голосом подслушииающей мамаши. – Джули… часть… лекарства.

– То есть вы хотите, чтобы я, – говорит она, глядя на меня с явным сомнением, – субтильная живая девчонка, сбежала в дикие городские джунгли с бандой зомби?

Киваю.

– Ты хоть понимаешь, какое это безумие?

Киваю.

Некоторое время она молчит, глядя в пол.

– Ты уверен, что сможешь меня защитить? Когда мы останемся с ними одни.

Неизлечимая честность побуждает меня задуматься. Джули хмурится.

– Да! – отчаянно вмешивается М. – Может! Я… помогу.

Я поспешно киваю:

– М поможет. Остальные… помогут. Да и тебе… палец в рот…

Она небрежно дергает плечом:

– Знаю. Я хотела послушать, что ты скажешь.

– Так ты?..

– Я иду с тобой.

– Уверена?

Ее жесткий взгляд направлен куда‑то вдаль.

– Мне пришлось похоронить пустое мамино платье. Я очень давно этого ждала.

Киваю. Вздыхаю.

– С вашим планом только одна проблема, – продолжает Джули. – Ты, кажется, не учитываешь, что вчера кого‑то покусал, так что Стадион будет запечатан, пока тебя не найдут и не уничтожат.

– Нам… напасть? Вытащить… вас?

Прижимаю трубку к уху:

– Нет.

– Армия… есть. Где… война?

– Не знаю. Не здесь. Здесь… люди.

– Ну и?..

Смотрю на Джули. Она потирает лоб, уставившись в пол.

– Ждите, – говорю я в трубку.

– Ждать?

– Еще… немного. Мы… придумаем… что‑нибудь.

– До того… как… тебя… того?

– Надеюсь.

Долгая, растерянная тишина. Потом:

– Давай… скорее.

Мы с Джули еще долго не спим. Сидим на холодном полу гостиной и молчим. В конце концов мои глаза закрываются, и в этой странной тишине, в мои, возможно, последние часы на земле, мой разум рождает сон. Яркий, ясный, живой, полноцветный – он раскрывается передо мной, как роза в замедленной съемке на сверкающем черном фоне.

В этом – моем – сне я плыву по реке на отломанном киле моего самолета. Лежу на спине в синеве ночи и смотрю, как надо мной дрейфуют звезды. Этой реки нет на картах даже сейчас, в век спутников. Не знаю, куда вода несет меня. Ночной воздух тихий и теплый. Со мной только две вещи – коробочка тайской лапши и рукопись Перри. Толстая. Древняя. Переплетенная в кожу. Открываю ее на середине. Обрывок предложения на каком‑то незнакомом языке, а дальше пустота. Толстая книга чистых страниц – белых, ждущих. Закрываю ее и опукаю голову на холодную сталь. Острый, сладкий запах тайской лапши щекочет ноздри. Река становится те шире, ее течение убыстряется.

Я слышу рев водопада.

– Р.

Открываю глаза и поднимаюсь. Джули сидит рядом, скрестив ноги, и наблюдает за мной в мрачном изумлении.

– Хорошо выспался?

– Не… уверен, – бормочу я, потирая глаза.

– А решение нашей маленькой проблемки тебе, случайно, не приснилось?

Качаю головой.

– Вот и мне тоже. – Бросив взгляд на стенные часы, она горестно поджимает губы. – Мне через пару часов надо быть в клубе, я там читаю книжки детям. Дэвид и Мэри всегда плачут, если я не прихожу.

Дэвид и Мэри. Я мысленно повторяю эти имена, смакую их контуры. Я бы с радостью отдал Трине хоть целую ногу за шанс снова их увидеть. Услышать перед смертью, как они неуклюже спотыкаются о собственные слова.

– Что ты… им читаешь?

Она смотрит в окно на город, где каждая трещинка, каждый изъян до сих пор залит слепящим светом прожекторов.

– Пытаюсь увлечь их "Рэдволлом". Думала, все эти песни‑пляски и отважные мыши‑воины хоть немножко отвлекут их от того кошмара, в котором мы живем. А Мэри все требует книжек про зомби. Я объясняю, что мне разрешают читать только художественную литературу, но… – Заметив выражение моего лица, она умолкает.

– Ты чего? Все в порядке?

Киваю.

– Думаешь о своих детях в аэропорту?

Секунду медлю, потом киваю. Глаза опять щиплет.

Она кладет руку мне на колено и заглядывает в глаза:

– Р. Перспективы у нас сейчас, конечно, не фонтан, но… слушай. Сдаваться нельзя. Пока ты дышишь… извини. Пока ты еще можешь двигаться, это не конец. Понял?

Киваю.

– Понял? Твою мать, Р, скажи словами.

– Понял.

Она улыбается.

– ДВА. ВОСЕМЬ. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ.

Мы отшатываемся друг от друга. Громкоговоритель и, под потолком выплевывает последовательность чисел и разражается пронзительным воем тревоги.

– Внимание всем жителям Стадиона, говорит полковник Россо, – сообщает громкоговоритель. – В настоящий момент ситуация находится под контролем. Инфицированный офицер обезврежен, информации о дальнейших случаях заражения не поступало.

Испускаю вздох облегчения.

– Однако…

– Черт, – шепчет Джули.

– …источник заражения все еще не обнаружен. Патрули сейчас начнут обход и обыск всех домов в Стадионе. Поскольку мы не знаем, где прячется эта тварь, всем предписано выйти из дома в зоны общественного пользования. Не закрывайтесь в тесных помещениях. – Россо откашливается. – Вы уж извините. Мы обо всем позаботимся, вы только… держитесь.

Щелчок – громкоговоритель стихает.

Джули вскакивает и бежит в спальню. Раздвигает шторы – комната взрывается в свете прожекторов.

– Проснись и пой, мисс Грин! Наше время вышло! Помнишь старые ходы в стенных туннелях? Там где‑то был пожарный выход рядом с вип‑ложей, правильно? Р, ты уже научился лазать по лестнице?

– Стой, стой! – стонет Нора, продирая глаза. – Что происходит?

– Если верить приятелю Р, вполне возможно, вот‑вот наступит конец этому мертвому говномиру. Если нас, конечно, не убьют.

– А можно все сначала? – просит Нора, наконец проснувшись.

– Потом расскажу. Только что объявили зачистку. У нас десять минут максимум. Надо найти…

Ее голос гаснет. Я смотрю на движения ее губ. Губы очерчивают каждое слово, язык трепещет меж влажных зубов. Она все еще цепляется за надежду, когда я почти уже сорвался в пропасть. Джули накручивает на палец золотистый локон спутанных, слипшихся волос.

Пряный запах шампуня – цветы, травы и корица, смешавшиеся с маслами ее кожи. Она так и не призналась, чем моет голову. Ей нравилось пахнуть загадкой.

– Р!

Джули и Нора выжидательно на меня смотрят. Я открываю рот, но не нахожу слов. А затем хлопает входная дверь – так резко, что дрожат металлические стены. По лестнице поднимаются тяжелые шаги.

– Господи, – испуганно шепчет Джули. Заталкивает нас в ванну в коридоре, шипит Норе: – Быстро гримируй его, – и захлопывает за нами дверь.

Нора возится со своей косметичкой и пытается заново нарумянить мою облезшую после дождя физиономию. Я прислушиваюсь к разговору внизу.

– Пап, что происходит? Зомби уже нашли?

– Еще нет, но найдут. Ты ничего не видела?

– Нет, я тут была.

– Ты одна?

– Да, со вчерашнего вечера.

– Почему в ванной свет?

К нам направляются шаги.

– Папа, подожди! Стой! Там Нора с Арчи, – говорит она, понизив голос.

– Тогда почему ты сказала, что одна? Сейчас не время для игр, Джули. Оставь прятки на другой раз.

– Они там… ну ты понимаешь.

На мгновение он все‑таки запинается. Потом:

– Нора и Арчи! – кричит он так, что содрогаются стены. – Как вы уже слышали по интеркому, в Стадионе объявлена тревога. Представить себе не могу худшее время для секса. Немедленно выходите.

Нора припирает меня к раковине и прижимает мою голову к своему декольте. Гриджо распахивает дверь.

– Папа! – пищит Джули, глядя на Нору, которая тут же от меня отпрыгивает.

– Немедленно выходите, – повторяет Гриджо. Мы выходим из ванной. Нора оправляет одежду, приглаживает волосы и в целом неплохо притворяется пристыженной. Я просто смотрю на Гриджо, на его угловатое, туго натянутое на череп лицо, и разминаю свою дикцию перед ее первой и, наверное, последней серьезной проверкой. Он смотрит мне в глаза. Между нами нет и двух футов.

– Привет, Арчи, – говорит он.

– Здрасьте, сэр.

– Вы с мисс Грин влюблены друг в друга?

– Да, сэр.

– Чудесно. А о женитьбе уже говорили?

– Еще нет.

– Чего тянуть? Зачем раздумывать? Мы живем последние дни. Где ты живешь, Арчи?

– В Поле… Голдмэн.

– В Куполе Голдмэн?

– Да, сэр. Извините.

– И кем ты там работаешь?

– Я садовник.

– Тебе хватает, чтобы прокормить ваших с Норой детей?

– У нас нет детей, сэр.

– Когда мы умираем, дети приходят нам на смену. Когда у вас будут дети, их придется кормить. Говорят, в Куполе Голдмэн дела идут не лучшим образом. Говорят, у вас все на исходе. В дурном мире мы живем, согласен?

– Иногда. Не всегда.

– Мы вынуждены обходиться тем, что нам дает Господь. Если Он подает нам камни, когда мы просим хлеба, мы заточим зубы и будем есть камни.

– Или испечем… хлеб сами. Гриджо улыбается:

– Арчи, ты что, накрашен? Гриджо бьет меня ножом.

Я даже не заметил, когда нож выскочил из ножен. Пятидюймовое лезвие пришпилило мое плечо к стене. Я ничего не чувствую и не дергаюсь. Рана не кровит.

– Джули! – бешено ревет Гриджо. Отступив на Шаг, он достает пистолет из кобуры. – Ты привела мертвого в мой город?! В мой дом?! Ты позволила мертвому тебя коснуться?!

– Папа, послушай, – говорит Джули, протягивая к нему руки. – Р другой! Он меняется!

– Мертвые не меняются, Джули! У них нет ни разума, ни души!

– Откуда нам это знать? Раз они с нами не общаются и ничего нам о своей жизни не рассказывают, раз мы не понимаем, о чем они думают, значит, они и не думают?

– Мы проводили испытания! Никакой эмоциональной реакции, ни единого признака того, что они понимают, что с ними происходит!

– Тогда ты тоже мертвый, папа! Господи! Р спас мне жизнь! Он защищал меня, помог мне вернуться домой! Он человек! И он не один такой!

– Нет, – отвечает Гриджо со внезапным спокойствием. Больше он не размахивает руками. Пистолет застыл прямо у меня перед носом, до него всего пара дюймов.

– Папа, да ты послушай! Пожалуйста! – Джули делает к нам нерешительный шаг. Пытается сохранять хладнокровие, но я вижу: она в панике. – Когда я была в аэропорту, что‑то случилось. Мы что‑то породили, и теперь это что‑то распространяется. Мертвые оживают, бросают свои гнезда и пытаются изменить свою природу. Мы должны помочь! Представь только, папа, вдруг мы сможем победить чуму! Вдруг мы разгребем весь этот бардак и сможем начать заново!

Гриджо качает головой. Видно, как под его пергаментной кожей напрягаются челюстные мышцы.

– Джули, ты слишком юна. Ты еще не понимаешь наш мир. Мы можем выживать, можем убивать тех, кто хочет убить нас, но панацеи нет. Мы годами искали ее и не нашли. Время вышло. Нашему миру конец. Его нельзя исцелить, восстановить или спасти.

– Нет, можно! – визжит Джули, теряя все свое самообладание. Кто решил, что он должен быть кошмаром? Кто выдумал это идиотское правило? Мы все можем исправить! К тому же этого мы еще не пробовали!

Гриджо скрипит зубами.

– Ты мечтательница. Дитя. Вся в мать.

– Папа, послушай!

– Нет.

Он взводит курок и приставляет пистолет точно к пластырю, который Джули налепила мне на лоб. Ну вот. Здравствуй, вездесущая ирония М. Неизбежная смерть, пренебрегавшая мной все те годы, что я призывал ее, явилась, когда я решил жить вечно. Закрываю глаза и готовлюсь к нашей встрече.

Мое лицо согревают брызги крови. Но кровь не моя. Едва успеваю открыть глаза, чтобы увидеть: нож Джули царапает руку отца. Он роняет пистолет – тот падает на пол и стреляет еще и еще, прыгая на силе отдачи меж стенами этого узкого коридора, как мяч‑попрыгунчик. Все падают на пол и закрывают голову руками. Наконец пистолет прилетает под ноги Норе и, в оглушительной тишине, замирает. Огромными, испуганными глазами Нора смотрит вниз, затем переводит взгляд на генерала. Поджав раненую руку, он бросается к ней. Нора хватает пистолет и целится ему в лицо. Он замирает. Стискивает зубы и осторожно придвигается, Как будто все равно сейчас на меня прыгнет. Но тут, одним ловким движением, не сводя с него глаз, Норм выщелкивает пустую обойму, выхватывает из сумочки новую, заряжает, досылает патрон в патронник. Гриджо делает шаг назад.

– Идите, – говорит Нора Джули. – Попробуйте выбраться. Попробуйте.

Джули хватает меня за руку. Мы пятимся прочь, а Гриджо стоит и дрожит от ярости.

– Прощай, папа, – тихо говорит Джули. Мы поворачиваемся и бросаемся вниз по лестнице.

– Джули! – воет Гриджо, и его голос так напоминает мне совсем другой звук – пустой рев сломанного охотничьего рога, – что я не могу сдержать дрожь.

Мы бежим. Джули ведет нас по лабиринту тесных улочек, я несусь следом. Со стороны ее дома все еще доносятся злобные крики. Потом треск раций. Мы бежим, за нами гонятся. Джули не уверена в маршруте. Мы описываем петли, возвращаемся к пропущенным перекресткам. Мы – крысы, мечущиеся по клетке. Мы бежим, а над нами крутятся крыши. Мы упираемся в стену. Отвесная бетонная стена, изукрашенная лесами, лестницами, мостиками в никуда. Ни одной лавки не осталось, все подмостки давно разобраны, но одна лестница зависла в воздухе, как лестница Иакова, упираясь наверху в манящий темный коридор. Бежим наверх.

Когда мы почти уже добрались до площадки, снизу доносится крик:

– Мисс Гриджо!

Оборачиваемся. Смотрим вниз. Внизу полковник Россо с группой солдат Обороны. У него одного нет в руке оружия.

– Остановитесь! Пожалуйста!

Джули толкает меня к коридору, и мы исчезаем во тьме.

Это место, очевидно, пытались перестроить, но оно мало изменилось с тех пор, как его забросили. Сосисочные лотки, сувенирные ларьки, киоски с кренделями по восемь долларов – все пустые и безжизненные – расставлены по темным углам. Эхо доносит до нас крики солдат Обороны. Вот‑вот мы упремся в тупик, и придется обернуться навстречу неизбежному.

– Р! – кричит Джули на бегу. – Мы выберемся, понял? Не смей сдаваться! – Ее голос дрожит, она вот‑вот упадет от усталости или расплачется. У меня нет сил отвечать. Вот и конец коридора. Тусклый свет, пробивающийся через трещины в бетоне, озаряет табличку:

АВАРИЙНЫЙ ВЫХОД

Джули прибавляет ходу и тащит меня за собой. Мы врезаемся в дверь, она распахивается, и…

– Ой, бля… – ахает она и цепляется за дверной проем, повиснув одной ногой над многоэтажной пропастью.

Снаружи, где из стены торчат обломки сорванной пожарной лестницы, задувает ветер.

Мимо летят птицы. Внизу огромным кладбищем с небоскребами‑надгробиями раскинулся город.

– Мисс Гриджо!

Россо с солдатами замирают где‑то в десятке Петров от нас. Россо стоит, опершись на колени, и тяжело дышит – он слишком стар для таких гонок.

Смотрю вниз на землю. Смотрю на Джули. Снова вниз – снова на Джули.

– Джули, – говорю я.

– Что?

– Ты уверена… что хочешь со мной?

Джули силится дышать, несмотря на быстро сокращающие бронхиальные трубы. Ее глаза полны вопросов, а может, сомнений, а может, страхов. Она кивает:

– Да.

– Остановитесь, пожалуйста, – чуть не стонет Россо. – Нельзя же так.

– Я должна.

– Мисс Каберне. Джули. Не бросай отца. Кроме тебя у него ничего не осталось.

Она закусывает нижнюю губу и одаривает его стальным взглядом:

– Пап уже мертв, Рози. Просто еще гнить не начал.

Джули хватает меня за ладонь, которую я когда‑то разбил о лицо М, и сжимает ее так, что в ней вот‑вот переломаются последние целые кости. Смотрит на меня:

– Ну что, Р?

Я притягиваю ее к себе. Обнимаю и прижимаю к груди так крепко, что нашим генам ничего не стоит смешаться. Мы стоим лицом к лицу. Я тянусь поцеловать ее, но вместо поцелуя делаю два шага назад, и мы валимся в дверной проем.

Мы падаем, как подстреленная птица. Я обнимаю ее руками и ногами, укутываю ее крошечное тело собой.

Мы пробиваем крышу навеса. Мне в ногу впивается балка. Голова ударяется о перекладину. На нас наматывается баннер с рекламой какого‑то мобильного телефона – и рвется. Наконец мы ударяемся о землю. Все мое тело приветствует ее хором хрустов и щелчков, вес Джули проминает мне грудную клетку. Джули скатывается в сторону, задыхаясь, а я лежу и смотрю в небо. Вот мы и выбрались.

Поднявшись на колени и опершись на землю одной рукой, Джули нашаривает в сумке ингалятор и делает торопливый вдох. Когда способность дышать к ней возвращается, она с ужасом в глазах подползает ко мне. Туманное солнце исчезает за ее лицом.

– Р! – шепчет она.

– Привет.

Медленно, неловко, как будто только что из свежей могилы, я поднимаюсь на ноги. По всему телу скрежещут и хрустят кости. Улыбаюсь и своим глуховатым, немелодичным тенором пою:

– "Рядом с тобой… я такой молодой…"

Она с хохотом кидается мне на шею. Под ее весом несколько суставов встает на место.

Джули поднимает глаза на открытую дверь. Россо смотрит на нас вниз, как из картинной рамы. Джули машет ему рукой. Он исчезает с такой скоростью, что нам ясно – погоня продолжается. Я стараюсь не судить его слишком строго, ведь в его мире приказ – это приказ.

И вот мы с Джули бежим в город. С каждым шагом мое тело все больше приходит в норму – кости соединяются, ткани стягиваются вокруг трещин, Не дают мне развалиться. Никогда ничего подобного не чувствовал. Что это – исцеление?

Мы бежим по пустым улицам, мимо бессчетных ржавых машин, мимо куч опавших листьев и мусора. Мы нарушаем одностороннее движение. Мы попираем знаки "стоп". Впереди: высокий, поросший травой холм, окраина, где город исторгает из себя автостраду, уходящую куда‑то вдаль. Позади: рев боевых машин, высыпавших из ворот Стадиона. Этому не бывать! – щерятся стальные пасти вершителей закона. – Найти этих проклятых светочей и притушить их!

Преследуемые этими завываниями, мы взбегаем на вершину холма.

Перед нами армия.

Они стоят на заросшем поле у обочины. Их сотни. Они бесцельно слоняются туда‑сюда, смотрят – кто в небо, кто в никуда. На их серых лицах со впалыми щеками странное умиротворение. Но стоит ближайшим нас заметить, они разворачиваются в нашу сторону и замирают. По толпе проходит волна, и вскоре вся толпа стоит перед нами по стойке "смирно". Джули бросает на меня изумленный взгляд, как будто хочет сказать: "Да ну?" Тут кто‑то нарушает стройные ряды, и вперед проталкивается дородный, лысый зомби под два метра ростом.

– М, – говорю я.

– Р, – говорит он и кивает Джули. – Джули.

– Привет, – настороженно отвечает она, прижимаясь ко мне.

Скрежет шин по асфальту, рев моторов – наши преследователи очень близко. М поднимается на вершину холма, и армия зомби следует за ним. Джули жмется ко мне, а они огибают нас, принимая в свою пахучую армию, в свои вонючие ряды. Наверное, это игра воображения, но М кажется мне не таким серым, как раньше. Остатки его губ гораздо подвижнее, чем прежде. Впервые за все время нашего знакомства его аккуратная бородка не заляпана кровью.

Машины все еще несутся на нас, но стоит показаться армии мертвых, как они притормаживают и вскоре останавливаются. Их всего четыре. Два "хаммера", "шевроле тахо" и "кадиллак эскалэйд" – все раскрашенные в тоскливую военную маскировку. Отсюда они кажутся маленькими и жалкими.

Наконец открывается дверь "тахо", и выходит полковник Россо. Сжимая винтовку, он озирается, перебирая в уме планы действий и шансы на их успех. Испуганный взгляд толстых линз пробегает по рядам чуть покачивающихся тел. Сглотнув, Россо опускает винтовку.

– Прости, Рози! – кричит ему Джули и указывает на Стадион. – Но я так больше не могу! Все вранье. Мы там якобы выживаем – все это неправда!

Россо вглядывается в лица ближайших зомби. Он стар и, наверное, застал то время, когда все только началось. Он слишком хорошо знает, как должны выглядеть мертвые, чтобы не заметить отличий – какими бы минимальными они ни казались на первый взгляд.

– Ты не спасешь мир в одиночку! – кричит он. – Вернись, мы все обсудим!

– Я не одна, – отвечает Джули, указывая на колышущийся вокруг нее лес зомби. – Я с ними.

Россо измученно кривится, запрыгивает обратно в машину и разворачивается к Стадиону. Остальные отступают за ним. Это небольшая отсрочка, короткая передышка, ведь они не сдадутся, не могут сдаться. Теперь они подтянут новые войска, новое вооружение и непоколебимую решимость грубой силы. И еще бы они этого не сделали. Посмотрите на нас. Хрупкая девчонка и несколько сотен чудовищ, с огнем в глазах выстроившихся на границе своего города. Далеко‑далеко у нас под ногами земля затаила дыхание, и погребенные в ней кости бессчетных поколений ждут, что будет дальше.

Мы столпились у выезда на автостраду. За нами город. Перед нами – поросшие ольхой угловатые холмы и живописная магистраль, ведущая в аэропорт. Джули стоит рядом со мной, и вид у нее гораздо менее уверенный, чем только что, когда она демонстрировала Россо свой революционный пыл. Опускаю руку на ее плечо и кричу:

– Джули! – По толпе пробегает дрожь. Пара зомби клацает зубами. Я повышаю голос: – Джули! Защищаем Джули!

Нескольким, похоже, все‑таки хочется попробовать ее на вкус, но в глазах большинства я вижу не голод, а то же восхищение, с каким нас провожали в аэропорту. Яркое. Многократно усиленное. Они не просто смотрят, они ее рассматривают. Впитывают. Каждые несколько секунд их тела содрогаются странными спазмами.

М смотрит на нее совсем другим взглядом. Щелкаю пальцами у него перед носом.

– Да ладно! – хмыкает он, как будто я слишком много от него требую.

Сажусь на бетон дорожного ограждения и думаю. Вдалеке все еще ревут машины Россо. На меня смотрят все. Нетерпеливые взгляды отовсюду. Они как бы говорят: ну? И я хочу заорать: что "ну"?! Я не генерал, не полковник и не градостроитель. Я просто труп, который не хочет быть трупом.

Джули садится рядом и кладет руку мне на колено. Я наконец‑то замечаю все синяки и царапины, которыми она обзавелась во время нашего беспарашютного прыжка. Даже на щеке есть порез – неглубокий, но, улыбнувшись, она тут же морщится. Как я все это ненавижу.

– Ты ранена.

– Да нет.

Как мне противно, что она ранена. Как противно, что все мы только и делали, что ранили ее. Всю жизнь. Я едва помню, что такое боль. Но стоит увидеть, что Джули больно, и я заражаюсь этой болью, усиленной стократ. Она сочится в мои глаза и жжет их.

– Зачем ты… пришла?

– Чтобы помочь, забыл? И чтобы тебя защитить.

– Но зачем?

Она ласково мне улыбается, и порез на ее щеке окрашивается свежей кровью.

– Потому что ты мне нравишься, мистер зомби. – Она вытирает кровь ладонью, смотрит на нее и размазывает по моей шее. – Вот так. Теперь мы в расчете.

Смотрю на нее – этого белокурого, голубоглазого ангела среди распустивших слюни мертвецов, эту хрупкую девушку, окровавленными губами улыбающуюся крайне сомнительному будущему, – и что‑то во мне переворачивается. В глазах мутнеет, по щеке ползет что‑то мокрое. Резь в глазах стихает.