Общие выводы

Подводя итог этой философии, испытавшей столь продол­жительное развитие, мы должны отказаться от претензии про­вести точное разграничение между первоначальным ее содержа­нием и позднейшими наслоениями. Но, во всяком случае, судьба ее несколько напоминает саму пифагорейскую космогонию: пер­воначальное ядро учения развивается, вдыхая в себя посторон­ние, новые элементы, но вместе претворяя их, подчиняя их основ­ной тенденции учения. Требование математического мирообъяс-нения, давшее такой сильный толчок математике и ее прило­жениям в физике, представляется нам основным требованием; учения о пределе и беспредельном, четном и нечетном, о том, что все небо есть гармония и число, о дыхании мира, из которого рождается пространство и время, о гармонии сфер, о круглой фор­ме земли, наконец, религиозное учение – вот элемены, которые представляются нам первоначальными. Происхождение фило­софии числа обусловливается сложными мотивами – научно-философскими и мистическими. Успехи математических знаний заставили пифагорейцев искать в математике ключ к познанию сущего; но независимо от этого мотива, на который указывает Аристотель, следует иметь в виду, что мистическая символика

Глава IV. Пифагор и пифагорейцы 139

чисел, столь пышно расцветшая впоследствии, имела несомнен­ное влияние и на самое возникновение учения. Психологические и исторические корни этой мистики чисел весьма глубоки: стоит вспомнить многочисленные верования, связанные с числами семь, три, девять, четыре и т. д. у множества народов, во множестве об­рядов, у множества мистиков, причем числа получают звание каких-то магических, каббалистических символов, созерцание которых нередко сообщает тайное высшее ведение. Далее, числа могут служить и философскими символами монизма, дуализма, всеединства или единства во множестве. Для пифагорейцев число именно служило символом такого всеединства – символ еди­нообразия, закономерности Вселенной. Эта закономерность пред­полагается, утверждается, постулируется в этом символе более, нежели она доказывается, нежели она была доказуема: "приро­да вещей доступна не человеческому, а божественному разуме­нию", но философия постулирует это совершенное, цельное зна­ние. То истинное знание, которое доступно человеку, есть знание математическое, раскрывающееся в отдельных теоремах гео­метрии, в теории чисел, в математической физике. Следова­тельно, совершенное, божественное знание есть универсальное математическое знание: мир познаваем посредством "числа" – значит "число" есть начало всех вещей. И дальнейшее развитие пифагорейства сводится, с одной стороны, к плодотворному раз­витию математики, математической физики и астрономии, с другой – к ряду попыток осуществить постулат целостного миро-объяснения из математических начал: здесь вместо доказанных и опознанных математических истин приходилось довольствовать­ся арифметическими и геометрическими символами. Три обстоя­тельства благоприятствовали развитию и продолжительному существованию пифагорейства: успехи математических знаний и их приложения в области гармонии и механики; удобство символики, допускавшей различные толкования и более посту­лировавшей, нежели доказывавшей философские положения; наконец, сама организация союза, о которой мы говорили.

Тем не менее недостаточность пифагорейства с его матема­тической символикой выяснилась весьма рано. Прежде всего,

140 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

например, в области физиологии или науки об органической природе с математикой нечего было делать. И уже Алкмеон, столь близко сходившийся с пифагорейцами в других отношениях, со­вершенно оставляет в стороне их философскую арифметику и гео­метрию; то же делает впоследствии и Эмпедокл, на котором силь­но отражается влияние медицинских занятий. Этого мало: уже в основной проблеме физики – проблеме движения, точно так же, как и в проблемах генезиса, одна математика явно недостаточ­на, и здесь уже сами пифагорейцы возвращаются к представле­ниям ионийской физики – дыхание мира, воздух, огонь, являю­щийся семенем мира. Это последнее представление залегло в основе учения пифагорейца Гиппаса, который, приближаясь к Гераклиту, признает огонь началом всех вещей. Наконец, сама проблема вещества, протяженного материального множества, не разрешается пифагорейской арифметикой. И вот пифагореец IV в. Экфант превращает первоначальные пифагорейские единицы в материальные точки – атомы (Aet. I, 3, 19).

Философия пифагорейцев была дуалистической филосо­фией. Правда, она постулировала и утверждала существование гармонии, сочетающей противоположности. Раз существует "космос", стройный мировой порядок, – существует гармония, "каким бы образом она ни возникала". Но это, очевидно, не есть объяснение. И вот, наряду с пифагорейской философией и ее дуализмом возникают два строго монистических учения. Одно из них – элейская философия, родоначальником которой счи­тается Ксенофан, развивающаяся в резкой оппозиции пифагорей­скому дуализму; другое – учение Гераклита, который исходит из мысли единства противоположностей в вечном процессе гене­зиса.

Хотя Гераклит и ссылается на Ксенофана, но, несмотря на это, мы рассмотрим сперва его учение, чтобы уже не возвращаться к нему впоследствии и не прерывать отступлениями изложение истории элейской философии.