Организм и идентичность

Много ранее мы обсуждали организмические предпосылки и границы социального конструирования реальности. Теперь важно отметить, что организм продолжает воздействовать на каждую фазу человеческой деятельности по конструированию реальности и что сам организм в свою очередь находится под воздействием этой деятельности. Грубо говоря, человеческая животность трансформируется в процессе социализации, но не отменяется последним. Так, желудок продолжает ворчать, даже если вы заняты миропостроением. Со своей стороны, события в этом его построении могут так воздействовать на желудок, что он станет ворчать больше или меньше. Человек способен даже есть и теоретизировать одновременно. Сосуществование животности и социальности человека можно небезуспешно наблюдать за каждым обедом.

Можно говорить о диалектике природы и общества⁴⁴. Эта диалектика задана условиями человеческого существования и вновь проявляется в каждом человеческом индивиде. Он развивается, конечно, в уже структурированной социально-исторической ситуации. Это диалектика, которая приходит вместе с самыми первыми фазами социализации и продолжает развиваться на протяжении всего существования индивида в обществе, диалектика всякого человеческого животного и его социально-исторической ситуации. Внешне она предстает как отношение между индивидуальным животным и социальным миром. Внутренне это диалектика (с. 291:) индивидуального биологического субстрата и социально произведенной идентичности.

С внешней стороны по-прежнему можно говорить, что организм устанавливает пределы социально возможному. Как говорили английские правоведы, парламент может все, кроме одного: он не может заставить мужчин вынашивать детей. Если парламент попробует это сделать, сие начинание столкнется с неизменными фактами человеческой биологии. Биологические факторы ограничивают набор открытых индивиду социальных возможностей, но социальный мир, предшествующий каждому индивиду, в свою очередь налагает ограничения на то, что биологически возможно для организма. Диалектика проявляется во взаимном ограничении организма и общества.

Примером общественного ограничения биологических возможностей организма является долголетие. В зависимости от социального места меняется ожидаемая длительность жизни. Даже в современном американском обществе существует значительное различие в ожидаемой длительности жизни между низшими и высшими классами. Более того, как наличие, так и характер патологии меняются вместе с социальным положением. Индивиды низшего класса болеют чаще, чем индивиды высшего класса; вдобавок и болезни у них иные. Другими словами, общество детерминирует длительность и способ жизни индивидуального организма. Эта детерминация может быть институционально запрограммированной посредством операций социального контроля, например, с помощью законов. Общество может калечить и может убивать. Своей властью над жизнью и (с. 292:) смертью оно заявляет о своем высшем контроле над индивидом.

Общество также прямо проникает в функционирование организма, в особенности в областях сексуальности и питания. Поскольку сексуальность и питание имеют основанием биологические влечения, эти последние обретают у человеческого животного крайнюю пластичность. Биологическая конституция влечет человека к сексуальной разрядке и к еде. Но биологическая конституция не говорит ему, где он должен искать сексуальную разрядку, что он должен есть. Предоставленный самому себе, человек может сексуально привязываться чуть ли не к любому объекту, и он вполне способен есть то, что его попросту убьет. Сексуальность и питание канализируются по особым направлениям скорее социально, чем биологически; такая канализация не только ограничивает его деятельность, но прямо воздействует на организмические функции. Так, успешно социализированный индивид не способен к сексуальному функционированию с “ложным” сексуальным объектом, и его может стошнить при встрече с “ложной” пищей. Как мы уже видели, социальная канализация деятельности представляет собой сущность институционализации, которая является фундаментом для социального конструирования реальности. Можно сказать поэтому, что социальная реальность детерминирует не только деятельность и сознание, но в значительной мере и функционирование организма. Даже такие глубоко биологические функции, как оргазм и пищеварение, являются социально структурированными. Общество детерминирует также способ, которым организм используется в (с. 293:) деятельности; экспрессивность, походка, жесты социально структурированы. Мы не касаемся здесь возможной в связи с этим социологии тела⁴⁵: главное — общество задает границы организму, а организм ставит пределы обществу.

С внутренней стороны диалектика проявляется как сопротивление биологического субстрата социальному формированию⁴⁶. Это, конечно, яснее всего в процессе первичной социализации. Трудности начальной социализации ребенка не сводятся к проблемам обучения. Маленькое животное, так сказать, дает отпор. То, что оно обречено проиграть свои сражения, не отменяет его животного сопротивления все более проникающему влиянию социального мира. Например, ребенок сопротивляется наложению временной структуры общества на естественную темпоральность его организма⁴⁷. Он оказывает сопротивление питанию и сну по часам, а не по биологически данным требованиям его организма. Это сопротивление все более ломается в процессе социализации, но оно сохраняется как фрустрация во всех тех случаях, когда общество запрещает голодному есть, а сонному отправляться в постель. Социализация неизбежно включает в себя такого рода биологическую фрустрацию. Социальное существование зависит от продолжающегося господства над биологически заданным сопротивлением индивида. Это господство включает в себя легитимацию и институционализацию. Общество предлагает индивиду различные объяснения того почему он должен есть три раза в день, а не тогда, когда он голоден, и еще более сильные аргументы по поводу того, что он не должен спать с собственной сестрой. Сходные проблемы (с. 294:) приспособления организма к социально сконструированному миру существуют и во вторичной социализации, хотя уровень биологической фрустрации тут обычно ниже.

У полностью социализированного индивида существует непрерывная внутренняя диалектическая связь идентичности с ее биологическим субстратом⁴⁸. Индивид продолжает воспринимать себя как организм, обособленный, а иногда и противостоящий социально выводимым объективациям себя самого. Часто эта диалектика понимается как борьба “высшего” и “низшего” Я, каковые приравниваются соответственно к его социальной идентичности и дообщественной, возможно антиобщественной, животности. “Высшее” Я должно постоянно утверждать себя в борьбе с “низшим”, иногда наступает время критической проверки его сил. Например, человек должен мужественно преодолевать свой инстинктивный страх смерти в битве. “Низшее” Я здесь насильственно подчиняется “высшему”, утверждение господства над биологическим субстратом тут необходимо для поддержания объективной и субъективной социальной идентичности воина. Сходным образом мужчина может вопреки инертному сопротивлению своей физиологической удовлетворенности совершать половой акт, чтобы поддержать свою идентичность как образцового мужчины. Здесь”низшее” Я вновь подавляется во имя “высшего”. Как победа над страхом, так и победа над сексуальным изнеможением иллюстрируют и способы сопротивления биологического субстрата, и преодоление этого сопротивления социальным Я внутри человека. Разумеется, существует множество других побед, которые рутинно (с. 295:) достигаются по ходу повседневной жизни, есть большие и малые победы и поражения.

Человек биологически предопределен к конструированию мира, в котором он живет с другими. Этот мир становится для него доминирующей и определяющей реальностью. Ее границы установлены природой, но стоит этому миру возникнуть, и он оказывает на природу обратное влияние. В диалектике природы и социально сконструированного мира трансформируется сам человеческий организм. В той же диалектике человек творит реальность и тем самым творит самого себя.

Заключение: Социология знания и социологическая теория

296:

Мы попытались дать общий и систематический обзор роли знания в обществе. Очевидно, наш анализ не был исчерпывающим, но мы надеемся, что наша попытка развития систематической теории социологии знания будет способствовать как критической дискуссии, так и эмпирическим исследованиям. В одном мы совершенно уверены: новое определение проблем и задач социологии знания уже давно ждет своего часа. Мы надеемся, что наш анализ указывает путь дальнейшей плодотворной работы.

Однако наша концепция социологии знания содержит также некоторые общие выводы в связи с социологической теорией и практикой социологии в целом, дает иную перспективу на ряд специфических областей социологического интереса.

Анализ объективации, институционализации и легитимации непосредственно применим к проблемам социологии языка, к теории социального действия и социальных институтов, к социологии религии. Наше понимание социологии знания приводит к заключению, что социологии языка и религии не могут более считаться периферийными специальностями, представляющими незначительный (с. 297:) интерес для социологической теории как таковой, напротив, они имеют к ней самое существенное отношение. Это воззрение не ново. Дюркгейм и его школа это уже видели, но такое видение было утеряно по ряду внетеоретических причин. Мы надеемся, что со всею ясностью показали, что социология знания предполагает социологию языка, что без социологии религии социология знания невозможна (и наоборот). Более того, мы думаем, что нам удалось показать совместимость теоретических позиций Вебера и Дюркгейма в общей теории социального действия, которая не утрачивает при этом внутренней логики каждого из них. Наконец, устанавливаемая нами связь между социологией знания и теоретическим ядром учения Мида и его школы дает интересную возможность того, что можно было бы назвать социологической психологией, то есть психологией, фундаментальные воззрения которой проистекают из социологического понимания условий человеческого существования. Сделанные нами наблюдения указывают на программу, которая кажется теоретически многообещающей.

Анализ роли знания в диалектике индивида и общества, личной идентичности и социальной структуры, по нашему мнению, дает важнейшую дополнительную перспективу для всех областей социологии. Невозможно отрицать то, что чисто структурный анализ социальных феноменов целиком и полностью адекватен для широких областей социологического исследования — от малых групп до таких больших институциональных комплексов, как экономика или политика. В наши намерения совсем не входит навязывание “угла зрения” (с. 298:) социологии знания всем таким исследователям. Во многих случаях в том и нет нужды для познавательных целей проводимого исследования. Тем не менее мы полагаем, что для включения в систему социологической теории подобного анализа будет мало случайных реверансов по адресу “человеческого фактора”, лежащего за нераскрытыми структурными данными. Подобная интеграция требует систематического учета диалектического отношения между структурными реальностями и человеческим делом конструирования реальности в истории.

При написании этой книги нас не слишком интересовала полемика. Но было бы глупо отрицать, что нынешнее состояние социологической теории не вызывает какого-либо энтузиазма. Своим анализом взаимосвязей между институциональным процессом и легитимирующим символическим универсумом мы попытались, в частности, показать, почему стандартные версии функционалистского объяснения в социальных науках должны считаться теоретическим трюком. Более того, мы надеемся, что нам удалось показать, что чисто структурная социология постоянно пребывает в опасности овеществления социальных феноменов. Даже там, где она начинает со скромного приписывания только эвристического статуса своим конструкциям, она слишком часто приходит в конце концов к принятию своих концептуализации за законы вселенной.

В противоположность некоторым господствующим в современной социологической теории модам, мы не предполагали существования ни аисторичной “социальной системы”, ни аисторичной “человеческой природы”. Развиваемый нами подход не (с. 299:) является ни социологистским, ни психологистским. Мы не может согласиться с тем, что объектом социологии является так называемая “динамика” социальных и психологических “систем”, которые post hoc ставятся в сомнительное взаимоотношение (кстати, интеллектуальные странствия двух этих понятий заслуживали бы специального исследования в рамках эмпирической социологии знания).

Учение о диалектике между социальной реальностью и историчной человеческой экзистенцией никак не назовешь новым. В современную социальную мысль оно было привнесено прежде всего Марксом. Требуется, однако, ввести диалектическую перспективу в теоретическую ориентацию социальных наук. Мы имеем в виду, конечно, не какое-то доктринерское введение идей Маркса в социологическую теорию. Речь идет, разумеется, и не о простом подчеркивании наличия такой диалектики. От такого утверждения нужно перейти к разновидностям диалектического процесса в понятийных рамках, соответствующих великим традициям социологической мысли. Просто риторика по поводу диалектики, которой обычно занимаются доктринеры-марксисты, покажется социологу лишь новой формой обскурантизма. И все же мы считаем, что только понимание того, что Марсель Мосс называл “целостным социальным фактом”, может предохранить социолога от искажающих овеществлений как социологизма, так и психологизма. Наш трактат следует понимать на фоне той интеллектуальной ситуации, когда эта двойная угроза оказывается более чем реальной.

Прежде всего нас интересовала здесь теория. Но во всякой эмпирической дисциплине теория (с. 300:) двояким образом должна соответствовать “данным”, определяемым как относящиеся к этой дисциплине. Теория должна им отвечать, и она должна вести к новым эмпирическим исследованиям. Для социологии знания открывается широкое поле эмпирических проблем. Здесь не место для каталога всего того, что мы считаем наиболее интересным, а особенно для перечисления специфических гипотез. Некоторые указания были нами даны в иллюстрациях, сопровождавших теоретические аргументы. Можно добавить лишь то, что, по нашему мнению, эмпирическое исследование взаимосвязей между институтами и легитимирующим символическим универсумом будет в огромной мере содействовать социологическому пониманию современного общества. Эти проблемы многочисленны. Они, скорее, затемняются, чем проясняются, когда о современном обществе говорится в таких терминах, как “секуляризация”, “век науки”, “массовое общество”, либо таких, как “автономный индивид”, “открытие бессознательного” и т.д. Все эти термины указывают лишь на безмерность проблем, требующих научного прояснения. Легко согласиться с тем, что современный человек на Западе в целом живет в мире, который существенно отличается от любого ему предшествующего. Но совсем не так уж ясно, что это означает в терминах объективной и субъективной реальностей, в коих этот человек ведет свою повседневную жизнь и в которых он переживает кризис. Эмпирическое изучение этих проблем — в отличие от более или менее интеллигентных спекуляций — едва началось. Мы надеемся, что предпринятая нами попытка прояснения теоретической перспективы социологии (с. 301:) знания указывает на проблемы, стоящие перед таким исследованием, — проблемы, которые игнорируются с иных точек зрения. Достаточно привести один пример: нынешний интерес части социологов к психоанализу имел бы совершенно иную окраску, если бы выводимые из психоанализа теории не рассматривались — позитивно или негативно — как “научные” суждения, но анализировались как легитимации в высшей степени своеобразного и значимого способа конструирования реальности в современном обществе. Такой анализ, конечно, брал бы “в скобки” вопрос о “научной ценности” этих теорий и просто рассматривал бы их как данные для понимания той субъективной и объективной реальности, в которой эти теории возникли и на которую в свою очередь они оказывают воздействие.

Мы воздерживались здесь от выведения методологических следствий нашей концепции социологии знания. Тем не менее должно быть совершенно ясно, что наш подход является непозитивистским, если под позитивизмом понимать философскую позицию, определяющую объект социальных наук таким образом, что оправдывается выбрасывание из них самых важных проблем. В то же самое время мы не игнорируем заслуг “позитивизма” (в широком смысле слова) в разработке канонов эмпирического исследования в социальных науках.

Социология знания понимает человеческую реальность как реальность социально сконструированную. Так как конституирование реальности традиционно было центральной проблемой философии, то у данного понимания имеются философские предпосылки. Поскольку в современной философии имеется тенденция к тривиализации этой (с. 302:) проблемы со всеми ее вопросами, социолог, к собственному удивлению, обнаруживает, что он является наследником философских вопросов, которыми уже не интересуются сами профессиональные философы В различных разделах этого трактата, в особенности при анализе оснований знания в повседневной жизни и при обсуждении объективации и институционализации в их отношении к биологическим предпосылкам человеческого существования, мы указывали на те заимствования, которые может сделать социологически ориентированная мысль у философской антропологии.

Подводя итог, заметим, что наша концепция социологии знания предполагает специфическую концепцию социологии в целом. Ею не подразумевается, будто социология не является наукой, а ее методы не должны быть эмпирическими, что она не может быть “свободной от оценок”. Предполагается, что социология есть одна из наук, которые имеют дело с человеком как человеком, иначе говоря, в этом особом смысле социология является гуманистической дисциплиной. Важным последствием этой концепции будет то, что социология должна либо находиться в постоянном диалоге с историей и с философией, либо утратить собственный объект исследования. Этим объектом является общество, как часть человеческого мира, как созданное людьми, ими населяемое и в свою очередь создающее людей в непрестанном историческом процессе. Не последней заслугой гуманистической социологии можно считать то, что она пробуждает наше чувство изумления перед лицом этого поразительного феномена.