Сочинения Платона

До нас дошли, как сказано, все подлинные сочинения Платона, о которых только мы встречаем какое-нибудь указание у древних авторов, а кроме того, сохранилось много и непод­линных. Сборник произведений Платона включает в себя 35 диалогов, свод определений (οροί) и 13 писем, кроме семи диа­логов, уже в древности считавшихся неподлинными.

Собрание сочинений Платона впервые было составлено к концу III века (около 200 г.) Аристофаном. Он разделил диалоги на группы и из некоторых образовал трилогии. В начале первого века по Р. X. Фразил издал второй сборник Платоновых произ-

Платон 333

ведений, в котором разделил их на тетралогии. В этот сборник вошло много неподлинных сочинений.

Вопрос о подлинности Платоновых сочинений, равно как и вопрос о порядке, в котором последовало их написание, чрезвычайно важен для понимания мысли Платона и служит одной из наиболее популярных задач филологической критики; существует по этому поводу целая литература. Конечно, много было написано ненужного и лишнего; но в общем исследования критиков заслуживают полнейшего внимания, объясняя нам возникновение и развитие Платоновой философии, одного из прекраснейших памятников человеческой мысли. Мало дошло до нас произведений более прекрасных по форме, более значительых по содержанию, чем сочинения Платона. В наше время нельзя назвать образованным человека, незнакомого хотя бы с избран­ными произведениями Гете или Шекспира; но то же самое сле­дует сказать и о некоторых диалогах Платона: их нужно знать всякому образованному человеку; этим и объясняется то благо­говение, с которым относится к ним наука.

Суждение о подлинности диалогов Платона основывается на внешних и внутренних признаках. Внешним образом подлин­ность большей части платоновских диалогов засвидетельст­вована ссылками позднейших писателей и преимущественно Аристотеля. Так, Аристотель ссылается на "Республику", "Ти-мея", "Законы" и "Федона", прямо приписывая их Платону. Дру­гие диалоги он цитирует без точного указания автора, называя только главное действующее лицо этих бесед – Сократа. В та­ких случаях мы можем решать вопрос по времени, употреб­ленному Аристотелем: имперфект Σωχρατηζ έλεγε указывает на то, что слова были сказаны действительно Сократом; настоящее время и прошедшее совершенное Σωχρατηζ ιρηκεγ или φησι от­носятся к написанным словам платоновского Сократа. Затем Аристотель часто цитирует места из Платоновых диалогов без указания на диалог. Таким путем засвидетельствована подлин­ность "Пира", "Горгия", "Менона", "Теэтета", "Филеба", "Со­фиста", "Политики", "Апологии", "Протагора", "Критона". Дру­гие диалоги хотя и цитируются, но все же остаются спорными.

334 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Таким образом подлинность большей части диалогов Платона засвидетельствована его ближайшим учеником. Но в то же время есть несколько важных диалогов, как, например, "Парменид", "Кратил", которые не цитируются Аристотелем. Но это умолчание вовсе не доказывает неподлинности диалогов, ибо Аристотель вовсе не должен был упоминать непременно о всех известных ему сочинениях Платона. Аристотель слушал его в течение 20-ти лет, и он неоднократно ссылается прямо на устное чтение Платона, на его лекции. Относительно ссылок на сочинения Платона следует заметить, что большинство цитат Аристотеля относятся к вопросам политическим или натур­философским, между тем как в метафизических вопросах (о которых трактует, напр., Парменид) Аристотель ссылается преимущественно на чтения, в которых Платон часто составлял диалогическую форму преподавания. Но зато в самих диалогах Платона, засвидетельствованных Аристотелем, мы находим указание на другие диалоги, о которых он упоминал; например, "Филеб" указывает на "Парменида".

Вообще теперь ученые довольно единогласно решили вопрос о подлинности произведений Платона, и если некоторые из них и продолжают придираться к иным диалогам, то часто просто из оригинальничанья или по недостатку исторического и философского понимания Платона.

Единогласно признаются подлинными семь диалогов, которые уже в древности не считались принадлежащими Платону; затем есть еще тричетыре диалога, подлинность которых сильно оспаривалась (Ион, Менексен, Алкивиад I, Гиппий Старший), хотя, может быть, и без достаточных оснований.

Существует мнение, что свое учение Платон излагал главным образом в устных чтениях, в беседах со своими уче­никами; письменные же произведения его имели в виду лишь вспомогательную цель. В последний период жизни Платона его воззрения сильно переменились, о чем свидетельствует и Арис­тотель. Поэтому думают, что кроме учения, изложенного в диалогах, у Платона еще было тайное учение. Но содержание диалогов так разносторонне, так богато глубокими вдохно-

Платон 335

венными мыслями, так живо передает нам основное миросозер­цание Платона и все переломы в его воззрениях, что едва ли можно согласиться с этим предположением, тем более, что все указания Аристотеля об учении Платона вполне согласны с теми сведе­ниями, которые мы получаем из диалогов.

Рассмотрим теперь вопрос о хронологическом порядке, в каком были написаны первые диалоги. Платон – первый философ, произведения которого дошли до нас целиком; и поэтому для понимания его творений, для понимания античной мысли вообще нам в высшей степени интересно знать, как развивался его философский гений. На собрание сочинений Платона с этой точки зрения существует много разных взглядов. Шлейермахер, труды которого составили эпоху в этом вопросе, полагает, что Платон писал все свои диалоги как бы по заранее определенному плану, имея перед собою готовую систему. Один диалог дополняет собою другой, все собрание их является как бы цепью, состоящей из хорошо пригнанных друг к другу звеньев. С другой стороны, принимая во внимание, что деятельность Платона обнимает собой очень много лет (более 50), Германн (Hermann) думал найти в его диалогах памятник постепенного развития его воззрений. В ранних диалогах Платон еще не вы­работал себе тех взглядов, которые он высказывал впоследст­вии. Наконец, некоторые ученые, как, например, Аст. и Зохер, полагали, что учение свое Платон выражал главным образом в устных беседах, а диалоги и другие сочинения служили лишь дополнением к ним. Высказывались и другие более или менее остроумные, но односторонние предположения. Новейшие уче­ные (Целлер и другие) стараются примирить их и пользуются ими всеми, прилагая их к отдельным диалогам. Вместе с тем, поми­мо внутренних оснований, они силятся открыть некоторые внеш­ние признаки, по которым можно судить о хронологии произве­дений Платона. Указанием на время написания некоторых диалогов служат те события, о которых в них упоминается. Так, очевидно, что "Апология" и "Критон" не могли быть написаны ранее смерти Сократа, т.е. ранее 399 года. В "Теэтете" мы нахо­дим намеки на некоторые события 392 года, в "Меноне" – на

336 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

события, случившиеся в 395 году. Отсюда можно заключить, что эти диалоги написаны не ранее указанных годов. Как ни скудны такие указания, они проливают некоторый свет. Можно также воспользоваться ссылками одних диалогов на другие, прежде их написанные. Так, "Федон" указывает на "Менона", "Филеб" цитирует "Парменида" и гак далее.

Наконец, некоторые исследователи пытались определить порядок написания, исследуя язык диалогов. Диттенбергер и Гомперц, исследуя употребление Платоном частицы μην, χοα μην, αλλά μην, τι μην, γε μην, разделили все диалоги на 2 группы – одну, где употребляются эти частицы, и другую, в которой они не встречаются: в ранних диалогах они не употребляются, а затем встречаются все чаще и чаще. Шанц сделал такое же исследование относительно частиц τω οντι, οντω ζ, αληυω ζ, αληυεια, τη αληυεια и т.д. Таких работ по статистике платоновского словоупотреб­ления плодится много, но сами по себе они нередко приводят к противоречивым результатам. Нельзя, однако, отрицать из ними всякое значение; ибо, несмотря на грубость чисто механическо­го приема, статистика словоупотребления оказывает нередко ценные услуги, подтверждая хронологические данные, добытые другим путем, например, подтверждая, что различные книги "Республики" были написаны Платоном в различное время. Во всяком случае и такого рода исследования имеют важное вспо­могательное значение. Таким образом, благодаря всем доступ­ным нам сведениям, мы можем,– приблизительно,– решать интересующий нас вопрос. В настоящее время большинство уче­ных различают в деятельности Платона несколько периодов.

К раннему сократовскому периоду, когда Платон находился под сильным влиянием своего учителя, принадлежат диалоги первой группы: "Гиппий", "Лисис", "Хармид", "Лахес", "Апология", "Критон", "Евтифрон" и "Протагор". Во всех указанных сочинениях мы замечаем отсутствие специальных ллатоновских учений: нет учения об идеях, нет следов натурфило­софии и антропологии позднейшего Платона, нет его мистики; и сами этические учения, составляющие содержание названных произведений, отличны от позднейших оригинальных воззрений

Платон 337

Платона. Все они трактуют об отличии истинного и ложного знания, обличают ложное знание, учат о единстве добродетели и тождестве добродетели и знания, рассматривая все эти вопросы в духе Сократа. Они поэтому служат одним из важнейших источ­ников для изучения философии Сократа, поскольку воззрения, высказываемые ими, согласны с теми взглядами, которые при­писывает Сократу Ксенофонт. Однако уже здесь чувствуется раз­ница между Ксенофонтом и Платоном.

В "Хармиде" Сократ указывает своим собеседникам на необходимость отыскать научный принцип для установления понятия "σωφροσύνη"; точно так же в диалоге "Лахес", в беседе с полководцами Лахесом и Никием, Сократ приводит своих слушателей к убеждению, что ни физическое, ни даже нравствен­ное мужество не дает истинного понятия об этой добродетели и что единственное мужество, имеющее ценность, есть то, которое вытекает из общего принципа поведения, неотделимого от истинного знания – принципа, от коего зависит и мужество, и все добродетели. В "Протагоре", который является как бы "венцом" диалогов этого периода, Сократ, в беседе со славней­шими софистами (Гиппием, Продиком и Протагором), утверж­дает, в противоположность им, единство добродетелей и сводит их всех к знанию. Добродетель, учит Сократ, не различается ни по лицам, ни по своему внутреннему содержанию; она есть знание добра и определяется как επιστήμη, между тем как софисты не знают ее истинной сущности и не в силах указать ее истинного основания. Опровергая Протагора, Сократ доказывает, что не может быть различных добродетелей, ибо в таком случае они исключали бы друг друга. На возражение софиста, что храбрость отлична от других добродетелей, Сократ доказывает, что она есть не что иное, как знание того, чего нужно опасаться и чего не следует бояться (σοφία δεινών χα μη δεινδδν). Далее Сократ учит, что никто не бывает зол добровольно, ибо никто не хочет себе худшего, и т.д., развивая те взгляды, с которыми мы познако­мились при изучении философии Сократа. Во всяком случае, уже в школе Аристотеля "Протагор" цитировался как источник по философии Сократа в ее отличии от философии Платона.

338 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Таков характер первого периода деятельности Платона: никто по своей воле не зол, добродетель есть знание, и цель философа – обличение мнимого знания. Отношение к софистам, торгующим этим мнимым знанием "оптом и в розницу", уже здесь является отрицательным. Сократ, по мнению Платона, потому и был единственным истинным философом, что он знал, что он ничего не знает, т.е. понял, что такое истинное знание. Вместе с тем Сократ и есть истинный учитель добродетели, потому что он указывает в ней действительный путь к счастью и в то же время открыл ее основание в самом принципе знания, т.е. в разуме. Но уже и в этих ранних произведениях просвечивается тенденция, которая привела Платона впоследствии к учению об идеях. Так, в "Хармиде" указывается, что белое считается таковым лишь по приобщению к белому цвету. Отсюда у Платона уже склады­вается вывод, что философская истина есть идея; но идея, по его убеждению, имеет нравственное содержание и ценность лишь постольку, поскольку она является нравственной нормой человеческого поведения. Так, в диалогах "Лисис" или "О дружбе" Сократ стремится доказать двум друзьям, что они не знают истинной дружбы; диалог кончается признанием, что истинная дружба имеет ценность лишь постольку, поскольку она обращена на предмет, достойный любви (εχεινο... ο εστί πρδδτον..., ου ενεχα χοα ταλλα φαμεν πάντα φίλα είναι... εχεινο το πρδδτον, ο ω ζ αληυϋδζ εστί φιλον). Таким образом здесь мысль Платона вы­ходит уже за пределы сократовского понятия блага: Платон при­знает благо самозаконное, самодовлеющее, как положительное начало.

Три небольших диалога – "Евтифрон", "Апология" и "Критом" – относятся к процессу Сократа. Евтифрон изобра­жает беседу Сократа о благочестии, при чем эта беседа, в кото­рой высший идеал философа противополагается суеверию тол­пы, происходит при самом начале процесса. "Апология" есть за­щитительная речь Сократа, а "Критон" – беседа осужденного Сократа о святости закона и о необходимости повиноваться за­конам государства. В "Евтифроне" наблюдается заметное прибли­жение к последующему учению об идеях. В поисках, за общим определением благочестия, Сократ требует от своего противни­ка, чтобы он говорил не об отдельных благочестивых лицах или

Платон 339

поступках, а указал на то общее начало, которое сообщает благочестие всем частным лицам и поступкам и делает благочестивое благочестивым – εχινο αυτό το ειδοζ, ψ πάντα τα όσια όσια εστίν*. Все же нечестивое имеет μιαν ιδεαν, μια ιδέα τα τε ανοσία είναι χαι τα όσια όσια**. Далее совершенно в духе Сократа to osiog определяется как διχαιον περί την τΠ3ν Φεων Φεραηειαν***. Вообще весь "Евтифрон" представляет зна­чительный интерес для историка нравственной и религиозной мысли древних. Этот диалог изображает беседу Сократа с га­дателем Евтифроном, затеявшим процесс против своего отца по религиозным мотивам. Спор этот очень важен не только для Платоновой философии, но, как мне кажется, и для освещения нравственного кризиса, который переживали все просвещенные умы того времени. Об этом свидетельствуют уже решаемые в нем вопросы, вроде следующего: что благочестивое, – потому ли оно благочестиво и свято, что приятно богам, или же оно именно потому им приятно, что оно само по себе благочестиво и свято, независимо от их санкции. Сторона Платона в этом спо­ре, конечно, ясна. Он указывает на грубость господствовавших мифологических представлений, на неизбежные противоречия нравствен'ного сознания; возникающие при политеизме. Он восстает против суеверия. Люди, говорит он, приносят жертвы богам, чтобы те взамен давали им блага. Народное суеверное благочестие сводится к торгу с богами. Для философа святое, или священное – свято само по себе, нравственное добро – само-законно.

Полной ясности достигает эта сторона в "Апологии". В глазах Платона Сократ является мучеником за идею, вдохновен­ным проповедником, для которого служение добру было служением богу; он призывал ближних заботиться больше всего о душе, благо которой было для него высшим благом. В "Критоне" мы встречаемся с представлением о "неписаном законе".

* "Тот вид (видовое понятие), в силу коего все святое свято".

** Единую идею; в силу единой идеи все несвятое несвято и все святое свято. *** "Святое" определяется как "справедливое относительно почитания богов".

340 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Таким образом мы видим, как путем самого интимного проникновения в мысль Сократа Платон образовывал свое этическое миросозерцание, в котором нравственность является вполне автономной. Эта сократовская мысль получает у Платона новую окраску в представлении, что этическая истина при­надлежит к порядку идеальному.

В действительной человеческой жизни идеальные нормы добра, открытые Сократом, не только не осуществляются, но и не сознаются истинным образом. И тем не менее они обладают высшей правдой, высшей истиной, поскольку существует какая-то сверхчувственная, идеальная, благая действительность, доступная философскому разуму и составляющая предмет разумного человеческого стремления.

Как уже сказано, смерть Сократа произвела кризис в нравственной жизни Платона. Смерть Сократа, запечатлевшая его проповедь, глубоко повлияла на все миросозерцание Платона. Она вызвала в нем протест против всего нравственного строя греческого общества (каким его изображает диалог "Горгий"). И вместе с тем эта смерть убедила его в реальности высшей бессмертной духовной жизни. Таково впечатление, выносимое нами из чтения "Федона": если отдельные доказательства бессмертия души, приводимые в этом диалоге и влагаемые в уста Сократа, не выдерживают логической критики, то из всего гениального изображения этой предсмертной беседы Сократа и его последних часов выделяется одно впечатление – одухотворен­ности Сократовой личности, сознание духовности человеческой личности вообще; здесь утверждается идеал духовной, сверхчувст­венной жизни, высшая действительность и правда которой открывается в самой смерти Сократа.

Я сказал, что после смерти Сократа Платон удалился в Ме-гару и что в его умственной деятельности произошел переворот. В "Горгий", "Меноне", "Евтидеме", еще более в "Федре", "Теэ-тете", "Республике", "Тимее", "Софисте", "Политике", "Парме-ниде", "Кратиле" – мы уже находим Платоново учение об идеях, о предсуществовании и переселениях души. "Теэтет" написан, как сказано, после 392 года. Спрашивается, какие диалоги второго периода могли быть написаны ранее "Теэтета"? Мы указали на

Платон 341

впечатление от смерти Сократа, на идею бессмертия, которая, по-видимому, так наглядно представилась в образе умирающего учителя. Затем, как мы знаем, вскоре по смерти Сократа возник­ли между его учениками споры о природе познания, добродете­ли, высшего блага – споры, в которых Платон, естественно, принимал участие. Сократ указал на всеобщий характер знания. Но отсюда возникает вопрос: как может возникнуть такое зна­ние в человеке, конечном существе, которое рождается и уми­рает? Исходя из этого соображения, Платон пришел к учению о вечном характере знания и о вечности души, в которой оно вмещается. Сократ никого не учил, он только помогал ученикам порождать в себе правильные понимания. Отсюда Платон вы­вел то заключение, что человеческое познание не есть приобре­тение чего-либо такого, чем мы не обладали бы прежде, а лишь воспоминание (αναμνησιζ) тех знаний, которые мы некогда имели. Человеческий дух до воплощения в настоящем теле некогда созерцал вечную, неизменную истину. Наш опыт, наше рассуждение, все видимое нами лишь напоминает нам ее отчасти, и таким образом познавание сводится к припоминанию. Это учение подробно развивается Платоном в "Меноне", написан­ном около 395 года, и в "Федре", вдохновенном произведении, где в поэтических красках описывается небесная жизнь души до ее воплощения. Это произведение носит отпечаток пифагорей­ской мифологии, но еще совершенно чуждо пифагорейской ариф­метике и метафизике, свойственной позднейшим произведениям Платона.

Отношение философа к риторике и к риторам здесь уже несколько иное и более объективное, чем в "Горгий", где полемика философа обостряется. Это также позволяет нам предположить, что упомянутый диалог написан ранее "Федра". Предметом всех этих диалогов является, однако, понятие знания и учение об единстве добродетели, о разумном принципе нравственности. Учение о вечных родовых идеях везде предполагается. Познание сводится к их припоминанию и мире сверхчувственных идей – идеал абстрактной истины – является каким-то откровением, доступным лишь духовному созерцанию.

342 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Диалог "Пир" (Συμοσιον), трактующий о силе Эроса, возносящего человека к горнему миру, написан не ранее 385 года. По зрелости мысли и формы, по тщательной разработке психологических теорий "Федон", трактующий о бессмертии души, также относится к зрелому периоду творчества Платона. Отсутствие позднейших, специально пифагорейских теорий, встречающихся в последний период платоновской философии, поразительный драматизм и художество формы не позволяют нам, однако, видеть в "Федоне" произведение старости. По-видимому, Платон неоднократно подпадал под влияние пифаго­рейцев. "Федон" был написан, по-видимому, до наступления последнего пифагорейского периода.

В диалогах "Кратил", "Софист", "Политик", "Парменид", "Филеб" мы находим попытку глубже уяснить себе отношение человеческого познания к этому идеалу истины. Платон сознает те трудности, те проблемы, которые связаны с его теорией, и предлагает несколько различных попыток для их разрешения. Он полемизирует против односторонности мегарской школы, которая привела ее к видоизмененному нигилизму "Парменида". Он полемизирует против принципа отвлеченного единства элейских философов, противополагая ему принцип живого всеединства, единства во множестве пифагорейцев. Эта пифаго­рейская струя все более и более усиливается в произведениях Платона, по-видимому, под личным влиянием пифагорейцев, с которыми он сблизился в последний период своей жизни. По свидетельствам Аристотеля, мы можем проследить, каким образом метафизика Платона постепенно приближалась к пифа­горейской, "идеи" Платона – к числам Пифагора. На этом осно­вании мы относим к позднейшим произведениям Платона – "Филеба", наполненного пифагорейскими теориями о пределе и беспредельном. Отдельные страницы "Политика" также носят этот пифагорейский отпечаток.

Всего более затруднений представляет наиболее важное из сочинений Платона, его "Республика". Согласно некоторым античным преданиям, а также и мнению многих современных исследователей (Крон, Пфлейдерер, Зибек, Виндельбандт, Роде),

Платон 343

это капитальное сочинение, состоящее из 10 книг, было написа­но не сразу, но по частям и в довольно длинные промежутки. Как внутренние основания, так и статистика словоупотребления, ука­зывающая на существенные различия в самом языке отдельных книг, заставляют нас допустить возможность такого предположе­ния. Первая книга (с другим введением, чем наше) могла составлять самостоятельный диалог раннего "сократического" периода. Шестая и седьмая книги, как полагают, были написаны позже других частей "Республики". Замечательно, что "Тимей" – диалог, в котором Платон излагает свою натурфилософию, дает в своем начале краткое резюме беседы предыдущего дня, – беседы, составляющей содержание первых 5 книг "Республики" (до с. 471). При этом Платон дает решительное подтверждение, что резюмированным рассуждением ограничивалась вся беседа. Отсюда можно заключить, что и сам "Тимей", написанный Платоном до окончания "Республики", не принадлежит к самым поздним его произведениям, но относится, во всяком случае, к периоду после сицилийского путешествия (т. е. написан не ранее 80-х годов), как на то указывает и предание: говорят, что "Тимей" заимствует многое в трактате Филолая, который был приобретен Платоном в Великой Греции. Во всяком случае, если физика "Тимея" имеет характер пифагорейский, то метафизика его – теория идей – чисто платоновская и не успела еще сама получить позднейший пифагорейский характер, как в "Филеб©" или тех беседах престарелого Платона, которые слушал Аристотель. Что касается "Республики", то когда бы Платон ни писал отдельные части ее – если бы даже первые книги могли быть написаны и до основания Академии – не подлежит сомнению, что та окончательная редакция, в которой "Республика" известна нам (и была известна Аристотелю), принадлежит самому Платону. Рассматривая "Республику" в этом окончательном виде, мы можем отнести ее к концу "среднего периода" деятельности нашего философа, как то делают и те ученые, которые не при­знают ее сложного состава и видят в ней произведение, испол­ненное и задуманное философу по одному заранее определенно­му плану. Что касается другого, самого объемистого полити-

344 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

ческого трактата Платона, его "Законов", значительно отличаю­щихся от "Республики", то все согласны в том, что это произ­ведение относится к последнему, старческому периоду жизни Платона и может, пожалуй, считаться посмертным.