Особенности генезиса капитализма в России в сравнении со странами Западной Европы и США

ДРУЖИНИН Н.М.

Последовательная смена социально-экономических формаций – непреложный закон единого всемирно-исторического процесса. Условия этой смены были предметом научного анализа основоположников марксизма-ленинизма. К, Маркс, Ф. Энгельс и В. П. Ленин особенно подробно изу­чали генезис капиталистического способа производства; основные выво­ды их исследований служат для нас методологической опорой при изучении возникновения капитализма в различных странах Европы, Америки и Азии.

Необходимой предпосылкой зарождения капиталистических отноше­ний является определенный уровень развития производительных сил. Технические навыки в области промышленного и сельскохозяйственного труда должны достигнуть такой высоты, чтобы сложилось не только тех­ническое, но и общественное разделение труда, чтобы промышленность отделилась от земледелия и наметилась экономическая специализация различных районов страны. Таков исходный пункт, с которого начинают­ся развитие товарного производства и неизменно сопутствующие ему процессы – образование достаточно емкого рынка и усиление роли тор­гового капитала. Уже на этой ранней стадии генезиса капитализма торговец превращается в скупщика товаров разрозненных мелких произво­дителен, а его посредническая функция начинает перерастать в преобра­зование самого производства. Однако товарное производство не может перейти в капиталистическую стадию без первоначального накопления капитала, которое слагается из двух процессов – массовой экспроприации непосредственных производителей и образования достаточно крупных де­нежных капиталов. Так создаются условия для формирования противо­стоящих классов, с одной стороны, свободных продавцов рабочей силы, с другой – обладателей средств производства, которые присваивают в форме прибыли прибавочную стоимость, создаваемую рабочими.

В этом сложном процессе, как правило, передовая роль принадлежит промышленности: она обгоняет сельское хозяйство и последовательно приходит стадии: простой капиталистической кооперации; мануфактуры, основанной на техническом разделении ручного труда; и фабрики, осна­щенной машинами, частично или полностью заменяющими труд челове­ка. Капитализм побеждает только тогда, когда в промышленности проис­ходит технический переворот, когда создается крупное фабричное производство и начинается концентрация значительных масс рабочих на предприятиях. Именно этот перелом в развитии производительных сил радикально изменяет прежние общественные отношения, привлекает на фабрики массы женщин и детей, способствует быстрому росту городов, порождает напряженную борьбу за рынки и обостряет классовую борьбу между предпринимателями и рабочими.

В соответствии с изменениями базисных, экономических отношений происходят коренные сдвиги в политических, правовых, идеологических отношениях людей, а изменяющаяся надстройка начинает оказывать об­ратное воздействие на ход социально-экономической жизни. Переход от феодализма к капиталистическому способу производства сопровождается глубокими классовыми конфликтами: революциями при активном участии трудящихся или реформами, проводимыми феодальной властью под дав­лением массового революционного движения.

Таковы общие закономерности, свойственные всем вариантам генези­са капитализма в странах различных континентов. Однако это не значит, что описываемый процесс происходит синхронно и всюду принимает еди­нообразные формы. К. Маркс не раз предупреждал в своих трудах про­тив примитивного представления о возникновении капитализма. Он говорил, что «один и тот же экономический базис – один и тот же со стороны основных условий – благодаря бесконечно разнообразным эмпи­рическим обстоятельствам, естественным условиям, расовым отношениям, действующим извне историческим влияниям и т. д.,– может обнаружи­вать в своем проявлении бесконечные вариации и градации, которые воз­можно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных об­стоятельств». Исследователи, изучающие генезис капитализма в той или другой стране, должны помнить это методологическое положение К. Маркса, подтверждаемое конкретными фактами всей новой и новейшей истории. Применяя сравнительно-исторический метод, мы имеем возможность не только проследить общие законы зарождения капитали­стической формации, но и выделить национальные особенности такого всемирно-исторического явления. Только при данном условии мы получим правильное, диалектическое представление о генезисе капитализма в различных странах, в частности в России.

* * *

В свое время К. Маркс ярко осветил генезис капитализма в Англии. На английском материале яснее обнаруживались общие законы смены феодального строя капиталистическим, поскольку именно Англия являла собой классический пример такого перелома. Поэтому анализ его англий­ских особенностей должен предшествовать сопоставлению России с круп­нейшими странами Европы и Америки.

Сами природные условия помогали Англии занять передовое место в экономической жизни Западной Европы. Положение большого острова на берегах Атлантического океана и Северного моря не только защищало страну от нападения извне, но – что особенно важно – открывало перед ней возможность широкой морской торговли. Население Англии было от­носительно однородным и достаточно уплотненным - то и другое ускоря­ло темпы ее хозяйственного развития. Уже в XIV–XV вв. английские купцы начали завозить свои товары не только на Европейский континент, но и в далекие восточные страны. После открытия Америки и ее колони­зации английскими иммигрантами торговые связи расширились в на­правлении на Запад. С начала XVI в. в Англии стала складываться крупная мануфактура (преимущественно в суконном производстве), под­рывавшая устои средневековых цехов. К этому времени английские зем­ледельцы, платившие оброк феодалам, в порядке частноправовых сделок успели освободиться от крепостного права. Выгоды овцеводства, обеспе­чивавшего сырье суконной промышленности, побудили землевладельцев начать в свою пользу огораживание общинных земель; непосредственные сельские производители, несмотря на упорное сопротивление, беспощадно сгонялись с их участков, прекращали самостоятельное хозяйство и ста­новились частью пауперами, частью наемными рабочими. По известному выражению Томаса Мора, «овцы поедали людей»,, а крупные землевла-. дельцы п мануфактуристы обогащались ценою разорения мелких само­стоятельных тружеников. Так начался процесс «первоначального накопи/ ленин», усплен"пьгй--в XVI–XVII вв. присвоением монастырских земельу расхищением государственных имуществ и захватом осушецных болот.

Но мере роста промышленности и торговли росла и крепла англий­ская буржуазия; она не ограничилась усилением своего хозяйственного влияния и в союзе с «новым дворянством», втянутым в капиталистиче­ские отношения, начала борьбу против королевского абсолютизма и офи­циальной церкви. Боевой силой революции 1642–1649 гг. выступали трудящиеся массы города и деревни, но они не были достаточно органи­зованы и но смогли использовать одержанную победу в собственных ин­тересах. Конфискованные земли роялистов и епископов были раскуплены имущими верхами; были уничтожены феодальные ограничения буржуаз­ной собственности, но сохранились феодальные сборы с крестьян; огора­живания общинных земель продолжались и принимали все более массо­вый и беспощадный характер. В XVIII и первых десятилетиях XIX в. на основании актов английского парламента миллионы акров земли пе­решли в руки лендлордов и буржуазии. В результате этой насильствен­ной экспроприации подвергся почти полному уничтожению свободный класс английского крестьянства. Революция середины XVII н. коренным образом изменила соотношение общественных сил в стране. Колонизация отдаленных стран, и прежде всего овладение богатствами Индии, необычайно укрепили роль английского капитала. Англия стала первенст­вующей морской державой Европы и на основе своего колониального могущества быстрыми темпами двинулась вперед по пути капиталисти­ческого накопления. Создание банковского кредита и введение протек­ционных пошлин сильно способствовали аккумуляции денежных средств.

Новым этапом в процессе генезиса капитализма был промышленный переворот, начавшийся во второй половине XVIII в.; на основе машинной техники выросла крупная фабричная индустрия, сначала текстильная, затем металлургическая и металлообрабатывающая, нанесшая смертель­ный удар мелкому ручному производству. Одновременно с перестройкой промышленности происходила коронная рационализация сельского хо­зяйства; удобрение почвы, разведение корнеплодов, плодопеременная си­стема земледелия, применение усовершенствованных орудий и машин по­требовали от сельских хозяев крупных капиталовложений. Не только дворяне, но и городские буржуа и разбогатевшие крестьяне пополняли со­бой: ряды сельских хозяев. Капиталистическая аренда стала господствую­щим явлением в сельскохозяйственной жизни страны. Английское обще­ство окончательно раскололось на три основных класса: крупных земле­владельцев, предпочитавших без всякого труда получать ренту; торгово-промышленную буржуазию и предпринимателей-фермеров, выжимавших высокую прибыль путем применения наемного су городских и сельских рабочих, продававших свою рабочую силу и живших на заработную плату. Таким образом, генезис капитализма в Англии был отмечен радикальной ломкой феодальных отношений, исчез­новением класса мелких сельских производителей и наиболее полным подчинением экономической жизни законам капиталистического развития.²

Иную форму, чем в Англии, имел генезис капитализма во Франции. Правда, условия, в которых происходили зарождение и развитие капита­лизма в обеих странах, отмечены сходными чертами. Так же как Англия, Франция имела большую приморскую границу, непосредственно соприка­саясь с Атлантическим океаном и Средиземным морем,– это способство­вало раннему развитию внешней торговли с другими государствами. В условиях растущих товарно-денежных отношений во Франции, так же как в Англии, крестьяне рано освободились от крепостной зависимости. На рубеже средневековья и нового времени крестьянство состояло из двух основных прослоек: цензитариев, которые продолжали платить об­рок землевладельцам, и арендаторов, снимавших мелкие участки преиму­щественно за натуральную плату. Во Франции, как и в Англии, помещи­ки редко имели собственную, барскую запашку, ограничиваясь получе­нием феодальной ренты. Хотя территория Франции дробилась на различные провинции, сохранявшие старинные традиции, ее население было так же однородно в национальном и экономическом отношении, как в Англии,– здесь не было резких различий в уровне хозяйственного раз­вития.

Однако Франция (в отличие от Англии) позднее вышла па путь ка­питалистического развития: ее внешняя торговля не получила такого ши­рокого размаха; внутренний обмен рос медленнее, не разрушая натураль­ного хозяйства более отсталых районов. Колониальная экспансия Фран­ции началась только в XVII в. и не могла обеспечить местным купцам и промышленникам тех баснословных богатств, которые достались на долю английских колонизаторов. Не меньшие различия наблюдались и в политическом строе обоих государств: в противоположность Англии, очень рано завоевавшей у королей право самоуправления, Франция на рубеже нового времени приняла форму абсолютной монархии, в основ­ном опиравшейся на феодальное дворянство и оберегавшей пережитки средневековых институтов. Хотя крестьянство пользовалось личной сво­бодой, оно изнемогало под бременем многочисленных государственных налогов и поборов в пользу церковных и светских феодалов. Отсюда – более замедленный, чем в Англии, рост первоначального накопления, менее быстрое развитие не только централизованной, но и рассеянной мануфактуры, создание системы государственных откупов и дворянских привилегий, которые суживали рамки внутреннего рынка. Если в XVII в. Английская буржуазная революция расчистила широкий путь для капи­талистического развития, то во Франции этого времени абсолютная мо­нархия только достигла апогея своего развития.

Кроме того, несмотря на попытки землевладельцев присвоить себе общинные земли, французская деревня сумела сохранить институт по­земельной общины и феодальный класс мелкого крестьянства. Однако и здесь в XVII–XVIII вв. цеховое ремесло постепенно уступало место ка­питалистической мануфактуре; здесь тоже расцвели крупные предприя­тия (преимущественно производившие предметы роскоши), а буржуазия мало-помалу завоевывала экономические позиции на внешнем и внутрен­нем рынке. В конце XVIII в. разложение феодально-абсолютистского строя вызвало финансовый и торгово-промышленный кризис, который сопровождался обнищанием земледельцев и рабочих.

Борьба буржуазии за власть слилась с массовыми восстаниями крестьянства и городского плебса. Французская революция 1789–1794 гг. приобрела ярко выраженный демократический характер. В процессе ре­волюционных преобразований; были полностью уничтожены остатки феодализма, конфискованы и распроданы церковные земли, имения эми­грировавшей аристократии и лиц, враждебно настроенных к революции. Мелкие участки покупали также рядовые земледельцы. В противополож­ность Англии, французское крестьянство не только уцелело, но и закре­пило за собой парцеллярную собственность, до известного момента обес­печивавшую ему ведение самостоятельного мелкого хозяйства.

Буржуазно-демократическая революция дала толчок промышленному перевороту, который развернулся главным образом в первые десятилетия XIX в. Франция стала крупной капиталистической державой, но не смог­ла достигнуть того уровня развития, который завоевала себе Англия. Сравнивая экономическое положение обеих стран в 50-х годах XIX в., К. Маркс отмечал, что во Франции «система парцеллирования... удер­живала значительную часть населения прикрепленной к земле и занятой на ней». Мелкие земельные собственники были привязаны к своему участку, дорожили своим хозяйством и не хотели покидать редину. Вот почему промышленные предприятия Франции были менее концентриро­ваны, чем в Англии, имели относительно меньше машин и паровых дви­гателей на каждого рабочего и, следовательно, обладали меньшей произ­водительной силой труда. «Отсюда видно, – добавляет К. Маркс, - как необходима экспроприация земли для развития крупной промышленно­сти». Но парцеллярная земельная собственность не выдерживала, по мере роста капитализма, конкуренции с крупными сельскохозяйственны­ми предприятиями; постепенно она становилась жертвой ростовщическо­го капитала, уступая место крупным имениям и обширным капиталисти­ческим фермам.

Таким образом, отличительной чертой генезиса капитализма во Фран­ции было временное преобладание парцеллярной крестьянской собствен­ности и отставание от Англии в техническом оснащении и концентрации промышленности.

Самое крупное германское государство – Пруссия – дает пример иного зарождения и развития капитализма, чем Англия и Франция. В отличие от передовых стран Западной Европы Пруссия была удалена от океанических торговых путей; прусские гавани но Северному и Бал­тийскому морям не могли соперничать с атлантическими портами в экс­порте и импорте товаров. Тридцатилетняя война 1618–1648 гг., обезлю­дившая и истощившая Германию, привела к длительному хозяйственному застою и закрепила раздробление страны на самостоятельные княжества. Во второй половине XVII в., когда английские свободные крестьяне стали жертвой массовой экспроприации, а французские страдали от феодальных поборов, хотя и пользовались личной свободой, сельские области Прус­сии, расположенные на восток от Эльбы, пережили процесс «вторичного закрепощения»: под влиянием повышенного спроса на хлеб и сельско­хозяйственное сырье со стороны Англии и Голландии прусское феодаль­ное дворянство превратило земледельцев частью в «наследственных под­данных», частью в безземельных батраков. Расширив барскую запашку и заставив крепостных отбывать барщину, земельные собственники обес­печивали себе крупные доходы от своих имений.

В промышленности Пруссии господствовало в это время цеховое ре­месло с принудительной регламентацией производства и сбыта изделий. Городов было мало, а торговые связи между городом и деревней остава­лись слабыми и не могли способствовать обогащению бюргерства. Не­смотря на усиление экспорта сельскохозяйственных продуктов, импорт иностранных товаров был значительнее, и торговый баланс сводился с убытком для государства. Бранденбургские курфюрсты, ставшие прус­скими королями, создали сильную военно-крепостническую монархию, охранявшую систему крепостничества и привилегии дворянства. Отгоро­женная от других германских государств таможенными границами и пе­ререзанная такими же внутренними заставами, Пруссия XVII–XVIII вв. представляла собой экономически отсталое государство, жившее тради­циями феодального средневековья.

Однако влияние мирового хозяйства не могло обойти даже отдаленные остэльбские области. Военные и фискальные мотивы прусских государей неизбежно толкали их по пути экономических нововведений. Обезлюдев­шая после Тридцатилетней войны Пруссия заселялась колонистами с европейского Запада; в числе этих иммигрантов были французские гуге­ноты – опытные ремесленники и торговцы. Ведя завоевательную полити­ку и создавая большую армию, прусские короли поощряли развитие крупных мануфактур, поставлявших армии оружие и военное обмунди­рование. Независимо от государственной власти в сельских местностях развивались текстильные и металлообрабатывающие промыслы, свобод­ные от цеховой регламентации и мало-помалу подчинившиеся скупщикам в отношении сбыта и производства продуктов. Процесс первоначального накопления происходил медленно и встречал многочисленные препятст­вия: крепостное право суживало рынок рабочей силы, а живучесть нату­рального хозяйства и отсутствие колоний исключали для Пруссии воз­можность быстрой аккумуляции денежных капиталов.

В городах продолжало господствовать цеховое ремесло. Только в не­многих промышленных центрах – в Берлине, Силезии, Золингене – на­блюдался процесс перерастания рассеянной мануфактуры в крупные централизованные предприятия. Формировавшаяся прусская буржуазия и в хозяйственном, и в политическом отношении была слабой, зависимой от государственной власти и от феодального юнкерства.

Несмотря на свою активную внешнюю политику, Пруссия не могла состязаться в экономическом, а следовательно, и в военном отношении с буржуазной Францией, преобразованной революцией конца XVIII в. В 1806 г. Пруссия была разгромлена наполеоновской армией и вынужде­на: во имя собственного спасения приступить к реформе своего отсталого аграрного строя. Частновладельческие крестьяне остэльбских областей эдиктом 1807 г. были освобождены от крепостного права (дворцовые и померанские крестьяне формально были освобождены еще в конце XVIII в.). За этим эдиктом последовали: новые законы – о выкупе фео­дальных повинностей, причем от ½ до 2\3 наделов переходили в соб­ственность крестьян, а остальная земля поступала в качестве вознаграж­дения помещику. Эти реформы встретили сильное сопротивление со сто­роны юнкерства и были обставлены позднее различными ограничениями: круг крестьян, подлежавших объявленному «регулированию», был значи­тельно сокращен, а размеры выкупных платежей сильно увеличены. Одновременно происходила ликвидация общинных порядков, в частности принудительного севооборота и чересполосицы.

Реформы открыли возможность более производительного использова­ния земли: трехполье стало уступать место плодосменной системе, раз­витию кормовых культур, широкому разведению и промышленному использованию картофеля и свеклы. Однако эти изменения происходили преимущественно на землях помещиков и частью – зажиточных кресть­ян; мелкие же земледельцы, за редкими исключениями, не могли внести выкупных платежей за обрабатываемые земли и продолжали применять рутинные приемы обработки почвы.

Тем не менее аграрные реформы оказали определенное влияние на развитие промышленности и торговли: в последующее десятилетие уве­личилось число централизованных мануфактур и началось в более широ­ких масштабах введение машин. С 1835 г. в Пруссии стала развиваться железнодорожная сеть, было проведено много шоссейных путай, на реч­ных магистралях усилилось пароходное сообщение. Крупные Ярмарки в Лейпциге и Франкфурте-на-Одере свидетельствовали об успехах внутрен­него обмена. Были устранены внутренние таможни и заложены основы будущего общегерманского Таможенного объединения. Увеличилась до­быча угля и железной руды, повысился экспорт железа и металлических изделий, а также текстильных изделий и галантереи. Растущая диффе­ренциация крестьянства и применение наемного труда заметно оживил хозяйственную жизнь Пруссии. В этот переходный период от феодализма к капиталистическому строю положение трудящихся города и деревни было крайне тяжелым: промышленные рабочие и сельские батраки под­вергались сильной эксплуатации, а средние и мелкие крестьяне страдали от невозможности перейти к самостоятельному хозяйству.

Только революция 1848 г., сопровождавшаяся нападениями крестьян на дворянские замки и уничтожением ненавистных феодальных и вы­купных документов, заставила правительство довести до конца начатые аграрные реформы. Если прусская буржуазия обнаружила в этот период политическое бессилие и классовый страх перед рабочим движением, то прусское юнкерство пошло на дальнейшие уступки крестьянству: зако­нами 1850–1852 гг. были отменены все оставшиеся повинности и в обя­зательном порядке произведен выкуп феодальной ренты. По подсчетам Ф. Энгельса, крестьяне заплатили помещикам около миллиарда марок.

С этого момента хозяйственная жизнь Пруссии окончательно вошла в русло капиталистического развития. 50-е годы XIX в. были временем промышленного подъема, создания множества акционерных компаний, усиленной постройки железных дорог, роста производительных сил горо­да и деревни. Тем по менее революция 1848–1849 гг. но привела к том результатам, к каким привела Французская революция XVIII в.: в Пруссии сохранилась но только монархия Гогенцоллернов, по и господство юнкеров в сельскохозяйственной и политической жизни. Среди крестьян окрепла зажиточная прослойка «гроссбауэров»; основная крестьянская масса оказалась опутанной долгами и непрерывно выделяла из своей сре­ды разорявшихся хозяев, которые пополняли промышленную резервную армию. Таков был прусский путь аграрного капиталистического развития, одинаково Далекий от массового обезземеления крестьян в Англии и от революционного закрепления парцеллярной собственности за француз­скими земледельцами.

Пруссия позднее, чем Англия и Франция, вышла на дорогу капита­лизма; она могла заимствовать последние технические изобретении у бо­лее передовых стран и, следовательно, ускорить темпы капиталистиче­ского накопления, по в ее социально-экономическом строе сохранилось гораздо больше остатков феодального прошлого в результате ее прежней отсталости и засилия крупного помещичьего землевладения.⁵

Генезис капитализма в Соединенных Штатах Америки частично при­ближался к английскому варианту, но резко отличался от него и ходом своего развития, и конечными результатами. Основное ядро будущих Соединенных Штатов образовали английские колонии, сложившиеся в XVII–XVIII вв. в результате массового наплыва иммигрантов из метрополии. Здесь были не только искатели наживы, мечтавшие о быстром обогащении на плодородных землях заокеанских владений, сюда стреми­лись в поисках счастья обезземеленные крестьяне, разоренные городские ремесленники, представители преследуемых религиозных течений, даже осужденные преступники. Перед ними открывалась новая страна с об­ширными, редко заселенными землями, с богатыми залежами полезных ископаемых и с разрозненными племенами аборигенов-индейцев, безза­щитных против европейского оружия и более высокого уровня хозяйст­венной и бытовой жизни. Колонисты принесли на новую родину трудовые навыки и экономические достижения покинутой метрополии. Английские власти пытались насадить в американских колониях феодальные порядки и превратить свои заморские владения в сырьевой придаток капитализи­рующейся Англии. Короли раздавали большие пространства земель анг­лийским аристократам, которые пользовались трудом неимущих колони­стов («обязанных слуг», т. е. по существу белых рабов). В метрополии издавались законы об ограничении хозяйственного развития колоний. Из американских владений выкачивалось по только сырье, покупаемое по де­шевый ценам, но и крупные денежные налоги.

Однако упорная борьба за сохранение самостоятельного хозяйства и, главное, благоприятные природные условия помогли американским колонистам прочно стать на ноги: они настойчиво продвигались на запад и юг, захватывая девственные леса и прерии, овладевая землями с бога­тейшими залежами железной руды и угля. Эта многолетняя экспансия колонистов протекала в обстановке беспрерывной и беспощадной борьбы с местным населением. Истребление индейцев, лишение уцелевших пле­мен их исконных прав, помещение их в специальные резервации были элементами первоначального накопления капитала в Северной Америке.

Наряду с обширными владениями богачей, которые спекулировали землей и сдавали ее в аренду, приобрело большое развитие «скваттерство» * – самовольное занятие свободных пространств неимущими колони­стами, создававшими очаги мелкого сельского хозяйства. Крупные капи­талисты захватили в свои руки тучные черноземные земли в южной ча­сти страны; здесь образовались обширные табачные, а впоследствии хлопковые и сахарные плантации, которые за недостатком местной рабо­чей силы обрабатывались купленными африканскими неграми.

Работорговля в XVII–XVIII вв. стала одним из самых прибыльных предприятий английских спекулянтов. Рабский труд приносил огромные барыши американским плантаторам, но не стал определяющим моментом в хозяйственной жизни колоний. Главную роль на Севере приобрела ка­питалистическая мануфактура в судостроении, текстильной промышлен­ности и металлургии; она вырастала органически из мелкого производ­ства и развивалась благодаря расширению внутреннего рынка и сбыту произведенных товаров в Вест-Индию и Европу. Так же как и в Англии, использование мировых океанических путей оказало сильное влияние на хозяйственное развитие колоний.

В течение XVII–XVIII вв. богатые американские земли стали ябло­ком 1раздора между Англией и другими европейскими государствами – Францией, Голландией, Испанией. Колониальные войны переплетались с преследованием сопротивлявшихся индейцев, с усилиями колоний от­стоять свою самостоятельность, с классовой борьбой между мелкими фермерами и теми, кто сумел захватить лучшие земли и нажить крупные капиталы.

В середине XVIII в. борьба между колониями и метрополией приоб­рела острый характер и вылилась в форму открыто») войны: пробив поли­тического господства Англии. Опираясь на свою экономическую силу, вдохновленные лозунгом независимости, используя передовую идеологию Просвещения, английские колонии Северной Америки превратились, в самостоятельное федеративное государство. Война за независимость была буржуазной революцией, которая сопровождалась уничтожением рабства в северных штатах, национализацией владений английской аристократий созданием крупного национального земельного фонда, раздачей и распродажей свободных земель. Несмотря на упорное сопротивление власть имущих, новое государство в 1841 г. санкционировало сложившийся институт «скваттерства».

Завоевание независимости дало сильнейший толчок экономическому развитию США. Наплыв иммигрантов из европейских стран обеспечил наличие свободной рабочей силы. Началось лихорадочное строительство каналов, шоссейных дорог, а впоследствии – железнодорожных путей сообщения. В 30–40-х годах XIX в. сельское хозяйство стало оснащаться усовершенствованными орудиями и машинами. Преобразование техники в английской промышленности повлекло за собою промышленный переворот и в Соединенных Штатах. В середине XIX в. в Северной Америке насчитывались тысячи фабричных предприятий с сотнями тысяч про­мышленных рабочих. Непрерывно расширяя свои владения, США достига­ли берегов Тихого океана и раздвинули границы своего экспорта в сторону азиатского Востока. На рубеже XIX–XX вв. уже началось стачечное движение наемных рабочих – наглядный показатель социального антагонизма между сложившимися классами – пролетариатом и буржуа­зией.

Но чем успешнее развивался американский капитализм, тем острее давали себя чувствовать хозяйственные противоречия между передовым индустриальным Севером и плантаторским рабовладельческим Югом. На­личие рабства суживало внутренний рынок страны, понижало производительность труда на плантациях и вызывало кризис плантационного хо­зяйства. По временам вспыхивали восстания рабов, боровшихся за освобождение; десятки тысяч порабощенных негров бежали от своих хозяев в свободные северные и западные штаты, заселяя неосвоенные районы. Вопрос о ликвидации рабства выдвинулся па первое место и привел к Гражданской войне 60-х годов XIX в. между промышленным Севером и плантаторским Югом. По своему содержанию и последствиям это была вторая буржуазная революция. В разгар борьбы федеративное правительство опубликовало закон о гомстедах, дававший право неиму­щим бесплатно занимать свободные участки на колонизуемых землях. Победа северян привела к ликвидации рабства и к юридическому уравнению негров в правах с белым населением. Но хотя осуществленные меры дали мощный толчок капиталистическому развитию Соединенных Штатов, они по могли ликвидировать до конца всех пережитков прошло; го: фактическое положение негров оставалось неравноправным, несмотря на проведенную «реконструкцию» Юга – раздробление латифундий, устранение активных защитников рабства и пр.; большинство негров превра­тилось в арендаторов-издольщиков на землях тех же крупных плантато­ров. Вместе с тем начался, в условиях буржуазной конкуренции, процесс концентрации мелких ферм в крупные капиталистические хозяйства.

Таким образом, генезис капитализма в США сильно отличался от соответствующего процесса в странах Западной Европы: первоначальное накопление капитала неразрывно сплеталось здесь с колонизацией, бога­того слабозаселенного края, сопровождалось двумя буржуазными рево­люциями и привело к быстрому росту не только капиталистической про­мышленности, но и фермерских сельских хозяйств – рассадников круп­ного, технически оснащенного земледелия и животноводства. Особенности свободного американского аграрно-капиталистического пути развития, о котором говорил В.И. Ленин, создавали прочную опору для дальней­шего ускоренного развития индустрии США. ⁶

Подводя итоги сравнительно-историческому обзору генезиса капитализма в важнейших странах Западной Европы и в Северной Америке, мы имеем основание сделать следующий вывод: главные этапы изучаемого процесса были одинаковы у всех пародов; однако каждый из них пережи­вал этот процесс по-своему, в зависимости от природных, демографиче­ских и общественных условий своего развития. Фактический материал вполне подтверждает методологические указания основоположников марксизма-ленинизма: переход от феодализма к капитализму никогда не был синхронным, вполне совпадающим во времени; одни страны в силу благоприятных условий своего экономического развития вырывались впе­ред, другие отставали от них, иногда на несколько столетий. В этом оттношении особенно поучительно сопоставить развитие капитализма в Анг­лии и Соединенных Штатах Америки. Заокеанские колонии Англии не сразу достигли хозяйственного уровня метрополии; чтобы освоить огром­ные пространства новооткрытого материка и использовать его природные богатства, потребовалось но одно столетие; рабовладение в южных штатах сильно задерживало процесс капиталистического развития.

В силу своих национальных особенностей различные страны облада­ли разными темпами поступательного движения: достаточно сравнить Влияние двух буржуазных революций в Северной Америке с замедлен­ным развитием народного хозяйства в остэльбских провинциях Пруссии. Степень революционной активности буржуазии и трудящихся города и деревни оказывала большое воздействие на экономические сдвиги. Зако­номерное единство ведущего социально-экономического процесса не иск­лючало отдельных моментов реакции и деформации ранее начатого дви­жения: так было в США после завоевания независимости, в Англии после революции 1642–1649 гг. и особенно на Европейском континенте – во Франции и Прусии.

Наконец, необходимо отметить экономическое взаимодействие разви­вающихся государств, более или менее близких в пространственном от­ношении и сходных по уровню своей цивилизации: США смогли восполь­зоваться готовыми изобретениями своей метрополии, Франция много получила от Англии, а Пруссия – от экономических достижений пере­довых европейских стран. В эпоху капитализма каждая страна участво­вала в общей системе мирового хозяйства и находилась в постоянном со­трудничестве и конкурентной: борьбе с другими членами мирового це­лого.

* * *

Переходя к особенностям генезиса капитализма в России, мы должны поставить перед собой несколько основных вопросов. Каковы те природ­ные, демографические и социально-экономические условия, которые непо­средственно предшествовали зарождению российского капитализма?

В каком взаимодействии – хозяйственном, политическом и культурном – была наша страна, расположенная на стыке Европы и Азии, с другими европейскими и азиатскими народами? Как повлияли указанные условия на особенности зарождения и раннего этапа развития капитализма? В чем заключались сходство и отличия российского пути капиталистического развития по сравнению с другими, типичными формами перехода от фео­дальной формации к буржуазной? Наконец, какое влияние оказали эти национальные черты на дальнейшее хозяйственное и политическое разви­тие государства? Отвечая на эти вопросы, мы должны исходить прежде всего из анализа тех процессов, которые переживало ведущее ядро на­шей страны, т. е. Русское государство, в котором зародились и раньше всего получили оформление первые ростки будущей капиталистической системы.

В XVI столетии, которое К. Миркс считал началом мировой капиталистической эры, Россия представляла собой сложившееся централизованное государство, занимавшее большую часть Восточно-Европейской равнины. По своей огромной протяженности она одинаково отличалась от Англии, Франции и Пруссии, но была сходной с североамериканскими ко­лониями Англии: и здесь и там было более прочно заселенное ядро и огромные, еще не освоенные плодородные земли, прорезанные могучи­ми речными артериями и таившие в себе нетронутые ископаемые богат­ства. Постепенно заселяясь в различных направлениях, Россия на исходе XVI в. граничила на западе с Швецией и Польско-литовским государством, на севере – с Ледовитым океаном, на востоке продвигалась в за­падные районы Сибири, на юге вышла на берега Терека.

Начавшееся продвижение поселенцев, так же как в Северной Амери­ке, не могли остановить ни леса, ни болота, ни внутренние горные мас­сивы. Движение населения в сторону Азии заранее облегчалось наличием Урало-Каспийских ворот, через которые в предшествующие века непре­рывно вторгались азиатские кочевники, преимущественно печенеги, по­ловцы и татары. Раньше, в период феодальной раздробленности, населе­ние Восточно-Европейской равнины оказывалось бессильным остановить эти воинственные набеги. Если английские колонисты в Америке легко оттесняли и подчиняли своей власти аборигенов-индейцев, то в Восточ­ной Европе распыленное население оказалось в XIII в. жертвою татаро-монгольского нашествия и па два с половиной столетия было экономи­чески обессилено и оторвано от других ответвлений восточного славян­ства.

Только прочное объединение вокруг Московского княжества и ослаб­ление Золотой Орды помогли сложившемуся государству сбросить с себя чужеземное иго, победить в борьбе с Казанским и Астраханским ханст­вами и овладеть всем течением Волги. Однако опасность татарских набегов не прекращалась ни в XVI в., ни в следующие столетия: «дикое поле» с его богатыми черноземными почвами было ареной непрерывных набегов со стороны Крымского ханства: десятки тысяч пленников и до­рогие денежные «поминки» (подарки), не считая разрушения сел и го­родов, были дорогой ценой за соседство с кочующими ногайцами и крым­скими татарами, которых поддерживала Оттоманская Порта.

Продвигаясь со стороны Урала в глухие районы Сибири, Русское государство должно было одновременно ожидать нападений с юга, созда­вать лесные засеки и сторожевые посты, держать на границах вооружен­ные отряды и вести искусную дипломатическую игру, чтобы сохранить занятые пространства. Опасность грозила и с запада, со стороны Ливо­нии, Швеции и Польши. Если огромная протяженность и возможность широкого расселения в разные стороны сближала Россию с американски­ми колониями, то наличие постоянной военной угрозы резко отличало Россию от заокеанских владений Англии. Монгольское иго и повторяю­щиеся набеги крымцев наложили отпечаток на всю дальнейшую исто­рию Русского государства, задержав его хозяйственное, политическое и культурное развитие.

Другим существенным отличием России не только от американских колоний, но также от Англии и Франции была удаленность от океани­ческих торговых путей. Россия была континентальной страной, которая в течение долгого времени не могла воспользоваться выгодами Великих географических, открытий XV–XVI вв. Обладание лишь Беломорским побережьем с его замерзающими гаванями лишало ее участия в миро­вом хозяйстве XVI в.; небольшие городки около Финского залива – Иван-город, Карела, Орешек, Копорье,– переходившие то в руки шве­дов, то обратно к России, тоже были ненадежными пунктами для разви­тия морской торговли. Экономические сношения с Западной Европой ве­лись почти исключительно через сухопутную границу, главным образом через Новгород, Псков и Смоленск; активную роль в этих экономических связях играли иностранные купцы, экспортировавшие из России преиму­щественно сельскохозяйственные продукты.

Только во второй половине XVI в. установилась непосредственная торговля с Англией через беломорские порты и беспрепятственные тор­говые сношения с восточными странами по Волжскому водному пути. Попытка Ивана Грозного пробиться к Балтийскому побережью и уста­новить более удобные морские связи с Западной Европой не увенчалась успехом:, затяжная Ливонская война 1558–1583 гг. не дала России ре­шающей победы.

Также своеобразен был состав населения Русского государства в XVI в. В Северо-Восточной Руси восточные славяне, пришедшие из Поднепровья, постепенно смешивались с местными финно-угорскими пле­менами, стоявшими на более низком уровне хозяйственного и культур­ного развития. Здесь выработался тот тип великоруса, который отличался этническими чертами от белорусской и украинской народностей. Расхо­дясь на север и восток от нечерноземного центра, русские встретили на своем пути достаточно сплоченные и обособленно жившие народности – карелов и ненцев на Кольском полуострове, удмуртов и коми в Закамье, мордву и мари в Среднем Поволжье. Уступая русским в экономическом и культурном отношении, они подчинились их влиянию, но сохранили особенности своего языка, обычаев и быта. Еще более обособленным ха­рактером отличались тюркские народы – чуваши и поволжские татары, входившие ранее в состав Золотой Орды и исповедовавшие мусульман­скую религию.

Таким образом основное ядро русского населения уже в XVI в, было непосредственно связано с другими нерусскими народностями и вместе с ними составляло единое Русское государство. В этом было крупное от­личие России от Англии и Франции с их однородным этническим соста­вом, результатом давнего слияния кельтов с англосаксами, а галлов с римлянами. Менее однородным составом отличалось население Пруссии: здесь сохранялись остатки ассимилированных прибалтийских, славян, а впоследствии – присоединенные поляки Познани; и все же в демографическом отношении Пруссия больше приближалась к Англии и Франции, чем к многонациональному Русскому государству. И здесь прослеживается большое сходство между Россией и североамериканскими коло­ниями: основное ядро населения в северной части заокеанского матери­ка составили англичане, но за ними из разных стран хлынули иммигран­ты, преимущественно уроженцы Западной Европы. Соединенные Штаты Америки, так же как Россия, стали многонациональным государством.

Однако иммигранты, прибывавшие в Америку, не обособлялись от английских колонистов, а постепенно сливались с ними и совместно об­разовали единую американскую нацию («янки»).

Наоборот, в России в процессе ее расширения па запад, юг и восток к основному ядру великорусов присоединялись сформировавшиеся народ­ности западных окраин, Кавказа, Сибири и Средней Азии. Каждая из этих народностей имела собственные, ясно очерченные этнические гра­ницы, сложившиеся экономические особенности и самостоятельную на­циональную культуру. Наличие разнородных и пространственно обособ­ленных этнических комплексов делало более сложным и замедленным процесс социально-экономического развития, пока все эти разнообразные; народности не соединились в единое социалистическое государство после Великой Октябрьской социалистической революции.

Подводя итог, мы видим, насколько трудными были условия перехо­да Русского государства от феодального строя к повой капиталистиче­ской формации. Сравнительно с западноевропейскими странами и Север­ной Америкой наша страна вступала в новую эпоху, отягченная пережит­ками татарского ига и постоянно грозящей военной опасностью была удалена от мировых океанических, путей и раскинута на широких, мало освоенных пространствах с разнородным составом населения.

Несмотря на эти замедляющие факторы, экономическая жизнь фео­дального государства продолжала развиваться. После восстановления го­родов и сел, опустошенных монголо-татарским нашествием, в XIII– XV вв. наступил период заметного оживления. Достижения домонголь­ского времени не пропали даром: трудовые усилия народных масс и дея­тельность феодальной власти дали новый толчок росту производительных сил. Крестьяне расчищали леса, преодолевали болотные топи, осваивали новые целинные земли, строили деревни и починки. На смену подсечной системе в сельском хозяйство все больше применялось трехполье, вво­дилось унавоживание пашни, появились новые разновидности сохи, в том числе двузубая с полицей, помогавшая более глубокой вспашке. В живот­новодстве были достигнуты успехи разведением хотя и малорослой, но крепкой породы тяглового и молочного скота. Наряду с лошадьми в зем­ледельческих работах применялись волы и лошаки (гибриды жеребцов с ослицами). В условиях господствующего натурально-потребительского хозяйства домашняя промышленность была соединена с земледелием; крестьянская семья собственными силами изготовляла себе жилище, одежду, обувь и пищу.

Тем не менее не прекращался процесс отделения промышленности от земледелия, в частности в солеварении, бортничестве, рыболовстве, мель­ничном помоле. Возникали новые города и росло городское ремесло, про-; должавшее традиции и успехи домонгольского периода. Совершенствова­лись трудовые навыки в обработке металлов, дерева, тканей, в производ­стве кожевенных, стеклянных и гончарных изделий. Грамоты XIV – XV вв. упоминают о специалистах ремесленниках: кузнецах, литейщи­ках, замочниках, бондарях, шорниках, косторезах, ювелирах и пр. На ткацких станках производились ткани не только из местного сырья (шер­сти и льна), но также из привозного шелка и хлопка.

В XVI в. общественное разделение труда одержало еще большие ус­пехи. Усилилась специализация ремесла в производстве металлических, кожевенных, деревообделочных и других изделий, возникли районные центры ремесленной промышленности, большею частью вблизи сырье­вых баз – например, железоделательные домницы и мастерские сосредо­точились около рудных месторождений в Серпухове, Кашире, Туле, Нов­городе, Устюжне Желозпопольской и других городах. По мере расшире­ния спроса на различные продукты ремесло на заказ стало перерастать в мелкое производство на рынок; в различных городах, особенно в Моск­ве, появились торговые ряды с подбором специальных товаров: желез­ный, серебряный, ножевный, сапожный, москательный, житный, рыбный, льняной, «женский» (галантерейный) и др.

Появилось немало скупщиков, которые, объезжая деревни и ремес­ленные центры, свозили большие партии мелких изделий, хлеба, сала и льна в более крупные города. Между различными торговыми районами, завязались постоянные экономические связи. Увеличивалось количество мелких сельских и городских торжков, из которых вырастали крупные ярмарки (особенно около монастырей), приуроченные к определенным дням и месяцам года. На такие торжища приезжали не только русские, но также иностранные купцы – из Англии, Голландии, Турции. В раз­вивающуюся торговлю все больше втягивалось население деревни. Горо­да приобретали новый вид и характер: торговые посады с товарными складами и гостиными рядами все шире раздвигали свои границы. Из среды скупщиков выделялись более удачливые торговцы, которые воро­чали значительными капиталами. Неэквивалентная торговля драгоцен­ными мехами, оружием, ювелирными изделиями становилась источником накопления денежных средств. Так создавались предпосылки для обра­зования единого национального рынка и подчинения мелкого товарного производства крупным предпринимателям, купцам и промышленникам. И все же, экономические успехи ХIV-ХVI вв. не могли преодолеть хо­зяйственного отставания России от Западной Европы: торговые центры еще не слились в единый национальный рынок; ремесленные мастерские еще по могли развиться до уровня мануфактур, а город не приобрел того хозяйственного и политического значения, какое имели города XVI в. в Англии, Франции и заселенных американских колониях.

* * *

Результаты массовых трудовых усилий в условиях феодального строя были использованы главным образом крупными землевладельцами и го­сударственной властью. Само образование централизованного государст­ва было подготовлено ростом экономических связей, но оно было завое­вано дорогой ценой усиления феодальной зависимости трудящихся зем­ледельцев. Желание расширить феодальное хозяйство, извлечь из него максимум продуктов и превратить их в денежную форму было харак­терным и для светских, и для церковных вотчинников: и те и другие стре­мились захватить побольше земель и заселить их плательщиками фео­дальной ренты. В обстановке войн и набегов крымских татар феодальная власть старалась упрочить свою военную силу при помощи поместной системы. Глава феодального государства считал себя верховным собст­венником «черных земель», па которых жили зависимые крестьяне, об­ложенные государственными сборами. Расширяя свое войско, государст­во раздавало «черные земли» служилым дворянам; земля была вознаг­раждением за службу, а ее обработка обеспечивалась рабочей силой хлебопашцев. Уже в XV в. стала распространяться наряду с продукто­вой рентой крестьянская барщина и росли государственные налоги.

Усиление феодальной эксплуатации вызывало непрерывные перехо­ды крестьян с места на место; многие бежали на юг и восток, чтобы завести самостоятельное хозяйство, свободное от боярских и монастырских захватов, от княжеских и царских поборов, от насилий воевод и поме­щиков. В XV в. в низовьях Дона сформировалась вооруженная община таких беглецов, известных под названием донских [казаков. Несколько позднее в низовьях Яика (Урала) создалась другая такая же община свободного уральского казачества. Отбиваясь от нападений кЬымских татар и азиатских кочевников, казаки были независимы от центральной государственной власти, но, охраняя южные рубежи, поддерживали с нею связь как с равноправной стороной. Казачьи общины стали притя­гательными центрами самостоятельной трудовой жизни, куда стекались из лесных и степных районов наиболее сильные и непокорные эксплуа­тируемые земледельцы.

Массовые крестьянские побеги особенно усилились во время опусто­шительной Ливонской войны и сопровождавшей ее опричнины Ивана Грозного. Целые районы лишились трети, а иногда половины своего сель­ского населения. Крупные землевладельцы оказывали непрерывное дав­ление на правительство, требуя прекращения свободных крестьянских пе­реходов. Уже в конце XV в. (в Судебнике 1497 г.) право традиционного перехода крестьян было ограничено коротким сроком – «за неделю до Юрьева дня осеннего и неделю после Юрьева дня осеннего», это требо­вание было повторено в Царском судебнике 1550 г. В условиях острого недостатка рабочей силы феодальные собственники добились от царско­го правительства указа о временном запрещении крестьянского перехода. Этот указ о «заповедных годах», изданный в 1581 г., фактически окон­чательно прикрепил крестьян к наделу. Сельское население государства было переписано в писцовых книгах, и каждого бежавшего крестьянина после 1592 г., по особо изданному указу, феодальный собственник мог разыскивать и возвращать на старое место.

Ответом на это повсеместное официальное закрепощение была первая Крестьянская война под предводительством беглого холопа Ивана Болотникова. Основное ядро восставших составляли бежавшие крестьяне и холопы, к которым примкнули обделенные слои городского населения, ка­заки и на некоторое время служилые дворяне, стоявшие в оппозиции к правящему боярству. В отличие от Крестьянской войны 1525 г. в Гер­мании эта первая попытка крестьян России сбросить с себя крепостные цепи отражала социально-экономическую отсталость Русского государства: городские низы не доросли до сознательных выступлений немецкого; городского плебса; несмотря на широкий пространственный охват, восстание страдало внутренней разобщенностью и отсутствием крепкой ор­ганизации. Крестьянская борьба осложнилась интервенцией со стороны Польско-Литовского государства и Швеции и была подавлена превосхо­дящими силами централизованной феодальной власти.

В обстановке нового запустения начала XVII в. феодальные собст­венники потребовали издания более строгих законов против крестьянских побегов. В 1649 г. правительство, заинтересованное в укреплении обороны на западных и южных границах, пошло навстречу дворянским челобитным. Соборное уложение 1649 г. отменило всякую давность для розыска бежавших крестьян и холопов; оно превратило сыск беглецов в ор­ганизованную государственную функцию и обнародовало указы, которые усиливали власть феодалов над крепостными крестьянами. Заверше­нием этого процесса была первая ревизия 1718–1721 гг.: крестьяне были окончательно слиты с холопами, а материалы переписи сделались осно­вой для бессрочного и беспощадного сыска беглецов.

На протяжении XVIII в. крепостное право постепенно расширялось и усиливалось, охватывая новые прослойки сельского населения и превра­щая землевладельцев в неограниченных распорядителей рабочей силы и всех жизненных отношений крепостного крестьянства. Эта крайняя феодализация хозяйственного строя, близкая, к рабовладельчеству, находи лась в полном противоречии с социально-экономическим развитием передовых западноевропейских государств. Если Англия, достигшая высо­кого уровня торговли и промышленности, закрепила свои хозяйственные успехи буржуазной революцией в XVII в., а Франция покончила с пе­режитками феодализма буржуазно-демократической революцией конца XVIII столетия, то русское крестьянство оказалось бессильным в своей борьбе за землю и волю. Ни вторая Крестьянская война 1667–1671 гг., возглавленная Степаном Разиным, ни Булавинское восстание 1707– 1709 гг., ни Крестьянская война 1773-1775 гг. под предводительством Емельяна Пугачева не могли опереться па сложившийся класс сильной городской буржуазии. Инициативу и организующее начало во все эти движения вносило свободное казачество, но оно не имело той материаль­ной силы и той сложившейся антифеодальной идеологии, какие обеспе­чили победу английским и французским социальным низам, руководимым буржуазией.

В Соединенных Штатах Америки, существовала еще более жестокая система эксплуатации, чем в России, -рабство негров, закупленных и вве­зенных из Африки, но эта система была чужеродным наростом на ка­питалистическом строе заокеанской республики: в качестве рабовладель­цев выступали капиталистические предприниматели, связанные с бан­ковскими кругами и действовавшие в условиях сложившейся буржуаз­ной формации. Американское рабство было ограничено преимущественно южными районами, где находились крупные табачные, сахарные и хлоп­ковые плантации; в северных, более развитых штатах оно было офи­циально запрещено во время борьбы за независимость в XVIII в., а на Юге ликвидировано в результате Гражданской войны между Севером и Югом в 1863 г.

Крепостное же право в России в течение двух с половиной столетии составляло главную основу феодальной собственности, рутинной сель­скохозяйственной техники и преобладания натурального хозяйства. Раз­витие крепостного права в России повторило тот же процесс попятного движения, какой произошел в остэльбских провинциях Пруссии в XVI– ХVIII вв. Однако в отличие от Пруссии развитие крепостнического строя в России было подготовлено не только ростом барской запашки, но и внешнеполитическими условиями, заставившими феодальное государст­во в обстановке отсталой экономики создать сильную армию за счет закрепощаемого сельского населения.⁷

Рост крепостного права в ХVII-ХVШ вв. не только задержал про­цесс первоначального накопления, но и наложил печать на все явления общественной и политической жизни. Разгромив боярскую оппозицию, Подавив массовые протесты трудящихся города и деревни, приобретя сильную опору в организованной армии и налаженной налоговой системе, правительство легко покончило с остатками сословного представительства. Отражая интересы землевладельцев, оно строго охраняло незыбле­мость крепостного права, составлявшего основу его собственной военной и финансовой мощи. Самодержавие и крепостное право срослись в еди­ное нерасторжимое целое, были освящены православной церковью и ста­ли источником господствующей патриархально-реакционной идеологии.

Но не следует забывать, что крепостная система охватывала не всех сельских тружеников. Несмотря на интенсивную раздачу и самовольный захват государственных населенных земель, сохранялось и постепенно увеличивалось сословие государственных крестьян, феодально зависимых от казны, но обладавших личной свободой, официально признаваемой за­коном. Наряду с закрепощенными земледельцами в пермских и поволж­ских лесах, на широких просторах Сибири, в южной степной полосе оседали массы беглых людей, которым удавалось избежать организован­ных розысков, правительственных переписей и насилий местных органов власти. Это были не только свободные казачьи общины, которые непре­рывно росли за счет беглецов, но также самовольные переселенцы, гони­мые сектанты и «беспокойные» элементы, которым удавалось самостоя­тельно возвратить себе утраченную свободу. Так в крепостной России XVI–XVII вв. создавались очаги свободного хозяйственного развития, сходные с американским институтом скваттерства, сложившимся благо­даря наличию огромных незаселенных пространств с неосвоенными при­родными богатствами. Отличие таких самостоятельных хозяйств от скват-терских заключалось в том, что они возникали в пределах феодально-крепостной монархии, не могли использовать выгоды сложившегося капиталистического строя и жили под вечной угрозой преследования и разрушения. Отсюда вытекали примитивный уровень их экономическо­го развития и ненадежность изолированного существования.

За этими пионерами сельскохозяйственной культуры неуклонно двигались на юг и восток крупные землевладельцы и органы государ­ственной власти, нередко настигавшие свободных поселенцев и снова надевавшие па них ненавистное ярмо. Этой опасности не могли избег­нуть даже боевые казачьи общины, которые постепенно, с помощью ка­зачьей старшины, подчинялись давлению центральной самодержавной власти. Необходимо помнить и о той упорной повседневной борьбе, ко­торая не прекращалась между закрепощенными крестьянами и их вла­дельцами. Только вмешательство правительственных органов могло обеспечить вынужденную покорность сельского населения.

* * *

Однако феодально-крепостному строю уже грозили глубинные эко­номические процессы, которые совершались в недрах господствующей формации; они должны были па определенном этапе своего развития вступить в неминуемое противоречие с феодальным способом производ­ства. В.И. Ленин назвал XVII век началом «нового периода» в истории России: он связывал эту дату с расширением торговых связей, которые привели к слиянию местных разрозненных рынков в единый националь­ные рынок централизованного государства.

На обширной, все более расширявшейся территории Восточно-Евро­пейской равнины происходила в этот период борьба двух противоречивых тенденций: с одной стороны, усиливалось крепостное право, поме­стья сливались с вотчинами, утверждалась власть царского самодержавия; с другой стороны, создавались предварительные условия для возникновения капиталистического хозяйства – углублялось общественное разде­ление труда росло количество торговых городов, усиливалось влияние денежного оборота. В самой деревне, не только государственной, но и частновладельческой, все отчетливей обнаруживались признаки имущест­венною неравенства. Десятки тысяч людей уходили батрачить на Волж­ский и Сухово-Двинский речные пути: оборотливые купцы вывозили из Сибири драгоценную пушнину, которая сбывалась не только царской казне и феодальной знати, но и зарубежным торговцам; английские, голландские и шведские торговцы вывозили из страны большие партии кожи, сала, хлеба, льна, поташа и других товаров. Расширялась торгов­ля с восточными странами. Происходило, хотя и медленно, накопление денежных капиталов, которые в XVII в. начали частично вкладываться в добывающую и обрабатывающую промышленность (достаточно вспом­нить таких предпринимателей-купцов, как Строгановы, Калмыковы, Светешниковы и др.). Появлялись новые, еще слабые ростки капиталистиче­ского предпринимательства в форме простой кооперации и мануфактуры. Они возникали преимущественно в нечерноземной полосе, а также на территории присоединенной Левобережной Украины. Эти более крупные промышленные заведения, в частности в металлургии и обработке тканей отвечали прежде всего потребностям государства в обмундировании и во­оружении армии.

Сильнейший толчок развитию крупного производства дала экономиче­ская политика Петра I, поставившего своей задачей пробиться к мор­ским побережьям и ликвидировать хозяйственное и культурное отстава­ние России от Западной Европы. В ходе Северной войны были с лихо­радочной быстротой созданы регулярная армия и военный флот. Правительство стало использовать передовой опыт Западной Европы, вы­писывая оттуда мастеров и офицеров, производить разведки железной и медной руды, учреждать торгово-промышленные компании, строить круп­ные металлургические и текстильные мануфактуры. Эта меркантилисти­ческая политика Петра I была закономерным явлением; в начале капи­талистической эры передовые государства тоже нуждались в поддержке зарождающихся капиталистических предприятий: так было в Англии во время протектората Кромвеля, так было и во Франции при осуществле­нии хозяйственных планов Кольбера. Несколько позднее, чем в России, политику меркантилизма применял прусский король Фридрих II. Одна­ко в России насаждение крупного производства встретило два трудно­преодолимые препятствия: недостаток частных капиталов и острую не­хватку свободной рабочей силы. Несмотря па развивавшуюся неэквива­лентную торговлю и пушные богатства осваиваемой Сибири, Россия по имела таких богатых колоний, какими владели Англия и Франция в пе­риод восходящего капитализма; сельское население аграрной страны было прикреплено к наделам и выделяло из своей среды меньше отходников, чем этого требовала создаваемая индустрия.

Потребности феодального государства сильно опережали в России про­цесс первоначального накопления. Феодальная власть должна была про­являть максимальную инициативу, вовлекать в свои хозяйственные ме­роприятия состоятельных купцов и дворян, поощрять их субсидиями и премиями, открывать и налаживать казенные предприятия, чтобы позд­нее передать их в частные руки. Усиливая налоговое обложение, правительство первой половины ХУШ в. более или менее справилось с денеж­ной поддержкой открываемых предприятий, но в условиях крепостного права оно было бессильно обеспечить их свободной рабочей силой.

Форсируя развитие крупной мануфактуры, особенно на Урале с его залежами полезных ископаемых, правительство и частные заводовладельцы прибегли к экономической мере, которой не знала Западная Европа: к промышленным предприятиям были принудительно приписаны десят­ки тысяч государственных крестьян; предпринимателям было дано раз­решение покупать крестьян и использовать их в промышленном производ­стве. Приписные, посессионные, «вечно отданные» и купленные крестья­не должны были отбывать крепостную барщину на вновь учреждаемых и размножающихся фабриках и заводах. По выражению В. И. Ленина, это была «самобытная» форма крупной промышленности. Она отразила в своем устройстве внутреннее противоречие разнородных экономических признаков: имела крупные размеры, удовлетворяла не только заказы го­сударства, но и требования внутреннего и внешнего рынка, была основа­на на далеко идущем техническом разделении труда и постепенно совершенствовала приемы своего производства и трудовые навыки рабочих – это сближало ее с капиталистической мануфактурой в точном смысле этого понятия. Но в большинстве случаев она использовала принудитель­ный труд закрепощенных мелких производителей, органически вырастая из недр феодальной формации. Правда, в начало капиталистической эры превращение свободных людей в фабричных рабочих вызывало затруд­нения даже в Англии: правительство, поддерживая предпринимателей-капиталистов, загоняло на фабрики нищих, бродяг и преступников, но это было временное, быстро проходящее явление.

Русское правительство не ограничивалось такими мерами – на ос­новании специальных законов оно создало особую форму крепостной ма­нуфактуры, которая просуществовала полтора столетия. Вольнонаемный труд не исчез, он продолжал применяться не только на транспорте, но и в промышленности, иногда в соединении с принудительным трудом, иногда целиком на основе свободного договора. Однако эти первые рост­ки зарождающихся капиталистических отношений были сдавлены и де­формированы всей обстановкой феодально-крепостнического строя: в ка­честве вольнонаемных рабочих выступали не пролетарии, свободные от средств производства и от личной зависимости, а преимущественно кре­постные-отходники, состоявшие на оброке и на время с согласия земле­владельцев отпущенные на заработки; процент горожан (главным обра­зом разорившихся ремесленников) и свободных государственных оброч­ников был невелик. Кроме того, отношения между предпринимателями и вольнонаемными рабочими подчинялись обычаям и привычкам крепост­ной страны.⁸

Большинство советских историков сходится в том, что процесс нара­стания вольнонаемного труда, разлагавший феодальную формацию, на­чинается приблизительно в 60-х годах XVIII столетия. Именно к этому времени ясно обнаружились результаты социального расслоения в кре­стьянской среде, образование значительных резервов рабочей силы и на­личие частных капиталов, которые могли вкладываться в новые свобод­ные предприятия. Завоевание Балтийского и Черноморского побережий, устойчивый рост внешней и внутренней торговли, освоение золотых; свинцовых и рудных месторождений, подъем производительности труда, связанный с техническими нововведениями (проведение каналов, соеди­нивших Волгу с Балтийским морем, применение гидросиловых установок и цилиндрических мехов на Урале и пр.), привели к слиянию разроз­ненных ростков капитализма в устойчивую систему капиталистического уклада.

Именно в это время происходит успешное хозяйственное освоение Новороссии, Западной Сибири и Предкавказья, слабо затронутых закрепостителъной политикой, широко развиваются мелкие деревенские про­мыслы в нечерноземных губерниях, увеличивается внеземледельческий отход, а из рядов зажиточного крестьянства выделяются не только скуп­щики, но и крупные промышленные предприниматели. Однако и в этот период наблюдалось экономическое противоречие между передовыми за­падноевропейскими и американским государствами, вступавшими в ста­дию промышленного переворота, и крепостной Россией с ее господством ручного ремесленного и мануфактурного труда. Металлургические заводы Урала и крупные полотняные мануфактуры еще сохраняли свою тради­ционную роль поставщиков железа и полотняных тканей па внешний английский рынок, по все отчетливее и резче передовые умы России осознавали непроизводительность крепостного труда и необходимость на­зревающего социального перелома. Российские самодержцы, так же как прусские короли, вынуждены были идти на уступки веяниям нового вре­мени: под модным знаменем «просвещенного абсолютизма» была произ­ведена секуляризация церковных имений, введен запрет покупать кре­постных для вновь открываемых предприятий, объявлена свобода промы­слов, официальн