Продолжение царствования Алексея Михайловича 3 page. Несмотря, однако, на отступление главных вождей, дела на Западной стороне шли удачно

Несмотря, однако, на отступление главных вождей, дела на западной стороне шли удачно. 2 марта московский полковник Цеев с копейщиками, рейтарами, драгунами и солдатами да генеральный есаул Лысенко схватились с дорошенковым братом Григорием и с татарами за 15 верст от Лысенки и разбили наголову. Разбитые заперлись было в Лысенке, но были захвачены здесь с помощию жителей, попался в плен и Григорий Дорошенко. Узнавши об этом поражении, Гамалея и Андрей Дорошенко бросились из Корсуни в Чигирин, а оставшиеся в Корсуни полковники — корсунский, браславский, уманский, калницкий, подольский — добили челом великому государю в подданство. 4 марта Ханенко написал киевскому воеводе Трубецкому следующее письмо: «Покорно молю, исходатайствуй, чтобы его царское величество, как отец щедрый, пожаловал меня своею милостию. Верою и правдою служил я королю и Речи Посполитой, без опасения оставил жену и детей в Польше, безо всякого желованья кровь свою проливал, а теперь принужден бежать сюда по вражде и нестерпимой злобе гетмана Яна Собеского, который без вины старшего сына моего мучительски велел убить и на мою жизнь умышляет. Обещаюсь быть в подданстве его царского величества». Ханенко не ограничился одним письменным заявлением, но явился с 2000 козаков в полк к Ромодановскому и Самойловичу.

17 марта, в день именин царских, собралась в Переяславле рада; собрались полковники восточной стороны: киевский Солонина, переяславский Райча, нежинский Уманец, стародубский Рославец, черниговский Борковский, прилуцкий Горленко, лубенский Сербин; с западной стороны: генеральный есаул Лизогуб, обозный Гулик, судья Петров, полковники: каневский Гурский, корсунский Соловей, белоцерковский Бутенко, уманский Белогруд, торговицкий Щербина, браславский Лисица, поволоцкий Мигалевский. Перед начатием рады Ханенко со всем товариществом своим положил войсковые клейноты, булаву и бунчук, полученные от короля. Ромодановский объявил, что так как войско западной стороны учинилось у великого государя в вечном подданстве, то по царскому указу выбрали бы себе на свою сторону гетмана. Старшины и войско отвечали, что им многие гетманы не надобны, от многих гетманов они разорились, пожаловал бы великий государь, велел быть на обеих сторонах одному гетману, Ивану Самойловичу. Самойлович стал было отговариваться, но поднялся крик, что им люб, старшины схватили его, поставили на скамью и покрыли бунчуком, причем изодрали платье на гетмане. Старшина была утверждена старая, и били челом, чтобы гетману Самойловичу жить в Чигирине или Каневе, а если нельзя на западной стороне, то по крайней мере в Переяславле. Потом били челом, чтобы государь велел в Чигирине и Каневе быть своим ратным людям. Ханенка сделали уманским полковником. После рады пошли все обедать к князю Ромодановскому, все уверяли, что вседушно ради служить великому государю и промышлять над бусурманами. В самый обед доложили князю, что приехал посланец от Дорошенка; не предчувствовал новый гетман обеих сторон Днепра Иван Самойлович, что в этом посланце Дорошенковом готовился ему преемник: то был генеральный писарь Иван Степанович Мазепа. Мазепа начал перед князем смиренную речь: «Обещался Дорошенко, целовал образ Спасов и пресв. богородицы, что быть ему в подданстве под высокою царскою рукою со всем Войском Запорожским той стороны: великий государь пожаловал бы, велел его принять, и боярин князь Григорий Григорьевич взял бы его на свою душу, чтобы ему никакой беды не было». «Скажи Петру Дорошенке, — отвечал боярин, чтобы он, надеясь на милость великого государя, ехал ко мне в полк безо всякого спасенья». Тут же разнеслась весть, что Иосиф Тукальский ослеп в Чигирине.

Порадовали Москву вести из Переяславля, но беспокоило Запорожье с своим царевичем. Уже послан был указ Ромодановскому, что, если самозванец из коша пойдет куда-нибудь для воровства, посылать против него войско московское и малороссийское по совету с гетманом Самойловичем. 1 мая явился в Москву запорожский посланец Прокопий Семенов с товарищами и подал грамоту «Помазаннику божию, многомилостивому свету и дыханью вашего царского пресветлого величества верные слуги, Войско Запорожское, днепровское, кошевое, верховое, низовое, живущее на лугах, на полях, на полянках и на всех урочищах днепровских, и полевых и морских». Серко объявлял в грамоте о приезде к ним молодого человека, называющего себя царевичем Симеоном, излагал рассказ самозванца о своих похождениях, скрывши только о знакомстве с Разиным, и в заключение писал: «Сохраняем его у себя потому, что называется сыном вашего царского величества, стережем его, от нас никуда не уйдет; покажи милость посланным нашим, чтобы от вашего царского величества услышали, правда ли то?» Посланцы подали и письмо к царю от мнимого сына его: «Бью челом я, сын твой, благочестивый царевич Семен Алексеевич, который похвалился было при вашем царском пресветлом величестве, батюшке моем, на думных бояр, и за то меня хотели уморить и не уморили, потому что я и по се время твоими молитвами, батюшки моего, жив ныне на славном Запорожье при Войске Запорожском, при верных слугах вашего царского пресветлого величества. Когда, батюшко мой, сам своими очима меня увидишь и веры поимешь, когда я пред твоим царским лицем стану и к ногам паду, тогда правду мою познаешь, бог всемочий вся весть. И ныне я хотел к батюшке моему пойти, да чтоб на дороге зла какова не было, а Войско верно тебе, батюшку моему, служит, по их войсковому челобитью пожалуй, о чем бьют челом для лучшего промыслу над бусурманы, чтобы не токмо полем доказывали над бусурманы, над неприятели и побеждали, но и водою в их прямую землю проходили и над ними знатную победу одерживали. Также, припадая низко, челом бью и жалуюсь батюшку моему на Семена Щеголева да на Василья Чадуева, которые без указа вашего царского величества, взяв себе злый замысел, хотели меня из пищали застрелить». «Этот лист, — отвечал царь Серку, — нашему царскому величеству ныне и никогда не потребен. Ты презрел нашу премногую милость и свое обещание, вору и самозванцу дал печать и знамя, прежде приезда Чадуева не дал нам о нем знать, священника и знатных козаков посылал вора расспрашивать без нашего указа, с Дорошенком без нашего указа ссылался. Сын наш, царевич Симеон, скончался 18 июня 1669 года, мощи его погребены в церкви архистратига Михаила при нас, при александрийском патриархе Паисии и московском Иоасафе. И вам бы, кошевому атаману, свое обещание помнить, самозванца и Миюска прислать к нам скованных за самым крепким караулом, а пока не пришлете, посланцы ваши будут оставаться в Москве. Чайки (лодки) и пушки пришлем, сукна и золотые посланы, но удержаны в Севске, пока вора пришлете».

12 августа Серко дал знать Ромодановскому, что он отправил вора к великому государю. Серко писал в грамоте: «Человека, который именуется вашего величества сыном, мы за крепким караулом держали, честь не ему самому, а вашему царскому пресветлому величеству, свету, нашему дыханию отдавали, потому что вашим прирождением именуется; теперь, как верный слуга, отсылаю его к вашему величеству, свое обещание исполнить хочу и верно служить до последних дней живота; с Дорошенком ссылался я, желая привести его на службу к вашему царскому величеству: смилуйся, великий государь, пожалуй нас всякими запасами довольными, как и на Дону. Мы просили у гетмана Ивана Самойловича перевоза Переволоченского, не дал, а мы просили не для собирания пожитков, как иные выпрашивают, просили на защиту веры христианской. Все поборы, которые с христиан на Украйне берут, вашему величеству не доносят, а нам и одного перевозу не дают».

17 сентября у земляного города против Смоленских ворот стоял целый приказ московских стрельцов с головою Яновым, принимали вора и самозванца, ставили на ту самую телегу, на которой везли Стеньку Разина, приковывали руки к дыбе и за шею. Кончивши эту церемонию, повезли Тверскою улицею в Земский приказ. В тот же день все бояре, окольничие и думные люди собирались на земский двор для розыска.

«Я породы польской, роду Вишневецких, звали отца моего Еремеем, меня зовут Семеном. Отец мой жил в Варшаве, под Варшавою поймали меня немцы и продали на реке Висле купцу глуховскому, а тот продал литвину. Жил я в Глухове недель с пять и сбежал с товарищами, шли на Харьков и Чугуев к Донцу, с Донца на Дон, с Дону пошел я с Миюском в Запороги и хотел идти в Киев или в Польшу; но Миюска начал мне говорить, чтоб назвался я царевичем; я таким страшным и великим именем назваться не смел, но Миюска хотел меня убить, и я из страха назвался. А больше еще Миюски принудил меня к такому страшному имени Серко, хотели было, собравшись, идти войною на Московское государство и думали бояр побить. Стеньки Разина я не знал, узнал его уже в то время, как привели его козаки на Дон скованного».

Повели в застенок, подняли:

«Я мужичий сын, жил отец мой в Варшаве, был мещанин, подданный князя Дмитрия Вишневецкого, пришел жить в Варшаву из Лохвицы, звали его Иваном Андреевым, прозвище Воробьев, а мне прямое имя Семен; воровству учил меня Миюска, который породою хохлач. Хотели мы собрать войско и, призвав крымскую орду, идти на Московское государство и побить бояр».

С огня говорил те же речи.

Того же числа великий государь указал, и св. патриарх Иоаким, бояре, окольничие и думные люди приговорили вора и самозванца казнить такою же смертию, какою казнен Стенька Разин. Приговор был исполнен в тот же день; на Красной площади самозванец казнен и на колья разбит, а на другой день перенесен на болото и поставлен с Стенькою Разиным. И пожаловал государь кошевого атамана Ивана Серка, велел послать два сорока соболей, по 50 рублей сорок, да две пары, по семи рублей пара. Серко бил челом: «Устарел я на воинских службах, а нигде вольного житья с женою и детьми не имею, милости получить ни от кого не желаю, только у царского величества: пожаловал бы великий государь, велел дать в Полтавском полку под Днепром городок Кереберду». Городок атаману и Переволоченский перевоз войску были даны. Успокоились насчет Серка; но надобно было управляться с Дорошенком, который не думал приезжать в Переяславль и отдаваться в руки Ромодановского и ненавистного Самойловича, теперь гетмана обеих сторон Днепра. Уже 5 мая написана была в Москве царская грамота к Дорошенку: «Ведомо нам учинилось, что ты ныне по неприятельским прелестным письмам под нашу высокую руку несклонен, в мысли своей сумневаясь, непостоянен и начал быть в шатости, беспрестанно ссылаешься с турским султаном и с крымским ханом. А мы, великий государь, имеем надежду на господа бога и на пресвятую богородицу, в которой надежде были и предки наши, и отец наш, и мы, великий государь, живем и движемся, и царство наше в ее жребии. А если что по твоему навету случится от бусурманского нашествия святым божиим церквам и монастырям, и в том какой ответ дашь в день страшного суда божия? Вспомни прежних гетманов, не сохранивших своего обещания, Выговского и других! Где их жены и дети? Не в сиротстве ль и не в нищете ль пребывают? И тебе бы, помня это, учиниться под нашею высокою рукою в подданстве без отлагательства, не опасаясь нашего гнева; а мы тебя и все твое родство будем держать в своем милостивом жалованье».

25 мая приехал в Чигирин посланец от Ромодановского, стрелецкий сотник Терпигорев. «Будь в подданстве у великого государя, — говорил сотник Дорошенку, — и ступай в Переяславль к боярину и воеводам для присяги; сам не хочешь ехать, пошли тестя своего, Павла Яненка, или брата Андрея, или других каких-нибудь знатных людей в заложники, и боярин пришлет к тебе голову московских стрельцов для переговоров». «Ничего этого сделать мне теперь нельзя, — отвечал Дорошенко, — потому что я подданный турецкого султана; сабля султанова, ханская и королевская на моей шее висят. Прежде я хотел быть в подданстве у царского величества, но старшина и полковники решили быть в подданстве у султана; а что теперь старшина и полковники перешли в подданство великого государя, так это только для соболей, не вечно, после изменят. Если боярин и гетман придут под Чигирин, то я рад им отпор давать, только бы татар дождаться, да и без того татары у меня есть». Терпигорев был задержан. Дело объяснялось тем, что к Дорошенку пришли на помощь татары в числе 4000 и вместе с чигиринскими козаками в мае же месяце осадили Черкасы, где сидел московский воевода Иван Вердеревский: осажденные отбили неприятеля и гоняли его на пространстве 15 верст до реки Тясмина. Брат Дорошенка Андрей с козаками серденятами и черемисами взял обманом местечки Орловку и Балаклею. сказавшись царским подданным. Жители были отведены в плен татарами, а старшине буравом глаза вывертели, других повесили. Но жители Смелого не дались в обман, разбили Андрея и гнали его до Чигирина. По этим вестям Ромодановский и Самойлович отпустили за Днепр рейтарского полковника Беклемишева да переяславского полковника Дмитрашка Райчу с 5 козацкими полками; 9 июня у речки Ташлыка, между городков Смелого и Балаклеи, Беклемишев и Райча сошлись с неприятелем и поразили его; много мурз полегло на месте, Андрей Дорошенко ушел раненный. Чтоб получить поскорее новую помощь от татар и турок, Дорошенко отправил к хану и султану уже знакомого нам Ивана Мазепу с 15 невольниками, козаками восточной стороны, в подарок. Но Серко перехватил Мазепу, задержал его у себя, а грамоты переслал к Самойловичу, который препроводил их в Москву. «Знатно, — писал Самойлович, что Серко сделал это для объявления своей верной прежней службы, чтобы исправить свой нерассудительный поступок». Серко сделал еще больше: по первому требованию Ромодановского прислал к ному самого Мазепу, но при этом Серко писал Самойловичу, прося прилежно со всем войском, чтобы его никуда не засылали. Так назывались польские татары, изменившие королю. Самойлович дал слово и просил царя отпустить Мазепу назад, а то войско и так уж попрекает ему, гетману, будто он посылает людей на заточение.

Мы познакомились с Мазепою мельком, когда он приезжал в Переяславль от Дорошенка, при котором был генеральным писарем. Но до нас дошло несколько известий и об его предыдущей судьбе. Мазепа был родом козак, получил шляхетство от короля Яна-Казимира и был при нем комнатным дворянином. Рассказывают, что он должен был оставить Польшу по следующему случаю: у него было имение на Волыни. по соседству с паном Фалбовским. Слуги донесли последнему, что сосед Мазепа часто бывает у них в его отсутствие и очень благосклонно принимается госпожою, с которою у него идет постоянная переписка. Однажды Фалбовский выехал куда-то в дальний путь; на дороге нагоняет его холоп, везущий письмо от госпожи к Мазепе с приглашением приехать, потому что мужа нет дома. Фалбовский велел слуге ехать к Мазепе, отдать письмо, просить скорого ответа и привезти этот ответ к нему. Посланный скоро возвращается с запиской, что Мазепа летит на свидание. Фалбовский берет письмо и ждет на дороге. Мазепа едет: «Доброго здоровья!» «Доброго здоровья!» — «Куда изволите ехать?» Мазепа выдумывает какое-то место, куда будто бы нужно ему ехать. Тут Фалбовский хватает его за шею: «А это что? Чья это записка?» Мазепа обмер; просит извинения, говорит, что в первый раз едет. «Холоп! — кричит Фалбовский слуге. — Сколько раз пан был у нас без меня?» «Столько же, сколько у меня волос на голове», — отвечает слуга. Мазепа должен признаться во всем, но признание не помогло. Фалбовский велит раздеть грешника донага и привязать на его же собственную лошадь, лицом к хвосту. Раздраженная ударами кнута, испуганная выстрелами, раздавшимися над ее головою, лошадь понеслась изо всех сил домой через чащу леса и остановилась прямо у ворот панского дома. Выходит слуга и видит чудовище! Бежит назад, созывает всю дворню, и та насилу признает своего пана. Это было в 1663 году; но в том же году Мазепа получил важное поручение — ехать к гетману Тетере и от него по благоусмотрению гетмана ехать или к Самку в Переяславль уговаривать его поддаться королю, или в Запорожье подговаривать тамошних козаков также отстать от Москвы. Как исполнено было поручение, мы не знаем; но, по всем вероятностям, Мазепа, не желая возвращаться в Польшу, где и до происшествия с Фалбовским не любили его как козака, остался у западных козаков, где при своих способностях и образовании дослужился до звания генерального писаря.

Теперь вместо Константинополя Мазепа является в Москве в виде пленника, которого участь еще нисколько не обеспечивалась просьбою Самойловича. Мазепу повели к допросу в Малороссийский приказ перед начальника его, Артамона Сергеевича Матвеева. Мазепа спешил выиграть расположение царского любимца длинным, обстоятельным ответом; знали, что он приезжал в Переяславль с обещанием подданства от Дорошенка, а потом поехал в Крым поднимать хана на государевы украйны, и вот Мазепа начал рассказ с поездки своей в Переяславль. «Присылали к Дорошенку старшина города Лисенки, объявляя, что они поддались царскому величеству, чтобы он также поддался, ехал бы к ним на раду в Корсунь и привез с собой булаву и бунчук. Дорошенко послал меня с отписками к той старшине да со мною же послал лист к князю Ромодановскому, а при отпуске велел мне присягу учинить на том, что я не останусь в Корсуни у жены и, будучи на раде, стану говорить боярину и старшине восточной стороны по его, Дорошенкову, приказу, а приказывал он говорить старшине: если они добьются того, что ему быть гетманом на той стороне Днепра, то он готов быть в подданстве у государя; если же ему гетманом быть не велят, то чтоб знатные государевы люди при мне присягнули, что ему ничего дурного не сделается. Но когда я приехал в Переяславль, то в тот самый день рада уже вершилась до меня, и я один Дорошенков лист отдал боярину, а другой — старшине. Князь и гетман писали со мною к Дорошенку, чтоб приезжал к ним безо всякого спасенья. Он отвечал, чтобы прислали в Черкасы честного человека, а он пришлет от себя в атаманы своих людей. Боярин прислал в Черкасы голову московских стрельцов. Тогда Дорошенко созвал раду в Чигирине и спрашивал: посылать ли аманатов в Черкасы или нет? Положили — посылать; но вот пришла весть из Крылова, что идут Серковы посланцы; аманатов задержали, хотели прежде узнать, что скажут запорожцы. Те объявили, что Дорошенко булавы и бунчука в Переяславль не отдавал и сам бы не ехал, потому что гетман должен быть по-прежнему на западной стороне; что запорожцы хотят соединиться с ним и с ханом крымским заодно, как было при Богдане Хмельницком, писали они к хану, чтобы он помирил Серка с Дорошенком, чтобы Дорошенко для подтверждения гетманства и для союза ехал в Запорожье. Дорошенко на Запорожье не поехал, опасаясь государевых людей, а присягнуть вместо себя послал козака. Я стал проситься у Дорошенка, чтобы отпустил меня к жене в Корсунь. Ты хочешь изменить! — сказал мне на это Дорошенко. — Видно, тебя Ромодановский соболями прельстил! Велел мне при митрополите Тукальском присягнуть, что буду служить ему вперед и, будучи в Переяславле, не говорил ли про него чего дурного? Я присягнул, и дней через пять послал меня к визирю турскому с листами».

Служа великому государю, Мазепа объявил: «Дорошенков резидент в Константинополе Порывай писал: хан крымский конечно на том положил помирить поляков с турками и обратить войско на Московское государство», Мазепа рассказал кой-что и о самозванце Семене, который был при нем в Запорожье: Серко называл его прямым царевичем и сказал мне: просит царевич у него войска ста с два и с ними хочет ехать на остров Чертомлик, а оттуда писать на Дон к черни, чтобы на Дону всех старшин вырубили и к нему приклонились; а когда чернь приклонится, то он, собрав по городам людей, пойдет к Москве. Серко ему говорил: «Зачем тебе собирать войско? Если хочешь ехать в Москву, то я тебя и так отпущу с провожатыми». «Нельзя мне ехать в Москву, — отвечал самозванец, — меня бояре убьют». G тех пор Серко велел его беречь, чтобы он куда-нибудь не уехал из Сечи. А как были у Серка царские посланцы, то вор, взявши лошадей, гонял за ними, хотел их порубить; Серку дали знать, и он тотчас послал за ним козаков, которые не дали ему убить посланцев.

Мазепа был неистощим в важных показаниях: «Крепка и подлинна приязнь у Собеского с Дорошенком. Приезжал Ореховский в Чигирин уговаривать Дорошенка, чтобы, покинув протекцию турецкую, обратился в подданство к Речи Посполитой; Ореховский подал и статьи, на которых должно было свершиться это подданство: 1) Быть комиссии о том, какие убытки униаты сделали церквам православным в Польше и Литве. 2) Границе Войска Запорожского быть до воеводства Киевского и Браславского; однако обывателям этих воеводств должен быть сыскан особливый способ вознаграждения от Войска Запорожского. 3) Войскам польским кварцяным никогда в Украйне не быть, разве только само Войско Запорожское их потребует. 4) Дорошенко должен послать в Варшаву бунчуки турецкие: если же по каким-нибудь причинам нельзя бунчуков прислать, то пусть пришлет брата с другими козаками в аманаты, за что Собеский обещал выпроводить коменданта из Белой Церкви. И то положено между статьями: нечего упоминать и просить у Речи Посполитой таких вольностей, какими козаки пользуются на восточной стороне под Москвою. Какие это вольности? Посмотри, что терпит народ под воеводами московскими? Гетман нынешний выбран не по вольностям и правам войсковым, под бердышами и мушкетами; дети его забраны в неволю в аманаты; власть вырвана у гетмана из рук, потому что виновных козаков наказывать не может, а должен отсылать их в Москву в неволю; наконец, бесчестье Многогрешного! Собеский указывал Дорошенку средство защиты от царской рати: послать в Варшаву с предложением подданства, а он, Собеский, тотчас напишет царю грамоту, чтобы не велел своим войскам наступать на подданного Речи Посполитой. Поляки, — продолжал Мазепа, — просят хана и Дорошенка, чтобы уговаривал султана помириться с Польшею и поднять войну на Московское государство. Турки говорили: какие разумные люди ляхи! Вместо того чтобы нам у них в Кракове обедать, будем теперь под Киевом ужинать. Резидент Дорошенка в Константинополе писал гетману: не кручинься, что потерял Украйну, нетрудно ее назад взять: нет у вас на Украйне Крита и Каменца-Подольского. Султан нынешней войною хочет взять Хмельницкого из неволи с собою про запас: если бы Дорошенко изменил, то Хмельницкого на его место поставить». Мазепа объявил подробно и о средствах Дорошенко в Чигирине: всего и с чигиринскими жителями около 5000 человек. Пушек больших и малых в обоих городах с 200 будет: пушечных запасов много; хлебных запасов у жителей будет на год, а у ратных запасов никаких нет и солью очень скудно. Дорошенко говаривал тайно: как послышу приход Москвы, то побегу из Чигирина к турскому султану; а теперь он сидит в осаде разве для того, что есть к нему грамоты от турского султана или Собеского о помощи. Большая половина чигиринских жителей Дорошенка не любят, желают, чтобы он поддался царскому величеству, а родичи и приятели в одной с ним думе. Сотник Блоха уговаривает конных козаков тайно, чтобы соединились с войском царским. Дорошенко и старшина говаривали между собою, что если придет под Чигирин царское войско, то им лучше вести переговоры с князем Ромодановским, чем с своими козаками.

Мазепою остались очень довольны в Москве: он видел царские пресветлые очи, пожалован государским жалованьем и отпущен без задержанья; отправлена с ним призывная грамота к Дорошенку и чигиринским жителям; но Иван Степанович отправлялся в Чигирин не с тем, чтобы там остаться: он должен был возвратиться в полк к Ромодановскому и гетману, которым наказано было беречь его, чтобы никуда не ушел.

Отправляя в Москву Мазену, Самойлович бил челом, чтобы государь отпустил к нему сыновей его. «Твои дети, — был ответ, — пребывают при его царском величестве в премногой милости, которая никогда отменна не будет; отпустить же их к тебе за нынешними украинскими смутами невозможно, чтобы украинские народы непокорные не подумали, что гетманские сыновья высланы из Москвы по немилости». Предлог отказа был не очень искусно придуман, но пример четырех гетманов заставил Москву быть подозрительною.

Между тем военные действия продолжались на западной стороне. 23 июля Ромодановский и Самойлович подошли к Чигирину, поделали шанцы и начали беспрестанную стрельбу в город. Много домов было разбито, много козаков и горожан перебито и переранено. Дом Тукальского также был разбит гранатами; митрополит ушел в верхний город и там заболел от страха; крымский хан прислал своего доктора лечить его. В конце июля московские войска под начальством копейного и рейтарского строя полковника Сасова и других чинов начальных людей, а малороссийские под начальством бунчужного Леонтья Полуботка и черниговского полковника Борковского отправились под Чигирин с крымской стороны. В двух верстах от города встретил их брат гетманский. Андрей Дорошенко был разбит, победители преследовали его до городской стены и истребили весь хлеб в окрестностях Чигирина, потерявши только шесть человек убитыми и одного прапорщика, взятого в плен. Но в то же время пришла весть, что крымский хан переправился через Днестр под Сорокою, где строят мост для переправы самому султану со всем турецким войском, которое двинется в Умань, а из Умани прямо под Киев. 6 августа турецкий отряд явился под Ладыжином. Здесь сидел известный своими партизанскими подвигами против татар и турок грек Анастас Дмитриев, из купца ставший начальником вольной сбродной дружины, козацко-польско-волошской. С Анастасом же заперлись в Ладыжине полковник Мурашка и Савва; ратных людей было 2500 человек да мещан с женами и детьми с 20000, из них боевых людей тысячи с четыре, пушка одна, и та испорчена, вал худой, запасов никаких. 80 турецких пушек загремело против города. Мурашка с протопопом и сотником перебежали в неприятельский стан; но защитники Ладыжина выбрали в полковники Анастаса, чтоб биться до смерти. Отбивши пять приступов, ладыжинцы отчаялись, сдались и были все объявлены пленными. Анастас, переодетый, пошел за простого мужика и успел потом освободиться из плена. Мурашку взяло раскаяние: стал он браниться, называл визиря и султана воришками, проклинал Магомета и потерял голову.

Из-под Ладыжина турки двинулись под Умань. Уманцы сдались; турки, оставя залогу в их городе, двинулись далее по Киевской дороге; но уманцы, раздраженные насилиями турецкого гарнизона, перерезали его и заперлись в городе. Визирь и хан, услыша об этом, возвратились и взорвали Умань подкопом. С другой стороны татары пошли освобождать Чигирин; но, как скоро 9 августа появились они под городом, Ромодановский и Самойлович отступили к Черкасам, куда пришли 12 августа. На другой день явились к Черкасам и хан с Дорошенком: от второго часа дня до вечера был бой; государевы люди, как доносили воеводы, многих татар и козаков побили и пришли в обоз в целости; но выходцы из неприятельских полков объявили, что хан и Дорошенко переправляются на восточную сторону Днепра, а турецкий визирь от Ладыжина прямо идет на Черкасы. По этим вестям Ромодановский и Самойлович сожгли Черкасы, оставленные еще прежде жителями, переправились на восточную сторону и стали против Канева. В то же время татары явились с азовской стороны; подошли под степные города Змеев и Мерехву и побрали многих жителей в плен; но харьковский полковник Григорий Донец выступил против них, настиг за Торцом, на речке Бычку, побил наголову, освободил всех пленников, захватил мурзу татарского и одного знатного турка.

Страх, нагнанный на Украйну турецким и татарским нашествием, не был, однако, продолжителен: в первых числах сентября турки были уже на дороге в свою землю; хан и Дорошенко, проводя султана до Днестра, повернули назад и сначала, казалось, имели намерение перейти на восточную сторону Днепра: загоны их уже явились здесь, но были побиты, и 8 октября хан отправился в Крым. Из Польши присланы были к Ромодановскому и Самойловичу грамоты с убеждениями идти вместе с королевским войском промышлять над неприятелем; но и воевода, и гетман были далеки от этого. Гетман говорил присланному к нему подьячему Щеголеву: «Поляки пишут ко мне и к князю Григорью Григорьевичу, чтобы теперь выйти с ними промышлять над неприятелем. Лукавый народ! когда неприятель отступил и слуху об нем нет, тогда они о соединении войск пишут. Тут явная их неправда, потому что беспрестанно с султаном и ханом тайные договоры чинят. Спрашивается, кого теперь воевать, против кого стоять, под которые города ходить? В Валахию и Молдавию незачем: и без них разорены турками; если же им надобны Молдавия и Валахия, так пусть идут, им ближе. Под Чигирин идти — чем самим сытым быть и лошадей кормить? Около Чигирина и других мест степи, как пахотная земля, черны. Для чего поляки пропустили на нас с боярином султана, визиря и хана, для чего с тылу над ними не промышляли? Лживые их поступки я подлинно знаю: турецкая и крымская на Украйне война не от одного Дорошенка, поляки сами рады были. чтобы обе стороны Днепра и Киев из рук царского величества вырвать, и явно Украйну отдали таким образом: калга, султан крымский, во всю прошлую зиму стоял в Волошской земле и беспрестанно с Собеским ссылался, и, пока не договорились, никто в Украйну не смел вступать; а как договорились, что султану, визирю и хану их, поляков, не воевать и разоренья никакого не чинить, тогда неприятелю в Украйну и под Киев вольную дорогу отворили, тогда турки и татары в Украйну вступили и что хотели, то и делали. Слыша о таких их злых поступках, я усматривал всяких способов, как бы тот их злой совет и союз прекратить, и господь бог такой способ мне дал: как взят был Гришка Дорошенко на бою, то у него взято 8 листов белых за Дорошенковою рукою и печатью войсковою: дал ему Дорошенко эти листы с приказом писать от его имени в города к старшине и поспольству. На одном таком листе велел я написать по-польски от Дорошенкова имени к калге крымскому, что Собеский хитрыми своими поступками учинился королем польским и чтобы калга боялся хитростей королевских. В это время был в Межибожье польский комендант; я велел полковнику Райче передать лист к коменданту, будто перехватили его на дороге, а комендант переслал к королю. Когда мы с боярином отступили от Чигирина, а хан с Дорошенком на нас напирал, то вдруг прибежал от султана гонец, чтобы хан с Дорошенком, оставя все, шли под Умань, потому что поляки начали договор нарушать, и, дождавшись хана и взявши Умань, султан дальше не пошел, а хану на нашу сторону Днепра ходить не велел. Приезжал после того к нам полковник польский Лазицкий и сказывал: враг-то, Дорошенко, писал к крымскому калге, будто король на престоле сел хитрыми поступками; до этого времени король был к Дорошенку совершенно милостив и во всем его остерегал; а теперь, когда так делает, то рук наших не уйдет. Таким образом, прошлая турецкая и крымская война отвратилась моею службою, этим листом, который я послал межибожскому коменданту. Теперь Дорошенко, слыша, что король на него сердит, просит прощенья и обещается ему служить для того, чтобы короля задержать и между тем крымского хана вызвать, как прежде клялся быть под рукою царского величества и вызвал султана с визирем и ханом. А на все зло подучает его кошевой Серко. Была у Дорошенка с митрополитом Тукальским рада; митрополит говорил: нас никто не любит, и жить тут нам нельзя, пойдем к султану и будем бить челом, чтобы дал место, тебя пусть сделает господарем волошским, и я буду там же. На том и постановили и, пожитки свои в сундуки прибрав, живут в готовности, смотрят времени».