Из письма Л. А. Сулержицкого О. И. Поль-Сулержицкой. Расскажу тебе, что видел

20 февраля 1902 г.

Кореиз

Олек, я вчера писал тебе. В каждом письме я буду писать, какого числа я писал предыдущее письмо, и ты будешь знать поэтому, все ли ты получаешь.

Сегодня я видел Льва Николаевича и нашел его несравненно лучше, чем раньше. Он гораздо крепче, живее. Лицо стало совсем свежее. Очевидно, поправляется, насколько это еще ему возможно. {406} Теперь мне предложили дежурить иногда у него ночью, когда Сергей устанет. Я, конечно, очень рад. Они давно хотели меня просить, но жалели, говоря, что мне самому надо лечиться.

Видел я его очень коротко. На этот раз он ничего не говорил, только очень приветливо глядел. Я ушел, так как боялся утомлять его. Но как меня возмутила графиня! Суетится, шуршит беспрерывно своей шелковой юбкой. Так противно. И тут же ему сцену делает; говорит, что всему есть предел, что она не желает больше валяться на кушетке, что целый месяц она устала без постели, и все это раздраженно, громко. Невыносимо было видеть это никому. Один Сергей осаживает ее. А у старика от этого ее поведения сейчас же пульс поднялся до 105 ударов. И подумаешь, от чего может зависеть жизнь великого человека, нужного не только России, но всему миру! От какого-то жалкого, ничтожного созданья, от сумасшедшей, глупой, мелочной женщины. Верно говорил Мопассан, что для лакея и для женщины нет великих людей.

Когда я посмотрел ее сегодня, я понял слова Л. Н. из дневника его за последнее время: «В течение 70‑ти лет я понижал свое мнение о женщинах и теперь, к удивлению своему, вижу, что еще должен его понизить». Как мне грустно, что Л. Н. не знал простых, милых женщин, — средней русской женщины. Женщины его; круга — первобытные самки с утонченно развитой чувственностью, и благодаря тому, что других он не знал и должен был прожить свою жизнь рядом с Софьей Андреевной, мнение его о женщинах так жестоко и несправедливо[cxxxiv]. Но относительно женщин, среди которых он жил, — он глубоко прав. Однако это не всякий примет во внимание, и в литературе останется все-таки, что Л. Н. — женоненавистник. Очень мне это больно. Больно то, что за группу плотоядных, испорченных самок будут страдать все милые, хорошие женщины. Ведь их так охотно бранят. И кто только этого не делает. И больше всего бранят именно те, которые виновны в дурных качествах женщин… [часть страницы оборвана].

Прости, Оля, что нескладно выражаюсь, но очень устал. Много сегодня писал, да и вчерашняя работа в море отзывается.

Я ночью (часов в десять) шел наверх к Льву Николаевичу. Горная тропинка, ведущая к нему, идет меж скал, поросших большими деревьями, и по краю ущелья, в котором грохочет поток. Как было хорошо! Ночь темная; под деревьями таинственные густые тени, а внизу мрачно чернеет ущелье, и оттуда доносится шум, плеск, и видно местами, как белеет пена. Оттуда ползет холодок и сырость. А за деревьями видна белая полоса тумана, из которой торчат верхушки спрятавшихся в тумане гор.

Спокойной ночи.

Л.