Глава 36. Мануэль Ороско четыре года проучился в колледже на деньги армии и предполагал, что будет служить боевым пехотным офицером

Мануэль Ороско четыре года проучился в колледже на деньги армии и предполагал, что будет служить боевым пехотным офицером. Его младшей сестрой овладела иррациональная паника: она почему‑то вообразила, что он погибнет в бою и его лицо будет так изуродовано, что родные не сумеют опознать тело. И она никогда не узнает, что с ним произошло. Тогда Ороско рассказал ей о личных знаках, которые носят военные. Она возразила, что знак можно сорвать с шеи. Он сослался на отпечатки пальцев. Она ответила, что солдат может потерять конечности. Он рассказал, что личность погибшего можно установить по зубам. Она ответила, что челюсть может пострадать от взрыва. Позднее он понял, что страх сестры прятался на более глубинных уровнях, но тогда он решил, что положит этому конец, сделав себе татуировку в верхней части спины – ОРОСКО М., крупными черными буквами, а ниже личный номер такими же крупными цифрами. Он вернулся домой, снял рубашку и с радостным видом повернулся спиной к сестренке, но та принялась плакать еще горше.

В результате он не пошел в пехоту и оказался в 110‑м подразделении военной полиции, где Ричер тут же дал ему прозвище Вещевой Мешок, поскольку его широкая оливковая спина напоминала солдатский вещевой мешок с именем и номером. Теперь, пятнадцать лет спустя, Ричер, стоявший на залитой солнцем парковке отеля «Шато Мармон», сказал:

– Вы нашли еще одно тело.

– Боюсь, что да, – ответил Мани.

– Где?

– В тех же местах. В овраге.

– Вертолет?

– Скорее всего.

– Ороско, – произнес Ричер.

– Именно такое имя написано на спине, – сказал Мани.

– Так зачем же спрашивать?

– Мы хотели быть уверены.

– Все бы тела были так хорошо подготовлены к опознанию.

– Кто его ближайший родственник?

– У него есть младшая сестра.

– В таком случае опознание лучше сделать кому‑то из вас. Такие вещи младшей сестре видеть нельзя.

– Сколько он пролежал в овраге?

– Довольно долго.

Они сели в машину, и Диксон поехала вслед за Мани в окружной морг, находившийся к северу от Глендейла. Все молчали. Ричер сидел сзади с О'Доннелом, и оба были заняты тем, что вспоминали многочисленные эпизоды, связанные с Ороско. Парень был настоящим комиком, иногда сознательно, иногда нет. Мексиканец, родившийся в Техасе и выросший в Нью‑Мексико, Ороско в течение многих лет выдавал себя за белого австралийца. Он всех называл «приятель». Превосходный офицер, он никогда не отдавал прямых приказов. Он дожидался, пока младший офицер или рядовой не поймет, что нужно делать, а потом говорил: «Если ты не возражаешь, приятель, пожалуйста». И это стало одной из любимых фраз отряда наряду с вездесущим «Никогда не связывайтесь…».

«Кофе?»

«Если ты не возражаешь, приятель, пожалуйста».

«Сигарету?»

«Если ты не возражаешь, приятель, пожалуйста».

«Хочешь, чтобы я пристрелил этого долбаного дурака?»

«Если ты не возражаешь, приятель, пожалуйста».

– Мы уже знали, – сказал О'Доннел. – Это не стало неожиданностью.

Никто ему не ответил.

Окружной морг находился в новом медицинском центре. По одну сторону широкой улицы располагалась больница, а напротив построили современную принимающую станцию для тех районов, в которых не было собственных моргов. Белый бетонный куб на сваях высотой в целый этаж. Санитарные автомобили проезжали под зданием прямо к скрытым грузовым лифтам. Все аккуратно, чисто, скромно. По‑калифорнийски. Мани оставил машину на парковке для посетителей, Диксон припарковалась рядом. Все вышли из машин и немного постояли, оглядываясь по сторонам. Никто не спешил.

Подобные посещения никому не доставляют удовольствия.

Мани повел их к лифту для персонала, нажал на кнопку вызова, дверь лифта открылась, и наружу вырвался холодный, насыщенный химикатами воздух. В лифт вошли Мани, Ричер, О'Доннел, Диксон и Нигли.

Мани нажал кнопку четвертого этажа.

Здесь было холодно, как в морозильнике. Они оказались в небольшом холле с широким окном, закрытым жалюзи. Мани распахнул дверь, и они вошли в хранилище. На трех стенах размещались дверцы десятков холодильников. Холодный воздух был наполнен тяжелыми запахами, всюду блестела нержавеющая сталь. Мани открыл дверцу холодильника, и наружу выехали носилки на роликах. Послышался щелчок, и носилки остановились.

Внутри находился замороженный труп. Мужчина. Латиноамериканец. Запястья и щиколотки связаны прочным шнуром, глубоко впившимся в кожу. Руки связаны за спиной. Голова и плечи сильно повреждены. Лицо стало практически неузнаваемым.

– Он падал головой вниз, – тихо произнес Ричер. – Именно так его и должны были связать, если вы правы относительно вертолета.

– Не найдено никаких следов ни к телу, ни от тела, – сказал Мани.

С медицинской точки зрения трудно было что‑то добавить. Началось разложение, но благодаря сухому воздуху и высокой температуре в пустыне процесс больше напоминал мумификацию. Тело сжалось, уменьшилось. Оно казалось пустым. Имелись незначительные повреждения, нанесенные животными. Очевидно, тело защитили стены оврага.

– Вы его узнаете? – спросил Мани.

– Вообще‑то нет, – ответил Ричер.

– Проверьте татуировку.

Ричер не двинулся с места.

– Хотите, чтобы я вызвал санитара? – осведомился Мани.

Ричер покачал головой и просунул руку под ледяное плечо. Приподнял его. Тело сдвинулось как единое целое, словно бревно. Ричер перевернул его спиной вверх, и связанные руки зашевелились, точно отчаянная борьба за свободу продолжалась до самого конца.

«Так наверняка и было», – подумал Ричер.

Татуировка слегка сжалась вместе с усохшей кожей.

И немного выцвела.

Однако сомнений не оставалось.

«ОРОСКО М.»

Под этой надписью виднелся девятизначный номер.

– Это он, – выдавил из себя Ричер, – Мануэль Ороско.

– Приношу свои соболезнования, – сказал Мани.

На некоторое время воцарилось молчание. Тишину нарушал лишь шум вентилятора.

– Вы продолжаете поиски в тех местах? – спросил Ричер.

– Ищем ли мы остальных? – уточнил Мани. – Пожалуй, нет. Ведь речь не идет об исчезнувшем ребенке.

– Франц находится здесь? В одном из этих проклятых ящиков?

– Вы хотите на него взглянуть? – спросил Мани.

– Нет, – ответил Ричер, потом перевел взгляд на Ороско. – Когда будет вскрытие?

– Скоро.

– Даст ли нам что‑нибудь изучение шнура?

– Боюсь, его можно купить в любом месте.

– Можно ли установить время смерти?

По лицу Мани проскользнула удовлетворенная улыбка полицейского.

– Мы знаем, когда он упал на землю.

– И когда же это произошло?

– Три или четыре недели назад. Раньше Франца, по нашему мнению. Но наверняка мы никогда не узнаем.

– Мы узнаем, – сказал Ричер.

– Как? – удивился Мани.

– Я спрошу у того, кто это сделал. И он мне расскажет. Он будет об этом умолять.

– Никаких независимых действий, вы помните?

– Только в ваших мечтах.

Мани остался оформлять бумаги. А Ричер, Нигли, Диксон и О'Доннел спустились на лифте вниз, к теплу и солнечному свету. Они остановились на парковке. Все молчали. Каждый с трудом сдерживал ярость. Солдат знает, что такое смерть. Он сталкивается с ней постоянно. Он живет с ней рядом и принимает смерть. Некоторые даже ждут ее. Но в глубине души каждый хочет, чтобы она была честной. Я против нее, и пусть лучший из нас победит. Смерть должна быть благородной. Победа или поражение, но каждый мечтает умереть с достоинством.

Солдат, погибший со связанными за спиной руками, – худшее, что можно себе представить. Беспомощность, покорность и жестокость. Бессилие.

Потеря всех иллюзий.

– Пойдем, – сказала Диксон. – Не будем терять время.