Тема 10 Структура и потенциал познания

10.1 Кажется, мы довольно много знаем об окружающем нас мире, об обществе, в котором живем, о людях, которые нас окружают. Однако мы знаем также, что наши представления о вещах и людях порой оказываются ошибочными. Я считаю человека добрым приятелем, а он неожиданно подкладывает мне немалую свинью; покупаю дорогую вещь, а она разваливается через два дня. Как же получить надежное, достоверное знание? Как отличить истину от заблуждения? Как избежать ошибок? На вопросы такого рода отвечает область философии, традиционно называемая «гносеологией» (от греч. gnosis – знание и logos – понятие, учение) или «теорией познания». Иногда для обозначения этой области используют термин «эпистемология» (от греч. episteme – достоверное знание), однако в отечественной философской литературе последним термином чаще всего обозначают теорию научного познания.

Человек обладает двумя главными познавательными способностями – чувствами и разумом. У нас, как известно, пять органов чувств, с помощью которых мы познаем мир, вступая в непосредственный контакт с вещами и явлениями. Элементарной формой чувственного познания считается ощущение.

Ощущение есть результат взаимодействия внешнего мира с тем или иным органом чувств.

Воздействие на глаз порождает зрительные ощущения, на слух – слуховые и т.д. Запахи, цвета, гладкость и твердость, сочность и сладость – все это ощущения.

Восприятие – целостный образ предмета, непосредственно воздействующего на органы чувств.

Окружающие нас вещи, воздействуя одновременно на разные органы чувств, порождают не просто отдельные ощущения, но целостные образы: мы живем и действуем среди столов и стульев, домов и автомобилей, деревьев и облаков, т.е. объектов, рождающих в нашем сознании именно эти образы. Дело не обстоит так, что сначала мы ощущаем коричневое, твердое, гладкое, прямоугольное, а потом, складывая все это, получаем образ стола. Нет, мы сразу имеем образ стола, который лишь потом может быть разложен на отдельные ощущения. И эта целостность образа в значительной мере обусловлена участием в чувственном восприятии языка, слова.

Наконец, представление есть образ предмета, создаваемый памятью и воображением.

Я могу вызвать в своем сознании образ своего любимого письменного стола, даже если нахожусь от него очень далеко. Этот образ может быть бледнее, нежели непосредственное восприятие, зато воображение способно украсить его такими достоинствами, которыми реальный стол не обладает.

Таковы формы чувственного познания, которые присущи также и животным. Посмотрите на свою собаку: она поднимает ухо, услышав звук – ощущение; она радостно бросается навстречу хозяину – восприятие; она горестно скулит, когда его нет – представление. Формы чувственного познания подробно изучает психология, в частности, когнитивная психология.

Но вот чего у животных, по-видимому, нет – это разума, мышления с его тремя формами.

Понятие есть форма мышления, представляющая предметы и явления в их наиболее общих и существенных свойствах.

В языке понятия выражаются отдельными словами и словосочетаниями: «собака», «дом», «президент Гватемалы», «колбаса» – это понятия.

Суждение есть форма мышления, что-либо утверждающая или отрицающая относительно предметов, их свойств и отношений.

Благодаря наличию утверждения или отрицания суждения могут быть истинными или ложными. Истина, которую мы ищем, ложь, которую мы разоблачаем и отвергаем, представлены именно в суждениях. В языке суждения выражаются повествовательными предложениями, например, «Киты не рыбы», «Если у меня нет занятий, я сижу дома» и т.п. Считается, что ни вопросительные, ни побудительные предложения суждений не выражают. Более того, не всякое языковое выражение, имеющее грамматическую структуру повествовательного предложения, выражает суждение. В наших разговорах и речах немало бессмысленных псевдопредложений, за которыми не стоит никакая мысль, например: «Не только противодействовать, а будем отстаивать это, чтобы этого не допустить» (В.С.Черномырдин, «Итоги», 1999,н.28).

Умозаключение есть форма мысли, позволяющая из известных суждений получать новое суждение.

Грубо говоря, это способность из имеющейся у нас информации получать новую информацию. Например, если я знаю, что «Все французы европейцы» и что «Сидоров француз», то отсюда с помощью умозаключения я могу получить новое суждение: «Сидоров европеец».

Разнообразные формы мысли изучаются логикой – традиционной и математической.

Стремление понять, что такое знание и чем оно отличается от других продуктов человеческого сознания характерно уже для философов античности, которые поставили и пытались разрешить проблему: чем знание (episteme) отличается от мнения (doxa)? Если кратко резюмировать воззрения Ксенофана, Гераклита, Парменида, Платона и Аристотеля по этому вопросу, то можно сказать, что античные мыслители относили мнение к чувственно воспринимаемому изменчивому миру, а знание – к умопостигаемому миру вечных сущностей. Мнение может быть истинным или ложным, знание – всегда истинно. Это обусловлено тем, что чувственно воспринимаемые вещи изменчивы и любое утверждение, истинное для них в настоящий момент, через некоторое время может стать ложным. Например, высказывание «Сократ сидит» в настоящий момент может быть истинным, если сейчас Сократ действительно сидит. Но вот Сократ встал на ноги и это высказывание стало ложным. Стало быть, оно выражает не более чем мнение. Мир идеальных объектов не изменяется, поэтому высказывания об объектах этого мира всегда остаются истинными, например, высказывание «Человек есть разумное животное» остается истинным, какие бы изменения ни происходили в чувственно воспринимаемом мире и с отдельными конкретными людьми. Это – знание. Таким образом, античные мыслители полагали, что знание всегда остается истинным и может быть получено лишь посредством разума. Некоторые из них склонялись к мысли о том, что знанием владеют лишь бессмертные боги, а на долю людей остается лишь ненадежное мнение.

Для философов Средневековья главной проблемой становится проблема разграничения знания и веры и выяснения отношений между ними. Знание истолковывалось как то, что может быть рационально обосновано, вера же принимается безо всякого обоснования. В связи с истолкованием взаимоотношений между верой и знанием выделилось три основных позиции. Представители одной (Августин, Ансельм Кентерберийский) утверждали, что постулаты веры предшествуют всякому знанию и служат отправным пунктом при построении рациональных рассуждений («верую, чтобы понимать» – вот их кредо); сторонники второй позиции (Абеляр), напротив, настаивали на том, что знание должно предшествовать вере и использоваться для ее обоснования («понимаю, чтобы веровать»); наконец, третья позиция (Тертуллиан, Петр Дамиани) провозглашает несовместимость знания и веры и невозможность рационального обоснования догматов веры («верую, ибо абсурдно»). Любопытно, что все эти три позиции можно ныне встретить при обсуждении вопроса о соотношении религии и науки.

Современная философия, в частности, философия ХХ в., продолжая старую традицию выделения знания из всей совокупности человеческих убеждений, верований, предрассудков и т.п., ставит вопрос об отличии научного знания от религиозных, философских, идеологических построений (проблема демаркации). К отличительным особенностям научного знания в настоящее время обычно относят: непротиворечивость, эмпирическую проверяемость, логическую или эмпирическую обоснованность. Утверждения и концепции, не обладающие этими характеристиками, остаются вне сферы знания. Таким образом, можно констатировать: знание есть такой результат познавательной деятельности, который обладает непреходящей истинностью, может быть логически или фактически обоснован и допускает эмпирическую или практическую проверку.

Знание принято разделять на обыденное и научное. Обыденное знание, опирающееся на здравый смысл и повседневный опыт человека, служит для его ориентации в окружающем мире и организации практической деятельности. Считается, что это знание не всегда выражается в языке и отчасти существует в чувственных образах, наглядных представлениях о вещах и явлениях. Такого рода знание в элементарных формах присуще уже высшим животным. Обыденное знание относится к отдельным предметам и явлениям, оно не проникает в суть вещей, носит обрывочный и фрагментарный характер. Знание о глубинной структуре предметов и явлений, об существенных взаимосвязях дает наука.

Научное знание отличается систематичностью и опирается на целенаправленные познавательные процедуры. Оно разделяется на эмпирическое и теоретическое знание. Первое является результатом применения эмпирических методов познания (наблюдения и эксперимента) и относится к чувственно воспринимаемым вещам и явлениям. В этом отношении оно близко подходит к обыденному знанию. Теоретическое знание выражает существенные, закономерные связи изучаемой области явлений и, как правило, относится к идеализированным, абстрактным объектам. Некоторые исследователи (например, М.Полани) полагают, что в науке – наряду с вербальным – имеется еще и невербальное, так называемое «неявное» знание, представленное навыками и умениями.

Основная проблема, обсуждавшаяся в философии ХХ в. в связи с понятием знания, это проблема отношения знания, главным образом, научно-теоретического знания, к реальности. Представители марксистской философии, пользовавшейся широким влиянием в ХХ в., истолковывали знание как адекватное отражение действительности, т.е. считали, что знание дает нам образ, картину окружающего мира. Когда речь идет об общей картине мира, создаваемой человечеством в ходе его исторического развития, то понимание знания как отражения или описания реальности в той или иной мере разделяется многими философами. Однако в применении к отдельным элементам знания – понятиям, законам, теориям – принцип отражения вызывает трудности и споры. В настоящее время этот принцип в какой-то мере поддерживают представители «научного реализма», полагающие, что понятиям научных теорий соответствуют реальные объекты и их связи.

С реалистской интерпретацией знания конкурирует инструментализм, сторонники которого считают, что знание, главным образом, теоретическое, не является описанием реальности, а представляет собой лишь инструмент для установления фактов, их систематизации и предсказания. Инструменталистская концепция возникла еще в ХУ1 в., когда была предпринята попытка истолковать учение Коперника не как описание Солнечной системы, а как математический инструмент для вычисления положений звезд и планет. И каждый раз, когда в науке происходит смена теорий, связанная с отказом от прежних представлений, инструментализм возрождается. В ХХ в. в связи с возникновением теории относительности, квантовой механики и крушением картины мира классической физики, оживились попытки рассматривать теоретическое знание только как инструмент, а не подлинное описание.

Одна из интересных и недавних попыток истолкования знания, получившая широкое признание во второй половине ХХ в., принадлежит британскому философу К.Попперу. Он исходит из невозможности обосновать истинность знания и считает всякое знание принципиально недостоверным. Конечно, научное знание претендует на описание реальности, но наука не может надежно обосновать этих претензий, поэтому получаемое ею знание всегда остается предположительным и ненадежным. Можно сказать, что эта трактовка в определенной мере возвращает нас к античности: истинное знание доступно только богам, люди же вынуждены довольствоваться изменчивым и ненадежным мнением. В конце ХХ в. именно такое понимание знания стало наиболее распространенным: знание есть такой результат познания, который претендует на адекватное описание реальности, поэтому может оцениваться как истинный или ложный, который может быть рационально обоснован, однако при этом все наши оценки и обоснования относительны, поэтому всякое знание никогда не является абсолютно надежным и достоверным.

До сих пор нет общепризнанных ответов на многие интересные и сложные вопросы: считать ли знанием то, что не может быть выражено в языке? В каком смысле можно говорить о «ложном знании»? Наконец, самый главный вопрос: в какой мере знание обусловлено особенностями познаваемого объекта, а в какой – деятельностью познающего субъекта?

Чувства и разум с их специфическими формами образуют тот главный источник, из которого проистекают все наши знания о мире. Но философы склонны задаваться вопросом: что важнее для познания – чувства или разум?

При ответе на этот вопрос философы Нового времени разделились на два противоположных лагеря – эмпириков и рационалистов.

Представители эмпиризма считают, что основным источником познания являются показания органов чувств, а знания, полученные в результате чувственного опыта, наиболее надежны. Разум склонен к беспочвенным фантазиям, к вымыслам, поддается внушенным стереотипам и штампам, поэтому он лишь искажает истинную картину мира, доставляемую органами чувств. Крупнейшими представителями эмпиризма были, в основном, английские философы Ф.Бэкон (1561 – 1626), Дж.Локк (1632 – 1704), Дж.Беркли (1685 – 1753).

Рационализм, напротив, настаивает на том, что подлинное истинное знание способен дать только разум, а не чувства. На этой позиции стояли Р.Декарт (1596 – 1650) и Г.Лейбниц (1646 – 1716).

Надо сказать, что и у эмпириков, и у рационалистов были свои резоны. Действительно, наш разум легко поддается внушениям; наши выводы часто ошибочны; наши фантазии, утопии, мечты часто приводят нас к искаженной картине реальности. Словом, лучше один раз увидеть своими глазами, пощупать руками, попробовать на вкус, чем сто раз услышать чьи-то рассуждения. Это верно!

Однако рационалист также вполне справедливо указывает на то, что чувства тоже нас часто обманывают: ложечка в стакане с чаем кажется сломанной, вода в жаркий день – холодной, дома в лучах заката выглядят красными. В конце концов, если бы в процессе познания мы руководствовались только чувствами, то мы до сих пор верили бы в то, что Солнце ходит вокруг Земли – ведь об этом ежедневно говорит нам повседневный эмпирический опыт!

Следует заметить, что ни одна философская концепция – если она хотя бы на некоторое время находит поддержку – не является полностью абсурдной, в ней всегда найдется какая-то здравая мысль. На сплошной глупости философию не создашь. С современной точки зрения, и эмпирики, и рационалисты были отчасти правы, подчеркивая важность для познания как чувств, так и разума. Важно и то, и другое! Ошибка их состояла в том, что как эмпирики, так и рационалисты полагали, будто чувства и разум действуют в отрыве друг от друга, изолированно: органы чувств доставляют нам ощущения и восприятия сами по себе, без участия разума, а разум, в свою очередь, способен функционировать, никак не опираясь на показания органов чувств. В ХХ в. наука показала, что в процессах познания чувства тесно взаимодействуют с разумом, что чувственные образы вещей создаются при участии мышления, что противопоставление разума чувствам в значительной мере лишено смысла. Эмпиризм и рационализм ХУ11 – ХУ111 вв. ушел в прошлое. Тем не менее, в своем обыденном мировоззрении мы либо больше доверяем показаниям своих органов чувств, либо склонны больше полагаться на рассуждения, т.е. склоняемся либо к эмпирикам, либо к рационалистам. И в философии ХХ в. эмпиризм нашел выражение в позитивизме, а рационализм – в философии К.Поппера и его последователей.

Как рационалисты, так и эмпирики осознавали, что далеко не все те свойства, которые мы приписываем вещам, им действительно принадлежат. Философы Нового времени признавали восходящее еще к античности и подчеркнутое нарождающейся наукой разделение свойств, качеств вещей на первичные и вторичные.

Первичные качества – те свойства предметов, явлений, которые им действительно принадлежат.

К таковым Дж.Локк, специально разработавший этот вопрос, относил величину предметов, их форму, количество, протяженность, движение. Если на моем садовом участке растет пять яблонь, то вот эта характеристика множества яблонь в моем саду – «пять» – объективно, т.е. независимо ни от каких наблюдателей, принадлежит этому множеству. Но мы приписываем вещам и такие свойства, которые объективно им не принадлежат.

Вторичные качества – те свойства вещей, которые на самом деле вещам не принадлежат и представляют собой наши ощущения, которые мы приписываем вещам в качестве их якобы объективных свойств.

Ко вторичным качествам очевидно относятся цвет, вкус, запах, тепло, боль и т.п. Таким образом, когда мы говорим: «Яблоко зеленое и круглое», то «зеленое» и «круглое» рассматриваются нами в повседневной жизни как свойства самого яблока. Это неверно. Яблоко действительно круглое, скажет Локк, - это объективное свойство вещи, ее первичное качество, но оно не зеленое. Цвет представляет собой наше ощущение, которое мы объективируем и приписываем вещам. Еще проще это увидеть в случае вкусовых ощущений. Многие из нас согласятся с тем, что сахар сладок, следовательно, признают истинным утверждение «Сахар сладок». Кажется, что сладость – объективное свойство сахара, как соленость свойство селедки, а кислость – лимона. Однако при некоторых заболеваниях, т.е. при изменении ощущений субъекта, сахар представляется горьким, значит, реально у него нет свойства сладости. Морской прибой вовсе не «ласковый», буря – не «свирепая», Луна – не «печальная» и т.п.

Разработка учения о первичных и вторичных качествах была громадным шагом вперед по сравнению с «наивным реализмом» обыденного мировоззрения, которое считает реальный мир именно таким, каким он нам представляется в показаниях органов чувств. Мир, в котором мы живем, мир нашего обыденного мировоззрения полон звуков, красок, запахов, его вещи добры, приветливы или враждебны нам. Однако реальные вещи – сами по себе – отнюдь не таковы, какими являются нашему сознанию. С них сползают все краски, отлетают прочь звуки и запахи, они лишена тепла или холода, твердости и гладкости. Реальный мир – это мир сухих геометрических форм, размеров, движений, длительностей, иначе говоря, мир скелетов, а не живых объектов с плотью и кровью. Недаром Галилей говорил, что книга природы написана на языке математики. Да, поэту в таком мире делать нечего.

10.2 Увы, даже математика и физика имеют дело не с реальными свойствами вещей. Вскоре после Локка ирландский философ Дж. Беркли показал, что и первичные качества вещей – величина, форма, движение – также являются продуктом совместной деятельности чувств и разума, т.е. не существуют реально как объективные свойства вещей. Не просто знакомы нам вещи и люди, но даже их скелеты есть порождение нашей чувственности и разума! И один из крупнейших философов Нового времени – немецкий философ И.Кант (1724 – 1804) сделал отсюда вывод о том, что мы ничего не знаем и никогда не узнаем о том, каков мир на самом деле.

Действительно, подумайте сами: мы только что убедились в том, что мир нашего повседневного опыта представляет собой конструкцию наших чувств и разума. Конечно, мы конструируем вещи и их свойства под воздействием внешнего мира. Но похожи ли мир и вещи нашего повседневного опыта на ту реальность, которая на нас воздействует? Для ответа на этот вопрос нам нужно было бы сравнить некоторую вещь и представление об этой вещи, существующее в нашем сознании. Это можно было бы сделать лишь в том случае, если бы мы были способны выйти из границ нашего сознания и взглянуть на него, так сказать, «со стороны». Более того, нам нужно увидеть и сами вещи без посредства нашей чувственности и разума. Вспомните «Волшебника изумрудного города»! Все жители этого города ходят в зеленых очках, поэтому весь город, все окружающие вещи представляются им зелеными. Они считают зеленый цвет объективным свойством своего мира. Чтобы убедиться в том, так ли это на самом деле, нужно снять очки и взглянуть на город без них. Но это невозможно! Человек не может освободиться от своей чувственности и разума, не может снять очки, надетые на него природой. Поэтому мы обречены жить в мире, созданном нашим сознанием, познавать его, но объективный мир нам недоступен – это, как говорит Кант, «вещь в себе». Такая позиция, отрицающая познаваемость мира, называется в философии «агностицизмом».

Агностицизм преодолевался в философии разными способами. Для нас же с вами урок агностицизма заключается в следующем простом положении: следует отличать образ мира, создаваемый нашим сознанием, наукой, от самого объективного мира и всегда помнить о том, что любое наше представление о вещах и людях может оказаться ошибочным. Небольшая доля агностицизма – хорошее лекарство от фанатизма и самоуверенности.

10.3 В конце концов, все проблемы гносеологии стягиваются в одну: что такое истина и как ее получить? В повседневной жизни слово «истина» служит для выражения согласия, признания чего-то фактом, для обозначения глубокого, сокровенного знания о мире, содержащегося в Откровении, и т.д. Гносеология уточняет одно из значений этого слова.

Истинной (или просто истиной) называется такая мысль, которая соответствует своему предмету, т.е. представляет его таким, каков он есть на самом деле. Соответственно, ложной будет такая мысль, которая не соответствует своему предмету, т.е. представляет его не таким, каков он на самом деле.

Это очень просто: предложение «Москва – столица России» истинно, ибо Москва действительно является столицей России; предложение «Тверь – столица России» ложно, ибо на самом деле это не так. В сущности, именно таким пониманием истины мы часто руководствуемся в повседневной жизни. Скажем, насобирав в лесу поганок и мухоморов, мы приходим домой, и нам говорят сердобольные соседи: «Эти грибы ядовиты». Не обращая внимания на предостережения окружающих, мы жарим и съедаем свою добычу, а потом, уже лежа в больнице, со вздохом признаем: «Да, соседи были правы, эти грибы действительно ядовиты».

Вот такое понимание истины обыденным мировоззрением выразили еще Платон и Аристотель, поэтому концепцию истины, рассматривающую ее как соответствие мысли действительности, часто называют «классической» концепцией истины или теорией «корреспонденции» (от англ. correspondence – соответствие). По-видимому, такое понимание истины глубоко укоренено в обыденном мировоззрении и здравом смысле, поэтому оно и держится в нем вот уже более двух тысяч лет. Идея, выражаемая классической концепцией истины, на первый взгляд проста: если наш мысленный образ вещи, ситуации, мира в целом похож на саму вещь, ситуацию, мир сам по себе, то этот образ истинен. Он помогает нам ориентироваться в мире и успешно действовать. Эта идея нашла выражение в марксистской «теории отражения», согласно которой истина и наше сознание в целом представляют собой отражение внешнего мира, причем слово «отражение» несло в своем содержании мысль о зеркале, о зеркальном сходстве отображаемого с отображением.

На уровне здравого смысла, повседневного опыта, обыденного мировоззрения все это выглядит вполне приемлемым. Однако философы приходят в отчаяние, пытаясь уточнить классическое понимание истины. Многие из них перед лицом столетних неудач вообще отказываются говорить об истине и считают понятие истины абсурдным. Почему?

Можно указать, по крайней мере, на три проблемы, которые возникают в связи с попытками уточнения классической концепции истины.

Во-первых, чрезвычайно неясно, что означает «соответствие» мысли действительности или реальному положению дел. Ну, когда речь идет о чувственном образе, то это «соответствие» еще можно истолковать как «сходство» образа и вещи. Я могу допустить, что мой чувственный образ стола как-то похож на сам стол (да и то это самостоятельная сложная проблема, чем мы могли убедиться, рассматривая вопрос о первичных и вторичных качествах). Но о каком сходстве можно говорить, когда речь идет о мысли и предмете? В каком смысле утверждение «Треугольник имеет три угла» похоже на треугольник? Ясно, что ни о каком «сходстве» речь здесь идти не может. Но тогда что такое «соответствие»? Это до сих пор открытый вопрос.

Во-вторых, как узнать, где истина, а где ложь, как отличить истину от заблуждения? Это вопрос о критерии истины, о ее признаках. Декарт, например, полагал, что критерием истины являются ясность и отчетливость: если некоторая мысль мне совершенно ясна, то она и истинна. По-видимому, этот критерий мало что дает. Вот две противоположные мысли: «Слоны живут в Австралии» и «Слоны не живут в Австралии». Обе мне ясны, но какая из них истинна? Марксистская философия в качестве критерия истины предложила рассматривать практическую деятельность: если, руководствуясь какой-то мыслью, я добиваюсь успеха в деятельности, то эта мысль истинна. По-видимому, во многих случаях этот критерий помогает нам отличить истину от заблуждения. Если я покупаю ружье, еду в Австралию охотиться на слонов, но прочесав ее вдоль и поперек, не нахожу ни одного слона, то вправе заключить, что мысль «Слоны живут в Австралии» ложна и истинна противоположная мысль. Хочешь узнать, щедр человек или скуповат, - сходи с ним в ресторан или попроси у него взаймы; хочешь узнать, не сгнила ли твоя картошка, – попробуй ее почистить. Критерий практики на первый взгляд так прост и очевиден, что мы, советские философы, иногда удивлялись: почему же наши зарубежные коллеги не хотят его признать? Верно, на уровне повседневного опыта он функционирует неплохо. Но уже и здесь выясняется, что ложные идеи также приводят к успеху в практической деятельности. Простой пример: мы до сих пор ориентируемся на местности, исходя из того, что Солнце и весь небосвод вращаются вокруг Земли. А уж когда речь заходит о более сложных вещах, о научных и математических теориях, то и само понятие практики становится либо вовсе неприменимым, либо чрезвычайно расплывчатым.

Наконец, третий важный вопрос, связанный с классическим понятием истины, встает при попытке оценить историю человеческого познания. Классическая концепция знает лишь два понятия – истину и ложь. Допустим, в настоящий момент мы умеем из совокупности современного человеческого знания и убеждений выделить истину и отделить ее от лжи. Взглянув с точки зрения современных истин на предшествующие идеи и теории, мы обнаружим, что все они или, по крайней мере, большая часть – ложны. Скажем, сейчас нам совершенно ясно, что естественно-научные взгляды Аристотеля ложны, что медицинские идеи Гиппократа и Галена ложны, что теории эволюции Кювье или Ламарка ложны, что даже великий Ньютон ошибался в своих представлениях о природе света, пространства и времени. Но как же сплошная цепь заблуждений могла привести к современной истине? И как это люди могли жить и действовать, руководствуясь исключительно ложью? Что-то здесь не так. Значит, оценка истории познания требует каких-то новых понятий, либо изменения смысла классического понятия истины.

Предложено немало решений указанных проблем, но пока среди них нет ни одного, которое не порождало бы, в свою очередь, еще более трудных вопросов. Поэтому многие философы предпочитают вообще не говорить об истине. Некоторые же предлагают отказаться от классического понимания истины и выработать какое-то иное истолкование этого понятия. Например, в конце Х1Х – начале ХХ вв. американские философы Ч.Пирс, У.Джеймс и Дж.Дьюи разработали прагматизм – философскую концепцию, которая просто отождествляет истинность с полезностью: истинно то, что полезно, что приносит успех, и неважно, похоже ли наше представление о мире на сам мир. Возможно, что в общественной жизни такое понимание истины и можно было бы принять. В самом деле, если кто-то действует, руководствуясь некоторыми представлениями об обществе, о людях, отношениях между людьми, и добивается жизненного успеха, то, по-видимому, его представления верны, истинны. Если государственный деятель предлагает какие-то социальные реформы и осуществление этих реформ идет на благо обществу, то, по-видимому, идеи такого деятеля верны. Однако для естествознания такое понимание истины совершенно не подходит: мы не можем считать истинной геоцентрическую систему мира только потому, что успешно ею пользуемся в своих повседневных делах. В ХХ в. было предложено еще несколько концепций истины, и сейчас по поводу истолкования этого понятия продолжаются споры. И все-таки среди всех этих споров прочно стоит основная идея обыденного мировоззрения и классической концепции: истинно то, что соответствует реальному положению дел.