Джейн Болейн. Вестминстерский дворец, 24 июня 1540 года

Вестминстерский дворец, 24 июня 1540 года

Мы в полном молчании сидим в покоях королевы и шьем рубашки для бедных. Место Екатерины Говард все еще пустует: она уже вторую неделю живет у бабки в Норфолк-Хаусе в Ламбете. Король навещает ее каждый день, обедает с ними, словно простой смертный. Каждый день королевская барка перевозит его на другой берег, открыто, не скрываясь, он даже не дает себе труда притворяться.

По городу ходят слухи: полугода не прошло со свадьбы, а у короля уже любовница, девчонка из говардовского семейства, — значит, королева понесла. Все просто замечательно в этом замечательном мире — сын и наследник Тюдоров в животе у жены, а король, как положено, развлекается помаленьку на стороне. Те, кто осведомлен получше, не прилагают никаких усилий, чтобы развеять слухи. Мы-тο знаем — Екатерину Говард охраняют не хуже девственной весталки, хотя какой теперь из короля соблазнитель. Мы-тο знаем — и королева все еще в девицах. Но вот что из всего этого выйдет, не знает никто.

В отсутствие короля при дворе царит полный беспорядок. Когда королева Анна и придворные дамы выходят к обеду, королевский трон во главе стола пустует. Двор бурлит, как гудящий пчелиный улей, охваченный слухами и сплетнями. Всякому охота держаться стороны-победительницы, да только никто не может понять, какая сторона в конце концов выиграет. Вокруг громадного стола немало пустых мест: многие знатные семьи покинули двор — из страха, предчувствуя новые гонения и расправы. Всякому, кто известен папистскими симпатиями, грозит опасность, и потому приверженцы Рима поспешили убраться в свои поместья. Те, кто стоит за реформы, опасаются, что с новой фавориткой из семейства Говард король повернется против реформ. К тому же молитвы теперь составляет Стефан Гардинер, и они звучат так, словно их только что прислали из Рима, а известный реформатор архиепископ Кранмер больше не в моде. Кто же остался при дворе? Те, кто поворачивает туда, куда ветер дует, те, кому все равно.

Знакомый мир исчез вместе со знакомым порядком. Королева золотой вилкой размазывает еду по тарелке, голова низко склонена. Ей тяжело смотреть в глаза людям, разглядывающим ее с жадным, нескрываемым любопытством, — каждому охота поглазеть на покинутую королеву. Все еще на троне, но одна, во дворце, но без мужа. Сотни посетителей приходят полюбоваться на нее — может, это последний вечер, что она тут, может, завтра ее и вовсе не будет в живых.

Мы возвращаемся в наши комнаты сразу после обеда. Никаких развлечений не предвидится, потому что развлекать некого, — король здесь не появляется. А если нет короля, значит, нет ни королевы, ни двора. Все переменилось, все меняется каждый день. Никто не знает, что произойдет, всяк готов углядеть первый же признак приближающейся опасности.

Все время слышим о новых арестах. Говорят, что лорд Хангерфорд отправлен в Тауэр, Его, как моего мужа, обвиняют в содомии, неестественных сношениях с другими мужчинами и в сожительстве с собственной дочерью, как Георга обвиняли в сожительстве с сестрой Анной. Его обвиняют в государственной измене, в том, что предсказывал смерть короля; в тех же самых преступлениях обвиняли Анну и Георга. Наверно, его жене придется давать показания против мужа, точно так же, как пришлось это делать мне. Холодно, пробирает ледяная дрожь, я изо всех сил стараюсь усидеть на месте, в дальнем углу покоев королевы, стараюсь класть ровные стежки по подолу рубашки. Кровь в ушах стучит, как барабанная дробь, приливает к щекам, словно я охвачена лихорадкой. Король Генрих снова расправляется с друзьями.

Еще одно кровопускание, снова самые неправдоподобные обвинения против тех, от кого королю пришла охота избавиться. В прошлый раз, когда в короле взыграла мстительная жилка, жертвами его ненависти и злопамятности пали шестеро — мой муж, четверо его приятелей и королева Англии. Генриху снова охота проделать то же самое. Кто может знать наперед, кого принесут в жертву на этот раз?

Даже тишайшие звуки слышны в покоях королевы — десяток иголок прокалывают туго натянутое грубое полотно, шуршат нитки, проходя сквозь ткань. Смех, музыка, шум карточной игры, все, что обычно наполняло эти сводчатые комнаты, исчезло и сменилось молчанием. Никто не осмеливается заговорить. Королева тщательно следит за собой, лишнего слова не проронит. Застыла в молчаливом страхе, стала еще более скрытной, почти немой.

Я уже видела прежде объятых ужасом королев, я знаю, каково сидеть в королевских покоях и ждать, готовясь к самому страшному. Я помню эти взгляды, которые придворные дамы украдкой бросают на повелительницу, — в глубине сердца они знают, что ее дни сочтены, теперь надо угадать, на кого еще падет карающая десница.

В покоях королевы немало пустых кресел. Нет Екатерины Говард, а значит, нет ни шума, ни веселой болтовни. Выплакавшая все глаза леди Лиль прячется и показывается, только чтобы попробовать заручиться хоть чьей-нибудь поддержкой. Леди Саутгемптон придумала какую-то причину для отъезда, наверно, боится, что и ее муж попадет в ловушку, расставленную для королевы. Ведь лорд Саутгемптон был при королеве с той самой поры, как она приехала в Англию. Анна Бассет уехала к какой-то дальней родственнице, со дня ареста отца притворяется больной. Екатерина Кэри, не говоря худого слова, исчезла — ее мать лучше многих знает, как погибают королевы. Мэри Норрис тоже вытребовала мать — в ее жизни уже было нечто подобное. Все, кто пообещал молодой королеве вечную, неугасающую верность, теперь трясутся от страха — вдруг она вспомнит их слова, тогда им придется разделить ее участь. Придворные дамы боятся, что приготовленный для королевы капкан захлопнется и за ними.

Но некоторые знают: ловушка не для них, они сами — приманка на крючке. Леди Рутленд, Екатерина Эджкомб, я — мы приставлены к ней королем, нам придется давать против нее показания в суде. Мы в безопасности, по крайней мере с нами тремя ничего не случится.

Мне еще не сказали, о чем придется свидетельствовать. Знаю только — надо будет дать клятву и подписать показания. Какое мне, в сущности, дело? Я попросила милорда герцога обойтись на этот раз без меня, а он ответил — будь счастлива, что король опять доверил тебе такое важное дело. Что я могу сделать? Сдамся на волю судьбы. Попытаюсь держать голову над водой, а другие пусть тонут, хоть мне их и жаль. Сказать по-честному, удержаться над водой удастся, верно, только отпихивая других, тогда мне достанется лишний глоток воздуха. Когда корабль идет ко дну, каждый сам за себя.

В дверь громко постучали — одна из юных фрейлин вскрикнула. Мы вскочили на ноги, ожидая увидеть за дверью стражу. Нас всех сейчас арестуют! Я взглянула на королеву — лицо бледное, белее мела. Никогда не видела, чтобы женщина так побледнела, словно, как у мертвой, вся кровь ушла из тела. А губы синие от страха.

Дверь отворилась, вошел мой дядюшка, герцог Норфолк, с мрачным, похоронным видом, черная шляпа придает ему вид угрюмого судии.

— Ваша милость, — с низким поклоном обратился он к королеве.

Она качнулась, как тонкая березка. Я подошла поближе, взяла ее за руку, пытаясь поддержать. Она вздрогнула, почувствовав прикосновение, решила, наверно, что я участвую в аресте, держу ее, пока дядюшка читает приговор.

— Не волнуйтесь, — шепнула я, хотя совсем не была уверена, что волноваться не надо. Может, там за дверью десяток королевских гвардейцев.

Она подняла голову, встала во весь рост.

— Добрый вечер. — До чего же у нее смешной акцент. — Добрый вечер, милорд герцог.

— Я только что с заседания Тайного совета. — Голос такой вкрадчивый, льется, словно шелковое покрывало на гроб. — Должен вас огорчить — в городе началась чума.

Она нахмурилась, не уверенная, что все правильно поняла, — она-то ожидала совсем других слов. Придворные дамы заволновались, все знают — никакой чумы нет.

— Король беспокоится о вашем благополучии, — торжественным голосом продолжал дядюшка. — Он приказывает вам переехать в Ричмондский дворец.

— А он тоже туда переедет? — Она снова чуть качнулась.

— Нет.

Всякому, кто знает короля, ясно: история про чуму — ложь, а правда заключается в том, что это начало процесса над королевой. Сперва домашний арест, затем расследование, потом обвинение и судебные слушания, а там и решение суда, приговор и смерть. Так обстояло дело с королевой Екатериной, с королевой Анной Болейн и вот теперь с королевой Анной Киевской.

— Увижу я его до отъезда? — Бедняжка, голос так и дрожит.

— Его милость приказали мне просить вас уехать завтра же утром. Он, без сомнения, навестит вас в Ричмондском дворце.

Она пошатнулась, не в силах удержаться на ногах, упала бы, не подхвати я ее. Герцог кивнул мне, словно приказывая — хорошенько делай свое дело, отступил, поклонился и вышел из комнаты, суровый, словно сама Смерть.

Я помогла королеве сесть в кресло, послала одну служанку за стаканом воды, другую — за стаканом бренди. Когда они вернулись, заставила королеву отпить и из одного стакана, и из другого. Она подняла голову, взглянула на меня.

— Мне надо видеть посла, — хрипло пробормотала она.

Я кивнула, пусть разговаривает с ним сколько хочет, ему ничем не удастся ей помочь. Приказала одному из пажей найти доктора Херста. Он обедал в зале, присутствовал почти на каждой трапезе. Герцог Киевский слишком скупо ему платил: содержать собственный дом, как полагается уважающему себя послу, денег не хватало, вот и приходилось побираться как бедной мыши на королевских хлебах.

Он мигом примчался и в ужасе отшатнулся, увидев королеву, — сидит в кресле, скорчившись, будто ей в сердце вонзили кинжал.

— Оставьте нас, — приказала королева.

Я отошла подальше, но из комнаты не вышла. Встала у двери, словно охраняю ее от незваных посетителей. Не могу же я оставить их одних, даже если ни слова не понимаю из их разговора. Вдруг она ему передаст драгоценности или эти двое ухитрятся выскользнуть через заднюю дверь в парк и пробраться к реке, хотя там, без сомнения, полно часовых.

Они что-то бормочут на своем языке, вижу — он качает головой. Она расплакалась, быстро-быстро заговорила, а он только похлопывает ее по руке, по локтю, даже по голове разок погладил — да что в этом толку. Я прислонилась к двери. Этого человека опасаться не стоит, он наших планов не расстроит. Ему королеву не спасти. Пока он будет предпринимать безнадежные попытки, она уже взойдет на эшафот. Если вся надежда на него, смело можно ей гроб заказывать.

АННА

Ричмондский дворец, июль 1540 года

Хуже всего — ожидание, а сейчас я только и делаю, что жду. Жду, какое выдвинут обвинение, жду ареста, напрягаю мозги, выдумываю оправдания. Мы с доктором Херстом решили, что нам необходимо покинуть страну. Притязания на трон, сохранение брака, союз с Клеве — все это сейчас не важно. Пусть даже Англия вместе с Францией объявят Испании войну. Ужасно, что мое неудачное супружество развязало Англии руки и в Европе может начаться война. Я мечтала принести этой стране мир, а получилось, ввергаю ее в войну. И поделать ничего нельзя.

Мой друг лорд Лиль, мой поручитель Томас Кромвель, оба обречены на смерть — так считает доктор Херст. Следующая — я.

Как защитить Англию от взрыва тирании? Что я могу? Разве только попробовать спасти свою собственную шкуру. Теперь нет ни обвинения, ни защиты, ни судебного разбирательства, ни судьи, ни присяжных. Но как защищаться, если не знаешь, в чем тебя обвиняют? Король верит: его направляет Бог, он держит в своих руках жизнь и смерть подданных. И моя смерть предопределена.

Я по-дурацки тянула несколько дней, надеялась — все не так плохо, как кажется. Король проявит благоразумие, прислушается к голосу рассудка. Молилась, чтобы Бог внушил ему простую мысль — собственные страсти еще не самое важное. Надеялась получить совет от матери. Вопреки всему ждала весточки от брата — он не позволит меня судить, предотвратит казнь, заберет домой. Доктор Херст пообещал привести шестерку лошадей, но вместо этого явился мрачнее тучи и объявил, что порты закрыты. Никого не впускают и не выпускают. Король запретил кораблям выходить в море. Даже если мы попадем на берег, отплыть не сумеем. Я узница своей новой родины. Домой не вернуться.

А я-то думала: только бы миновать стражу у дверей, достать лошадей, незаметно выбраться из дворца, без шума и погони. Король все предусмотрел, недаром он считает себя Богом. Побег — дело нелегкое, но теперь, когда корабли заперты в гавани, совсем невозможное. Англия — остров. Король взял меня в плен.

Доктор Херст полагает, что за мной скоро придут. Король закрыл границы, чтобы провести расследование, признать меня виновной и обезглавить раньше, чем в Клеве узнают об аресте. Никто в Европе не возразит, никто не осудит короля. Никто даже ничего не узнает, пока меня не убьют. Так и будет. Через пару дней, может быть завтра.

Не могу уснуть. Сижу у окна. Уже рассветает. Это моя последняя ночь на земле. Больше всего жаль, что я растратила свою жизнь впустую. Сначала покорялась отцу, потом брату, последние месяцы старалась угодить королю. Не сохранила крохотную искорку — собственную личность. Вместо этого подчинила свои мысли, свою волю мужчине. Мной все время кто-нибудь командовал. Полярный сокол вьет гнезда в уединенных холодных краях, парит на вольном ветру высоко-высоко в небе. А я — птица в клетке. Вечная пленница.

Если Бог пощадит меня, клянусь, я стану собой, а не просто сестрой, дочерью, женой. Во славу Божью даю я это обещание, но, боюсь, его не придется выполнять. Бог не спасет, Генрих не пощадит.

Появляется золотое летнее солнце. Мне приносят кружку эля, ломоть хлеба с маслом. Сижу у окна, смотрю на реку. Не полощется ли флаг, не слышны ли удары весел по воде, не плывет ли королевская барка — везти меня в Тауэр? Гребцы на веслах, барабан отбивает ритм, громом отдается в ушах, в сердце — это за мной, они уже тут, значит, сегодня. Забавно — за мной пришли после полудня и отнюдь не целой толпой. Ричард Берд приплыл на ялике один-одинешенек. Я как раз гуляла в саду — руки холодеют, ноги подкашиваются от страха. Он догнал меня возле цветника, я нюхала распустившиеся розы, не чувствуя запаха. Издалека я, наверно, казалась довольной и счастливой — юная королева среди роз. Смертельную бледность можно заметить, только подойдя ближе.

— Ваша светлость, — поклонился низко, как настоящей королеве. — Со мной письмо от короля.

Протягивает письмо. Я не решаюсь сломать печать.

— Что в нем?

Даже не притворяется, что это не его дело.

— После долгих месяцев сомнений король решился проверить законность вашего брака. Он опасается, что вы ранее уже дали слово другому. Будет следствие.

— Он думает, мы не женаты?

— Он боится, что вы не замужем, — мягко поправляет Ричард Берд.

— Не могу понять, — качаю головой и туповато повторяю: — Не могу понять.

На этот раз явились все — половина Тайного совета, свита, слуги. Уговаривать меня согласиться на расследование. Я не согласна. Они остались в Ричмондском дворце на ночь. Я не стала с ними обедать. Я не соглашусь, никогда не соглашусь. Утром объявили — три придворные дамы вызваны на допрос. Отказались объяснить, о чем их собираются спрашивать, даже не сказали, кто именно будет давать показания против меня. Попросила копии документов, представленных в суд, но не получила ничего. Доктор Херст жалуется на такое же обращение, он написал моему брату в Клеве, но мы оба знаем — письмо дойдет, когда будет слишком поздно. Порты закрыты, вести не покидают Англию. Мы одни. Я одна. Доктор Херст рассказал, что, прежде чем судить Анну Болейн, тоже наводили справки о ее поведении. Допросили придворных дам — что она говорила, что делала. Собранные улики использовали на суде. Вынесли обвинительный приговор, и меньше чем через месяц король женился на ее фрейлине Джейн Сеймур. В моем случае даже приговор не придется выносить, одна подпись, и все. Неужели я должна умереть ради того, чтобы король мог жениться на малышке Китти Говард? Неужели такое возможно — убить меня, чтобы старик женился на девчонке, которую и так ничего не стоит уложить в постель? Пообещай ей новое платьице — и все.