Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
ШАГ ВТОРОЙ 5 page. Она принимается рисовать закорючки в грязиОна принимается рисовать закорючки в грязи. Грустно улыбается своим мыслям. — Знаешь, Р, не всегда все было так плохо. И папа бывал на высоте, и даже когда окончательно настал конец света, временами мы еще веселились. Ходили в семейные вылазки, собирали самые невероятные вина, какие только можно вообразить. Тысячедолларовые бутылки "Дом Романе Конти" девяносто седьмого года на полу в заброшенном подвале. — Джули усмехается. — Когда-то папа пищал бы от восторга. Но когда мы сюда переехали, он свой энтузиазм уже... подрастерял, что ли. Но чего только мы не пили! Я наблюдаю, как она говорит. Ее челюсть шевелится, одно за другим слова льются с губ. Я не заслуживаю их — этих теплых, живых воспоминаний. Я нарисовал бы их на голой стене моей души, но, что бы я ни тронул кистью, краска осыпается вместе со штукатуркой. — А потом мама сбежала, — продолжает Джули, разглядывая в грязи результат своих трудов. Она нарисовала дом. Простенький домик с дымом из трубы и солнцем, озаряющим крышу. — Папа думает, мама была пьяна, отсюда и сухой закон. Но я ее видела. Она была трезвой. Трезвее не бывает. Джули все еще улыбается своим воспоминаниям, как будто они для нее приятные безделки, но улыбка стала холодной и безжизненной. — Она зашла той ночью ко мне в комнату. Стояла на пороге и смотрела. Я притворилась спящей. Хотела вскочить и заорать: "Бу!" Но она вышла. Джули тянется к рисунку, чтобы затереть его, но я останавливаю ее руку. Смотрю на нее и качаю головой. С минуту она молча меня разглядывает. Потом вдруг вскакивает и оказывается напротив. — Слушай, Р, — говорит она. — Если я тебя поцелую, я умру? У нее твердый взгляд. Она почти трезва. — Ты же говорил, что нет, правильно? Что я не заражусь? Потому что сейчас мне очень хочется тебя поцеловать. — Она переминается с ноги на ногу. — А даже если ты меня чем-то и заразишь, это не обязательно будет что-то плохое. Ты ведь теперь совсем другой, да? Ты не зомби. Ты... ты что-то новое. Ее лицо очень близко к моему. Ее улыбка тает. — Ну что, Р? Я смотрю ей в глаза и тону в их ледяных волнах, как потерпевший крушение моряк, из последних сил цепляющийся за плот. Только у меня нет плота. — Джули, — говорю я. — Надо... кое-что... тебе показать. Она с любопытством склоняет голову набок: — Что? Встаю. Беру ее за руку и веду за собой. За исключением первобытной дроби дождя, кругом очень тихо. Дождь напитывает водой грязь и пленкой растекается по асфальту, тени расплываются на ней глянцевыми черными чернилами. Я держусь узких улочек и неосвещенных дорог. Джули шагает чуть приотстав, с удивлением глядя на меня. — Куда мы идем? — спрашивает она. Замираю на перекрестке, листая атлас краденых воспоминаний, пытаюсь узнать местность, в которой никогда раньше не был. — Почти... пришли. Несколько осторожных взглядов из-за угла, несколько осторожных перебежек через перекрестки — и мы на месте. Перед нами пятиэтажный дом, высокий, узкий и серый, как и все дома в этом скелетном городе. Окна настороженно мерцают желтым и как будто смотрят на нас. — Р, что это значит? — шепчет Джули, глядя на дом. — Это же... Я тащу ее за собой на крыльцо, и мы останавливаемся под навесом. Дождь стучит по крыше, как военный барабанщик. — Одолжи... шапку, — прошу я, не глядя на нее. Помедлив, она стягивает шапку и отдает мне. Синяя шерсть с красной полосочкой по краю... Эту шапку связала для Джули миссис Россо на ее семнадцатый день рождения. Перри считал, что в ней она похожа на эльфа, и стоило Джули ее надеть, разговаривал с ней только на языках профессора. Джули обзывала его задротом, Перри соглашался, но продолжал целовать ее в шею и... Натянув шапку на глаза и опустив взгляд, как застенчивый мальчишка, я выстукиваю на двери медленный вальс. Она приоткрывается. С порога на нас смотрит женщина средних лет в тренировочных штанах. Лицо у нее одутловатое и в морщинах, под распухшими красными глазами мешки. — Мисс Гриджо? — говорит она. Джули бросает на меня быстрый взгляд. — Здрасьте, миссис Грау. Э-э... — Что вы делаете на улице в такое время? Нора с вами? Уже комендантский час. — Я знаю, мы... мы немножко заплутали по дороге из Сада. Нора сегодня ночует у меня... Можно нам зайти на минутку? Мне нужно с ребятами поговорить. Пока миссис Грау без особого интереса меня разглядывает, я не поднимаю глаз. Наконец она с раздраженным вздохом распахивает дверь. — И не думайте, что я пущу вас переночевать. Тут вам не ночлежка, а сиротский дом, а приятель ваш, барышня, староват, чтобы записываться в мои подопечные. — Я знаю, знаю, извините, мы... — Она снова оглядывается на меня. — Мы на минутку. Я больше не могу терпеть эти формальности. Проскальзываю в дом мимо хозяйки. С порога одной из спален на меня уставился маленький ребенок. — Я кому сказала? — рявкает миссис Грау с суровым видом. — Марш в постель! Мальчик исчезает в тени. Я веду Джули вверх по лестнице. Второй этаж точно такой же, как и первый, только тут рядами разложены матрасы, на которых спят дети постарше. Их очень много. Родители исчезают, поглощенные чумой, а новые сиротские дома возникают тут и там, как нефтеперерабатывающие заводы. По дороге к лестнице наверх мы переступаем через несколько спящих, и одна девочка вяло хватает Джули за лодыжку. — Мне приснился плохой сон, — шепчет она. — Ничего, малышка, — шепчет в ответ Джули. — Теперь все хорошо, ты в безопасности. Девочка снова закрывает глаза. Мы поднимаемся выше. На третьем этаже еще не спят. Подростки всех возрастов сидят за столами на раскладных стульях, пишут в тетради, листают учебники. Некоторые похрапывают на двухэтажных койках в тесных спальнях. Все двери, кроме одной, открыты. Несколько мальчишек постарше поднимают на нас удивленные взгляды: — Ой, Джули. Здорово. Как дела? Держишься? — Привет. Я... — Тут она замолкает, и многоточие в конце концов превращается в точку. Она косится на закрытую комнату. Смотрит на меня. Я за руку тащу ее внутрь и закрываю за нами дверь. Здесь темно, единственное освещение — тускло-желтое сияние фонарей за окном. Из мебели только фанерный комод и костяк кровати, прямо на потолке над которой наклеено несколько фотографий Джули. Воздух затхлый. Тут гораздо холоднее, чем во всем остальном доме. — Р, твою мать, — страшным, дрожащим голосом говорит Джули. — Что мы тут делаем? Наконец я поднимаю на нее глаза. В тускло-желтых сумерках мы похожи на актеров выцветшей кинодрамы. — Джули. Эта... теория... о том, что мы... едим мозг... — Джули отчаянно трясет головой. — Все правда. Я смотрю в ее наполняющиеся слезами глаза, потом наконец опускаюсь на колени и открываю нижний ящик комода. Под горками старых марок, микроскопом, армией оловянных солдатиков лежит стопка бумаги, перевязанная красной бечевкой. Достаю ее и протягиваю Джули. Странным, удивительным образом мне кажется, что рукопись моя. Я как будто протянул ей собственное истекающее кровью сердце на тарелке. Я готов к тому, что сейчас она изорвет его на клочки. Джули берет рукопись. Развязывает бечевку. Чуть не всхлипывая, целую минуту смотрит на первую страницу. Наконец вытирает глаза и прокашливается. — "Красные зубы", — читает она вслух. — Перри Кельвин. — Переводит взгляд ниже. — Посвящается Джули Каберне, последней, кто еще светится в ном мире. Она опускает рукопись и ненадолго отворачивается, пытаясь скрыть, что у нее перехватило горло. Затем берет себя в руки и переворачивает страницу. Читает — и из-за слез проглядывает робкая улыбка. — Вот это да, — говорит она, всхлипнув и вытерев нос рукой. — А ведь... это и правда... неплохо. Раньше он писал какую-то скучную, бесстрастную муру. А это... попсовато... но в хорошем смысле. Больше похоже на то, каким он был на самом деле. — Джули снова смотрит на обложку. — Начал меньше года назад. Я и не знала, что он не бросил. — Открывает последнюю страницу. — Не закончил. Все обрывается на середине предложения. "Врагов было больше, они были лучше вооружены, и смерть была неминуема, но он продолжал сражаться, потому что..." Она проводит пальцем по бумаге, исследует ее на ощупь. Зарывается в нее лицом и вдыхает. Наконец закрывает глаза, складывает рукопись и завязывает бечевку. Поднимает взгляд на меня. Я выше ее почти на фут и тяжелее, наверное, фунтов на шестьдесят, но сейчас я чувствую себя крошечным, невесомым. Мои руки безвольно обвисли. Она может сбить меня с ног, раздавить одним-единственным словом. Но Джули молчит. Она кладет рукопись обратно в ящик и закрывает его. Выпрямляется, вытирает лицо рукавом и обнимает меня, приложив ухо к груди. — Тук-тук, — шепчет она. — Тук-тук. Тук-тук. — Прости, — говорю я. Не открывая глаз, не поднимая лица от моей рубашки, она отвечает: — Я тебя прощаю. Легонько касаюсь ее золотистых волос: — Спасибо. Эти три фразы, такие простые, примитивные, никогда еще не были такими совершенными. Такими верными своему исконному смыслу. Ее щека, прижатая к моей груди, шевелится — большая скуловая мышца растягивает ее губы в слабой улыбке. Мы молча закрываем за собой дверь в комнату Перри Кельвина и уходим. Спускаемся вниз по лестнице мимо взволнованных подростков, толкающихся детей, давно уснувших младенцев и выходим на улицу. Чувствую очередной пинок, но не в животе, а в груди — ближе к сердцу, чем к желудку. В голове раздается тихий голос. Спасибо, — говорит Перри.
Было бы хорошо тут все и закончить. Отредактировать собственную жизнь. Замолчать на середине предложения, отложить все куда-нибудь в ящик комода, отдаться на волю амнезии и забыть обо всем, что произошло, происходит или вот-вот произойдет. Закрыть глаза и уснуть и видеть счастливые сны. Но нет, "Р". Никаких тебе блаженных сновидений. Они не для тебя. Или ты забыл? У тебя руки в крови. У тебя губы в крови. У тебя зубы в крови. Улыбнись, тебя снимают.
— Джули... — начинаю я, решившись признаться и в последнем своем грехе. — Я должен... сказать... БУМ Поле Стадиона залито галогеновым светом, за одно мгновение полночь превращается в полдень. Мне видны мельчайшие поры на лице Джули. — Что за хрень? — ахает она, озираясь. Пронзительный вой тревоги окончательно разбивает ночную тишину. На наших глазах загорается сохранившийся с предапокалиптических времен гигантский телеэкран. Он висит на тросах под открытой крышей, как скрижаль, спустившаяся с небес. На экране появляется грубо нарисованный мультик: квотербек бежит от кого-то, преследующего его с вытянутыми руками, видимо, от зомби. Мультик перемежается текстом — одним словом во весь экран. Думаю, там написано: ТРЕВОГА — Р, — в ужасе спрашивает Джули, — ты кого-то съел? Смотрю на нее с отчаянием. Не... не б... б... было в... вы... вы... бора, — заикаюсь я, в панике растеряв все свое умение говорит!,. — Он... оста... новил. Я... не... хотел. Поджав губы, она пронзает меня взглядом, но затем трясет головой, будто избавляется от одной мысли, чтобы посвятить себя другой. — Ладно. Тогда нам нужно в дом. Черт, Р. Забегаем в дом, она захлопывает дверь. Нора встречает нас на лестнице. — Где вас носило? Что там происходит? — Тревога, — отвечает Джули. — Зомби в Стадионе. — Он, что ли? В глазах Норы такое разочарование, что скулы сводит. — И да и нет. Вбегаем в комнату Джули и выключаем свет. Садимся на кучи одежды на полу и молчим. Сидим и прислушиваемся к звукам. К охранникам, которые бегают и кричат. К выстрелам. К нашему тяжелому дыханию. — Не волнуйся, — шепчет Джули Норе. Но на самом деле ее слова предназначаются мне. — Много народу не пострадает. Слышишь выстрелы? Его, наверное, уже пристрелили. — Значит, все нормально? — спрашивает Нора. — С Р ничего не будет? Джули мрачно смотрит на меня. — Даже если допустить, что у кого-то был сердечный приступ, сам себя он бы не покусал. Так что очевидно, что в городе есть еще как минимум один зомби. Нора переводит взгляд с Джули на меня. Мне кажется, что я краснею. — Твоих рук дело? — спрашивает она, с трудом принуждая себя к беспристрастности. — Не... хотел. Он... бы... убил. Нора молчит. На ее лице ничего невозможно прочитать. Смотрю ей в глаза и надеюсь, что она почувствует, какой жгучий стыд меня гложет. — Мой последний, — говорю я, с трудом заставляя свой убогий язык шевелиться. — Зарекся. Поклялся... пасти небес. Несколько невыносимых секунд спустя Нора кивает и говорит Джули: — Надо его отсюда вывести. — На время тревоги все перекрыто. Ворота заперты и под охраной. Может, даже крышу закроют, если как следует перепугаются. — Ну и что нам теперь делать? Джули пожимает плечами. В ее исполнении этот жест выглядит нелепо, неправильно. Смотрит на меня и отвечает: — Не знаю. Опять я ничего не знаю.
Джули и Нора не один час воюют со сном, пытаясь придумать, как меня спасти, но в конце концов сдаются и засыпают. Я лежу на куче штанов и таращусь на зеленовато-звездный потолок. Что пробуй, что не пробуй, мистер Леннон. Не так-то все просто. Сейчас это кажется ерундой, тонкой серебристой каемкой вокруг огромного грозового облака, но, кажется, я учусь читать. Я смотрю на фосфоресцирующие созвездия, и буквы собираются в слова. Стыковать их в предложения пока трудно, но все равно. Крошечные символы склеиваются вместе и врываются смыслом, как мыльные пузыри, — и это наслаждение. Если я когда-нибудь снова увижу свою жену... Хотя бы смогу прочитать ее имя. Ползут часы. Уже давно за полночь, но снаружи светло, как в полдень. Галогенные прожекторы таранят дом своим белым светом, пробиваются в щели между шторами. Мои уши вбирают в себя все, что происходит вокруг. Девушки тихо дышат. Ворочаются во сне. Потом, где-то в четыре утра, звонит телефон. Джули просыпается и приподнимается на локте. Откуда-то из другой комнаты снова раздается звонок. Она откидывает одеяло и встает. Странно видеть ее с такого ракурса — Джули, такая маленькая, впервые возвышается надо мной. Теперь она защищает меня. Одна ошибка, одно секундное помутнение моего новообретенного рассудка — и все полетит в тартарары. Какая же это чудовищная ответственность — руководствоваться моралью. Телефон звонит и звонит. Джули выходит из спальни, я топаю за ней. Каждый мой шаг эхом разносится по пустому дому. Заходим в комнату, оборудованную под кабинет. Рабочий стол завален бумагами и чертежами, а к стенам прикручены телефоны всех сортов — каждым из своей эпохи. — Телефонную систему перенастроили. Она теперь больше похожа на интерком. В самые важные места у нас прямые линии. Под каждым телефоном закреплена табличка с названием. Привет, меня зовут: САДЫ КУХНИ СКЛАД ГАРАЖ АРСЕНАЛ КОРИДОР-2 КУПОЛ голдмэн АРЕНА ПОЛЕ ЛЕМАН И так далее. Звенит зеленый пыльный дисковый аппарат с подписью ГОРОД. Джули смотрит на телефон. Смотрит на меня. — Странно. Эта линия из заброшенных районов. Ей сто лет никто не пользовался, у нас у всех рации. Телефон упорно продолжает надрываться. Удивительно, как Нора до сих пор спит. Джули нерешительно поднимает трубку и прикладывает к уху. — Алло? — Пауза. — Что? Не понимаю... — Она сосредоточенно хмурит лоб. Вдруг ее брови ползут вверх. — А. — Она сердито щурится. — Ты. Да, это Джули, что ты... — Пауза. — Ладно. Да, он здесь. — Она протягивает мне трубку. — Это тебя. Недоверчиво смотрю на телефон: — Что? — Твой приятель. Тот жирный ублюдок из аэропорта. Хватаю трубку. Прикладываю динамиком ко рту. Джули качает головой и помогает перевернуть ее как надо. В полном остолбенении выдыхаю в трубку: — М? В ухе рокочет его низкий голос: — Эй... Казанова! — Что... Где ты? — В... городе. Не знал... что будет... с теле... фоном. Попробовал. Ты как? — Нормально... но заперт. Стадион... Тревога. — Жопа. — Что... происходит? У вас там? Секунду он молчит. — Р. Мертвые... приходят. Еще. Из... аэропорта. Из других... мест. Нас много. Я не отвечаю. Рука с трубкой постепенно опускается. Джули смотрит на меня, ничего не понимая. — Алло? — говорит М. — Извини. Я здесь. — Ну... и мы здесь. Все. Что теперь? Что нам... делать? Опускаю трубку на плечо и смотрю на стену, в пустоту. Смотрю на бумаги, разбросанные по столу генерала Гриджо. Все его планы для меня — галиматья. Все это, конечно, важно — провиант, строительство, распределение вооружения, тактические боевые задачи. Он пытается сохранить всем жизнь, и это хорошо. Это фундамент. Но, как уже сказала Джули, должно быть и что-то большее. Земля под фундаментом. Без которой все будет рушиться снова и снова, сколько бы кирпичей он ни положил. Вот что мне важно. Земля под кирпичами. — Что происходит? — не выдерживает Джули. — Что он говорит? Я смотрю в ее взволнованное лицо, и чувствую судорогу в животе, и слышу молодой, взволнованный голос. Началось, мертвячок. Вы с Джули запустили машину, и теперь она движется сама по себе. Античума! Вирус жизни! Ты хоть сам-то понимаешь, образина ты тупая? Он в тебе! Его надо разносить. Ты должен выбираться из этих стен. Я отворачиваю трубку от уха, чтобы и Джули могла послушать. Она прислоняется к ней ухом. — М. — Чего? — Скажи Джули. — Что? — Скажи Джули... что... происходит. Пауза. — Меняемся. Нас много... таких. Как Р. Джули смотрит на меня, и я почти слышу, как у нее поднимаются волоски на шее. — Так ты что, не один такой? — говорит она, отодвинувшись от трубки. — Вы... оживаете? — Она похожа на маленькую девочку, высунувшую голову из бомбоубежища после того, как провела всю жизнь во тьме. Ее голос, тихий и нерешительный, чуть не дрожит полупридушенной надеждой. — Что же это... чума проходит? Я киваю. — Мы — лекарство. — Но как? — Не знаю. Но надо... продолжать. Там. Где М. Снаружи. Ее восторг тут же угасает. — То есть нам надо уйти. Я киваю. — Обоим. — Обоим, — подтверждает М голосом подслушииающей мамаши. — Джули... часть... лекарства. — То есть вы хотите, чтобы я, — говорит она, глядя на меня с явным сомнением, — субтильная живая девчонка, сбежала в дикие городские джунгли с бандой зомби? Киваю. — Ты хоть понимаешь, какое это безумие? Киваю. Некоторое время она молчит, глядя в пол. — Ты уверен, что сможешь меня защитить? Когда мы останемся с ними одни. Неизлечимая честность побуждает меня задуматься. Джули хмурится. — Да! — отчаянно вмешивается М. — Может! Я... помогу. Я поспешно киваю: — М поможет. Остальные... помогут. Да и тебе... палец в рот... Она небрежно дергает плечом: — Знаю. Я хотела послушать, что ты скажешь. — Так ты?.. — Я иду с тобой. — Уверена? Ее жесткий взгляд направлен куда-то вдаль. — Мне пришлось похоронить пустое мамино платье. Я очень давно этого ждала. Киваю. Вздыхаю. — С вашим планом только одна проблема, — продолжает Джули. — Ты, кажется, не учитываешь, что вчера кого-то покусал, так что Стадион будет запечатан, пока тебя не найдут и не уничтожат. — Нам... напасть? Вытащить... вас? Прижимаю трубку к уху: — Нет. — Армия... есть. Где... война? — Не знаю. Не здесь. Здесь... люди. — Ну и?.. Смотрю на Джули. Она потирает лоб, уставившись в пол. — Ждите, — говорю я в трубку. — Ждать? — Еще... немного. Мы... придумаем... что-нибудь. — До того... как... тебя... того? — Надеюсь. Долгая, растерянная тишина. Потом: — Давай... скорее.
Мы с Джули еще долго не спим. Сидим на холодном полу гостиной и молчим. В конце концов мои глаза закрываются, и в этой странной тишине, в мои, возможно, последние часы на земле, мой разум рождает сон. Яркий, ясный, живой, полноцветный — он раскрывается передо мной, как роза в замедленной съемке на сверкающем черном фоне. В этом — моем — сне я плыву по реке на отломанном киле моего самолета. Лежу на спине в синеве ночи и смотрю, как надо мной дрейфуют звезды. Этой реки нет на картах даже сейчас, в век спутников. Не знаю, куда вода несет меня. Ночной воздух тихий и теплый. Со мной только две вещи — коробочка тайской лапши и рукопись Перри. Толстая. Древняя. Переплетенная в кожу. Открываю ее на середине. Обрывок предложения на каком-то незнакомом языке, а дальше пустота. Толстая книга чистых страниц — белых, ждущих. Закрываю ее и опукаю голову на холодную сталь. Острый, сладкий запах тайской лапши щекочет ноздри. Река становится те шире, ее течение убыстряется. Я слышу рев водопада.
— Р. Открываю глаза и поднимаюсь. Джули сидит рядом, скрестив ноги, и наблюдает за мной в мрачном изумлении. — Хорошо выспался? — Не... уверен, — бормочу я, потирая глаза. — А решение нашей маленькой проблемки тебе, случайно, не приснилось? Качаю головой. — Вот и мне тоже. — Бросив взгляд на стенные часы, она горестно поджимает губы. — Мне через пару часов надо быть в клубе, я там читаю книжки детям. Дэвид и Мэри всегда плачут, если я не прихожу. Дэвид и Мэри. Я мысленно повторяю эти имена, смакую их контуры. Я бы с радостью отдал Трине хоть целую ногу за шанс снова их увидеть. Услышать перед смертью, как они неуклюже спотыкаются о собственные слова. — Что ты... им читаешь? Она смотрит в окно на город, где каждая трещинка, каждый изъян до сих пор залит слепящим светом прожекторов. — Пытаюсь увлечь их "Рэдволлом". Думала, все эти песни-пляски и отважные мыши-воины хоть немножко отвлекут их от того кошмара, в котором мы живем. А Мэри все требует книжек про зомби. Я объясняю, что мне разрешают читать только художественную литературу, но... — Заметив выражение моего лица, она умолкает. — Ты чего? Все в порядке? Киваю. — Думаешь о своих детях в аэропорту? Секунду медлю, потом киваю. Глаза опять щиплет. Она кладет руку мне на колено и заглядывает в глаза: — Р. Перспективы у нас сейчас, конечно, не фонтан, но... слушай. Сдаваться нельзя. Пока ты дышишь... извини. Пока ты еще можешь двигаться, это не конец. Понял? Киваю. — Понял? Твою мать, Р, скажи словами. — Понял. Она улыбается. — ДВА. ВОСЕМЬ. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ. Мы отшатываемся друг от друга. Громкоговоритель и, под потолком выплевывает последовательность чисел и разражается пронзительным воем тревоги. — Внимание всем жителям Стадиона, говорит полковник Россо, — сообщает громкоговоритель. — В настоящий момент ситуация находится под контролем. Инфицированный офицер обезврежен, информации о дальнейших случаях заражения не поступало. Испускаю вздох облегчения. — Однако... — Черт, — шепчет Джули. — ...источник заражения все еще не обнаружен. Патрули сейчас начнут обход и обыск всех домов в Стадионе. Поскольку мы не знаем, где прячется эта тварь, всем предписано выйти из дома в зоны общественного пользования. Не закрывайтесь в тесных помещениях. — Россо откашливается. — Вы уж извините. Мы обо всем позаботимся, вы только... держитесь. Щелчок — громкоговоритель стихает. Джули вскакивает и бежит в спальню. Раздвигает шторы — комната взрывается в свете прожекторов. — Проснись и пой, мисс Грин! Наше время вышло! Помнишь старые ходы в стенных туннелях? Там где-то был пожарный выход рядом с вип-ложей, правильно? Р, ты уже научился лазать по лестнице? — Стой, стой! — стонет Нора, продирая глаза. — Что происходит? — Если верить приятелю Р, вполне возможно, вот-вот наступит конец этому мертвому говномиру. Если нас, конечно, не убьют. — А можно все сначала? — просит Нора, наконец проснувшись. — Потом расскажу. Только что объявили зачистку. У нас десять минут максимум. Надо найти... Ее голос гаснет. Я смотрю на движения ее губ. Губы очерчивают каждое слово, язык трепещет меж влажных зубов. Она все еще цепляется за надежду, когда я почти уже сорвался в пропасть. Джули накручивает на палец золотистый локон спутанных, слипшихся волос. Пряный запах шампуня — цветы, травы и корица, смешавшиеся с маслами ее кожи. Она так и не призналась, чем моет голову. Ей нравилось пахнуть загадкой. — Р! Джули и Нора выжидательно на меня смотрят. Я открываю рот, но не нахожу слов. А затем хлопает входная дверь — так резко, что дрожат металлические стены. По лестнице поднимаются тяжелые шаги. — Господи, — испуганно шепчет Джули. Заталкивает нас в ванну в коридоре, шипит Норе: — Быстро гримируй его, — и захлопывает за нами дверь. Нора возится со своей косметичкой и пытается заново нарумянить мою облезшую после дождя физиономию. Я прислушиваюсь к разговору внизу. — Пап, что происходит? Зомби уже нашли? — Еще нет, но найдут. Ты ничего не видела? — Нет, я тут была. — Ты одна? — Да, со вчерашнего вечера. — Почему в ванной свет? К нам направляются шаги. — Папа, подожди! Стой! Там Нора с Арчи, — говорит она, понизив голос. — Тогда почему ты сказала, что одна? Сейчас не время для игр, Джули. Оставь прятки на другой раз. — Они там... ну ты понимаешь. На мгновение он все-таки запинается. Потом: — Нора и Арчи! — кричит он так, что содрогаются стены. — Как вы уже слышали по интеркому, в Стадионе объявлена тревога. Представить себе не могу худшее время для секса. Немедленно выходите. Нора припирает меня к раковине и прижимает мою голову к своему декольте. Гриджо распахивает дверь. — Папа! — пищит Джули, глядя на Нору, которая тут же от меня отпрыгивает. — Немедленно выходите, — повторяет Гриджо. Мы выходим из ванной. Нора оправляет одежду, приглаживает волосы и в целом неплохо притворяется пристыженной. Я просто смотрю на Гриджо, на его угловатое, туго натянутое на череп лицо, и разминаю свою дикцию перед ее первой и, наверное, последней серьезной проверкой. Он смотрит мне в глаза. Между нами нет и двух футов. — Привет, Арчи, — говорит он. — Здрасьте, сэр. — Вы с мисс Грин влюблены друг в друга? — Да, сэр. — Чудесно. А о женитьбе уже говорили? — Еще нет. — Чего тянуть? Зачем раздумывать? Мы живем последние дни. Где ты живешь, Арчи? — В Поле... Голдмэн. — В Куполе Голдмэн? — Да, сэр. Извините. — И кем ты там работаешь? — Я садовник. — Тебе хватает, чтобы прокормить ваших с Норой детей? — У нас нет детей, сэр. — Когда мы умираем, дети приходят нам на смену. Когда у вас будут дети, их придется кормить. Говорят, в Куполе Голдмэн дела идут не лучшим образом. Говорят, у вас все на исходе. В дурном мире мы живем, согласен? — Иногда. Не всегда. — Мы вынуждены обходиться тем, что нам дает Господь. Если Он подает нам камни, когда мы просим хлеба, мы заточим зубы и будем есть камни. — Или испечем... хлеб сами. Гриджо улыбается: — Арчи, ты что, накрашен? Гриджо бьет меня ножом. Я даже не заметил, когда нож выскочил из ножен. Пятидюймовое лезвие пришпилило мое плечо к стене. Я ничего не чувствую и не дергаюсь. Рана не кровит. — Джули! — бешено ревет Гриджо. Отступив на Шаг, он достает пистолет из кобуры. — Ты привела мертвого в мой город?! В мой дом?! Ты позволила мертвому тебя коснуться?! — Папа, послушай, — говорит Джули, протягивая к нему руки. — Р другой! Он меняется! — Мертвые не меняются, Джули! У них нет ни разума, ни души! — Откуда нам это знать? Раз они с нами не общаются и ничего нам о своей жизни не рассказывают, раз мы не понимаем, о чем они думают, значит, они и не думают? — Мы проводили испытания! Никакой эмоциональной реакции, ни единого признака того, что они понимают, что с ними происходит! — Тогда ты тоже мертвый, папа! Господи! Р спас мне жизнь! Он защищал меня, помог мне вернуться домой! Он человек! И он не один такой! — Нет, — отвечает Гриджо со внезапным спокойствием. Больше он не размахивает руками. Пистолет застыл прямо у меня перед носом, до него всего пара дюймов. — Папа, да ты послушай! Пожалуйста! — Джули делает к нам нерешительный шаг. Пытается сохранять хладнокровие, но я вижу: она в панике. — Когда я была в аэропорту, что-то случилось. Мы что-то породили, и теперь это что-то распространяется. Мертвые оживают, бросают свои гнезда и пытаются изменить свою природу. Мы должны помочь! Представь только, папа, вдруг мы сможем победить чуму! Вдруг мы разгребем весь этот бардак и сможем начать заново! Гриджо качает головой. Видно, как под его пергаментной кожей напрягаются челюстные мышцы. — Джули, ты слишком юна. Ты еще не понимаешь наш мир. Мы можем выживать, можем убивать тех, кто хочет убить нас, но панацеи нет. Мы годами искали ее и не нашли. Время вышло. Нашему миру конец. Его нельзя исцелить, восстановить или спасти.
|