Отношение общего к частному 2 page

Аристотель и не пытается выводить ее из своих метафизи­ческих начал. Скорее, наоборот, он добывает эти начала путем философского анализа этой действительности. Действительная природа вещей, их φυσιζ, есть предмет умозрения Аристотеля. И она представляется ему совокупностью форм, реально осущест­вляющихся в материи.

Физика Аристотеля

"Первая философия" рассматривает "сущее, как сущее", т.е. отвлеченно от всяких чувственных и физических свойств, напри­мер, движения, телесности и пр. Физика рассматривает то, что

434 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

движется, и то, что телесно. Ее предмет есть природа – φυσιζ. Под движением Аристотель понимает всякое изменение, всякое осуществление в действительности чего-либо возможного и, сообразно четырем главным своим "категориям", признает че­тыре вида движения: 1) субстанциальное (χατα την ουσιαν) – происхождение и уничтожение; 2) количественное (χατα το πο­σόν) – увеличение и уменьшение (αυξησιζ χαι φΦισιζ); 3) качественное (χατα το ποιον) – αλλοιωσιζ – качественное из­менение; 4) пространственное – движение в собственном смыс­ле слова, или перемещение (φορά).

Все виды движения обусловливаются пространственным движением, стоят в зависимости от него, ибо все они определяются движением неба, с которым связываются все изменения, все явления в подлунной. Мы бы сказали, что как физиологические, так и химические процессы связываются с процессами механиче­ского движения. Поэтому Аристотель особенно тщательно иссле­дует это понятие пространственного движения и связанные с ним другия понятия, имевшие такое роковое значение для античной физики, – понятия беспредельного пространства и времени, с которыми оперировала древняя метафизика. Разрешая противо­речия, которые элеаты и мегарцы раскрывали в понятиях ве­личины и движения, Аристотель доказывает, что беспредельное (άπειρον) существует лишь потенциально (δυνάμει), а не ак­туально. Элейская философия отрицала возможность движения в данном пространстве и времени, исходя из их бесконечной делимости, – Аристотель доказывает, что бесконечная дели­мость времени и пространства – не действительна, а лишь потен­циальна: пространство, как и время, делимо, но не разделено. Понятие беспредельности – чисто отрицательное; актуально существует лишь нечто определенное, оформленное; άπειρον – беспредельное – есть лишь материя, а так как чистая материя существует только как потенция, то действительного, актуаль­ного бесконечного нет.

Далее, теория пространства и времени значительно и даже чрезмерно упрощается Аристотелем: понятие пространства сво­дится к понятию места – τοποζ, понятие времени – к понятию

Аристотель 435

определенного промежутка времени. Такова тенденция Аристо­теля: нет отвлеченностей, нет пространства и времени без вещест­ва и движения. Нет пустого времени и пространства, а есть лишь время и пространство наполненные – определенные места и времена. Аристотель определяет пространство как границу объемлющего тела по отношению к тому, которое объемлется, т.е. попросту – пространство есть место, наполненное телом. Время определяется, как "число движения по отношению к предшествующему и последующему" (αριϋμοζ χινησεωζ χατα το προτερον χαι ύστερον). Что хочет сказать этим Аристотель? Мы измеряем течение времени числом годов, дней, Часов, минут и т. д.; часы и минуты измеряются нами движением часовой стрел­ки, дни и годы – видимым движением неба. Определенное вре­мя есть совокупность последовательных моментов, единиц вре­мени, в течение которых произошло то или другое событие, то или другое движение. Одно движение совершается скорее, дру­гое медленнее, т.е. в одно и то же время может произойти боль­шее или меньшее количество движения; количество движения определяется пространством и временем. Таким образом время для Аристотеля – не есть общая возможность последовательности вообще, а определенный промежуток в последовательности дви­жений, как пространство есть лишь определенное место. Неопре­деленность времени, беспредельность пространства – актуаль­но не существуют; актуально есть только занятое, наполненное и постольку определенное время и пространство. Этим легко разре­шаются все затруднения элеатов. Аристотель доказывает отсю­да, что нет пустоты во времени или в пространстве, что вне ми­ра нет пространства и не было времени. Мир вечен, движение было и есть всегда; оно непрерывно и вечно. Круговое движение есть совершенное, безначальное и бесконечное, возвращающееся к себе – первичная форма движения.

Но, сводя все изменения к движению, Аристотель далек от механического миросозерцания атомистов, сводивших все изме­нения лишь к перемещению частиц в пространстве. Он подвер­гает сильной критике учение Демокрита, признает основные качественные различия вещей и реальность качественных изме-

436 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

нений вещества, обосновывая возможность таких изменений своей теорией об отношении потенции к акту. Материальная природа представлялась ему подобной организму, в котором из семени развиваются новые разнообразные свойства. Даже там, где мы видим внешнее соединение двух тел, возможен их органический синтез: из двух тел составляется новое образование, отличное от каждого из предыдущих, и в котором осуществилась новая фор­ма бытия.

Вообще, по Аристотелю, всякое изменение, не только орга­ническое, но и механическое, обусловлено внутренними немате­риальными причинами: он признавал в природе бессознательное, инстинктивное творчество. В ней таятся потенциальные формы, которые и осуществляются в ее творческом движении, причем высшие формы, как наиболее совершенные, осуществляются при­родой лишь после целого ряда промежуточных ступеней.

Аристотель первый отверг космогонию. Действительность, как и возможность, не имеет происхождения. Формы и виды – вечные и неизменные, как идеи Платона, существовали всегда в вещах и в действительности и никогда – вне их. Поэтому и дейст­вительный мир не имеет начала и конца: подобно Платонову ми­ру идей, он пребывает вечно. Мир един, вечен и совершенен, ибо в нем выразилась действительность. Божество не могло сущест­вовать без мира, равно как и материя не могла никогда быть чис-той потенцией, но всегда имела форму.

В описании устройства мира Аристотель признает разли­чие между подлунным (τα ενταυΦα) и надлунным миром (τα έχει). Неизменная правильность движения небесных тел составляет отличительную черту верхних сфер. Материя этих сфер – эфир, неспособный ни к какому изменению, кроме перемещения, и при­том кругового: поэтому там – вечная, неизменная, божествен­ная жизнь, а внизу царит закон вечного изменения, возникнове­ния и уничтожения; самый вид этих двух областей свидетельст­вует об их отличии друг от друга.

Аристотель признавал четыре стихии, обладающие проти­воположными качествами (холод и тепло, сухое и сырое): землю,

Аристотель 437

воздух, огонь и воду. Эти стихии могут постепенно взаимно переходить друг в друга. Пятая стихия – эфир, которой напол­нена верхняя сфера, не изменяется и не переходит в другие сти­хии.

В середине мироздания находится неподвижная земля, вокруг которой расположены три другие материальные стихии: вода, воздух и огонь. Вокруг земли вращаются сферы, к которым прикреплены солнце, луна и пять планет. За ними следует край­няя сфера – небо неподвижных звезд (πρωτοζ ουρανοζ), напол­ненное эфиром и приводимое в движение верховным божеством. Звезды суть вечные, божественные существа, ведущие блаженную жизнь, – воззрение, общее всем древним философам. Планеты имеют самостоятельное движение, не зависящее от движения не­ба, совершающееся не по кругам, а по эллипсисам. Они имеют своих двигателей, своих богов, обусловливающих различие их движения (политеистическая черта). Для объяснения эллиптиче­ской формы движения планет Аристотель приписывал каждой из них несколько сфер, зависящих друг от друга, причем данная планета всегда прикреплена к низшей из этих сфер.

Земля есть область изменения, возникновения и уничтоже­ния, вечный круговорот которых зависит от неравномерного движения планет. В связи с влиянием солнца и сменой дня и ночи находится круговорот и изменения, противоположный вечному бытию звезд.

Аристотель – отец систематической зоологии и сравни­тельной анатомии. Правда, он многое почерпнул по этим отрас­лям науки у своих предшественников; но его заслуги все же колоссальны. Его попытка естественной классификации живот­ных научна, насколько это возможно было в его эпоху. Одна зоология Аристотеля могла бы доставить ему славу великого естествоиспытателя. Конечно, мы не можем здесь излагать спе­циально зоологические воззрения Аристотеля. Но нас интересуют общие философские взгляды, которыми они проникнуты. Природа – не бессвязная трагедия, но художественное произве­дение, в котором все связано и в целом, и в отдельных частях.

438 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

Учение "О душе"

Организм есть единое целое, в котором все части подчинены некоторой общей форме. Жизнь состоит в способности двигать себя самопроизвольно; этой способностью органические сущест­ва отличаются от неорганических. Всякое движение предполагает движущую форму и движущееся вещество. Такое вещество есть организованное тело, а такая форма, изнутри зиждущая и орга­низующая это тело, есть душа живых существ. Способностью двигать себя самого существо может обладать лишь в том случае, если в нем живет деятельное начало, движущее материю. "Само­движение" или самопроизвольная деятельность, в которой со­стоит жизнь, обусловливает самосохранение или поддержание жизни существа, его определенной органической формы; поэтому оно обнимает в себе его питание, размножение, рост, ощущение, представление, желание. Материя сама собою никак не может отправлять все эти деятельности. Как приспособление к ним тела, так и непрерывное отправление их зависит лишь от деятельного начала, отличного от материи. Это начало – αίτια и αρχή жизни – есть душа.

Таким образом, по Аристотелю, душа не есть тело, но не может без тела, как форма не может быть без материи; она нематериальна и постольку неподвижна (в отличие от Платона, который считал душу самодвижущейся). Она есть движущее начало, форма тела, организующая его, и вместе с тем – цель его: тело есть лишь орудие, приспособленное к ней, – ее орган; душа – εντελέχεια η πρώτη σωματοζ φυσιχου οργανιχου, т.е. та цель, та нематериальная энергия, которая движет тело, созидает его, определяет его организацию. Она есть то, что осуществляет жизненную деятельность, которой потенциально наделено на­ше тело.

Отличная от тела, душа, однако, неотделима от него, немыслима без него, как зрение – без глаз, или как способность ходить – без ног ([την ψυχην] άνευ σωματοζ αδυνατοζ υπαρ-χειν, οίον βαδιζειν άνευ ποδων). Как зрение есть психическая энергия глаза, или слух – психическая энергия слухового органа,

Аристотель 439

или чувственность вообще – психическая энергия телесных органов чувств, так душа, обнимающая в себе все эти энергии, есть "энергия" живого организма в целом. Чувство должно иметь психическую сторону и физический орган: без телесности нет душевной жизни. Душа – для тела, и данное тело – для данной души: поэтому нет переселения душ; σωμα μεν γαρ ουχ εστίν η ψυχή, σωματοζ δε τι (Περί ψυχηζ). И подобно тому как отпечаток на воске немыслим без воска, так и душа немыслима без тела.

Соответственно трем отделам органического мира сущест­вует и три рода души: 1) органическая, растительная душа – Ορεπτιχη (питательная); ее функции – растительные, т.е. пита­ние и размножение; 2) животная душа – ανθητιχη (чувствующая); ее функции: чувства и ощущения; 3) душа человека – νουζ – разумная; ей присуще начало бессмертное, хотя и не индиви­дуальное. Растения не имеют центра органической жизни, цент­ра душевной деятельности. У животных есть внутреннее сре­доточие в сердце. У них есть ощущения удовольствия и страда­ния, желательные способности (το ορεχτιχον), отчего зависит и различие их характеров и нравов. И в общем центре психической жизни все эти способности и чувствования связываются, согла­суются друг с другом.

В психологических трудах Аристотеля мы находим анализ душевных процессов: ощущений и связанной с ними деятельнос­ти разума и воли. Ощущение (αισΦησιζ) есть изменение, произво­димое в душе ощущаемым предметом через посредство тела и состоящее в том, что ощущающему сообщается образ или форма ощущаемого. Единичные чувства (αισθ-ησιζ τ05ν ίδιων) никогда не обманывают нас; ложно лишь суждение, которое мы представ­ляем на основании отдельных свидетельств, показаний отдель­ных чувств. Общие свойства и отношения, воспринимаемые через посредство чувств, каковы: число, величина, время, покой, дви­жение и т.д., относятся не к одному из чувств, а к общему чувст­ву. Эта способность общих восприятий предполагает центр ор­ганов душевной жизни – общее чувствилище (αισθητηρσιη χοινον). В нем сортируются и сопоставляются свидетельства от­дельных ощущений, которые и мы относим к известным внеш-

440 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии_______

ним предметам. Здесь заключается способность к восприятию, памяти и мышлению. Орган этого общего чувства есть сердце. Если движение, возбужденное предметом в чувственном органе, передается центральному органу, оно вызывает в нем возобнов­ленное появление чувственного образа или воображаемое предс­тавление (φαντασία); если же мы отнесем этот образ к какому-нибудь прошедшему событию, то это называется воспоминанием (μνήμη); сознательный вызов воспоминания есть припоминание (αναμνησιζ). Вообще у Аристотеля мы находим целую систему психологии, чрезвычайно разработанную.

Человек есть совершенное животное – венец творения; он обладает совершенным телом и совершенной душой. Вместе с растениями он обладает растительной душою, вместе с живот­ными – чувствующей душою, способности которой – восприя­тие, память, воображение – достигают в нем своего высшего раз­вития. Но и человеческая душа зависит от тела, есть лишь его энергия и без него не может существовать.

От всех прочих существ человек отличается разумом или духом (νουζ), который соединяется в нем с животного душою. Душа произошла вместе с телом и кончается вместе с ним. Разум не имеет ни начала, ни конца; он заключает в себе начало универсальное, он чист, вечен, совершенно отделим от тела и не имеет индивидуальности.

Все наши душевные способности и ощущения – воспо­минание, желание, любовь – связаны с телом; разум свободен от всякого сообщения с ним и как бы снаружи, извне привходит в человека и сообщается ему. Все душевные способности постепен­но развиваются друг из друга. Разум же не есть ступень развития душевной жизни, но совершенно самобытное, самостоятельное начало. Будучи в человеке или вне его, он везде тожествен себе, отличен от телесного (απαθηζ); он есть чистая энергия (ενεργεία), чистая мысль – νοησιζ του νοουμένου, νοησιζ τηζ νοησεωζ. Умопостигаемый мир есть единственное содержание разума, познающего начала всего сущего. Обладая этой способностью, человек приближается к Богу – в этом его богоподобие, соеди-

Аристотель 441

нение с Богом; наряду с животной душою в нем живет разум – начало общее, божественное.

Тем не менее Аристотель сознает, что человеческий разум хотя и способен к познанию истины, но развивается постепенно, в зависимости от чувственного опыта и от практической жизни, от желания и воли. Он ограничен, он развивается и в этом своем развитии переходит из потенциального состояния (δυναμιζ) в актуальное (ενεργεία). Как простая потенция или способность, человеческий разум отличается от деятельного, актуального разума (νουζ ποιητιχοζ); Аристотель определяет его как стра­дательный, пассивный разум (νουζ παϋητιχοζ), подверженный внешнему воздействию наших чувственных впечатлений и восприятий. Но из страдательного состояния наш ум переходит в деятельное состояние в самом акте познания: там, где я познаю действительно, там разум превращается в актуальный или дейст­вующий разум и как бы отожествляется с тем высшим, всеобщим и вечным разумом, который от века мыслит все мыслимое, обни­мает все мыслимые формы вещей.

Таким образом, с одной стороны, Аристотель признает восходящую лестницу развивающихся душевных способностей, по которой человек поднимается выше всего, с другой стороны, над этой лестницей стоит чистый разум – как вечная энергия, цель и вместе причина нашего развития и познания.

"Этика " Аристотеля

Обратимся к нравственной философии Аристотеля. Наря­ду с теоретической частью души философ признает и желатель­ную часть (ηθοζ), которая вмещает в себе совокупность аффектов, волнений, желаний. Чувства делятся на приятные и неприятные (ηδοναι χα λυπαι). Всякая деятельность может испытывать препятствия, сопротивление, или же, наоборот, она может раз­виваться успешно и беспрепятственно: удовольствие возникает из успешного, беспрепятственного развития естественной нор­мальной энергии, удовлетворяющейся своим собственным дейст­вием.

442 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Из удовольствия и страдания рождаются частью аффекты, страсти, частью желания и похоти. К аффектам относятся преж­де всего те, которые деятельно направляются против зла (χαχον). Совокупность их есть Φυμοζ, как и у Платона – лучшая часть желательной части души; совокупность похотей – επιθυμία.

Как каждое отдельное человеческое действие, так и че­ловеческая деятельность в своем целом должна иметь цель, и притом высшую цель, которая должна быть преследуема не ввиду каких-либо других целей, но ради себя самой – τελοζ... ον χάριν τα λοιπά πράττεται...το χαϋ αυτό διωχτον, το μηδεποτε δι άλλο αιρετον. Она не есть благо между благами, но полнота блага. Без такой конечной цели все наше действие, вся наша воля не имели бы подлинного предмета, все желания были бы тщетны, бес­цельны в своем основании; наша воля имела бы лишь бесконеч­ный ряд призрачных целей, каждая из которых, в свою очередь, являлась бы средством для других столь же призрачных, недейст­вительных целей и т.д. (ειζ άπειρον). Эту конечную цель назы­вают благом или высшим благом (bonum, ταγαϋον, το άριστον).

По учению Платона и мегариков, это благо лежит вне ми­ра, оно отрешено (χωριστον) от мира; но поэтому оно отделено и от человека и постольку недостижимо для него. Сообразно духу всей своей философии Аристотель ищет такое высшее благо, которое может быть действительным благом. Одни люди\стре­мятся к наслаждению, к жизни, исполненной удовольствий (βιοζ απολαυστιχοζ); другие стремятся к приобретению внешних благ или почестей и власти, посвящая свою жизнь общественной деятельности; третьи предаются теоретической, научной или фило­софской деятельности. Все Хотят быть счастливыми: стремясь к наслаждениям, богатству, почестям, познанию, люди стремятся достигнуть этих благ ради них самих и вместе ради счастья. Но в чем же заключается истинное человеческое счастье? Очевидно, оно не может и не должно зависеть от случая, от слепого каприза судьбы, а от самого человека, от человеческой деятельности. Жизнь, исполненная чувственных удовольствий, не есть достой­ная цель стремлений разумного человека: это – скорее скотская,

Аристотель 443

чем человеческая жизнь. Внешние блага сами по себе не могут быть конечною целью, а только средствами для целей нашего счастья. По-видимому, добродетель является целью, которую мы можем желать и ради нее самой, и ради нашего счастья; но и она еще не доставляет счастья человеку, поверженному в бедствия и страдания. Аристотель старается ответить на вопрос о том, в чем же состоит счастье. По его мнению, счастье состоит не в чем ином, как в успешной деятельности человека, в осуществлении тех энергий, тех деятельностей, которые свойственны ему по приро­де. Человек – не пассивное, а деятельное существо, поэтому и счастье его заключается в успешной, беспрепятственной деятель­ности; и самое счастье – не вещь (χτήμα), но действие (πραξιζ, ευπραξια). Недостаточно быть красивым, добродетельным и сильным, чтобы приобрести победу, – нужно действовать, под­визаться.

В чем же заключается свойственная человеку деятельность (έργον του ανθρώπου), –то дело, от которого зависит его счастье? Не в телесном питании, что свойственно растениям, не в ощу­щении, что свойственно животным, но в разумной деятельности (ψυχηζ ενεργεία χατα λογον η μη άνευ λογού). Поэтому счастье заключается в успешном, добром осуществлении разумных деятельностей человеческой души. Условием для такой деятель­ности является обладание особыми к ней способностями или доб­родетелями и, в то же время, совокупностью средств, нужных для ее осуществления.

В этом вопросе Аристотель одинаково удаляется и от киников, и от гедонистов. Он необходимо предполагает для впол­не счастливой жизни прежде всего полноту гармонического раз­вития человеческой личности, всех истинно человеческих способ­ностей и сил: дитя не может быть блаженным. А такое полное, беспрепятственное развитие человеческой деятельности обуслов­ливается обладанием всеми потребными к тому жизненными средствами: нужны богатство, друзья, здоровье. Правда, внеш­ние блага не безусловно необходимы: ибо тот, кто достиг своего

444 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

внутреннего счастья, не может быть вполне несчастен (αϋλιοζ), даже там, где он повержен в самое глубокое несчастье; но вместе с тем он не будет и блаженствовать, если на него обрушатся все беды Приама. Высший принцип счастья есть мера. Поступать не­справедливо есть зло и терпеть несправедливость есть также зло; в первом случае человек сам преступает меру (πλέον έχει του μέσου), а во втором – он терпит ущерб (ελαττον έχει). Но лучше самому терпеть несправедливость, чем делать ее другим: ибо несправедливое действие связано с порочностью самого дейст­вующего.

Удовольствие и деятельность не суть исключающие друг друга понятия. Напротив, удовольствие есть естественный резуль­тат успешной, нормальной деятельности субъекта; оно обуслов­лено ею и есть ее завершение и увенчание. Удовольствие естест­венное и непосредственное так же связано с нормальной совершен­ной деятельностью, как красота и здоровье связаны с совершен­ным развитием тела. А потому оно есть естественный результат всякой нормальной жизнедеятельности.

Счастье без удовольствия не было бы счастьем; но счастье, которое есть благая совершенная деятельность, необходимо влечет за собою удовольствие. Удовольствие не должно быть целью и мотивом нашего действия, но оно есть необходимое след­ствие деятельности, согласной с природой человека. Если бы эта деятельность и удовольствие были отделены друг от друга, то мы, конечно, предпочли бы добродетель удовольствию; но сущность добродетели, как естественной человеческой разумной деятельности, именно и состоит в ее нераздельности с удовольст­вием, т.е. в непосредственном удовлетворении в самой деятель­ности – независимо от внешних последствий или соображений. Все блага жизни желательны для этой деятельности как средст­ва – и не более. Поэтому поступки, сообразные с назначением человека, приятны сами по себе, и добродетельная жизнь имеет удовольствие в себе самой.

Таким образом наслаждение, удовлетворение, вытекаю-

Аристотель_____________________445

щее из благой деятельности, есть благо – αγαϋον, которое неот­делимо от счастья. Таким наслаждением обладает и Бог. И оно есть благо не только как плод успешной деятельности, но также и потому, что укрепляет, возбуждает, поощряет ту деятельность, из коей оно вытекает (например, удовольствие мышления). Тот, кто не испытывает удовлетворения добродетели, не может быть добродетельным.

Из энергии или деятельности низших сил и способностей человека возникают низшие – чувственные удовольствия. Их це­на определяется значением и достоинством той деятельности, из которой они возникают, например, удовольствия, получаемые нами через зрение, выше, чем удовольствия, которые дает нам осязание. Сколько различных энергий, деятельностей, родов бытия, столько различных видов удовлетворения. И все они расцениваются по своему соотношению к высшей, разумной, су­щественно человеческой деятельности – добродетели. Высшее удовольствие есть удовлетворение этой деятельности, этой энергии разумного человеческого существа.

Остальные удовольствия – животной части нашего су­щества, удовольствия, соответствующие низшим, телесным энер­гиям и потребностям, имеют свою цену, поскольку не препятст­вуют добродетели, совмещаются с нею. Но они не заслуживают даже названия удовольствия, когда мы злоупотребляем ими и пре­даемся излишествам. Собственно истинные удовольствия чело­века (ανθρώπου ηδοναι) суть удовольствия доброго, умеренно­го человека.

Наконец, к счастью, которое прежде всего есть деятель­ность, относится, по Аристотелю, и досуг (σχολή) в противо­положность труду. Непрерывное напряжение невозможно в ус­пешной, нормальной деятельности: нужен отдых, освежение от усталости, в особенности при таких занятиях, которым мы пре­даемся не ради них самих, но в виду каких-либо внешних целей, и в занятиях, сопряженных с заботами и тяжелым трудом:&эдг1 τε η ευδαιμονία εν τη σχολή avai ασχολούμεθα γαρ, ινα σχο-